Куликовская битва в свидетельствах современников и памяти потомков

Глава 8 Итоги и значение Куликовской битвы

Преследование ордынских войск продолжалось до р. Мечи, однако силы Мамая не были полностью уничтожены. Темник нашел прибежище в крупнейшем торговом городе своего Крымского улуса — Кафе. Здесь ему удалось в кратчайшие сроки собрать новые войска, с которыми он, по данным русских источников, планировал новое вторжение на Русь. Но «приде к нему весть, что идет на него некий царь с востока именем Тактамыш». Мамай был вынужден изменить планы и направить свою армию против нового врага. Оба войска встретились на р. Калке — той самой реке, на берегах которой монгольские войска за 157 лет до того впервые разгромили разрозненные силы князей Руси. Битвы между войсками хана Токтамыша и Мамая не произошло. Подчинявшиеся крымскому темнику князья «сшедше с конев своих и биша челом царю Тактамышу… и яшася за него». Видимо, это решение ордынской аристократии было вызвано гибелью хана Тюляка, от имени которого правил темник. Мамай остался без армии и бежал в Кафу, по всей видимости, надеясь нанять там новое войско. Но владевшие городом итальянские купцы предпочли не ссориться с Токтамышем. Мамай был ими убит[936].

Великий князь Дмитрий Иванович и все русское войско встали на месте ордынского стана («на обедищах поганых»)[937]. Ратники, окончив преследование противника, собирались под свои знамена[938].

Красочно описывая ситуацию после боя, автор «Сказания о Мамаевом побоище» отмечал, что победители утерли пот свой и, отдохнув, вознесли великое благодарение Богу[939]. Князь Владимир Андреевич, стоя под великокняжеским стягом, призвал к себе литовских князей Ольгердовичей и приказал трубить сбор. Примерно через час собрались почти все уцелевшие воины, но среди них не было великого князя. Всех охватила тревога. Достигнутая такой высокой ценой победа могла обратиться ничем, поскольку среди них не было человека, который мог бы использовать ее плоды на благо Руси. Владимир Андреевич отправился разыскивать двоюродного брата. Князь ездил по полкам, расспрашивая ратников, не видел ли кто великого князя Дмитрия Ивановича. В печали серпуховской князь произнес: «Если пастух погиб — и овцы разбегутся. Для кого эта честь будет, кто победителем сейчас предстанет?» Князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи утешали его, говоря, что, возможно, великий князь жив, но ранен и лежит где-то среди павших. Из расспросов участников битвы удалось восстановить почти все действия Дмитрия Ивановича до начала общего наступления русских полков. Появилась надежда, что он жив. Князь Владимир Андреевич послал по всем направлениям Куликова поля воинов, повелев им найти великого князя.

Страшно было смотреть на поле, где трупы навалены, как стога сена, а кровь собиралась в лужи, три дня наполняя собой реки. Наконец, победитель был найден лежащим в тени сломленной березы. Собравшиеся князья и воеводы оказали ему помощь. Великий князь осмотрел ряды своего войска. Он поблагодарил живых и объехал Куликово поле, прощаясь с теми, кто пал в бою. Великий князь повелел каждому воину похоронить своего убитого ближнего, не оставляя их тела на растерзание зверям и птицам. Одновременно шел подсчет живым и мертвым. Итак, ликуя о победе и скорбя о потерях, стояли русские полки на месте битвы восемь дней[940].

По всей видимости, данные сентенции «Сказания» были направлены на подчеркивание особого символизма одержанной победы, которая не могла расцениваться как полная без наличия живого главы православного войска — символа Божественного покровительства. Вряд ли, таким образом, они отражают реальное положение дел.

Исходя из сообщения «Сказания о Мамаевом побоище» о том, что великий князь повелел выступить в обратный путь на Воздвижение Креста Господня, то есть 14 сентября, можно думать, что древнерусский книжник, указывая на восьмидневное стояние русских войск «на костях», начал отсчет срока не с момента победы над татарами, а с их прибытия на поле битвы в ночь с 7 на 8 сентября. В таком случае с Куликова поля полки должны были выступить только на следующий день после приказа — 15 сентября.

На восьмой день пути войска великого князя пришли в Коломну (21 сентября). Великий князь Дмитрий Иванович пробыл в Коломне 4 дня и выступил из города в пятый день на память святой Евфросинии. Она отмечалась 25 сентября[941]. К Андронникову монастырю под Москвой русские полки подошли на праздник Покрова Пресвятой Богородицы, т. е. 1 октября[942]. Причем при датировке событий автор явно использовал традицию «включающего счета», когда в количественные данные включались дни начала и завершения события, как «полные» сутки счета[943].

Радостная весть летела по Русской земле, обгоняя возвращающиеся войска. Гонцов с сообщением о победе великий князь Дмитрий Иванович отправил сразу же, и они достигли Коломны на следующий день, в воскресенье, на память Иоакима и Анны[944].11 сентября, в день памяти Феодоры Александрийской, радостное сообщение достигло Москвы[945].

Возвращаясь с Донского побоища, ратники гнали с собой бесчисленные табуны коней, караваны верблюдов, стада волов, везли доспехи, одежды и товары, захваченные у побежденных[946]. Эта добыча соблазнила рязанского великого князя Олега Ивановича и всех, кто поехал восвояси через его отчину Рязанскую землю. Несмотря на то, были они бояре или слуги, он приказал хватать и грабить победителей и обобранными до нитки отпускать. Очевидно, это событие носило массовый характер, поскольку в московско-рязанских договорах 1381 и 1402 гг. поднимался вопрос о возращении захваченного имущества и отпуске на свободу людей, возвращавшихся с Дона домой после битвы[947]. Таким образом, память о грабеже рязанцев сохранялась в древнерусском обществе и находила отголоски в актовом материале.

Сообщая московскому великому князю о грабеже рязанцами его людей, бояре не вполне точно «поведаша князю великому, что князь Олег рязанский посылалъ Мамаю на помощь свою силу, а самъ на реках мосты переметалъ»[948]. Желая покарать противника, великий князь Дмитрий Иванович хотел послать рать против великого князя Олега Рязанского. Однако неожиданно приехали его бояре и поведали, что он оставил землю свою и бежал вместе с княгиней, детьми и частью бояр в ВКЛ. Обращаясь к Дмитрию Ивановичу, рязанцы «молиша его много о семь, дабы на них рати не посылалъ, а сами биша ему челом и рядишася у него в ряд. Князь же послуша их и приимъ челобитье их, рати на них не посла, а на Рязанскомь княжении посади своя наместники»[949].

Таковы непосредственные итоги битвы на Куликовом поле.

Однако битва «на Дону, на Непрядве» имела много далекоидущих последствий. В первую очередь, необходимо определить военное значение победы московского великого князя. Этому может помочь сравнение Куликовской битвы с другими военными столкновениями Руси и Орды. В первой половине XIV в. русско-ордынские конфликты не выбивались из ряда столкновений более раннего времени (с момента установления ордынского ига).

В частности, в рамках борьбы за Владимирское великое княжение между правителями Твери и Москвы и та и другая сторона не гнушалась приводить на Северо-Восточную Русь ордынские полки.

Так, например, в 1315 г. владимирский великий князь Михаил Ярославич Тверской в рамках борьбы за новгородский престол, который тогда занимал его противник великий князь Юрий Данилович Московский, пришел к Торжку в сопровождении ордынского отряда.

В результате боя, который произошел 4 февраля 1316 г., новгородские войска, которые возглавляли младший брат Юрия — князь Афанасий Данилович и князь Федор Ржевский, тверичи одержали убедительную победу. По данным Тверской летописи, в этой битве новгородцев погибло более тысячи человек[950]. В результате переговоров с побежденными великий князь Михаил Ярославич занял желанный престол, а жители Новгорода выплатили ему контрибуцию в 5 тысяч гривен серебра[951].

Однако в 1317 г. политическая ситуация резко изменилась. Юрий Данилович заключил брак с сестрой Узбека. Тем самым ему удалось добиться влияния на ордынского хана. В 1317 г. Юрий Данилович при поддержке ордынских войск во главе с эмиром Кавгадыем вторглись в пределы владений союзников Михаила Ярославича. Правитель Твери был вынужден признать переход Владимирского великого княжения в московские руки, но при условии неприкосновенности его отчины — Тверского великого княжества. Отступив в Тверь, великий князь Михаил Ярославич «заложи большой град кремник»[952]. Не доверяя, очевидно, обещаниям великого князя Юрия Даниловича и Кавгадыя, он начал готовиться к обороне.

Его опасения оказались не напрасны. Юрий Данилович в сопровождении ордынских войск и своих русских союзников начал вторжение в Тверское великое княжество, где «много зла творяху»[953]. Кроме того, предполагалось, что новгородцы должны были вторгнуться в пределы владений Михаила Ярославича с севера. Однако Михаил стремительным маршем неожиданно для них появился под Торжком и вновь нанес поражение новгородцам, которые в этом бою потеряли около 200 человек. Вернувшись в Тверь, Михаил Ярославич собрал военные силы со всех своих городов и 22 декабря 1317 г. в битве у с. Бортенева разгромил войска князей Северо-Восточной Руси, заставив ордынский отряд Кавгадыя выйти из боя и укрыться в лагере[954].

На фоне данных событий происходили менее масштабные вторжения ордынцев. В 1316 г. они «много зла сотвориша Ростову»[955]. В 1318 г. «прииде из Орды посол лют именем Кокча». У Костромы он убил 120 человек, а затем «весь Ростов повоева ратью»[956]. В 1320 г. к великому князю Юрию Даниловичу пришел из Орды посол Байдеры, который «много зла учиниша в Володимери»[957]. В 1322 г. «прииде изо Орды князь Иван Данилович, а с ним посол силен зело именем Ахмыл». Пройдя по городам Владимиро-Суздальской земли, он «град Я рославль взяша и сожгоша и много полона бесчисленно взя»[958]. Лишь вмешательство потомков царевича Петра Ордынского уберегло от разорения Ахмыловой рати город Ростов.

Зимой 1327/28 г. 50-тысячная ордынская армия при поддержке князей Северо-Восточной Руси разорила Тверское великое княжество. Данная военная операция была местью хана Узбека за антиордынское восстание в Твери в августе 1327 г., во время которой погиб его двоюродный брат Чол-хан[959]. Этот поход надолго подорвал политическую и экономическую мощь Твери. Она надолго выбыла из борьбы за Владимирское великое княжение.

Во время княжения Ивана I Даниловича Калиты «бысть тишина великая по всей Русской земле на 40 лет, и пересташа татарове воевати Русскую землю»[960]. Однако данные слова, по-видимому, прежде всего следует относить к Владимиро-Суздальской и Новгородско-Псковской земле. Дело в том, что уже к зиме 1333/34 г. летописцы относят очередной поход ордынцев на Смоленск. При поддержке ордынцев брянский князь Дмитрий штурмовал городу. По данным Никоновского свода 1520-х гг., князья Дмитрий Брянский и Иван Смоленский «бившася много» и «взяша мир». Рогожский летописец 1440-х гг. заметил, что брянский князь просто «взяша миръ»[961].

В 1339 г. войска Орды во главе с эмиром Тоглу-беем (Товлубием), усиленные московскими, владимиро-суздальскими, рязанскими, ростовскими, юрьевскими и полками других русских князей, вновь оказались под стенами Смоленска, правитель которого признавал сюзеренитет ВКЛ. Мощная коалиция «стояша у града немного, дни 8, и поидоша прочь граду не успевшее ничто же»[962].

В 1342 г. пронский князь Ярослав Александрович добился у хана ярлыка на Рязанское великое княжение. В сопровождении ордынского отряда он вторгся в его пределы и овладел Переяславлем-Рязанским, где «много зла сотвори христианом, иных уби, а иных плени», заставив его правителя Ивана Ивановича Коротопола бежать из города[963].

Таким образом, большинство военных акций того времени было подконтрольно центральной власти в Орде и не носило исключительно грабительский характер.

Ситуация резко изменилась в период «великой замятии» в Орде. В первую очередь, в это время растет число военных набегов на Русь из ордынских улусов. Летом 1365 г. князь Тагай совершил набег на Рязанское великое княжество. Ему легко удалось захватить Переяславль и разорить его окрестности. В 1367 г. булгарский князь Булат-Темир совершил набег на владения городецкого князя Бориса Константиновича. Однако в обоих случаях войска улусных князей при возвращении в степь были разгромлены ратями русских князей[964].

В это время новгородские ушкуйники начинают активно грабить территорию поволжских улусов Орды. В 1361 г. они приплыли к булгарскому городу Жукотина (Джаке-тау), который был ими захвачен и разграблен[965]. Летом 1374 г. ушкуйники спустились на судах от Вятки к Булгару, разграбили его посад и взяли «окуп» с города размером в 300 рублей. После этого около 800 ушкуйников на 50 ушкуях спустилось до Сарая-Берке, разорив поселения на берегах р. Волги. В августе 1375 г. две тысячи ушкуйников осуществили новый набег в Поволжье. Ограбив первоначально ряд русских городов, включая Кострому и Нижний Новгород, ушкуйники спустились до Булгара. Здесь они продали пленников. Из Булгара они доплыли до Астрахани, собрав огромные трофеи. Потеряв бдительность, они были по частям истреблены по приказу местного ордынского князя[966].

При этом русские князья под давлением противоборствующих в Орде сторон начинают вмешиваться в дела соседствующих с ними улусов. Осенью 1370 г. нижегородско-суздальские войска под командованием князей Бориса Константиновича и Василия Дмитриевича Кирдяпы ходили в поход на Булгарский улус. Их сопровождал посол Мамая Ачи-ходжи. Глава мятежного улуса князь Хасан сдался без боя. В Булгаре вокняжился новый правитель — Мамат-Салтан[967].

В начале 1377 г. войска князей Северо-Восточной Руси во главе с московским воеводой князем Дмитрием Михайловичем Боброком-Волынским, князьями Василием и Иваном Дмитриевичами напали на Булгарский улус. В данном случае поход был инициативой русских князей, боровшихся против Мамаевой Орды и ее ставленников[968].

Во время этого военного противостояния в августе 1377 г. войска князей Северо-Восточной Руси потерпели чувствительное поражение в битве на р. Пьяне[969]. Следствием этого стал приход на окраину Нижегородско-Суздальского княжества ордынцев. В конце августа «пришед прежереченный Арапша и пограби Засурье и огнем пожже и отъиде с полоном…»[970].

Однако уже в 1378 г. наступил перелом в пользу Руси. Правда, сначала удача улыбнулась войскам темников. Летом 1378 г. во время стремительного набега они овладели Нижним Новгородом (24 июля) и ограбили его окрестности[971]. Другая рать под командованием князя Бегича была направлена против Московского великого княжества, но достичь его не смогла. В пределах Рязанского великого княжества в битве на р. Воже ордынцы потерпели сокрушительное поражение[972].

Таким образом, в XIV в. походы ордынцев на княжества и земли Руси в 1315, 1316, 1322, 1327, 1334 и 1342 гг., так или иначе, были связаны с внутрирусскими усобицами. В 1318 и 1320 гг. в рамках ордынских посольств были разграблены территории отдельных русских княжеств. В 1339, 1375, 1377 и 1378 гг. ордынские войска совершали карательные экспедиции в пределы пограничных земель Руси. Исключительно грабительские цели преследовали набеги в 1365, 1367, 1373, 1377 и 1378 гг. (Араб-шах).

Между тем с начала 1360-х гг. и русские войска постепенно начинают выдвигаться на территорию ордынских улусов. В 1370 и 1377 гг. они совершили поход на Булгар. В 1361 и 1375 гг. новгородские ушкуйники ограбили территорию нескольких улусов Орды вдоль р. Волги.

Важным последствием Куликовской битвы стал тот факт, что, победив Мамая, Токтамыш разослал послов, «поведая… свой приход, как сел на царстве и победил спорника своего и их врага Мамая победи». Русские князья, в том числе и Дмитрий Иванович Донской, «посла его отпустиша с честью и дары». А весной 1381 г. «послаша в Орду ко царю кииждо своих киличеев со многими дары»[973].

Летом 1381 г. хан Токтамыш отправил Ачи-Ходжу «къ великому князю Дмитрию Ивановичю и къ всемъ князем Русскымъ»[974]. Однако этот ордынский посол доехал лишь до Нижнего Новгорода. Испугавшись чего-то, он вернулся в Орду. Это событие имело большие последствия.

Летом 1382 г. земли Владимирского, Московского и Рязанского великих княжеств подверглись ордынскому разорению. Поход возглавил лично хан Токтамыш. Его целью стало принуждение московского великого князя выполнять свои вассальные обязательства. В конце августа 1382 г. Москва была захвачена ордынцами обманом, сожжена и разграблена.

Впрочем, осенью 1382 г. в Москву прибыл ханский посол Карач «о миру и с жалованием от царя».[975] В то же время надо полагать, что посол прибыл к великому князю Дмитрию Ивановичу не только для налаживания переговорного процесса. Косвенным подтверждением этому является тот факт, что 5 сентября 1382 г. в Орду отправился тверской великий князь Михаил Александрович[976]. Военное поражение московского великого князя в противостоянии с Токтамышем оживило попытки правителя Твери вновь включиться в борьбу за Владимирское великое княжение. В ответ 23 апреля 1383 г. великий князь Дмитрий Иванович отправил в Орду своего сына князя Василия Дмитриевича «з дары и со многою честью»[977], «тягатися с великим князем Михаилом Тферским о великом княжении»[978]. Хан Токтамыш оставил Владимирское великое княжение правителю Москвы, но его старший сын был вынужден остаться в Орде как заложник.

Итак, Токтамышева рать на Руси и разорение ею Москвы в 1382 г. привели к восстановлению подчинения русских княжеств Орде. Тем не менее ее законный (в отличие от Мамая) правитель окончательно признал главенствующее положение Москвы в системе княжеств Северо-Восточной Руси[979]. Прямым следствием этого стали передача Дмитрием Ивановичем своему сыну Василию I Дмитриевичу по завещанию Владимирского великого княжения как «отчины» и иыдача ему ярлыка в 1389 г. Произошло окончательное его включение в состав отчины московских великих князей, что ранее не признавали ни законные ханы Орды, ни «нелегитимный» Мамай[980]. Ото важное событие заложило основу государственной территории будущей России.

В то же время Токтамыш осознавал неустойчивость своей власти па Руси. Поэтому в его ставке остались и долгое время удерживались в качестве почетных заложников сыновья великих князей Северо-Восточной Руси: Василий Дмитриевич Суздальский, Василий Дмитриевич Московский, Александр Михайлович Тверской и Родослав Ольгович Рязанский[981]. Впервые в истории русско-ордынских отношений великий хан пошел на такой шаг.

Войны княжеств Северо-Восточной Руси под предводительством правителя Владимирского и Московского великих княжеств сначала с Мамаем, а затем с Токтамышем в конце 1380-х гг. поставили вопрос об их независимости от Орды. Впервые в княжеских актах: завещании Дмитрия Ивановича Донского и его договорной грамоте с Владимиром Андреевичем Серпуховским — допускается возможность их самостоятельного существования от Орды («А оже ны Бог избавит ослобонит от Орды…»[982]). При этом в духовной грамоте великого князя даже предусматривалось распределение удержанной от Орды дани между его сыновьями: «А переменит Бог Орду, дети мои не имут давати выхода в Орду, и который сын мой возмет дань на своем уделе, то тому и есть»[983]. Ранее, на протяжении второй половины XIII и почти всего XIV в., у князей не возникало даже мысли о возможности независимого существования Руси (по крайней мере, никаких следов попыток освобождения княжеств в источниках не сохранилось).

Показательно, что уже автор наиболее раннего произведения Куликовского цикла, «Задонщины», отражая общественное мнение на Руси, вкладывает в уста бегущих с Куликова поля ордынцев следующие слова: «А в Русь ратью нам не хаживати, а выхода нам у русских людей не прашивать (курсив мой. — Авт.)»[984]. Данное упоминание о прекращении выплаты дани явно перекликается с положениями второй духовной грамоты великого князя Дмитрия Донского и его договорной грамоты с Владимиром Андреевичем Серпуховским, о которых говорилось выше[985]. Данные примеры наглядно иллюстрируют укоренение в общественном сознании русских людей мысли о возможности освобождения своей страны от зависимости Орды. Это явление было результатом прежней победы русских князей на Куликовом поле.

Необходимо также обратить внимание на то, что после событий 1380 г. значительно изменилась расстановка политических сил в Восточной Европе.

И. Б. Греков справедливо заметил, что победа на Куликовом поле, «значительно ослабив Орду, создала в Восточной Европе качественно новую политическую ситуацию»[986]. В первую очередь стали реализовываться искусственно сдерживавшиеся до сих пор объединительные процессы на Руси. Военно-политический успех Дмитрия Донского в 1380 г. означал получение им огромного перевеса в неустойчивом равновесии между Калитовичами и Ольгердовичами, превращая Владимирское и Московское великие княжения в ведущую силу для политической консолидации русских земель.

Изменилось и положение литовского кандидата на Русскую митрополию архиепископа Киприана. До сентябрьских событий 1380 г. он являлся активным критиком церковной политики великого князя Дмитрия Ивановича. Киприан был конкурентом московских ставленников на Русскую митрополию. Поэтому он негативно воспринимался властями Москвы. Между тем после смерти Михаила-Митяя и победы на Куликовом поле Москва превратилась в главный центр объединения Руси. Киприан, олицетворявший собой идею воссоздания общерусской митрополии[987], становится естественным союзником Дмитрия Ивановича Донского. В мае 1381 г. по личному приглашению правителя Москвы Киприан торжественно въехал в его стольный юрод. Он стал митрополитом, власть которого признавала вся Русь. И вполне закономерно, «что в этих условиях изменились отношения Москвы с Рязанью, Тверью, Великим Новгородом, возможно, даже с Нижним Новгородом»[988].

Так, например, известно, что московско-рязанские отношения были недружелюбными накануне и во время Куликовской битвы. Об этом наглядно свидетельствуют данные летописей и договор, заключенный между правителями Москвы и Переяславля-Рязанского в 1381 г. В заключительной части документа в первую очередь декларировалось прекращение между ними соперничества. При этом великие князья провозглашали необходимость сотрудничества друг с другом. Правда, Олег Иванович должен был теперь выступать в качестве «молодшего» брата Дмитрия Ивановича и следовать во всем в рамках московской политики. Этот договор особенно выделял роль Москвы в отношениях с Ордой и подчеркивал новое положение Рязанского великого княжества: «А с татары аже будет князю великому Дмитрию миръ и его брату, князю Володимеру, или данье, ино и князю великому Олгу миръ или данье с одиного со княземъ с великимъ з Дмитреемъ. А будет немиръ князю великому Дмитрию и брату его, князю Володимеру, с татары, князю великому Олгу быти со княземъ с великимъ съ Дмитриемъ и сь его братомъ с одиного на татаръ и битися с ними»[989].

В это время изменился характер отношений Москвы и с Великим Новгородом. Согласно наблюдениям И. Б. Грекова, «если в 1379 г. на берегах Волхова присутствовал, как мы знаем, представитель Литовско-Русского княжества Юрий Наримантович, то в 1381 г. его здесь уже не было; зато тогда уже были восстановлены отношения Великого Новгорода с великим князем московским… О сближении Москвы с Великим Новгородом в 1381 г. говорит и факт закладки в этом же году на новгородской территории церкви Св. Дмитрия»[990].

Менее ясны отношения Москвы и Нижнего Новгорода. Как заметил И. Б. Греков, «у нас есть лишь косвенные данные о возможно намечавшемся в ту пору сближении суздальских князей с московским правящим домом». Некоторое прояснение позиции правителя Нижнего Новгорода дают известия о положении суздальского архиепископа Дионисия в эти годы. Так, И. Б. Греков считал, что, «если в период, предшествовавший Куликовской битве, Дионисий, поддержанный Ордой и нижегородскими князьями, энергично добивался предоставления ему митрополии всея Руси (Царьград тогда отклонил эти претензии, санкционировав сосуществование двух других митрополитов — московского Пимена и литовско-русского Киприана), то в послекуликовский период, когда реальным главой всей русской церкви оказался Киприан Дионисий, находясь сначала в Константинополе, а потом в Новгороде Великом, оставался скромным епископом Суздальским, поддерживавшим тесные связи с Нижегородским княжеством, сохранявшим лояльное отношение к Киприану и подтверждавшим этим существование такого же отношения нижегородских князей к Москве»[991].

Есть основания полагать, что Куликовская битва содействовала сближению Москвы и с рядом политических группировок в ВКЛ. Во многом именно с результатом изменившегося в 1380 г. соотношения сил в Восточной Европе надо связывать новый этап борьбы жителей Полоцкой земли летом 1381 г. против ставленника великого князя Ягайлы — Скиргайло.

Прямых свидетельств о поддержке Полоцка со стороны Москвы в источниках как будто нет. Тем не менее И. Б. Греков основываясь на наблюдениях российской и польской историографии, справедливо заметил, что «у нас есть основания считать, что московская поддержка все же была оказана как Полоцку, так и князю Полоцкой земли Андрею Ольгердовичу». Исследователь обращает внимание на тот факт, что эта помощь могла получить «юридическое оформление в том недатированном договоре Дмитрия Донского и Андрея Полоцкого, сведения о котором сохранились в описи архива Посольского приказа 1626 г.»[992]. По мнению И. Б. Грекова, и «пользу датировки этого договора 1381 г. говорит не только маловероятность его заключения в предшествующий период[993], когда Андрей Полоцкий был либо политическим союзником Ольгерда (до 1377 г.), либо князем-эмигрантом в Москве (в 1379–1380 гг.), не только фиксируемое источниками восстановление в 1381 г. влияния Андрея Ольгердовича в Полоцкой земле, вряд ли достижимое и тех условиях без поддержки московского князя, но и развитие последующих событий в Великом княжестве Литовском, особенно осенью 1381 г. и в начале 1382 г.»[994].

Именно с соглашением между великими князьями Дмитрием Московским и Андреем Полоцким И. Б. Греков склонен связывать внутриполитическую активизацию великого князя Кейстута Гедиминовича. В октябре 1381 г. он открыто выступил против Ягайло. Кейстут заставил своего племянника отказаться от великокняжеского престола в свою пользу. Став правителем Вильно, Кейстут и Дмитрий Московский заключили между собой союзный договор. Согласно его статьям, Ржевское княжество вернулось под сюзеренитет Москвы. Те же статьи уточняли московско-литовские рубежи[995].

Таким образом, фактически на протяжении почти двух лет после Куликовской битвы политическая обстановка в Восточной Европе оказывалась чрезвычайно благоприятной для политической консолидации земель Руси. Тем не менее, говоря о происходившем после Куликовской битвы процессе объединения русских земель, нельзя забывать, что он протекал неравномерно. И. Б. Греков подчеркивал, что «сначала в условиях полного ослабления власти Орды над Русью, в условиях военных поражений Мамая и медленного усиления власти Тохтамыша данный процесс протекал довольно интенсивно, потом, по мере восстановления под эгидой Тохтамыша политической мощи Ордынской державы, он замедлился, а после вторжения нового ордынского хана на территорию Руси почти приостановился»[996].

Сама же победа в Куликовской битве явилась одним из переломных моментов в истории непростых взаимоотношений Руси с Ордой. Сделав вполне очевидной саму возможность победы русских земель над мощными силами Орды, результаты сражения наметили путь дальнейших действий русских князей в отношении господства Орды в Восточной Европе. Это был, по словам И. Б. Грекова, «тот путь, который был связан с преодолением поддерживаемой Ордой искусственной расщепленности русских земель и на который встали уже в 90-е годы XIV в. ведущие политические силы данного региона. Не секрет, что именно они осуществляли в указанный период как военно-политическую подготовку к еще одной схватке с Ордынским государством (состоявшейся на берегах Ворсклы в 1399 г.), так и идеологическую подготовку к ней в форме создания соответствующей историко-публицистической литературы, ставившей своей целью не только пропаганду опыта Куликовской битвы, но и подчеркивание исторических заслуг как самой Московской Руси, так и определенных группировок Литовско-Русского государства»[997].

Немалое значение для оценок последствий событий 1380 г. имеют наблюдения над монетной чеканкой эпохи Куликовской битвы.

В первую очередь необходимо отметить, что денежное обращение в русских княжествах ХIII–ХIV вв. носило самостоятельный характер. Оно не зависело от денежной системы Джучиева улуса. Ордынский «выход» выплачивался в виде слитков. Ордынские монеты практически не обращались на территории центральных земель Руси. В основном серебряная ордынская монета в конце ХIII–ХIV вв. встречается в Среднем и Нижнем Поволжье, южнорусских степях, Крыму, Северном Кавказе и других местах. Лишь в землях русских княжеств по Верхнему Дону, Северскому Донцу, Верховьях Оки, землях Рязанского великого княжества и южных районах Нижегородского княжества встречаются золотоордынские дирхемы[998].

Главные русские княжества — Московское, Тверское, основная часть Нижегородского, Новгородская и Псковская земли до конца XIV в. не знают массового монетного обращения вообще. Ни свои, пи западные, ни золотоордынские монеты здесь практически не встречаются.

Монетная чеканка на Руси восстановилась во второй половине XIV в. Сначала в Московском, а затем в Нижегородско-Суздальском и Рязанском великих княжествах возникают собственные монетные дворы. Позже их собственный чекан начинает Тверское великое княжество.

Монеты начальной чеканки Московского великого княжества на лицевой стороне монет имели легенды с именем хана Токтамыша. Этот факт ярко свидетельствует о его политической зависимости от Орды[999]. Помещение имени хана на монетах Калитовичей говорит о санкции на это со стороны правителя Сарая. Таким образом, в отличие от правителей Рязани или Нижнего Новгорода они имели разрешение на помещение имени хана на своих монетах. Княжества, начавшие чеканку денег без санкции Сарая, нарушали прерогативы хана. Проводником ордынской политики на Руси формально становился правитель Москвы.

Между тем к 1410-м гг. Калитовичи начинают чеканить монеты с двумя русскими сторонами. После окончания правления в Орде хана Токтамыша великий князь Василий I Дмитриевич перестает размещать на своих деньгах знаки зависимости (в частности — имя хана)[1000]. В 1412 г. после возобновления вассальных отношений Руси и Орды в Москве начинается чеканка монет с нечитаемыми подражаниями. Как считал Г. А. Федоров-Давыдов, это событие было политической акцией, такой же, как и помещение имени хана «только на более низком уровне»[1001]. Оно выражало общую зависимость княжества от Орды, а не от конкретного, занимающего в данный момент престол хана. Однако к середине 1420-х гг. в Московском великом княжестве вновь чеканят монеты с обеими русскими сторонами. На них никогда более не появляются ни имена ханов, ни нечитаемые подражания.

Удельные московские князья, чеканя свои монеты (Воровско-Серпуховской, Дмитровский и Можайско-Белозерский), обычно не помещали на них никаких символов зависимости от Орды. Это объясняется тем фактом, что политические отношения с Сараем они осуществляли через Москву. Исключение составляют лишь монеты князя Владимира Андреевича Серпуховского. Ряд оборотных сторон его монет оформлен так же, как и московских: помещена арабская легенда с именем Токтамыша. Это ставит его монеты в один ряд с монетами Москвы. В них выражена явная претензия на более высокий статус княжества в составе Московского государства (по сравнению с другими уделами), а также на особые, по-видимому, самостоятельные от великого князя отношения с Сараем. Кроме того, права на чеканку монеты с довольно высоким статусом Владимир Серпуховской мог получить как владетель Московской трети. Указанные факты вполне согласуются с данными духовной серпуховского князя и сведениями договорных грамот Владимира Андреевича с Дмитрием Ивановичем Донским и его сыном Василием I Дмитриевичем. В этих документах князь Владимир Андреевич Храбрый обязуется внести отдельную сумму дани, причитающуюся с его удела, не в московскую ее часть, а во Владимирский «выход»[1002]. Однако после 1399 г. чеканка в Серпуховском княжестве прекращается, что свидетельствует о преодолении Москвой разногласий в своих отношениях с данным уделом[1003].

Поскольку московская денежная чеканка развивалась экономически независимо от золотоордынской, то все признаки ее зависимости от правителя Сарая, помещавшиеся на монетах, были результатом политической игры. Как подчеркивал Г. А. Федоров-Давыдов, «черты монетного типа, которые были ордынскими, — следствие политической, а не экономической зависимости от Золотой Орды»[1004]. Москва ликвидирует их, как только для этого возникнет реальная возможность. Это была одна из первых политических акций, провозгласивших независимость Руси от Орды.

В Нижегородско-Суздальском княжестве для совершения торговых операций ордынские монеты использовались слабо. Поэтому в княжестве также начинается собственный чекан. На монетах на лицевой стороне помещались имена и титулы князей. На обратной же стороне чеканилось нечитаемое подражание арабским надписям на ордынских монетах. Итак, нижегородско-суздальские князья также декларировали зависимость от Орды, а не от конкретного хана. По-видимому, это было связано с достаточно близким расположением их владений от ордынских улусов, где в период «замятии» очень часто менялись правители.

В период же установления относительно прочной власти хана Токтамыша такая декларация могла символизировать противопоставление власти Орды претензиям на Нижегородско-Суздальское княжество со стороны Москвы. Причем московским Калитовичам таковая декларация не требовалась: они непосредственно не подчинялись Орде и не могли противопоставить ее власть столице. «Нечитаемые» подражания, по мнению Г. А. Федорова-Давыдова, делали ранг монет Суздаля довольно высоким: ведь великий князь Дмитрий Константинович был самостоятельным правителем[1005]. В то же время помещение на своих монетах имени хана Токтамыша ставило московского князя на более высокое место в иерархии. Ведь главным представителем хана на Руси становился именно он, и у него были соответствующие полномочия, дарованные правителем Сараем. В 1392 г. с его санкции Нижегородско-Суздальское княжество впервые утратило самостоятельность, и чеканка монет все больше приобретает в оформлении московский характер. Прежде всего, уравниваются с московскими показателями весовые нормы монет в Нижнем Новгороде и Суздале. В течение XV в. на нижегородских монетах постепенно появляется весь комплекс изобразительных и письменных элементов, соответствующий московской чеканке[1006].

В Рязанском великом княжестве самостоятельное монетное дело начинается с надчеканки на ордынских дирхемах. Происходит это в конце правления великого князя Олега Ивановича. При нем же возникают первые подражания ордынским монетам, что свидетельствует о стремлении к независимому производству монет. Со временем они сменяются подражаниями подражаниям[1007]. Данная особенность монетной чеканки в Переяславле-Рязанском свидетельствует о достаточно сильных претензиях на суверенитет его правителя. Надчеканка тамги и позднейшее введение подражаний подчеркивают определенную независимость этого княжества от власти Орды.

Монеты великих князей Олега Ивановича и его сына Федора Ивановича (1402 — ок. 1417) анонимны. В правление Ивана Федоровича (ок. 1417–1456) резко меняется тип монет, прекращается изготовление подражаний и на монетах впервые читается надпись на русском языке. Она содержит титул, имя и отчество князя.

Итак, за период 1382–1434 гг. наблюдается постепенный переход Рязанского великого княжества от использования ордынских монет к чеканке собственных. Причем ни на подражаниях ордынским дирхемам, ни на рязанских монетах не читаются имена ордынских ханов (например, Токтамыша). Этот факт свидетельствует о самостоятельном начале чекана, не санкционированном из Сарая.

Монетное дело Тверского великого княжества также не содержит элементов зависимости от Орды. Начало чеканки в Твери и ее уделах абсолютно не зависело от воли хана, что свидетельствует о достаточно сильных претензиях правителей Твери на независимость от Орды уже в начале XV в.

Итак, за период 1380–1430-х гг. русская средневековая монетная чеканка пережила три периода. Первый — конец XIV в. — время политической зависимости русских княжеств от Орды, выражавшееся в размещении имени хана на монетах (например, в Москве) или нечитаемых подражаниях (например, Нижний Новгород и Суздаль), Для второго периода — 1400–1410-е гг. — характерно появление монет с обеими русскими сторонами. Это были явные претензии на независимость. Особенно ярко они проявились в монетном деле Московского и Тверского великих княжеств. Это было связано с обоснованным непризнанием узурпации власти в Орде темником Идигу (Едигеем). В 1410–1420-х гг. на монетах Московского княжества, одного из самых мощных в то время, вновь появляются нечитаемые подражания. Они символизируют зависимость Руси от Орды. Проведение в жизнь данного мероприятия было вызвано возобновлением в 1412 г. вассальных отношений русских княжеств к Орде. Однако помещение подражаний, а не имен ханов говорит о выражении Москвой лояльности по отношению к Орде, а не к конкретному правителю. Это свидетельствует о нежелании Москвы восстанавливать зависимость от Сарая в полной мере. В конце 1420-х — 1430-х гг. нечитаемые подражания исчезают. С данного времени в Москве чеканят монеты с двумя русскими сторонами. В связи с этим необходимо отметить, что общей тенденцией в отношении монетного дела в русских княжествах было их стремление к независимой от Орды чеканке. Их правители избрали разные пути избавления от признаков зависимости. В результате данных действий к середине XV в. русские княжества и земли уже не имели на своих монетах какие-либо символы зависимости от Сарая.

Система монетной чеканки, установившаяся на Руси в XIV — первой трети XV в., ярко иллюстрирует важнейшее изменение в русско-ордынских отношениях. К середине XV в. удельные князья теряют право на утверждение своих владений в Орде. Это право переходит в руки великих князей. Наиболее ярко этот статус прослеживается но монетной чеканке в столице и уделах Московского великого княжества.

Таким образом, в результате выросшей военно-политической силы русских княжеств, ярко проявившейся в битвах на Воже и Куликовом моле, стало возможным появление в русских княжествах собственной монетной чеканки. Данный факт был вынужден признать победитель Москвы хан Токтамыш и санкционировать монетный двор в Москве. Несмотря на то что в большинстве начавших собственный чекан княжествах сохранялись какие-либо признаки зависимости от Орды (чеканка имени хана или нечитаемых подражаний), тем не менее начало массового выпуска монет практически одновременно в ведущих княжествах Северо-Восточной Руси свидетельствует об очередном их важном шаге на пути к самостоятельности. Показательно, что такой шаг стал возможным именно после победы общерусского войска на Куликовом поле 8 сентября 1380 г.