Куликовская битва в свидетельствах современников и памяти потомков

Глава 7 Битва на Куликовом поле

Сообщение разведчиков Семена Мелика («Сказание о Мамаевом побоище») не оставляло никаких сомнений, что враг идет по правой стороне р. Дон и может обойти русские полки. Поэтому возможно, что часть русских войск могла быть переведена на правый берег Дона еще до получения информации о продвижении к нему ордынцев (по крайней мере, указания на такую возможность есть в «Сказании о Мамаевом побоище»)[846]. Однако сразу после ее получения великий князь Дмитрий Иванович решил в ту же ночь мостить мосты, разыскать броды на р. Дон и переправляться на его правый берег. Таким образом, в ночь на 8 сентября русские полки двинулись вверх по течению к переправам через р. Дон. Им было необходимо перейти на другой берег реки и встать на пути войск Мамая, чтобы не дать темнику обойти главные силы Руси и прорваться на незащищенные территории русских княжеств.

В XIV в. в районе Куликова поля было две переправы через реку Дон: выше устья р. Непрядвы и южнее, выше устья р. Смолки. До бродов через Дон в районе Смолки русской рати было ближе, но и противник также находился невдалеке от них. Тем не менее великий князь Дмитрий Иванович, по всей видимости, именно здесь решил переправляться на правый берег, поскольку времени идти к месту более безопасной переправы у него не было. Оставалось надеяться, что русские полки успеют перейти Дон до появления Мамая. Кроме того, с юга, откуда могли появиться ордынцы, переправа была прикрыта р. Смолкой.

Русский книжник так описывал эту переправу: «И ключа смертные растерзахуся, трусъ же бе страшенъ и ужасъ събраннымь чадом издалече от востока и до запада. Поидоша за Дон, в далняа чясти земля, и преидоша Донъ вскоре люто и свирепо и напрасно, яко основанию земному подвизатися от селикихъ силъ»[847].

Согласно «Летописной повести о Куликовской битве» переправа произошла непосредственно перед столкновением с татарами, но, судя по тексту «Сказания о Мамаевом побоище», ночь накануне сражения русские полки провели уже на правом берегу, выстраиваясь там между 9 и 12 часами дня[848]. Можно предполагать, что начавшаяся еще поздним вечером переправа могла продолжаться вплоть до появления ордынских всадников, что вызвало некоторое противоречие в источниках. Тем не менее с большим доверием следует относиться к свидетельству «Летописной повести».

Завершая переправу, русские полки занимали свои места на Куликовом поле. По данным Краткой летописной повести, в 1380 г. оно «бысть… чисто и велико зело»[849]. В «Сказании о Мамаевом побоище» довольно ясно и четко отмечается, что расставлял войска опытный и искусный воевода князь Дмитрий Михайлович Боброк Волынский: «Еже бо воевода прежни с литовскыми князми, именем Дмитрии Боброков, родомъ земли Волынскые, сии же нарочит бысть полководець велми, урядиша полци и поставиша по достаянию, елико где коему подобает стоати»[850]. Однако «Летописная повесть» отмечает, что «князь великии Дмитрии Ивановичь съ всеми князьми русскими, изрядивъ полкы, поиде противу поганых»[851], не выделяя особо чью-либо роль, кроме командного значения князя Дмитрия Ивановича.

Район Куликова поля, на котором выстроились в ожидании войск Мамая русские полки, располагался между Доном и Непрядвой. В XIV в. они были полноводными реками. Этот участок поля был более низким в сравнении с отдаваемыми в распоряжение ордынцев площадками[852]. С юга он прикрывался реками Смолкой (приток Дона) и Нижним Дубняком (притоком Непрядвы). Расстояние между их верховьями составляло лишь 4 км. Южнее пролегала р. Курца (приток Дона). От ее истоков до истоков Верхнего, Среднего и Нижнего Дубяков было 6–8 км. С юга над участком, на котором выстроились полки, господствовала высота у дер. Казинки, а над восточным краем Куликова поля возвышался Красный холм. Берега рек и овраги покрывали небольшие дубравы[853].

Однако до сих пор остается немало вопросов, связанных с непосредственным местом сражения. Это обусловлено отрывочностью и краткостью сведений источников. Это вызывает неоднозначность их трактовок. Привычная для нас схема сражения составлена на основе данных «Сказания о Мамаевом побоище» и предположений С. Д. Нечаева (схема № 1)[854]. На протяжении XIX — начала XXI в. исследователи вносили уточнения и корректировки относительно расположения и протяженности линии фронта, местонахождения тех или иных полков. В целом, как отметил А. Е. Петров, «представления о битве стали более правдоподобными»[855].

Однако неоднозначность истолкований данных комплекса письменных источников вызвала к жизни гипотезу о месте боя не на правом берегу р. Непрядвы, как традиционно считается, а на левом. Гипотеза была озвучена в преддверии 600-летнего юбилея сражения В. А. Кучкиным[856] и К. П. Флоренским[857]. Она вызвала обоснованную критику[858]. Тем не менее нельзя не признать заслугу В. А. Кучкина и К. П. Флоренского, которые выявили уязвимые места в традиционной концепции места локализации Куликовской битвы.

В 2003 г. А. Е. Петров предложил иную схему сражения (см. схему № 2). Несомненная заслуга автора состоит в учете результатов работы палеопочвенников и археологов в районе битвы, о чем ранее уже писали исследователи, критиковавшие гипотезу В. А. Кучкина — К. П. Флоренского. При этом А. Е. Петров подчеркивает, что предложенный план «не фиксирует "точного" расположения полков на поле в разные моменты боя». Исследователь справедливо считает, что «в такой реконструкции может быть представлено гипотетическое расположение противников перед началом битвы, не противоречащее скудным данным источников по этому вопросу». К сожалению, археологические находки XIV в. представлены в настоящий момент весьма скудно. Тем не менее следует не согласиться с малообоснованным мнением А. Е. Петрова о том, что единичные находки современного битве оружия почти ничего не дают для решения вопроса о локализации Куликовской битвы[859]. Карта находок наглядно показывает кучность распространения предметов (карта находок)[860], надежно датируемых временем битвы. Это позволяет, на наш взгляд, сместить построения войск далее от слияния Непрядвы и Дона (нежели предложено А. Е. Петровым). Именно так предлагают размещать войска противников составители Большой иллюстрированной энциклопедии «Куликово поле»[861]. Реконструкция ландшафта Куликова поля и расположения войск в битве, составленная М. П. Гласко, М. И. Гоняным и А. К. Зайцевым, основана на многолетних исследованиях в районе сражения и на данный момент может рассматриваться в качестве наиболее приемлемой.

Казалось бы, занимая не самую выгодную позицию для генерального сражения (спиной к реке), великий князь Дмитрий Иванович должен был занять высоты, господствующие над полем. Но он не сделал этого. В первый момент кажется, что лишь поспешность, с которой русские полки выходили на поле Куликово, воспрепятствовала этому. Но это не так. В те годы, когда еще не распространилось огнестрельное оружие, холмы, лишенные крутых склонов, не давали войскам никаких преимуществ. Важным было не обладание высотами, дающими хороший обзор и увеличение дальности выстрела, а возможность одновременно ввести в бой наибольшее количество воинов. Выйдя к гряде холмов, простирающейся между Смолкой и Дубяком, русские полки сжали бы свои фланги, позволяя противнику построить свои силы более широким фронтом и наседать и с южного, и с юго-западного, и с юго-восточного направлений. Встав же в низине между четырьмя реками, Дмитрий Иванович вынудил врага проходить через узкую горловину между Смолкой и Дубяком и подставлять свои фланги под удар русских воинов.

Этот капкан, подготовленный Мамаю, свидетельствует о продуманности расположения русских войск на Куликовом поле.

Русские воины по приказу князя Дмитрия должны были сразу подготовиться к бою («и ту изополъчишася обои на бои»[862]; «Велики же князь Дмитрии съ братомъ своимъ с Володимеромъ изрядивъ полкы (курсив мой. — Авт.) противу поганыхъ…»[863]), чтобы враги не застали их врасплох[864]. Сам великий князь, ожидая схватки, собрал все свои силы в одном месте — на небольшом участке Куликова поля русские князья приготовили свои полки к бою, все воеводы облачились в доспехи[865].

Как же стояли в тот день русские воины? Существует обоснованное мнение, что в конце XIV в. еще не было устойчивого разделения на большой полк (главные силы), полки правой и левой руки; передовой, сторожевой и засадный полки. Князья командовали своими дружинами, и соподчинению их друг другу препятствовала их независимость друг от друга. Обычно князь вел свою рать сам, не разделяя ее на отдельные полки, и, лишь задумывая маневр, мог разделить свои силы на отряды. Если же действовала коалиция князей, то каждый князь командовал своим войском. Но к последней четверти XIV в. уже начала проявляться необходимость деления многочисленной рати на отдельные полки. Так, за два года до Куликовской битвы объединенное русское войско, разгромившее ордынцев на реке Воже, было разделено на три части и нанесло удар по ордынцам с трех сторон. Причем одним флангом командовал пронский князь Даниил Владимирович, другим — окольничий Т. В. Вельяминов.

Привычная расстановка войск, известная всем с детства по многочисленным учебникам, научной и научно-популярной литературе, впервые упомянута (описана) в «Сказании о Мамаеврм побоище». Как установлено, это памятник более позднего времени — конца XV — начала XVI в.

Выглядит данное построение следующим образом: в центре — большой полк; по флангам — полки правой и левой руки; передовой (авангард) и сторожевой (частный резерв) полки; засадный полк (общий резерв).

С большой долей вероятности можно предполагать, что «Сказание о Мамаевом побоище» отражает реалии построения войск уже своего времени, а не конца XIV в.[866] Именно для этого времени (конец XV в.) разрядные книги начинают фиксировать пятичленное деление войск: большой полк, полки правой и левой руки, передовой и сторожевой полки[867]. Однако любопытно, что разряды фиксируют при описании похода московских ратей под Рязань против отряда ордынского царевича Мустафы в 1443 г. наличие трех полков: большого, передового и сторожевого. Как отдельную воинскую единицу источники называют великокняжеский двор[868]. Примечательно, что полки правой и левой руки в данной росписи не названы. Надо полагать, что в кратчайшие сроки, которые были отведены на сбор войск осенью 1443 г., они были просто не сформированы. Следовательно, можно говорить о том, что к середине XV столетия шло или уже завершилось формирование деления войск на пять полков. Вероятно, в силу оперативной обстановки применялось трехчленное построение, что может сближать тактические приемы середины XV в. с тактическими приемами 1380-х гг.[869]

Другим немаловажным фактором при оценке возможностей построения князем Дмитрием своих ратей именно так, как зафиксировано в поздних источниках, являются предшествующие и синхронные свидетельства о военном искусстве Орды того времени. Для рассматриваемого вопроса принципиальными будут известия о том, что именно пятичленное построение войск использовали в своих военных акциях хан Узбек (1313–1342) и хан Токтамыш (1380–1395). К примеру, в персоязычной «Истории Вассафа» при описании событий войны Орды с хулагуидским Ираном зимой 1318/19 г. отмечается, что Узбек собрал армию «по многочисленности равной муравейнику», в которой при построении в боевые порядки «разместились правое и левое крыло, авангард (манкыла) и арьергард (кечка)»[870] (источник называет четыре части, подразумевая наличие центра, как неотъемлемой части боевого построения ордынцев), а в «Книге побед» Шериф-ад-Дина Йезди при описании битвы Токтамыша с Тимуром отмечается: «…показались сторожевые посты. Токтамыш-хан украсил центр и фланги своего войска…»[871] Показательно, что пятичленное деление войск Орды подчеркивается при многочисленности собранных армий.

Учитывая тот факт, что Русь к 1380 г. находилась в зависимости от Орды уже почти 140 лет, русские дружины во главе со своими князьями участвовали в ордынских военных операциях и могли перенять военный опыт степняков. Поэтому можно предполагать влияние ордынского воинского искусства на русское. Ярким примером этому может служить описание похода объединенных русско-ордынских войск на ВКЛ зимой 1274/75 г. и осады Новогрудка. Галицко-волынская летопись фиксирует трехчленный боевой порядок, в котором правый фланг составили татары, центр — полк Льва I Даниловича Галицкого, левый фланг — полк Владимира Васильковича Владимиро-Волынского[872]. Следовательно, деление армий на три полка в русских войсках фиксируется и в конце XIII в.[873] (а вообще известно с XI в.). Боевой порядок на марше подразумевает наличие авангарда и арьергарда. Тактическое деление русских ратей имеет ряд сходных черт с воинским искусством Орды конца XIV в. и явно свидетельствует о взаимовлиянии на способы ведения войны между ними. Как подчеркивает В. А. Кучкин, «пятичленное деление и построение полков (то есть, вероятно, на сторожевой полк, великий полк, полки правой и левой руки и запасной, арьергардный полк) в XIV в. было русским известно»[874].

Таким образом, мы можем констатировать, что построение русских войск (пять полков плюс засадный), отмеченное в поздних памятниках Куликовского цикла («Сказание о Мамаевом побоище»), могло применяться на Руси в конце XIV в., в том числе 8 сентября 1380 г.

В «Сказании о Мамаевом побоище» мы находим также и распределение воевод по полкам. Во время смотра под Коломной, отмеченного в памятнике, большой полк составили дружины самого великого князя и белозерских князей; полк правой руки возглавил князь Владимир Андреевич, к которому присоединились ярославские дружины; полк левой руки возглавил князь Глеб Васильевич Друцкий; передовой полк возглавили братья Дмитрий и Владимир Александровичи Всеволожи. Далее автор «Сказания» приводит список воевод по полкам — коломенский полк возглавил Микула Васильевич Вельяминов; владимирский и юрьевский, вероятно объединенный, — Тимофей Васильевич Волуй, костромской — Иван Родионович Квашня, переяславский — Андрей Иванович Серкиз. Воеводами серпуховского князя были Данило Белеут (?) и Константин Кононович. С ними были князья Федор Елецкий, Юрий Мещерский и Андрей Муромский.

На поле битвы передовой полк возглавляют братья Всеволожи, правый фланг — М. В. Вельяминов с коломничами, левый фланг — Тимофей Волуй с костромичами[875].

В исторической науке сложилось вполне обоснованное недоверие к явным анахронизмам в перечислении князей и воевод, содержащимся в «Сказании о Мамаевом побоище»[876]. По мнению А. А. Горского, большего доверия заслуживают сведения Новгородской IV летописи Дубровского (середина XVI в.) и Архивской летописи (список XVIII в.). На Куликово поле «помимо великокняжеских войск и отрядов Ольгердовичей вступили: Федор Романович Белозерский с сыном, Иван Васильевич Вяземский, Андрей Федорович Ростовский, Андрей Федорович Стародубский, один из ярославских князей Васильевичей, Федор Михайлович Моложский, Семен Константинович Оболенский, Иван Константинович Тарусский, Роман Михайлович (бывший князь Брянский), Василий Михайлович Кашинский и сын Романа Семеновича Новосильского»[877].

Если перечень князей и воевод в летописях Дубровского и Архивской признать достоверным, то распределение высших командных должностей во время битвы выглядело следующим образом. Передовой полк возглавили Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, боярин М. В. Вельяминов и князь Федор Романович Белозерский. Большой полк возглавил великий князь Дмитрий Иванович, бояре Иван Квашня и Михаил Бренк, князь Иван Васильевич Смоленский. Полк правой руки был отдан под командование князя Андрея Федоровича Ростовского, боярина Федора Грунки и князя Андрея Федоровича Стародубского. Полком левой руки руководили князь Ярославский (его имя не названо, только отчество — Васильевич), боярин Лев Иванович Морозов и князь Федор Михайлович Моложский. Сторожевым полком командовали боярин Михаил Иванович (Акинфов), князья Семен Оболенский и Иван Тарусский, боярин Андрей Иванович Серкиз. Руководить засадным полком были назначены Владимир Андреевич Серпуховской, боярин князь Д. М. Боброк-Волынский, князь Роман Михайлович Брянский, князь Василий Михайлович Кашинский и сын новосильского князя Романа[878].

О подробностях событий, непосредственно предшествовавших битве, и самого сражения мы также узнаем из «Сказания о Мамаевом побоище». К примеру, в памятнике отмечается, что великий князь Дмитрий Иванович со своими воеводами не только расставил полки на определенной позиции, но и объезжал их и осматривал свои силы с «высокого места» — Красного холма, где во время битвы разместится ставка Мамая. Рассказывая об этой поездке, русский книжник описывал, что князья и воеводы увидели, как образа святых, шитые на христианских знаменах, светились в солнечных лучах; как золоченые стяги шумели, расстилаясь, как облака, и тихо трепетали, словно хотели промолвить что-то. Богатыри же русские стояли несокрушимой стеной. Хоругви их, точно живые, колыхались, доспехи же сияли — будто вода, что при ветре струится, шлемы золоченые на головах их — словно заря утренняя, яловцы же шлемов их колыхались, как пламя огненное.

Описывая чувства, с которым смотрели на свое войско русские полководцы, автор «Сказания о Мамаевом побоище» писал: «Умилено бо видети и жалостно зрети таковых русскых събраниа и учрежениа ихъ, вси бо равнодушьни, единъ за единаго, другъ за друга хощеть умрети, и вси единогласно глаголюще: Боже, с высоты призри на ны и даруй православному князю нашему, яко Констянтину победу». Предчувствуя тяжелые потери в предстоящем бою, князья одновременно и горестно вздыхали, и восхищались: «Несть было преже нас, ни при насъ, ни понась будешь таково воинство уряжено»[879].

Далее в «Сказании о Мамаевом побоище» отмечается, что, вернувшись к войску, великий князь Дмитрий Иванович сошел с коня и, преклонив колена на виду у всех ратников, молился перед знаменем большого полка, на черном полотнище которого был вышит образ Спаса. Автор источника привел в своем произведении речь, с которой великий князь обратился к своим воинам. Дмитрий Иванович нашел те слова, которые должны были показать ратникам всю важность предстоящего сражения, наполнить сердца их любовью к Отечеству, породить чувство ответственности перед своими близкими: «Братиа моа мила, сынове русскыа. От мала и до велика! Уже, братиа, нощь приспе, и день грозный приближеся — в сию нощь бдите и молитеся, мужайтеся и крепитеся, Господь с нами, силенъ в бранех. Зде пребудете, братие, на местех своих, немятущеся. Койждо вас ныне учредитеся, утре бо неудобь мощно тако учредитеся: уже бо гости наши приближаются, стоять на реце Непрядве, у поля Куликова оплъчишеся, утръ бо нам с ними питии общую чашу, межу събою поаеденую, еяже, друзи мои, еще на Руси въжделеша. Ныне, братьа, уповайте на Бога жыва, миръ вам буди о Христе. Аще утре ускорять на нас приити погани сыроядьцы»[880].

Однако необходимо отметить, что более ранние памятники не содержат подобных известий и вряд ли существует возможность принимать данные художественные вставки за достоверную информацию о предшествующих битве эпизодах. Скорее, это представления русских книжников конца XV — начала XVI в. — времени составления «Сказания о Мамаевом побоище» — о том, как должна была проходить подготовка к сражению.

Столь же сомнительны известия «Сказания», в которых подробно описывается, что ордынские всадники, вернувшиеся из разведки накануне битвы, привезли Мамаю неутешительную весть — войско русских князей в 4 раза больше его, и оно готово встать на их пути. Стало очевидно, что надежды темника обойти русское войско не оправдались. В связи с этим вполне правдоподобно выглядит художественный образ «Сказания о Мамаевом побоище», когда в уста Мамая слова, которые он произнес почти в истерике, понимая, что у него теперь уже нет выбора: «Тако силы моа, аще не одолею русскых князей, тъ како имамъ възвратитися въсвояси? Сраму своего не могу тръпети»[881]. Но, по всей видимости, и данные сентенции — всего лишь вымысел книжников более позднего времени.

В то же время легко представить себе ужас Мамая, когда все — и спешка, и ночные марши, и долгие переходы, с помощью которых он надеялся обойти русские войска, — оказалось напрасным. Да, он успел за трое суток пройти путь от своего стана на Кузьминой гати и достиг Гусиного брода и р. Мечи[882]. Однако кони его воинов устали, а им предстояло после нескольких ночных маршей с ходу нести своих всадников в ожесточенный бой. Темник понимал, что утомленные животные не смогут выдержать еще и это испытание. Призрачный шанс успеть проскочить со всеми силами вблизи русских манил Мамая. Он рассчитывал к утру быть на Непрядве, заставлял своих воинов гнать лошадей в ночной поход.

Ночная поездка русских князей, связанная с осмотром позиций на Куликовом поле, сопровождалась и разведкой. Книжники оценили ее как гадание князя Дмитрия Боброка. Выехав с великим князем между войск, он ловил звуки ночи, сходил с коня и прикладывался ухом к земле, пытаясь внять ее гулу. Дмитрий Боброк «услышал стук громкий, и клики, и вопль, будто торжища сходятся, будто город строится, будто гром великий гремит». Ордынцы своим движением распугали обитателей степи. Вой волков, клик воронов и гомон птичий, трепет земли и плеск крылами гусей и лебедей говорили о ночном марше татар. Скрип их телег напоминал громкое рыдание женщин. Над русским же станом было тихо. На основании этих звуков воевода предсказал своему войску трудную победу. Считается, что опыт полководца подсказывал Дмитрию Боброку, что войско врага будет уставшим. Это обеспечит победу, но слишком много идет врагов, и им нелегко будет сломить их[883].

В «Сказании о Мамаевом побоище» говорится о том, что утром Фома Кацибей, стоявший в дозоре на р. Кочуре, рассказал великому князю Дмитрию Ивановичу видение на вечерней заре. Стоя на высоком месте, он увидел облако, движущееся с востока. Большие его очертания казались отрядами всадников, будто войска, шествовавшие к западу[884]. Сияние же пробивающегося солнечного света с южной стороны показалось ему похожим на фигуры двоих юношей, которые как будто обрушили свои мечи-лучи на это темное войско. И туча исчезла. Великий князь истолковал это видение как предзнаменование победы, но просил сохранить его в тайне.

«Сказание о Мамаевом побоище» сообщает, что перед самым утром 8 сентября великий князь отослал вверх по Дону засадный полк, поставив во главе его своего двоюродного брата Владимира Андреевича и дав ему своего лучшего воеводу князя Дмитрия Боброка[885]. Правда, достоверность данного известия вызывает ряд вопросов. Во-первых, ранние летописные повествования о Куликовской битве не знают этого факта[886]. Во-вторых, местность не позволяла разместить скрытно огромную массу всадников, поскольку большие лесные массивы остались на левом берегу Дона, а само поле предстоящего сражения, по мнению автора «Летописной повести о Куликовской битве», было открытое и обширное[887]. Да и сама отсылка лучших воинов вверх по Дону отправила бы их далеко в тыл за левый фланг русских боевых порядков. Сам состав этого полка также вызывает определенные сомнения: смог ли князь Владимир Андреевич стерпеть верховенство великокняжеского боярина и воеводы князя Дмитрия Боброка? стал бы великий князь Дмитрий Московский менять перед боем командование полка правой руки?[888].

Тем не менее автор «Сказания», повествуя о выделении засадного полка и его последующей атаке, делает немаловажную оговорку: «Се же слышахом от вернаго сего самовидца, сии же бысть от полку княже Володимерова Ондреевича»[889]. Поэтому вполне справедлив вывод о том, что отсылка «на рассказ очевидца Куликовской битвы должна принадлежать не автору "Сказания", а одному из источников "Сказания" Ссылка проливает свет на то, как составлялись рассказы о Мамаевом побоище»[890]. Вслед за исследователями необходимо признать, что «в отличие от многих других известий "Сказания" рассказ о засадном полке заслуживает доверия»[891].

«Летописная повесть о Куликовской битве» свидетельствует, что утром 8 сентября «всходящу солнцу, и бысть тма велика по всей земли, и мгляно было бяше того утра до третиаго часа»[892]. Вероятно, именно в этих непростых климатических условиях русским князьям и воеводам пришлось строить свои полки. По крайней мере, именно так можно истолковать дальнейшие слова «Летописной повести» о том, что «князь же великыи исполни полки своа велиции, и вся его князи русстии свои полкы устроивше»[893].

По всей видимости, русские полки, окруженные плотной белой пеленой, ожидающие появления противника, должны были испытывать чувство тревоги. Именно это состояние и отразил в своем произведении автор «Сказания о Мамаевом побоище», описывая приближение ордынского воинства: «И в то время, братье, земля стонеть велми, грозу велику подавающи на встокъ нолны до моря, а на запад до Дунаа, великое же то поле Куликово прегибающееся, рекы же выступаху из местъ своихъ, яко николи же бытии толиким людем на месте том»[894]. Менее образно и более кратко описывает появление татар автор «Летописной повести». Однако выглядит эта характеристика не менее тревожно: «Бысть в шестую годину дни, начашя появливатися погании измаилтяне в поле»[895].

По свидетельству «Сказания о Мамаевом побоище», поддерживая боевой дух русских ратников, великий князь сел на своего лучшего коня, облачился в парадные доспехи и объезжал полки, обращаясь к ним с речью[896]. После этого он пересел на другого коня и переоделся в новые доспехи, отдав прежние своему другу Михаилу Бренку. Князь повелел ему стоять в центре Большого полка под великокняжеским знаменем. Дмитрий Иванович понимал, что воины этого главного соединения в час битвы должны видеть своего полководца, думать, что он видит их. Сам же великий князь хотел знать все происходящее в бою и собирался бывать на разных участках сражения. Из оружия Дмитрий Московский взял копье и железную палицу. Надо полагать, что данное известие «Сказания о Мамаевом побоище» представляет собой как минимум недостоверное свидетельство. Столь пространное описание с обменом одеждами могло быть вызвано желанием автора памятника обогатить свидетельство «Летописной повести» о том, что «князь великии наеха наперед в сторожывых полцех на поганаго царя Теляка… Таче потом недолго попустя отъеха князь в велики полкъ»[897].

В то же самое время участие командующего войсками в первой схватке также вызывает множество сомнений. Однако нельзя полностью отрицать возможность такого поступка со стороны князя Дмитрия.

Еще одним известием «Сказания о Мамаевом побоище», которое следует признать недостоверным, является упоминание о том, что в утро самой Куликовской битвы пришла грамота с благословением от преподобного Сергия Радонежского, вдохновлявшего воинов на защиту православия[898]. Согласно «Летописной повести» послание от троицкого игумена было получено накануне, еще на левом берегу Дона[899].

По данным «Летописной повести», появившимся ордынским всадникам дали возможность выстроиться в боевые порядки: «И ту исполчишася татарстии полци противу христьан»[900]. По всей видимости, конница Мамая выстроилась традиционным для степняков образом: центр и два крыла. При этом «Летописная повесть» упоминает о сторожевом полку ордынцев: «Начата ся съеждати сторожевыыи плъки рускии с татарскыми»[901]. Однако в памятнике, возможно, отразилось лишь сближение противников: если в русских войсках сторожевой полк был, то, по представлениям книжника, он должен был быть и у ордынцев, а появление передовых рядов противника должно было рассматриваться как атака «сторожевого» полка. В то же время есть основания полагать, что Мамай мог выстроить свои войска, разделив их на пять (как это делал Узбек)[902] или четыре части (как это делал Токтамыш)[903]. Причем и в том, и другом случае отмечалось наличие авангарда — сторожевых постов. Немаловажно в этом случае свидетельство (правда, скорее всего, недостоверное) «Сказания о Мамаевом побоище» о наличии при ставке Мамая трехтысячного отряда[904], который, являясь арьергардом, должен был бы выполнять роль общего резерва. При наличии авангарда, центра и двух крыльев это была бы пятая часть войск. Однако сведения этого позднего источника необходимо использовать с осторожностью, ибо данные ранних памятников позволяют реконструировать построение войск Мамая лишь гипотетически. Традиционно в историографии в центре ордынских войск располагают генуэзскую пехоту. Однако с тактической точки зрения это неоправданно, так как атака конного войска в этом случае задерживалась бы медленным движением европейской пехоты. К сожалению, данные источников позволяют нам только гадать о том, были ли в составе войск Мамая «фряги» вообще и если были, то где они располагались в ходе боя (не исключено, что Мамай оставил их при своей ставке, как резерв).

Книжники XVI в. поместили в текст «Сказания о Мамаевом побоище» предание о поединке отважного Александра Пересвета, шедшего на бой в передовом полку, с огромным и могучим ордынским богатырем. Крикнув слова прощания своему брату и его сыну, христианский воин устремился на врага. Татарин также помчался навстречу противнику. Ряды христиан только успели все воскликнуть: «Боже, помоги рабу Своему!» — как ударили два могучих соперника друг друга копьями, так что показалось, будто земля едва не проломилась под ними, и упали оба с коней, и скончались. Позднее книжники добавили еще некоторые подробности этого поединка: якобы наш воин упал на миг позднее татарского и, умирая, благословил русскую рать[905].

Таким же литературным вымыслом являются слова данного источника, произнесенные, по преданию, после поединка великим князем Дмитрием Ивановичем: «Се уже гости наши приближилися и ведуть промеж собою поведенную, преднии уже испиша и весели быша и уснуша, уже бо время подобно, и час приде храбрость свою комуждо показати». Русские воины хлестнули своих коней и с кличем «С нами Богъ!» устремились на врага. Ордынцы, воззвав к своим богам, также бросились на русских. Именно так началось сражение по данным «Сказания о Мамаевом побоище»[906].

Однако ранние памятники повествуют о начале битвы более прозаично. В «Кратком летописном рассказе» отмечается лишь, что «соступишася обои»[907]. «Летописная повесть» отмечает, что битву начали русские и татарские сторожевые полки. В схватке участвовал сам великий князь Дмитрий, причем он первым обрушился на хана Тюляка, от имени которого и правил Мамай. Возможно, что и номинальный повелитель Орды, чувствуя всю значимость предстоящего сражения, также оказался в первых рядах своих сторож. Но, понимая, что главные события еще впереди, Дмитрий Иванович вскоре после первой схватки отъехал в Большой (Великий) полк[908]. Любопытную деталь сохранил рассказ Новгородской I летописи младшего извода: «Москвичи же мнози небывалци, видевшее множество рати татарской, устаршишяся и живота отчаявшихся, а инии на бегы обратишася»[909]. По всей видимости, многие новобранцы, не бывавшие ранее в боях и тем более не участвовавшие в больших сражениях против ордынцев, во время первой атаки противника испугались и даже побежали.

Вероятно, именно в этот момент началось движение основных сил ордынцев. В «Летописной повести» оно описано следующими словами: «И се поиде велика рать Мамаева, вся сила татарскаа». Навстречу татарским полкам двинулись русские «великие полки» (Большой полк и полки Правой и Левой руки): «А отселе князь велики Дмитрии Ивановичь съ всеми князьми рускими, изрядивъ полкы, поиде противу поганыхъ половець и съ всеми ратьми своими»[910].

В Новгородской I летописи подчеркивается, что «бысть брань на дългъ час зело»[911]. В «Летописной повести о Куликовской битве» отмечается, что полки покрыли поле на 10 верст[912]. По всей видимости, имелась в виду глубина построения обоих войск, так как по фронту они не могли занять пространство большее, чем позволяло расстояние между истоками Смолки и Дубяка, то есть около 4 км[913]. Большая глубина боевых порядков придавала русским и ордынским силам необыкновенную устойчивость и делала развернувшееся сражение необычайно ожесточенным.

Русский книжник, оставивший нам «Летописную повесть о Куликовской битве», писал, что «бысть сеча зла и велика, и брань крепка» и что от сотворения мира не было такой битвы. Отмечает он и необычайное упорство сражающихся противников: «Прольяся кровь аки дождева тучи, обоих, рускых сынов и поганых, и множество безчислено падоша трупиа мертвых от обоих. И много Руси побиени быша от татаръ, и от Руси — татаре. И паде труп на трупе, паде тело татарское на телеси христианском; индеже видети бяше русинъ за татарином ганяшеся, а татаринъ русина стигаше. Смятоша бо ся и размесиша, кииждо бо своего супротивника искаше победити»[914].

Автор «Сказания о Мамаевом побоище», явно преувеличивая реальную ситуацию, дает еще более красочную картину боя, отмечая, что «съступишася грозно обе силы великиа, крепко бьющееся, напрасно сами себе стираху, не токмо оружиемъ, нъ и от великиа тесноты под коньскими ногами издыхаху, яко немощно бе вместитися на том поле Куликове: бе место то тесно межу Доном и Мечею». Оба войска казались уже не собранием множества людей, а единой природной стихией: «Из нихъ же выступали кровавые зари. А в них трепеталися силнии млъниа от облистаниа мечнаго». Треск копий и звон мечей заглушали все звуки. Сражающиеся видели в хаосе общей схватки только тех, кто был рядом с ними, не имея возможности обозреть развернувшееся свирепое побоище целиком. Воинам казалось, что время остановилось и битва длится уже и «час и третий, и четвертый, и пятый и шестой». Однако все происходило очень быстро[915].

В «Сказании о Мамаевом побоище» отмечается, что после долгого сражения «начаша одолевати погании». Более ранние памятники, отмечая упорность битвы, не говорят о перевесе ордынцев на тех или иных участках фронта. Тем не менее указанная фраза «Сказания о Мамаевом побоище» традиционно рассматривается в историографии как указание на прорыв конницей Мамая левого фланга русских войск[916]. На наш взгляд, на известии лишь данного источника нет оснований говорить о прорыве какого-либо места во фронте русских войск, тем более левого фланга. Данная формулировка памятника свидетельствует только о том, что татары начали теснить русских, причем по всему фронту. Она может быть сравнима с фразой «Задонщины»: «Поганыя татарове поля наступают, а хоробрую нашу дружину побывают»[917]. Таким образом, можно констатировать, что оснований для вывода о прорыве строя русских полков в источниках нет. При этом памятники отмечают большие потери, которые вызвали утрату позиций русскими войсками и отступление к Непрядве и Дону.

Именно в этот момент, по всей видимости, и был введен в бой общий резерв русских войск, осуществлена знаменитая атака засадного полка. По данным «Сказания о Мамаевом побоище», князь Владимир Серпуховской торопился вступить в битву, но опытный воин князь Дмитрий Боброк удерживал его. «Что убо плъза стояние наше? Который успех нам будет? Кому нам пособити? Уже наши князи и бояре, вси русскые сынове напрасно погибають от поганых, аки трава клонится!» — восклицал Владимир Андреевич. Воевода же неизменно отвечал: «Не уже пришла година наша»; «Пождите мало, буавии сынове русскые, будеть ваше время коли утешитися, есть вы с кем възвеселитися». И ратники его полка оставались на месте, горько плача, видя друзей своих, поражаемых ордынцами, и всей душой стремились в гущу схватки[918]. Как отметил автор памятника, когда ветер подул из-за спины русских воинов, Дмитрий Боброк воскликнул: «"Нагие время приспе, и часъ подобный приде!" — и рече: "Братьа моа, друзи, дръзайте: сила бо Святого Духа помогаешь нам!"» Словно соколы, срывающиеся на стаю птиц, устремились ратники на врага[919].

Однако надо полагать, что данное описание атаки засадного полка является вымыслом.

В то же время само введение в сражение резерва во главе с князьями Владимиром Андреевичем и Дмитрием Боброком упрочило позиции русских войск. Вероятно, В. А. Кучкин прав в том, что атака засадного полка позволила перестроиться и перейти в контрнаступление большому полку[920]. Это, в свою очередь, решило исход битвы: отход ордынцев превратился в паническое бегство. Автор «Сказания о Мамаевом побоище», описывая данный эпизод, вложил в их уста следующие слова: «Увы нам, Русь пакы умудрися: уншии с нами брашася, доблии вси съблюдошася»[921].

«Сказание о Мамаевом побоище» подробно описывает участие в битве Дмитрия Ивановича. По его данным, практически в самом начале битвы он был ранен и сброшен с коня. Много раз слева и справа от него падали убитыми его воины, а его самого враги обступали, подобно воде, со всех сторон. Удары обрушивались на голову и плечи великого князя, наносились в его живот и грудь. Но доспехи отразили удары и спасли жизнь великому князю. С трудом он выбрался из гущи рукопашной схватки, но не смог уже снова сесть на коня и снова броситься на врага[922]. Израненный в схватке с четырьмя ордынцами, великий князь вышел из битвы, чтобы укрыться в дубраве[923].

Источник уделяет много внимания также поведению Мамая. В нем отмечено, что в ужасе темник молился, но, увидев новых русских воинов, которые скакали по полю, гоня перед собой его полки, как овечье стадо, сказал своим приближенным: «Побегнем, ничтоже бо добра имам чаати, нъ поне свои главы унесем»[924]. По данным «Сказания о Мамаевом побоище», темник в панике бежал с поля боя. Услышав об этом от своих вестников, его темники и властители также бежали. Увидев это, все многоплеменное войско Мамая обратилось в бегство.

Словно гонимые гневом Божьим, одержимые страхом ордынцы метались, ища спасения, а русские воины преследовали их.

Однако надо полагать, что подробности личного участия великого князя Дмитрия Ивановича и Мамая в битве если не полностью вымысел автора «Сказания о Мамаевом побоище», то, по крайней мере, значительно приукрашенное и преувеличенное известие.

Завершающим этапом сражения стало преследование побежденных. Всадники Дмитрия Ивановича гнали противника до самого края Куликова поля. Много врагов было убито, некоторые утонули при переправе. Полки Дмитрия Ивановича гнали татар до р. Мечи, на берегах которой был расположен стан ордынцев. Там русские ратники разгромили еще множество врагов и захватили все их имущество и все их стада. Мамаю же удалось уйти от погони, по объяснению «Сказания о Мамаевом побоище», в связи с тем, что утомленные кони русских воинов не могли догнать его свежих лошадей[925].

Хронология битвы обычно определяется, исходя из упоминаний в «Летописной повести» о продолжительности сражения в течение 3 часов — с 6 до 9 часов утра. В современном измерении времени данный промежуток соответствует периоду между 10 час. 35 мин. и 13 час. 35 мин.[926] Показательно, что сведения «Сказания» о вступлении в бой засадного полка («Осмаго же часа година» — 8 часов) — 12 час. 35 мин. — полностью укладываются в хронометраж битвы «Летописной повести». Данный факт позволил В. А. Кучкину сделать вывод о том, что «согласованность разных источников относительно хронологии важнейших эпизодов битвы позволяет с доверием относиться к содержащимся в них хронологическим указаниям»[927]. Однако столь точная хронометрия сражения в памятниках Куликовского цикла вызывает определенные сомнения. Во-первых, ранние произведения ее не знают. Во-вторых, как предположил В. Н. Рудаков, находясь за пределами русских княжеств, там, где нет церквей и, стало быть, служб и колокольного звона, участники событий не могли точно вычислить время[928]. Правда, В. Н. Рудаков не учел того факта, что русские войска традиционно сопровождались священнослужителями и, следовательно, службы велись, а соответственно, определялось и время (хотя, по всей видимости, и приблизительно). Тем не менее четкое определение времени сражения с 6-го по 9-й час наводит на мысль о сакральном значении данного упоминания. Ведь именно с 6-го по 9-й час происходила мученическая смерть Иисуса. И таким образом кровопролитное сражение на Куликовом поле должно было приравниваться к искупительной жертве Христа[929]. В то же время говорить о том, что хронология битвы — полностью плод фантазии книжников позднего времени, преждевременно. Ведь, имея в распоряжении достоверные сведения, авторы ранних источников могли посчитать их незначимыми (незначительными) и потому предпочли не помещать в текст своих сочинений. В то же время составители более поздних произведений могли придать им сакральное толкование, внеся евангельские символы, придав им тем самым значимость и, соответственно, необходимость их включения в состав повествования.

Итак, о ходе битвы, используя сведения сохранившихся источников, с большей или меньшей надежностью можем заключить следующее: 1) в ночь с 7 на 8 сентября 1380 г. русские войска форсировали Дон. По всей вероятности, целью переправы было преградить путь войскам Мамая, спешно двигавшимся по правому берегу Дона, создавая тем самым угрозу их обхода с тыла и прорыва противника в незащищенные центральные районы страны; 2) русские войска могли быть разделены на пять полков с выделением засадного полка. Вероятно, Мамай ввел свои войска в бой традиционным, насколько позволял ландшафт, для кочевников построением: центр и два крыла. Возможно также наличие авангарда (сторожевого полка) и арьергарда (резерв). Однако данное суждение следует отнести к разряду гипотез; 3) непосредственно бой начался со столкновения сторожевых полков, а затем последовало столкновение основных сил противников. Причем, судя по данным «Летописной повести», атака носила обоюдный характер; 4) свидетельства источников позволяют утверждать, что прорвать оборону русских войск в каком-либо одном месте ордынцам не удалось. Однако русские полки постепенно начали терять свои позиции, медленно отступать, а на ряде участков наблюдалось и бегство («Москвичи же мнози небывальци то видевши, устрашишася и живота отчаявшееся, и на беги обратившеси, и побегоша»[930]), правда, назвать сто паническим нельзя; 5) исход битвы решило введение в бой общего резерва, который традиционно рассматривается как атака засадного полка. Именно появление на поле боя свежих воинов позволило русским войскам перейти в контрнаступление по всему фронту. Ордынцы сначала отступили, а затем побежали. Преследование противника осуществлялось до р. Мечи, где был захвачен обоз противника.

Литовскому князю Ягайло не хватило до места битвы порядка 130–140 км. Его войска остановились под Одоевом[931]. Правда, «Летописная повесть» отмечает, что Ягайло «не поспеша на срокъ за малымъ, за одино днище или и менши»[932]. Следовательно, войска ВКЛ и Куликово поле разделяло 25–30 км — один дневной переход пешего войска или 55–60 км — для всадника.

Показательно, что в Сокращенных летописных сводах 1493 и 1495 гг. отмечено, что Ягайло «увернулся за 30 верст»[933]. Однако не исключено, что свидетельство о разделении литовских и русских войск расстоянием равным одному дневному переходу относится не к битве 8 сентября, а к более позднему времени, когда союзные Дмитрию Московскому войска возвращались в свои княжества и подверглись грабежу литовцев.

В частности, в немецких хрониках сохранились свидетельства о подобном нападении войск ВКЛ: «Когда они (победители — русские. — Авт.) отправились домой с большой добычей, то столкнулись с литовцами, которые были позваны на помощь татарами, и <литовцы> отняли у русских их добычу и убили их много на поле»[934]. Тем не менее данные свидетельства русских письменных памятников позволили А. К. Зайцеву предполагать расположение войск Ягайло где-то в районе Волова, у истоков Непрядвы, Мечи и Упы[935]. В данной ситуации Олег Иванович предпочел ничего не предпринимать. Таким образом, разгром войск Мамаевой Орды способствовал развалу опасной для Москвы коалиции ВКЛ, Орды и Рязанского великого княжества. Это избавило великого князя Дмитрия Ивановича сразу от трех противников.