ГЛАВА 20

От еще сырых по скрепам кирпичей густо валил белый пар. Печка горела ярко и весело, потрескивала, словно сама радовалась снопикам выпрыгивавших из нее золотистых искорок.

— Ишь, — прищурился на нее своим единственным глазом Вьюга, — оказывается ты, Андрей Иванович, не только что под печками в земле сидеть, а и класть их мастер. За два часа всего прямо заводскую домну сварганил. Кланяйся, благодари господина инженера, Арина Васильевна!

— И то, — распрямилась над печкой женщина, оправила платок и, не спеша, в пояс поклонилась сидящему у стола Андрею Ивановичу, «подземельному человеку», как звали его теперь на Деминском хуторе, — и то, сейчас вот на ней блинков спеку и за поллитровочкой сбегаю. Знаю я вас. — Широко улыбнулась она всем своим разузоренным поздним бабьим цветением лицом.

Вьюга поскреб ногтями ржавчину на железной трубе, ожег пальцы и, послюнив, подул на них.

— Кусается. Ну, продолжай свой доклад, Подземельный Житель. Значит, у вас дело на ходу?

— Жалобиться да в ошибках сознаваться не приходится, — самодовольно погладил свежевыбритый подбородок Андрей Иванович. Он выглядел теперь совсем иным, чем при выходе из своего затвора: раздобрел, округлился, вялая, бледная кожа окрепла под свежим загаром, расправились морщины, разошлись отеки. — Середа, он, конечно, человек не нормированный, к тому же и пьет сверх нормальности, однако в части энтузиазма незаменимый. Опять же и с военной техникой ознакомлен. Так вот, значит, мобилизовал он барсуковских, татарских. Наших мало, сам понимаешь: на Деминке всего он, я да кладовщик. Без шума, без калмагала повез вечерком к Темнолесской, будто в помощь картошку копать, так он немцам разъяснил. Там свои уж готовы, молчком, по одному, к лесу. Окружили и ликвидировали всех солдатишек до одного. Тринадцать человек, Середа говорил. Вот и учти ситуацию: в Темнолесской ведь близко к тремстам дворам, а всего-то тринадцать дезиков какую панику там навели? По домам, по базам шастают, хлеба давай, самогона, курей, говядины. Женщин оружием пугают, ребят на возрасте к себе силком тянут.

— Что ж, темнолесские довольны теперь? Что гутарят?

— А об ком им плакать? Конечно, сочувствуют и шумок дают про «Вьюгину сотню». Пошел теперь об ней разговор.

— Откуда об имени моем дознались? — остановился ходивший по комнате Вьюга.

— От него же, от Середы: ненормированный он человек. После того два дня гулял в Темнолесской. Хвастал, конечно, по пьяному делу.

— Не стоило бы, — нахмурился Вьюга, — не следует до времени обнаруживаться.

— Шила в мешке не спрячешь — развел руками Кудинов, — чего доброго, а языков у нас хватает.

Из-за запертой двери внутрь дома донесся звук удара железом о железо. Вьюга прислушался. Еще два таких же удара.

— Наши! — отпер он дверь, через которую ворвался клуб перемешанных со льдистой крупой снежинок. — Сейчас наружную им отопру, — прихлопнул он за собой дверь и почти тотчас же открыл ее, впуская Мишку, Броницына и Таску.

— Вот и зима пришла, — выдавил из себя, вытирая о брюки мокрые руки, Таска тут же расчихался и закашлялся. Он был в одном пиджаке, заколотом у ворота английской булавкой. — Грипп уже подхватил!

— Какая там зима. Обожди, через недельку еще фиалки зацветут. Я эти места знаю, — посмеивался, морща рубцы вокруг пустой глазницы, Вьюга. — А болезнь твоя от одной стопки пройдет. Вот барахлишко потеплей справить тебе надо. Это действительно.

— Промфинплан мой еще не утвержден, — сквозь кашель и чох квакал студент. — Ассигновки еще не спустили. Тьфу ты, зараза! — вытер он рукавом нос и губы.

— Плохо о тебе твоя Галка заботится, — щуря веки, цедил сквозь зубы Броницын, — могла бы у немцев выпросить.

— Она только по части снабжения питанием может, — снова расчихался Таска.

Вьюга достал из унаследованного от прежних владельцев квартиры застекленного буфета полулитровку, ловко открыл ее лихим ударом под донце, налил взятую оттуда же тонкого стекла стопку и подал ее Таске.

— Хвати! Согреешься — кашель отпустит.

— Да подождали бы малое время, блины подоспели бы, за стол бы, как люди, сели, — напевно причитала разрумянившаяся у печки Арина.

— Нужны ему твои блины, — не глядя на бабу, совал Таске стопку Вьюга. — Говорю — пей духом!

— И блины тоже нужны, — принял у него стопку студент, поймал перерыв в кашле и опрокинул ее в широкий зубастый рот. — Блины дело не вредное.

— Хоть так закусите, — подала ему, держа пальцами за край, толстый мужицкий блин Арина. — А то, как же без закуски? По-человечески надо.

— Ладно, ты там по-человечески. Свое дело сполняй и кшы! — цыкнул на нее Вьюга. — Вот что, ребята, Андрей Иванович нам из района приятное извещение привез. Не спят там. Под Темнолесской советских партизан ликвидировали. Дочиста! Не дал им пустить корней главком Середа.

— А мы спим, — огрызнулся Броницын, — генерала Книгу прошляпили самым позорным образом.

— Учитывай, пацанок, людское состояние. В колхозах все, как один, супротив советов. К тому же все соседи издавна: от одного другому доверие. А в городу разброд. Полагаться на людей с оглядкой надо. Квелый народ, двоедушный. На слове одно, а на деле совсем обратное оказывается. К тому же и немцев здесь много. Их тоже остерегаться приходится. Однако хозяйка на стол собрала. Седайте, братва, кто на чем сумеет.

А сесть на самом деле было нужно суметь. В комнате вразброд стояли три мягких кресла-«гиппопотама», стул со сломанной ножкой и какие-то ящики. По спинке одного из кресел, стоявшего незаметно в углу, за буфетом, струились волны сивой бороды. За ними, почти незаметная в них, тонула в недрах «гиппопотама» сжавшаяся в комочек фигурка отца Ивана.

Мишка потянул к столу другое кресло. Броницын подхватил его сбоку.

— Поместимся оба.

Сели и остальные. Арина стала у притолоки, подпершись локтем в горсточку. Из-за двери опять послышался глухой звон железа.

Новый, введенный Вьюгой, гость был одет в ладно пригнанную русскую шинель, с кобурой на широком офицерском поясе и белой полицейской повязкой на рукаве. На плечах его тускло поблескивали окропленные талым снегом серебряные казачьи погоны.

Вошел он молодцевато, самоуверенно постукивая новыми щегольскими сапогами, неторопливо оббил с них у порога прилипший снег и, повернувшись к сидевшим за столом, отчетливо, свободным движением руки отдал им честь по русскому образцу. Потом так же неторопливо поздравил с новосельем Арину и, сняв фуражку, подошел под благословение к неподвижному в своем углу старому священнику.

— Не поймет, чего просите. Совсем как малое дитя стал. Ложку возьмет, а до рта донести забывает, — тихо говорила, идя за гостем, Арина. — Благословите его, отец Иван. Он — человек хороший.

По волнам сивой бороды прошел какой-то трепет, тусклые глаза старика осветились, он поднял руку и начертал ею в воздухе крест.

— Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Прости тебе Господи кровь пролитую.

— Провидит, — со страхом шептала побледневшая Арина. — Предрекает вам, Петр Антонович, храни вас Господь.

За столом притихли. Андрей Иванович перекрестился, за ним Вьюга и Мишка.

На лице принявшего благословение, истово поцеловавшего высохшую старческую руку Петра Антоновича, когда он повернулся к столу, играла подчеркнуто беспечная улыбка.

— Что примолкли, господа офицеры? Словечка, одного только словечка испугались? А когда вы саму ее, милочку, увидите, тогда что?

— Не оробеем, господин директор, виноват, господин есаул, — злобно отпарировал Броницын.

Пришедшего знали все, кроме Кудинова. Он был заметной фигурой в городе. Петр Антонович Степанов появился в нем лет шесть назад, работал сначала учителем математики, потом быстро выдвинулся в директора школы десятилетки, прекрасно поставил ее и за год до начала войны был назначен директором нового ремесленного училища с интернатом, очередного «модного» мероприятия правительства. Здесь он тоже имел успех. Обком хвастливо щеголял достижениями Степанова перед приезжавшими из Москвы знатными партийцами.

Всех удивляло то, что Степанов, делая уверенно и, как казалось, легко блестящую советскую карьеру, оставался беспартийным. Болтали об этом много и, конечно, подозревали тайную связь его с НКВД. Некоторые из педагогической среды побаивались работать под его рукою, но большинство шло к нему охотно: он умел обеспечить работников жизненными благами, в силу чего отбирал себе лучших, а на шепоты вокруг себя не обращал никакого внимания.

— Издыхающие раки в ведре тоже «шепчутся», и когда «перешепнутся» — дохнут. Те, кто этого себе желают, шепчитесь, а кто хочет жить, — работайте. Хорошие работники необходимы самой партии. Смею считать себя в их числе. Дальнейшее комментариев не требует.

Ученики ремесленного училища были выведены из города пешком утром, в день его сдачи. Ребят конвоировали энкаведисты и, по так и не узнанной причине, перестреляли их большую часть из пулеметов, отойдя всего километров двадцать от города.

Но Степанова с ними не было. В эту ночь он с женою исчез, чтобы вечером того же дня появиться в немецкой комендатуре и предложить там свою службу.

Теперь городская интеллигенция была поражена его новым обличием: энергичный и деятельный советский активист Степанов оказался кадровым есаулом Уральского казачьего войска, уцелевшим при разгроме Дутова, годы скрывавшимся у киргизов в песках, и возвратившимся в советский мир под своей настоящей фамилией. В немецкую комендатуру Степанов представил свой послужной список царской армии и несколько других, подтверждающих документов. Там, конечно, за него схватились и назначили начальником полиции первого городского района.

Снова зашептали:

— Засланный…

Некоторые завистливо восклицали:

— Вот это так ловкач! Как завернул?!

Степанов же и здесь, на новом месте, показал себя образцовым организатором и был на лучшем счету у немцев.

— Нет, робеете, господа студенты, теперь уже робеете, — твердо, но не запальчиво продолжал Степанов, — почему у меня в полиции ни одного вашего нет? Ведь голодаете, побираетесь, а я хороший паек даю, в столовой сытно кормлю, обмундирование новое, студентам исхитрился бы и еще чего добавить. Мне нужны дельные интеллигенты. Учитесь у немцев: у них доктора философии полицейскими инспекторами служат. А вы не только что крови, но и неизбежной в нашей работе грязи боитесь. Эх, вы, интеллигентные белоручки!

— Виселица на базаре, вот что нас отталкивает. Операции эти ведь русская полиция обслуживает, — ворчал Таска.

— За три месяца на ней повисло только двое: один вырезал семью в шесть человек, считая детей, другой ограбил и изнасиловал, — постукивал каблуками, усевшись на ящике, Степанов. — Стоило? На мой взгляд, стоило. Жаль только, что мало. Немцы не дают, а я бы еще десятков пять из сидящих у нас под замком вздернул. Кстати, вот тебе, дядя Ваня, подарочек на новоселье, — вынул Степанов из кармана шинели два пистолета, — при каждом две обоймы. Но патронов мало, всего один коробок. С пистолетами плохо — немцы сами расхватывают, зато винтовок у меня сейчас сколько хочешь! Автоматы и гранаты тоже есть. Получили два грузовика трофеев из-под Грозного. Завались теперь этим добром. Присылай сегодня же к складу своих ребят, как стемнеет, — сколько хочешь выдам. И сопровождающего по городу дам.

— Вот за это спасибо, друг, — схватил в обе руки пистолеты Вьюга. — Это услужил! Нуждаемся. В городу винтовка ни к чему, в карман ее не сунешь. Теперь дело веселей пойдет. Спасибо и за прочее. Сегодня же у тебя наши будут, в ночь транспортируем на базу, сколько подымем, — он любовно отер оружие рукавом и положил его на полку буфета. — Ты, Арина, не ошибись случаем, заместо ложек к борщу этого гостям не положи, — подморгнул он единственным глазом бабе.

Броницын, завистливо смотревший на пистолеты в руках Вьюги, перевел на Степанова холодный, почти враждебный взгляд.

— А известно ли почтенному начальнику полиции, как говорят в палате лордов, что в городе действует подпольная советская радиостанция? — холодно-насмешливо спросил он офицера.

— Известно, — тоже холодно, но спокойно и с достоинством ответил тот.

— Да? — с нарочитым удивлением вскинул брови студент. — Ее местонахождение и работающие на ней, может быть, тоже известны?

— Тоже известны, — так же спокойно, почти небрежно промолвил Степанов.

— Тогда разрешите спросить господина начальника полиции, что он намерен предпринять?

— Извольте, выждать некоторое время, а потом ликвидировать всю банду при помощи вашей уважаемой организации. — Насмешливо, подражая тону Броницына, раздельно проговорил Степанов. — Объясню почему: выжидать надо, потому что работает на ней техник, мелкая рыбешка, а над ним стоит неизвестная нам щука, и эта щука рано или поздно выявит себя в поле нашего наблюдения. Это поле — именно радиостанция.

— Рано или поздно. Первую часть формулы с успехом можно отбросить. Поздно будет.

— Наблюдение мы ведем своими силами, не сообщая немцам, — пропустив мимо ушей колкость, продолжал начальник полиции. — Своими же, вернее вашими силами, проведем и ликвидацию в нужным момент. Снова объясню почему: оперативные действия русской полиции всецело подчинены беспрерывно торчащему в моем кабинете, вернее, сидящему у меня на шее немецкому унтер-офицеру. Я полностью под его контролем. Получив сведения, немецкое гестапо или «фельджандармерия» сами поведут операцию и про…ут, — стукнул он по столу кулаком, — так же, как про…али организатора подолья генерала Книгу. Ведь прямо на золотом блюде я его им подал! Берите тепленького, в постельке! — с неожиданной страстностью выкрикнул Степанов, — а они замотали дело по своим «абтейлюнгам», где в каждом советский осведомитель имеется. Ну и драпанул вовремя Книга!

— Мы-то ловить мух не будем, — впился в Степанова горящим, как уголек, глазом Вьюга, — давайте нам адрес и прочие сведения, господин есаул.

— Нет нужды затруднять уважаемого начальника полиции, — в том же насмешливом тоне вмешался Броницын, — Таска, докладывай атаману!

Отогревшийся и зарумянившийся от двух стопок водки студент комом проглотил заполнявшую его рот кислую капусту, утер рукавом губы и, солидно кашлянув, начал:

— Мавринская улица номер два. Почти рядом вот с этим домом. И дом схожий: большой, двухэтажный, что на улицу, тот пустой, в него бомба попала, а во дворе флигелек, где прежде прокурор жил. Ход с улицы и тоже, как здесь, со двора, через пролаз из парка культуры. Работают двое: радист-техник обкома Зуев и наш Плотников, нынешний завжилотделом.

При этих словах Таски Броницын с многозначительной улыбкой посмотрел на Мишку:

— Вот он твой «исполнитель»!

— Зуев и живет там, а Плотников только по вечерам приходит, — торопливо продолжал Таска, входя постепенно в привычную ему роль всезнайки.

— Известно ли вам все это, господин есаул? — снова углом рта обронил Броницын.

— Наши агентурные сведения полностью совпадают. Более того: мне известно, что аппарат портативный, из обкома. Зуев выкрал его в первую ночь по занятии города немцами. В сутолоке всеобщего грабежа это было легко. Известно и другое: Плотников пролез в завы жилотдела по заданию и по заданию же раздает квартиры, ведя адресные списки работающих у немцев, дислокацию воинских частей, складов и так далее. Некоторые из этих списков мне доставлены. Имею и копии без шифра и зашифрованные. Но кто шифрует — этого мы не знаем. Пока. — Добавил после паузы Степанов.

— И я все это тоже знаю, — обидчиво проговорил Таска, — и даже кто шифрует — знаю.

— Кто же? — впился в него глазами Степанов.

— Энкаведист какой-то.

— Какой? Фамилию или хоть приметы?

— А черт его знает. Красивый.

— Красивых много, откуда у вас эти сведения? — допытывался Степанов.

Таска смешался, покраснел и молчал.

— Не волнуйтесь, господин есаул, — погладил Таску по плечу Броницын, — тут политика слилась с лирикой юной души. Сведения эти Таска получил от так сказать дамы сердца, а заодно и желудка. Она тоже завербованная комсомолка и наша студентка, но безвредная, даже, наоборот, может быть полезной — дура на все сто и втюрюхтамшись по ухи вот в этого Аполлона. Ликвидации не подлежит — пригодится даже для… для ловли щук.

Вьюга молча подошел к буфету и вынул из него пистолеты.

— Слушать задание, — проговорил он негромко, подойдя к столу.

— Словно переродился человек, — думал, смотря на него, Мишка, — теперь не мужик, а командир не хуже Степанова, — потом прилип глазами к пистолетам. Иметь такую вот вороненой стали «пушку» было его заветной мечтой. — Кому даст? Ясно тому, кого назначит. Назначит убить Плотникова. Плотникова… — Кровь прилила к сердцу Миши, потом ударила в голову и заметалась в висках. — Если мне даст? Тогда… Как тогда?

— Я все-таки подождал бы, — нерешительно посоветовал Степанов.

— А я ждать не буду, — отрубил Вьюга и положил один пистолет перед Броницыным. — Признавайся, Андрей Иванович, ты профкома вашего из обреза хлестанул?

— А ты думал — кто? — хвастливо вскинул голову «подземный человек». — Жалко, что оживел, гад. Доктор Дашкевич выходил.

— Тогда получай, — положил перед ним на стол другой пистолет Вьюга. — Задержишься маленько сегодня у нас в городе. Авось жинка не стоскуется.

— Чего ей, не первый год женаты.

— Только для такой операции и другой инструмент требуется, — задумался Вьюга. — Этот, — ткнул он пальцем в пистолет Броницына, — больно шумный. Его на крайний случай. Потише что у вас найдется?

Броницын блеснул по-волчьи оскалом зубов, вынул из внутреннего кармана пиджака финку в черных кожаных ножнах, вытянул и сверкнул никелированным лезвием.

— Еще до войны приобрел. Месячную стипендию полностью дал.

— У меня попроще, — лениво пошарив в кармане, вытянул оттуда кусок газовой трубки с навинченной на него увесистой гайкой Андрей Иванович, — кистенек немудрящий. Однако, — поиграл он трубкой, — одну получишь, другой не захочешь.

— Ты, студент, — обратился Вьюга к Броницыну, — в технике маломало смыслишь?

— Я словесник, на учителя готовлюсь, а не на инженера, — покачал головой тот. — А что?

— В аппарате его, в радио незаменимые части поломать надо. Такие, каких достать здесь невозможно.

— Ну, это просто. В этом разбираюсь. Сам радиолюбителем был.

— Тогда все в порядке. Придешь ко мне в одиннадцатом часу. И ты тоже, — повернулся Вьюга к Таске. — Тебе оружия не требуется. Дом только покажешь и пролаз из парка. А ты собери остальных ваших ребят побольше и к ним, — указав на Степанова, приказал Вьюга Мишке, — на склады, рядом с тюрьмой топай. К которому часу?

— В двенадцать тридцать быть на месте. Точно. В кучку не сбиваться. По одному и у дверей не стоять. Прохаживайтесь, держа связь между собой. Сам там буду, — чеканил Степанов.

— Оттуда, тоже не табунком на базу, — на Деминский, к кладовщику, — добавил со своей стороны Вьюга, — ему — пополнение боевым снабжением.

— По городу можно и командой идти. Дам сопровождающего и пропуск для немецких патрулей. Их обвести кругом пальца — раз плюнуть, — презрительно процедил Степанов, — увидит печать со своим орлом — пожалуйста, все к вашим услугам! Из города же лучше выходить форштадтскими огородами. Там только один пост, сопровождающий укажет.

— Ну, расходись по одному, дорогие гости. Тоже через наш пролаз. Подходящую квартирку ты мне подыскал, пацанок, — ласково потрепал по шее Мишку, как лошадь по загривку, Вьюга, — а главное без ордера, самохватом. Плотникову значит не известно.

Выйдя из натопленной комнаты, Мишка разом попал в крутящийся вихрь колкой льдистой крупы, закрыл глаза рукавом и остановился.

Рад я или не рад, что эта… операция… без меня производится? — всматривался он в глубь себя. — И рад… ведь как-никак, а русский он, к тому же свой, студент. И не рад… Обидно, Броницын годится, значит, а я нет. Мне не воевать, а ишачить, снабжение таскать. Значит… Значит… Что же я? Кто же я? Слякоть? Мразь? Так, что ли?

Загрузка...