«Белое дело». Генерал Корнилов

Утерянные шансы

В многочисленных обращениях и приказах Корнилов заявлял, что свою борьбу он вел и ведет за спасение России от «разрухи и развала». Но история сыграла с пим злую шутку. Получилось наоборот: корниловское выступление лишь привело к стремительному нарастанию тех самых «разрухи и развала», с которыми Корнилов намеревался покончить. Иначе и не могло произойти. Массы увидели в корниловском выступлении реальную угрозу революционным, демократическим завоеваниям, реальную попытку военной и «гражданской» реакции вернуть старый режим. Ответом стал бурный рост революционного движения, в ряде случаев стихийного, анархического. Революция не святочный дед, явившийся для того, чтобы раздать всем долгожданные подарки. В пес втягиваются миллионные массы людей, озлобленных невероятной нищетой, бессовестным угнетением, подавлением личности. Революция — это своего рода социальный реванш обездоленных и униженных, реванш, который не может не сопровождаться проявлениями жестокости и беспощадности.

Многие генералы и офицеры в результате корниловщины полностью потеряли былой авторитет, попали под подозрение солдат и низовых комитетов. Участились случаи убийства офицеров. Неподчинение их приказам и распоряжениям становилось теперь чуть ли не нормой. Дезертирство достигло небывалых размеров. Под разными предлогами покидали фронт, да и тыловые части офицеры. Армия разваливалась.

Масса солдат хлынула в города и особенно в деревни. Здесь начался стихийный дележ земли помещиков и кулаков. Заполыхали имения, усадьбы. Сельские органы самоуправления, созданные после Февральской революции, оказались бессильными справиться с пожаром настоящей крестьянской войны.

Резко ухудшилось положение и в городах. Временное правительство, сотрясаемое почти непрерывными кризисами, так и не сумело справиться с экономической разрухой. Продовольственное положение в городах ухудшилось, росла безработица, поскольку из-за недостатка сырья многие заводы и фабрики закрывались. Усилились проявления бандитизма и других уголовных преступлений, с которыми милиция Временного правительства справиться не могла.

Таковы оказались последствия попытки контрреволюции путем военного заговора и путча установить в стране «твердый порядок». По выражению одного из современников, к осени 1917 г. страна являла собой «взбаламученное море темной стихии российской действительности». Контрреволюция обвиняла в этом революцию, по революция лишь обнажила, раскрыла язвы прошлого. Страну действительно нужно было спасать. По кто и как мог это сделать?

Правые, прокорниловские силы в конце августа — начале сентября пережили свою «Нарву». Нот, они не перестали мечтать о «Полтаве», по пока, несомненно, пребывали в шоке. Для повой попытки установления контрреволюционного «порядка» сил у них теперь но было.

Кадеты, сочувствовавшие корниловщине и поощрявшие ее, оказались в глазах масс скомпрометированными. Они, по определению кадета И. Гессена, находились в состоянии «сильной депрессии»; многие их лидеры, наиболее вовлеченные в корниловщину, сочли наилучшим вообще на время исчезнуть из Петрограда, отойти в тень.

На политической авансцене остались меньшевики и эсеры, еще контролировавшие некоторые Советы и ВЦИК Советов, которые вынесли основную тяжесть борьбы с корниловщиной. В то же время на эту авансцену стремительно выходили большевики, проявившие себя в корниловские дни наиболее энергичными и последовательными защитниками революции. Ряд Советов быстро большевизировался. Короче говоря, политический маятник резко качнулся влево. Это значит, что организующее начало, способное справиться с тяжелейшими проблемами, с которыми столкнулась страна, могли теперь составить только левые, социалистические элементы.

Проанализировав сложившуюся ситуацию, В. И. Ленин, большевистское руководство выразили готовность пойти на компромисс с меньшевиками и эсерами. Как разъяснял В. И. Ленин в статье «О компромиссах», он состоял в том, что большевики отказались бы от своего требования немедленного «перехода власти к пролетариату и беднейшим крестьянам», а меньшевики и эсеры согласились бы «составить правительство целиком и исключительно ответственное перед Советами»^{29}. В. И. Ленин считал, что создание такого правительства будет означать значительный шаг в деле дальнейшей демократизации страны, такой демократизации, которая позволит большевикам «вполне свободно агитировать за свои взгляды»^{30}. «Нам, — писал В. И. Ленин, — бояться, при действительной демократизации, нечего, ибо жизнь за нас…»^{31}

Большевики, таким образом, готовы были совершить новый (после июльских событий) глубокий поворот, в сущности возвратиться к программе «Апрельских тезисов» — программе мирного демократического развития революции. Это был честный ход, продиктованный интересами развития революции, и ничего больше.

Наступил момент, когда почти все зависело от руководства меньшевиков и эсеров: поддержи они большевистское предложение — и революция пошла бы не тем тяжелым путем, которым она пошла в действительности. Во всяком случае (Ленин был в этом убежден), гражданская война с ее страшными потерями и последствиями не стала бы неизбежной.

Увы, в приписке к той же статье «О компромиссах» В. И. Ленин вынужден был констатировать, что «предложение компромисса уже запоздало», что дни, когда «стала возможной дорога мирного решения, уже миновали»^{32}. Меньшевистско-эсеровское руководство фактически отклонило предложенный им компромисс. Почему? В чем была причина этого, в сущности, рокового шага?

Когда над демократическими завоеваниями революции нависла реальная угроза со стороны правых, корниловских сил, меньшевики и эсеры, казалось бы, проявили готовность разорвать наконец блок с буржуазными партиями, с кадетами, связанными с корниловцами, и отмежеваться от них (именно этот ключевой момент и создавал политическую почву для компромисса большевиков с ними). Но корниловщина рухнула, страх перед контрреволюцией стал испаряться; однако вместо него росло опасение перед развернувшейся большевизацией масс, большевизацией Советов: уже 31 августа Петроградский Совет впервые принял большевистскую резолюцию, а в первых числах сентября за ним последовали Московский и некоторые другие Советы. Такая перспектива — потеря большинства в Советах, — естественно, не устраивала меньшевиков и эсеров. Ленинский компромисс они посчитали «ловушкой». Но дело было не только в этом. За большевиками им виделась «темная» (преимущественно крестьянская и солдатская) масса, несущая в себе черты бескультурья, озлобления, забитости, суеверия, вынесенные из прошлого. Казалось, что давление этой «массы» сметет ростки демократического строя, с таким трудом всходившие в России.

В этом, конечно, была своя правда, но те, кто так считал, не понимали или не хотели понимать другой правды. В обстановке, когда социальные, классовые конфликты обострились до предела, стремление смягчить, притупить их за счет жизненных интересов «нижних» слоев общества могло вызвать там лишь неудовлетворенность революцией и, как следствие, дать новые шансы ее врагам, новой корниловщине. Страшась возможных «издержек» революции, меньшевики и эсеры фактически рисковали ей самой. Во время революции нельзя было стоять на месте. Следовало идти вперед, чтобы не быть вынужденными откатываться назад.

Возможность создания власти большевизирующимися Советами меньшевистско-эсеровскими лидерами была отвергнута. В февральские дни они не остановились перед передачей власти буржуазии, в сентябрьские дни не решились передать власть пролетариату и крестьянству, хотя и считали себя выразителями их интересов.

Меньшевистско-эсеровское руководство поддержало Керенского, когда 2 сентября он создал Директорию — «Совет пяти», в который вошли «беспартийный» М. Терещенко, меньшевик А. Никитин и двое военных — генерал А. Верховский и адмирал Д. Вередерсвский. Формально в этом «Совете» кадеты отсутствовали, и меньшевики и эсеры «со спокойной совестью» выразили ему свою поддержку. Однако главный их политический замысел, обращенный в будущее, был направлен на то, чтобы путем создания некоего широкого, «общедемократического» органа исключить возможность перехода власти к Советам. На одном из заседаний ВЦИ.К на голосование были поставлены две резолюции: большевистская «О власти», с требованием передачи власти Советам, и меньшевистско-эсеровская, в которой говорилось о «сильной революционной власти, созданной демократией». По мысли авторов этой резолюции, власть должен был создать съезд, представляющий не только Советы, по и значительно более широкую «организованную демократию», включавшую в себя кооперативы, земства, городские самоуправления, армейские комитеты и другие организации с очевидным преобладанием мелкобуржуазных и даже буржуазных элементов. Так возникла идея Демократического совещания, призванного «строго демократическим путем» отодвинуть, отстранить большевизирующиеся Советы и поддержать явно падающее Временное правительство.

Демократическое совещание, в котором приняли участие и большевики, открылось 14 сентября в Александрийском театре. На нем присутствовали 1198 делегатов, из них 532 эсера, 305 меньшевиков, 55 народных социалистов, 17 «беспартийных социалистов» и только 4 кадета. Большевиков насчитывалось 134. Главный вопрос, на который совещание должно было ответить, точно сформулировал меньшевик М. Либер: «Нам надо будет выбрать: или провозгласить власть Советов, или открыто сказать, что мы стоим за коалицию, стоящую на более широкой базе», т. е. за коалицию если не с кадетами, то с другими буржуазными, или, как тогда говорили, «цензовыми», элементами.

Однако в рядах меньшевиков и эсеров и близких им представителей из различных демократических организаций уже царил глубокий раскол, вызванный последствиями корниловщины и сознанием того, что почва уходит у них из-под ног. Он в полной мере проявился при голосовании резолюций о власти по фракциям и на совместных заседаниях. Результаты общего голосования, проведенного 19 сентября, оказались парадоксальными. За коалицию с «цензовыми» элементами в принципе высказались 766 делегатов, против — 688, воздержались — 38. Затем голосовались две поправки к резолюции. Первая: из коалиции исключаются кадеты, замешанные в корниловском мятеже; и вторая: из коалиции исключается кадетская партия вообще. Обе поправки были приняты. Когда же на голосование поставили резолюцию с обеими поправками, результаты оказались следующими: против нее проголосовали 813 человек, за — 183 и воздержались — 80. Против на сей раз голосовали 688 ее противников, выявившихся при первом голосовании (без поправок), плюс сторонники коалиции с кадетами, так как одни «цензовые» элементы (без кадетов) их не удовлетворяли.

Демократическое совещание зашло в тупик. Тогда была предпринята попытка провести нужную резолюцию, признающую коалицию «направо» путем верхушечных комбинаций. 20 сентября состоялось совместное заседание президиума Демократического совещания, ЦК социалистических партий и представителей крупнейших делегаций. Однако и здесь 60 голосами против 50 была принята резолюция о создании «однородной социалистической власти», т. е. без кадетов. Зато на этом же заседании было принято решение о выделении из состава Демократического совещания так называемого Предпарламента — Временного совета Российской республики. И тут в результате закулисных маневров меньшевиков и эсеров в полном противоречии с резолюцией о создании однородного социалистического правительства 56 голосами против 48 было буквально протащено предложение о пополнении Предпарламента буржуазными («цензовыми») элементами.

Вслед за тем меньшевистско-эсеровские сторонники коалиции с буржуазией одержали еще одну победу. Было принята резолюция, в соответствии с которой Предпарламент не создавал правительство, а мог лишь содействовать его созданию. Следовательно, ответственность правительства перед Предпарламентом сводилась на нет. Таким образом, Предпарламент превращался в пустую говорильню, а у Керенского, после разгрома корниловщины стремившегося во что бы то ни стало освободиться от «давления» слева, полностью развязывались руки. Дальнейшее было, как говорится, делом техники. 25 сентября в окончательном виде было сформировано третье коалиционное Временное правительство, в которое наряду с социалистами (меньшевиками и эсерами) вошли и… кадеты, те самые кадеты, чья политическая деятельность после корниловского путча, казалось, начала клониться к закату.

Круг замкнулся. Керенщина, уже затрещавшая под ударом корниловщины, была спасена и восстановлена усилиями меньшевиков и эсеров, на сей раз с помощью Демократического совещания и Предпарламента. Пять месяцев, начиная с мая 1917 г., когда было создано первое коалиционное правительство, эта политическая система, основанная на коалиции меньшевиков и эсеров с кадетами, стопорила революцию, оттягивая решение острейших проблем, стоявших перед страной, «на поток» (официально — до созыва Учредительного собрания). Непринятие радикальных решений, а уклонение от них — таким было ее политическое кредо.

Но положение ухудшалось буквально с каждым днем. В середине сентября Ленин констатировал, что стране грозит катастрофа. «Катастрофа невиданных размеров и голод грозят неминуемо… — писал он. — Неимоверное количество резолюций принято и партиями и Советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, — резолюций, в которых признается, что катастрофа неминуема, что она надвигается совсем близко, что необходима отчаянная борьба с ней, необходимы «героические усилия» народа для предотвращения гибели и так далее.

Все это говорят. Все это признают. Все это решили.

И ничего не делается…

Мы приближаемся к краху все быстрее и быстрее, ибо война не ждет, и создаваемое ею расстройство всех сторон народной жизни все усиливается»^{33}.

В. И. Ленин писал, что только государство способно преодолеть надвигающуюся катастрофу. Но все дело заключается в том, в чьих интересах будет действовать государство. «Либо в интересах помещиков и капиталистов; тогда мы получаем не революционно-демократическое, а реакционно-бюрократическое государство… либо в интересах революционной демократии; тогда это и есть шаг к социализму… Середины пет, — считал В. II. Ленин. — И в этом основное противоречие нашей революции»^{34}.

Между тем основной смысл существования керенщины как раз и состоял в поисках этой практически уже нереальной «середины». Были ли эти поиски следствием политической слепоты Керенского и тех, кто цеплялся за него и поддерживал его? Сознавали ли они после июльских дней и после корниловщины, что общественная атмосфера накалена до предела и что политическая балансировка в такой атмосфере — опасная, чреватая непредвиденными последствиями игра? Нельзя допустить, чтобы полностью не сознавали. Но их расчеты можно, вероятно, определить старой столыпинской формулой, формулой почти всех «верхов», правящих в периоды глубоких общественных трансформаций: «сначала успокоение — потом реформы».

В сущности, они надеялись на то, что революционный дух народа раньше или позже испарится, сойдет на пет. Такие «институты», как Демократическое совещание и Предпарламент, как раз и призваны были содействовать этому. Соглашательские «Известия» как-то назвали Советы «временными бараками», из которых «демократия» в дальнейшем должна будет переселиться в «каменные здания нового строя». Предпарламент, по мысли строителей будущих «каменных зданий», и должен был стать одной из рабочих площадок для них. В. И. Ленин до конца обнажил суть «предпарламентского маневра» соглашателей. «Единственное назначение предпарламента, — писал он, — надуть массы, обмануть рабочих и крестьян, отвлечь их от новой растущей революции, засорить глаза угнетенных классов новым нарядом для старой, уже испытанной, истрепанной, истасканной «коалиции» с буржуазией…»^{35}

Исходя из этого, Ленин приходил к выводу, что большевистская партия не должна питать никаких иллюзий в отношении Демократического совещания и Предпарламента. Они не могут и не хотят создать власть, способную вывести страну из тупика, отвратить грозящую катастрофу на путях смелых, радикальных преобразований, удовлетворяющих жизненные интересы большинства населения страны — рабочих, крестьян, солдат. Решение вопроса о такой власти, писал В. И. Ленин, лежит вне Предпарламента, лежит «в рабочих кварталах Питера и Москвы»^{36}. Еще в дни работы Демократического совещания В. И. Ленин критиковал позицию руководства большевистской фракции совещания (Л. Каменев и др.), которое считало, что участием в совещании и давлением на него все же можно добиться создания революционно-демократической власти.

В. И. Ленин призывал больше не тратить времени на пустые словопрения, а сосредоточить усилия на работе в массе рабочих и солдат, ибо «там нерв жизни, там источник спасения революции»^{37}. В 20-х числах сентября В. И. Ленин вообще пришел к выводу, что участие большевиков в Демократическом совещании и в Предпарламенте — ошибка. «Надо бойкотировать предпарламент, — утверждал Ленин. — Надо уйти в Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, уйти в профессиональные союзы, уйти вообще к массам. Надо их звать на борьбу»^{38}.

Глубокой верой в революционные массы, в их творческий, созидательный дух были проникнуты эти слова. Все партии и политические группы без исключения, начиная с меньшевиков и эсеров и кончая кадетами и корниловцами, стремились найти выход из надвигающейся катастрофы помимо народа, в обход народа, на путях верхушечных заговоров и путчей (кадеты, корниловцы) или верхушечных же политических манипуляций (меньшевики, эсеры). В основе этого лежали неверие в парод, страх перед пародом. Только большевики видели выход из глубоко поразившего страну кризиса в самодеятельности народа, в привлечении народа, в опоре на народ. Здесь находился глубокий источник того радикализма, без которого избежать грозящей катастрофы уже было невозможно. Требовался решительный «взмах исторической метлы…». И В. И. Ленин сделал вывод: партия должна начать подготовку к вооруженному восстанию. В статье «Большевики должны взять власть» он писал: «Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, большевики могут и должны взять власть в свои руки… Вопрос в том, чтобы задачу сделать ясной для партии: на очередь дня поставить вооруженное восстание… завоевание власти, свержение правительства»^{39}.

Такой тактический попорот далеко не сразу нашел полное понимание и поддержку в большевистском руководстве. Иллюзии, связанные с Демократическим совещанием, Предпарламентом, предстоящим II съездом Советов, продолжали жить. Ленинские письма о необходимости восстания иногда вообще оставались без ответа, из других вычеркивались указания на такие ошибки, как решение большевиков участвовать в работе Предпарламента, их готовность предоставить меньшевикам места в президиуме Петроградского Совета, уже ставшем большевистским.

На заседании ЦК 15 сентября вообще было решено уничтожить экземпляры писем Ленина «Большевики должны взять власть» и «Марксизм и восстание», в которых ставился вопрос о восстании, оставив только одни экземпляр. Н. Бухарин позднее так объяснил это почти невероятное решение. «Мы хотя и верили в то, что безусловно в Питере и Москве нам удастся взять власть в свои руки, по полагали, что в провинции мы еще не сможем удержаться, что, взявши власть и разогнавши Демократическое совещание, мы не сможем закрепить себя во всей остальной России». На том же заседании ЦК решено было «принять меры к тому, чтобы не возникло каких-либо выступлений в казармах и на заводах»^{40}.

В конце сентября Ленин заявил о возможности своего выхода из ЦК при оставлении за собой права агитировать за свою точку зрения в низах партии и на съезде партии. Резкость, категоричность его позиции определялись убежденностью, что сотрудничеством в Предпарламенте и ожиданием съезда Советов «мыгубим революцию»^{41}.

В конце сентября или начале октября В. И. Ленин нелегально вернулся в Петроград и поселился в квартире М. В. Фофановой на Выборгской стороне.

Центральному Комитету большевиков предстояло принять решение величайшей ответственности. Сказать «да», значило повернуть огромную страну, во многом отсталую, без прочных демократических традиций, на социалистический путь, по сути дела еще никем не изведанный. Сказать «да», значило пойти на риск возможной политической изоляции, так как большинство правосоциалистических партий и групп, представленных в Советах (и во ВЦИК, избранном еще летом 1917 г.), не решались отвергнуть коалицию с буржуазией, порвать с Временным правительством. Деятельность Демократического совещания и Предпарламента со всей очевидностью подтвердила это. Сказать «да» — значит пойти на риск, ибо полной гарантии победы не могло быть; сказать «да» значило решиться на самопожертвование во имя революции…

Сказать «нет» значило продлить агонию Временного правительства, трусливая политика которого все более затягивала войну, усугубляла экономическую разруху, чем вызывала рост антиправительственных настроений со все усиливающимися грозными проявлениями анархии; значило поставить организованные революционные силы, партию под угрозу разгрома второй корниловщиной, военно-реакционной диктатурой.

10 октября нелегально собравшийся Центральный Комитет впервые (после июльских событий) с участием В. И. Ленина обсудил вопрос о вооруженном восстании. Были сомневающиеся и колеблющиеся. Говорили об «абсентизме и равнодушии масс», о слабостях партии «в технической части» и в «других сторонах работы», об отсутствии революционного движения на Западе и т. д. Ленин аргументированно отводил эти доводы. Он указывал, что абсентизм и равнодушие — следствие утомления части масс от «слов и резолюций», что большинство (в том числе и крестьян) твердо идет за большевиками, что с точки зрения международной именно большевики могут и должны проявить инициативу. В. И. Ленин делал вывод, что политически дело совершенно созрело для перехода власти к Советам, а факты явного оживления и активизации контрреволюционных сил лишь вынуждают к решительным действиям. В. И Ленин поставил на голосование резолюцию, констатирующую, что «вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело», и призывающую партию «с этой точки зрения обсуждать и разрешать все практические вопросы»^{42}.

Десять человек проголосовали «за», двое — «против» (Л. Каменев и Г. Зиновьев). Они направили в партийные организации пространный документ «К текущему моменту». В нем утверждалось, что «объявлять сейчас вооруженное восстание — значит ставить на карту не только судьбу пашей партии, по и судьбу русской и международной революции». Они считали, что у большевиков уже теперь «превосходные шансы» на выборах в Учредительное собрание, а дальнейший рост революционного движения в конце концов вынудит меньшевиков и эсеров «искать союза» с большевиками. При таком исходе Учредительное собрание должно будет «опереться» только на Советы. «Учредительное собрание плюс Советы — вот тот комбинированный тип государственных учреждений, к которому мы идем», — писали Л. Каменев и Г. Зиновьев. Исходя из этого, они предлагали партии «оборонительную позицию». «Дело идет о решительном бое, — писали они, — и поражение в этом бою было бы поражением революции»^{43}.

Это были серьезные соображения, и, конечно, их нельзя было игнорировать. В. И. Ленин говорил, что готов «развернуть прения» по существу затронутого вопроса. 16 октября состоялось новое заседание ЦК, на этот раз с участием представителей некоторых партийных организаций. В. И. Ленин вновь повторил свою оценку обстановки. Положение ясное, констатировал он, «либо диктатура корниловская, либо диктатура пролетариата и беднейших слоев крестьянства»^{44}. Отсюда следовало, что если теперь большевики, уже имеющие большинство в ряде крупнейших Советов, не решатся взять власть, то она окажется в руках «корниловцев второго призыва»; керенщина, доведшая страну до развала, обречена. Что касается международного положения, то оно дает целый ряд объективных данных о том, что пролетарская Европа будет на стороне социалистической революции в России. В. И. Ленин считал необходимым проведение «самой решительной, самой активной политики, которая может быть только вооруженным восстанием»^{45}.

Доклады с мест и прения по текущему моменту носили различный характер. Приводились данные о том, что не во всех районах Петрограда одинаково революционное настроение, что не везде в равной степени проведена подготовка и т. п. Но дискуссия, в сущности, развернулась вокруг следующей альтернативы: активная, наступательная позиция, вооруженное восстание для перехода всей власти к Советам (точка зрения В. И. Ленина) или «оборонительная позиция», ожидание Учредительного собрания и съезда Советов (точка зрения Каменева и Зиновьева). И Ленин, и Каменев с Зиновьевым думали о судьбе революции. Но если Ленин считал, что победу революции можно добыть только в открытом бою с ее врагами, с контрреволюцией, то Каменев и Зиновьев искали ее на путях уклонения от боя.

Гарантию успеха на своем пути Ленин видел в активном участии самых широких масс, в их революционном творчестве. Каменев и Зиновьев рассчитывали прийти к цели посредством постепенных политических «передвижек» в «верхах». Тактика Ленина была тактикой революционеров с ее дантоновским девизом: «Смелость, смелость и еще раз смелость!» Тактика Каменева и Зиновьева — тактикой оппортунистов. Они думали, что время работает только на революцию, но при поляризации и противоборстве социальных сил фактор времени мог стать переменчивой величиной. Революционная ситуация не может продолжаться бесконечно долго, она не консервируется. Ждать, что революция победит «самотеком», на практике значило дать шанс силам контрреволюции, потрясенным в дни корниловщины, но отнюдь не разбитым.

ЦК принял ленинскую резолюцию, которая гласила: «Собрание вполне приветствует и всецело поддерживает резолюцию ЦК (от 10 октября.—Г. Л.), призывает все организации и всех рабочих и солдат к всесторонней и усиленпейшей подготовке вооруженного восстания, к поддержке создаваемого для этого Центральным Комитетом центра и выражает полную уверенность, что ЦК и Совет (Петроградский. — Г. И.) своевременно укажут благоприятный момент и целесообразные способы наступления»^{46}.

На том же заседании 16 октября ЦК создал Военно-революционный центр (Свердлов, Сталин, Бубнов, Урицкий, Дзержинский), который должен был войти в Военно революционный комитет (ВРК), уже действовавший при Петроградском Совете. ВРК не был исключительно большевистским органом: в него входили и некоторые левые эсеры. Однако поскольку Петроградский Совет возглавлял Л. Троцкий, а теперь в него (ВРК) была включена пятерка членов большевистского ЦК, Военно-революционный комитет на практике превращался в легальный штаб вооруженного восстания, за которым стоял ЦК большевиков.

Но Каменев и Зиновьев не хотели сдаваться. Через два дня в «непартийной», а фактически полуменьшевистской газете «Новая жизнь», редактируемой М. Горьким, Каменев выступил с заявлением. В нем, с одной стороны, утверждалось, что решения партии о вооруженном восстании не существует, а с другой — содержалось предупреждение «против всякой попытки брать на себя инициативу вооруженного восстания».

Таким образом, Каменев (он писал и от имени Зиновьева, выступил против решения большинства ЦК, хотя прямо об этом в его заявлении и не говорилось. Но В. И. Ленин считал, что вреда от этого даже больше, «ибо намеками говорить еще опаснее». Ленин охарактеризовал поступок Каменева и Зиновьева как штрейкбрехерство и, несмотря на то, что они были его близкими товарищами, потребовал исключить их из партии^{47}. Взволнованность и категоричность Ленина понять нетрудно: ведь фактически с середины сентября он вел борьбу, чтобы добиться от ЦК твердого решения и покончить с «предпарламентскими иллюзиями», взять курс на вооруженное восстание. И когда наконец такое решение было принято, двое членов ЦК фактически попытались блокировать его.

Каменев и Зиновьев не были исключены из партии. Редакция «Правды», где важную роль играл Сталин, фактически взяла их под защиту. В заявлении «от редакции» было сказано, что «резкость тона статьи тов. Ленина не меняет того, что в основном мы останемся единомышленниками»^{48}. Сталин сыграл в обе стороны. Он голосовал за ленинскую резолюцию о восстании, но и сохранял связь с ее противниками.

20 октября ЦК запретил Каменеву и Зиновьеву выступать с какими-либо заявлениями против решений ЦК и намеченной им линии. Политическая линия В. И. Ленина победила так же, как она побеждала и на других крутых поворотах борьбы между Февралем и Октябрем.