«Белое дело». Генерал Корнилов

Третьего не дано

События, происходившие в декабре — январе на калединско-корниловском Дону, оказали непосредственное влияние на судьбу ожидавшегося «хозяина земли русской» — Учредительного собрания.

С первых же дней Февральской революции все политические партии высказались за его созыв, в том числе и большевики. Правда, по мере развития и углубления революционного движения, по мере радикализации требований народных масс в кадетских кругах и тем более в тех группах и организациях, которые стояли еще правее, все явственнее раздавались голоса сомнений в необходимости созыва Учредительного собрания. Здесь стали рождаться мысли о том, что без предварительного установления «твердого порядка» Учредительное собрание превратится в «игрушку» «развивающейся анархии». Временное правительство явно тянуло с созывом в Учредительное собрание из-за опасения его возможной «левизны». Большевики были, пожалуй, единственной партией, решительнее других требовавшей безотлагательного созыва Учредительного собрания. «Если брать Учредительное собрание вне обстановки классовой борьбы, дошедшей до гражданской войны, то мы не знаем пока учреждения более совершенного для выявления воли народа», — писал В. И. Ленин^{64}.

Придя к власти, большевики и Советское правительство точно соблюли срок выборов в Учредительное собрание, назначенный еще Временным правительством. В большинстве округов они состоялись 12, 19 и 26 ноября. Большевики выиграли в основных промышленных центрах и во многих воинских частях. Но в целом исход выборов оказался «небольшевистским». Большевики получили 24 % голосов, правые партии (кадеты и др.) — 17, а эсеры, меньшевики и другие мелкобуржуазные демократы — 59, причем эсеры получили подавляющее большинство — более 40 % голосов. Вопрос о причинах такого исхода выборов давно исследован. Главное, что его определило, — это то, что выборы проходили по спискам, составленным до победы Октябрьской революции, когда крестьянские массы еще связывали свои надежды на получение земли главным образом с партией эсеров. Были и еще причины, но для нас важнее другое: попять ситуацию, возникшую в связи с таким исходом выборов и определившую позицию, занятую Советской властью.

Главный итог выборов был очевиден: страна высказалась за социалистические партии, т. е. за социализм. Этого отрицать не мог никто. Можно предположить, что если бы Учредительное собрание собралось и работало в «мирных условиях», точнее сказать, в отсутствии (говоря ленинскими словами) классовой борьбы, дошедшей до гражданской войны, то коренные проблемы, стоявшие перед ним (проблемы мира, земли, рабочего контроля, власти Советов и др.), вполне могли бы быть решены путем политической борьбы и политических компромиссов. По история рассудила иначе.

Октябрь, явившийся революционным выходом из ситуации, в которой стране угрожала анархия, ведущая к военной контрреволюционной диктатуре, вызвал сопротивление со стороны всех антибольшевистских сил. Но их вооруженную опору, авангард составляли все же правые круги, в основном реакционная военщина. Спасать Керенского в конце октября двинулся монархист генерал Краснов. В Москве с Советской властью яростно сражались отряды юнкеров. Организовать военное сопротивление новой власти пыталась корниловско-духонинская Ставка. А с конца ноября наиболее реальной угрозой для Советской власти стал калединско-корниловский Дон, политически поддержанный «общественными деятелями», ядро которых составляла партия кадетов.

Просчет эсеро-меньшевистского, а точнее, эсеровского большинства Учредительного собрания состоял в том что оно, упоенное своей парламентской победой, не видело всей опасности реально сложившейся ситуации. Здесь не могли, а лучше сказать, не хотели понимать, что если они займут позицию, враждебную Октябрю, то на деле их лозунг «Вся власть Учредительному собранию легко превратится в лозунг всего антибольшевистского лагеря, в том числе калединско-корниловско-кадетской контрреволюции. Л. Керенский, который в январе 1918 г. (накануне открытия Учредительного собрания) нелегально перебрался в Петроград, впоследствии признал: «Лозунг «Вся власть Учредительному собранию» теперь (т. е. в конце 1917 — начале 1918 г. — Г. И.) имел только смысл, как объединяющий призыв для всех, кто готов был продолжать борьбу с узурпаторами» (так Керенский именовал большевиков).

В такой ситуации Советская власть имела все основания либо отсрочить созыв Учредительного собрания, введя в действие демократическое «право отзыва», либо даже вообще не допустить его созыва. Еще в 1903 г. на II съезде партии Г. В. Плеханов говорил, что успех революции — высший закон. «…Если бы в порыве революционного энтузиазма народ выбрал очень хороший парламент… то нам следовало бы стараться сделать его долгим парламентом; а если бы выборы оказались неудачными, то нам нужно было бы стараться разогнать его не через два года, а если можно, то через две недели»^{65}. Успех революции — высший закон! Люди, для которых революция была смыслом и целью их жизни и которые только вчера совершили ее, не могли думать иначе, как бы сегодня ни относиться к этому.

Послушаем страстные речи, произносившиеся на первом объединенном заседании ВЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов, Петроградского Совета и Чрезвычайного крестьянского съезда, состоявшемся 15 ноября. Вот голос Марии Спиридоновой, лидера партии левых эсеров, искренности которой верили миллионы крестьян и солдат, верил В. И. Ленин. Вся ее трагическая и героическая жизнь революционерки была тому порукой. В 19 лет — покушение на тамбовского губернатора за репрессии против крестьян. Арест. Надругательства пьяных казаков. Сибирская каторга. Надорванное здоровье. Спиридонову освободил Февраль. Революция стала ее судьбой. Теперь она говорила: «Мы пойдем вперед к священному будущему… Нас будет поддерживать ненависть к рабству, к позору эксплуатации. Но ни одна лишь ненависть будет нас вести к нашим идеалам. В своей груди мы будем нести и жалость ко всем угнетенным, надежду на то светлое будущее, в жертву которому мы принесем все, что сможем, и жизнь, и, может быть, даже и честь… Наши чистые идеалы помогут нам перед входом в новое царство свободы и труда сбросить грязные одежды вражды, вражды между братьями».

От имени большевистской фракции выступил Л. Троцкий: «В течение сорока месяцев гибнут миллионы жизней, пропадает здоровье десятков миллионов в окопах, в грязи, в болезнях, сильнее и сильнее ширится голод. Где выход народу? Русская революция указала этот выход».

Взволнованно говорил Сташков, член президиума крестьянского съезда: «Не могу описать своей радости. От удара правды разлетелись врата адовы. Поздравляю вас всех с воскресением к повой жизни, свободной.

Да здравствует революция, да здравствует земля и воля!»

Революция — это правда, разрушившая ворота ада, это воскресение человека, путь к новой жизни, в которой восторжествует братство людей. Так думали, так чувствовали ее творцы. Поставить на одну доску реальные завоевания революции, достигнутые ценой огромных жертв, и «парламентские формальности», отражавшие к тому же вчерашний день революции, ее уже «перевернутую страницу», они не могли. В. И. Ленин в речи на II съезде Советов крестьянских депутатов выразил это на языке, понятном миллионам простых крестьян: «Я скажу вам то, что вы все знаете: «не человек для субботы, а суббота для человека»^{66}. Это означало, что, если Учредительное собрание станет препятствием революции и тем самым фактически протянет руку ее главному врагу — калединско-корниловскому Дону, революция пройдет мимо Учредительного собрания. На заседаниях ЦК Н. Бухарин прямо ставил вопрос: созывать или не созывать Учредительное собрание? Высказывалось мнение, согласно которому надо устранить кадетов, открыто противопоставивших себя Советской власти, а левую часть собрания объявить революционным конвентом. Решено было дать Учредительному собранию шанс.

По срокам, установленным Временным правительством, Учредительное собрание должно было открыться 28 ноября. За два дня до этого Совнарком принял постановление, согласно которому Учредительное собрание сможет начать работу только после прибытия в Петроград 400 его членов, т. е. примерно более половины; открыть собрание должно было лицо, уполномоченное Совнаркомом. ВЦИК подавляющим большинством голосов утвердил этот декрет. Однако в антибольшевистских кругах поднялся невероятный шум: «это уловка Ленина и его товарищей», «большевики хотят отсрочить или вовсе сорвать созыв Учредительного собрания». В. II. Ленин отвечал: «Не занимайтесь чтением в сердцах, мы ничего не скрываем. Мы сказали, когда будут 400 человек, мы Учредительное собрание созовем…»^{67}

Но оставшиеся на свободе министры и товарищи (заместители) министров Временного правительства обратились из подполья с заявлением, в котором говорилось, что именно они являются «единственной законной властью» и потому назначают созыв Учредительного собрания на 28 ноября. Городской голова Г. Шрейдер, выполняя это «постановление», 28-го открыл «высокое собрание», на котором присутствовали… 43 депутата. Они, конечно, не могли признать себя «в законном составе», но антисоветские и антибольшевистские речи лились там рекой. В тот же день Сенат призвал всех должностных лиц правительственных, городских и земских учреждений не выполнять «незаконных велений комиссаров из Смольного». У Таврического дворца, где должно было собраться Учредительное собрание, состоялась антисоветская демонстрация.

Все яснее становилась неизбежность конфронтации между Советской властью и сторонниками Учредительного собрания. Впоследствии видный эсер В. Зензинов утверждал, что, получив большинство в Учредительном собрании, правые эсеры стали «работать не для себя, а для всей страны», отказались от партийной и встали «на государственную точку зрения». На деле же, почувствовав себя «законными хозяевами» «хозяина земли русской», они собирались пожать весь антибольшевистский урожай. В созданный ими в конце ноября «Союз защиты Учредительного собрания» допускались в основном лишь представители «революционной демократии»; кадеты (за исключением нескольких гласных городской думы), как откровенно правые элементы, оставались вне этого «союза». Но это был политический маневр: правые эсеры пытались «очистить» лозунг «Вся власть Учредительному собранию» от калединско-кадетской окраски. В. И. Ленин, разоблачая этот маневр, писал в те дни: «Лозунг «Вся власть Учредительному собранию»… стал на деле лозунгом кадетов и калединцев и их пособников»^{68}.

Поздно вечером 28 ноября Совнарком принял суровый декрет, согласно которому «члены руководящих учреждений партии кадетов, как партии врагов народа, подлежат аресту и преданию суду революционных трибуналов»^{69}. ВЦИК большинством голосов (150 против 98 при 3 воздержавшихся) утвердил декрет, приняв резолюцию, подтверждающую «необходимость самой решительной борьбы с… кадетской партией».

Обращаясь теперь к этому декрету, видишь, что его властно продиктовал Совнаркому и ВЦИК калединско-корниловский Дон. Кадеты имели там более десятка организаций, через которые были тесно связаны с донской казачьей верхушкой. Они вели активную работу по переброске офицеров и юнкеров в Новочеркасск, доставке туда денег; многие из кадетских лидеров (Милюков и др.) вскоре сами потянулись на Дон, где приняли участие в формировании Добровольческой армии, в выработке ее политической программы. Они также активно содействовали осуществлению калединской программы объединения казачьих областей в «Юго-Восточпый союз» и установлению контактов Дона с Южным Уралом, где в начале ноября антисоветский мятеж поднял А. Дутов. Данные обо всем этом уже тогда имелись в распоряжении Советского правительства, и жестокие слова «враги народа» были произнесены…

20 декабря Совнарком постановил открыть Учредительное собрание 5 января 1918 г. На рассмотрение и санкцию собрания предполагалось представить «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа». В соответствии с ней Россия объявлялась Республикой Советов, учреждаемой на основе свободного союза народов. Частная собственность на землю отменялась, и земля без выкупа передавалась крестьянам. Объявлялось о начале национализации банков, фабрик, заводов, железных дорог. Провозглашалась политика мира. Что в этой декларации содержалось такого, что могло стать неприемлемым для членов Учредительного собрания, если они действительно были привержены интересам социализма и демократии, если они, как сами уверяли, хотели завершить революцию не только политическими, но и социальными завоеваниями?

ЦК левых эсеров принял постановление, в котором говорилось, что отношение партии к Учредительному собранию будет всецело зависеть от решения им вопросов о мире, земле, рабочем контроле и власти в духе завоеваний Октября, в духе декретов II съезда Советов.

Решающий день близился. Как говорил на заседании ВЦИК Г. Зиновьев 22 декабря, большевики видели «в тяжбе Учредительного собрания и Советов исторический спор между двумя революциями — революцией буржуазной и революцией социалистической». Но надежда на мирное решение этого спора не исчезла.

3 января ВЦИК и Петроградский Совет призвали жителей столицы в день открытия Учредительного собрания сохранять полное спокойствие, порядок и не принимать участия в каких-либо манифестациях. Однако напряженность была крайне высокой.

Еще в дни Октября лидер правых эсеров В. Чернов в речи на 10-й Петроградской конференции партии заявлял, что эсеры «всегда держались за Учредительное собрание и во имя его всенародно заявляли: если кто посягнет на него, он заставит нас вспомнить о старых методах борьбы с насилием…». А на 4-м съезде партии, проходившем в конце ноября — начале декабря, тот же Чернов и другой лидер правых эсеров — А. Гоц вновь угрожали террором, если, как они говорили, будут предприняты попытки «узурпации прав Учредительного собрания». На поверку, однако, все это скорее оказалось сотрясением воздуха. Организовать вооруженную борьбу в защиту Учредительного собрания правые эсеры не смогли.

Они пытались вести работу в Семеновском, Преображенском полках и броневом дивизионе, расположенном в казармах Измайловского полка. Выпускали газеты «Серая шинель» и «Простреленная серая шинель» с противобольшевистскими материалами и карикатурами на большевистских лидеров. Но работа эта фактически оказалась бесплодной. Еще меньшие результаты были достигнуты в рабочей среде. «Не довольно ли было пролито братской крови? — говорили рабочие. — Надо подумать не о том, чтобы ссориться с большевиками, а как с ними сговориться…»

Однако демонстрации по призыву «Союза защиты Учредительного собрания» все же состоялись: среди городской публики, а также среди части солдат, да и рабочих нашлось немало, для которых лозунг «Вся власть Учредительному собранию» по-прежнему представлялся высшей демократической ценностью. Собравшись на Марсовом поле, демонстранты по Литейному проспекту двинулись к Таврическому дворцу. В столкновениях с красногвардейцами, солдатами и матросами, подчиненными Чрезвычайному штабу, созданному «для защиты власти Советов от всех покушений контрреволюционных сил», 9 человек были убиты и 22 ранены. Тяжелый, трагический инцидент.

Собрание пытался открыть старейший его член — эсер С. Шевцов. Однако Я. Свердлов властно взял председательский звонок в свои руки. Он зачитал «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», предложил обсудить и принять, начав тем самым разработку «коренных оснований социалистического переустройства общества». В зале Таврического дворца сидели в подавляющем своем большинстве социалисты — эсеры, меньшевики, близкие им общественные и политические деятели. Правые члены Учредительного собрания, за редким исключением, на заседание не явились: кадеты были объявлены врагами народа и некоторые из них уже подверглись аресту, другие скрылись. Таким образом, Учредительное собрание являлось социалистическим: по предложению большевика Скворцова-Степанова после открытия его Я. Свердловым все присутствовавшие поднялись и запели «Интернационал», хотя, как вспоминал секретарь собрания эсер М. Вишняк, пели нестройно, вразброд и ужасно фальшивили. Но это лишь штрих. Главное заключалось в другом: социалистическому Учредительному собранию Совнарком и ВЦИК предложили программу, открывавшую путь к социализму.

На трибуну поднялся В. Чернов, избранный председателем Учредительного собрания. Он говорил о безвозмездной передаче земли крестьянам, о всеобщем демократическом мире, о «великой воле к социализму трудовых масс России». Чернов констатировал, что «страна показала небывалое в истории желание социализма». 7 января «Правда» писала, что в речи Чернова «были сплошные (словесные, правда) уступки советской платформе: тут был и мир, и земля, и рабочий контроль…». А горьковская «Новая жизнь», корреспондент которой находился в Таврическом дворце, 6 января признала еще определеннее: «…устами избранного председателя оно (Учредительное собрание. — Г. И.) провозгласило такую программу, изложение которой прерывалось криками: «Это большевистская программа!»

Значительная часть правых эсеров реагировала на речь своего лидера сдержанно, если не отрицательно. Говорили даже, что он пытался «подыграть» большевикам. Один из эсеровских учредиловцев писал позднее: «Председатель своей речью посадил нас в такие калоши, из которых нам, пожалуй, уже никогда не выбраться». Но Чернов видел дальше: он сознавал, что ничего другого, кроме программы СНК и ВЦИК, трудовая Россия не примет.

Чернову отвечал Н. Бухарин. Он говорил, что призывы Чернова к социализму — это всего лишь общие слова, а большевики хотят не только говорить о социализме, по хотят его осуществлять уже сегодня, сейчас. Перед каждым из нас, заключал Бухарин, «стоит один вопрос:…с кем мы будем — с Калединым, с юнкерами, с фабрикантами, купцами, директорами учетных банков, которые поддерживают саботаж, которые душат рабочий класс, пли будем с серыми шинелями, с рабочими, солдатами, матросами, будем с ними идти плечо к плечу, разделяя всю их участь, радуясь их победам, скорбя их поражениям, смаянные единой волей социализма…»

На трибуну вышел меньшевистский лидер И. Церетели. В длинной, взволнованной речи он предупреждал против «роковых опытов с социализмом», предсказывал, что в случае «разделения демократического единства» страну ожидает триумф контрреволюции, «па развалинах, оставшихся от большевизма».

237 голосами правых эсеров и меньшевиков против 146 голосов большевиков и левых эсеров Учредительное собрание фактически отказалось обсуждать «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», предложенную ВЦИК. В соответствии с ранее намеченной повесткой в качестве первоочередных объявлялось обсуждение вопросов о мире и земле. И лишь в третьем пункте повестки дня значились дебаты о форме государственного строя России. Партийные интересы и претензии правых эсеров и поддерживавших их групп взяли верх: если бы они приняли вциковскую декларацию, функции Учредительного собрания, в котором у них было большинство, следовало считать исчерпанными. Это было выше их сил. Партийность мышления, убежденность в правоте только собственной политики наполняли всю атмосферу революции…

Поздно вечером 5 января большевистская фракция потребовала перерыва. Когда она собралась, слово взял В. И. Ленин. Оно было кратким: ЦК большевиков предлагает своей фракции уйти с Учредительного собрания. Предложение принимается. Такое же решение приняла и левоэсеровская фракция.

В 5-м часу утра 6 января на трибуну Белого зала Таврического дворца поднялся большевик Ф. Раскольников. Он зачитал написанную В. И. Лениным декларацию об уходе большевистской фракции. В ней говорилось: «Громадное большинство трудовой России — рабочие, крестьяне, солдаты — предъявили Учредительному собранию требование признать завоевания Великой Октябрьской революции, советские декреты о мире, земле, о рабочем контроле и прежде всего признать власть Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Всероссийский ЦИК, выполняя волю этого громадного большинства трудящихся классов России, предложил Учредительному собранию признать для себя обязательной эту волю. Большинство Учредительного собрания, однако, в согласии с притязаниями буржуазии, отвергло это предложение, бросив вызов всей трудящейся России… Нынешнее контрреволюционное большинство Учредительного собрания, избранное по устаревшим партийным спискам, выражает вчерашний день революции и пытается встать поперек дороги рабочему и крестьянскому движению… Мы заявляем, что покидаем Учредительное собрание с тем, чтобы передать Советской власти окончательное решение вопроса об отношении к контрреволюционной части Учредительного собрания»^{70}.

От имени фракции левых эсеров аналогичное заявление сделал В. Карелин.

В Белом зале воцарилось настроение, близкое к панике. Проносятся слухи, что к дворцу уже высланы автомобили для ареста членов Учредительного собрания и увоза их в крепость.

Как вспоминал М. Вишняк, кое-кто из эсеров начал «спешно уничтожать компрометирующие документы», передавать какие-то бумаги своим «близким» в публике и в ложе журналистов. Обстановка действительно накалялась. «В зале заседаний, — писал М. Вишняк, — матросы и красноармейцы уже окончательно перестали стесняться. Прыгают через барьеры лож, щелкают на ходу затворами винтовок, вихрем проносятся на хоры… Ружья и револьверы грозили ежеминутно «сами» разрядиться, ручные бомбы и гранаты «сами» взорваться».

Революционная стихия в любую минуту могла вырваться наружу. Сознавая это, В. И. Ленин отдал письменное распоряжение: «Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно выпуская всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов»^{71}.

Большевики и левые эсеры ушли. Рассвет еще не занимался над морозным Петроградом. Оставшихся членов Учредительного собрания торопили заканчивать первое заседание, говорили, что надо гасить электрический свет. Но они не расходились. Кто-то на всякий случай принес свечи.

Правоэсеровские члены Учредительного собрания продолжали обсуждать статьи своего закона о земле. В этот момент к трибуне подошел начальник караула Таврического дворца матрос Анатолий Железняков. Какое-то время он словно в раздумье молча постоял возле трибуны, с которой говорил Чернов, потом осторожно тронул его за плечо: «Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения, чтобы все присутствующие покинули зал заседания, потому что караул устал». Последние слова Железнякова приобрели широкую известность, и под перьями некоторых историков и литераторов превратились позднее в некий афоризм, явно рассчитанный на восторженную реакцию. В расхожих представлениях он укреплял мнение о том, что Учредительное собрание было «разогнано матросом». Но в словах Железнякова явно чувствовалось некоторое смущение. Он, по-видимому, сознавал всю неубедительность своего «довода». И не эти слова положили конец работе Учредительного собрания.

В спешном порядке, без прений, оставшаяся часть Учредительного собрания приняла закон о земле, обращение к союзникам, отвергающее сепаратные переговоры с Германией, и постановление о федеративном устройстве Российской республики. Все это в страшной спешке. Следующее заседание назначается на 17 часов вечера 6 января, и поток депутатов медленно потянулся к дверям. Караул не остановил и не задержал никого. Примерно через 10 месяцев на Урале и в Сибири многих из них задержит другой караул — колчаковский, и не только задержит. Некоторые из учредиловцев — эсеров и меньшевиков будут зверски убиты в Омске, на берегу Иртыша, по циничному выражению черносотенных офицеров, «отправлены в республику Иртыш». Но все это будет потом…

Второго заседания правоэсеровско меньшевистской части Учредительного собрания не состоялось. Днем 6 января Совнарком принял декрет о его роспуске. В ночь с 6 на 7 января ВЦИК утвердил его при двух голосах против и пяти воздержавшихся. 6 и 7 января на многих предприятиях Петрограда и в воинских частях гарнизона проходили митинги. Выступали большевики — Г. Зиновьев, И. Крыленко, Г. Пятаков и др.; от правых эсеров говорили Н. Фортунатов, В. Вольский, Б. Соколов. И почти повсюду, по признанию Соколова, «аплодировали победителям и осуждали побежденных». И почти везде возгласы: «Да здравствуют Советы!»

Острейшая борьба вокруг Учредительного собрания сопровождалась террористическими актами, совершенными контрреволюционными элементами, связанными с анархизмом и уголовщиной.

1 января было совершено покушение на В. И. Ленина. Когда его машина отъехала от Михайловского манежа, где Ленин выступал перед красногвардейцами, она была обстреляна неизвестными лицами. Возможно, только находчивость Ф. Платтена, который пригнул голову Ленина, спасла ему жизнь. Кузов машины был пробит нулями в нескольких местах, а Платтен получил ранение в руку. Кто стрелял в Ленина? Подозрение падает на членов военной комиссии ЦК правых эсеров, которая, по свидетельству Б. Соколова, вела «боевую работу», цель которой состояла в том, чтобы попытаться «срезать большевистскую головку». Боевикам, если верить Соколову, удалось внедрить своих людей в Смольный, и, по его словам, неудачное покушение на Ленина в начале января было «отголоском этого дела». Большего Соколов не сказал. «Детальное описание этого эпизода, — писал он, — принадлежит будущему. Участники этого эпизода живы и притом в России». Петроградский Совет ответил яростной резолюцией: «Мы заявляем всем врагам рабочей и социалистической революции:…за каждую жизнь нашего товарища господа буржуи и их прислужники — правые эсеры — ответят рабочему классу». «Правда» писала: «Если они будут пытаться истребить рабочих вождей, они будут беспощадно истреблены сами».

Через несколько дней, 6 января, была предпринята попытка покушения на М. Урицкого — большевистского комиссара Всероссийской комиссии по делам о выборах в Учредительное собрание. И почти одновременно произошел трагический инцидент, который мог, несомненно, быть рассчитан на дискредитацию Советской власти.

В конце ноября, когда по постановлению Временного правительства планировалось открытие Учредительного собрания, на квартире члена кадетской партии графини С. Паниной проходило совещание, обсуждавшее тактическую линию кадетов. Решено было, не дожидаясь сбора большинства членов Учредительного собрания, избрать временного председателя и заседать каждый день до установления полного кворума. Решение явно было направлено против Советского правительства, уже взявшего дело открытия Учредительного собрания под свой контроль.

В тот день, когда проходило это совещание (27 ноября), на квартире Папиной был произведен обыск, вызванный отказом Паниной (она занимала пост товарища министра просвещения) сдать Советской власти министерские деньги. Панина была арестована, а вместе с ней два члена кадетского ЦК бывшие министры Временного правительства врач А. Шингарев и юрист Ф. Кокошкин, заночевавшие у нее на квартире. Арест Шипгарева и Кокошкина совпал с декретом об объявлении «членов руководящих учреждений партии кадетов» врагами народа, и оба они были переправлены в Петропавловскую крепость^{72}. Сохранился дневник А. Шингарева, который он вел в тюрьме с момента ареста до 5 января 1918 г. Ряд записей дневника, несомненно, представляет большой интерес: они проливают свет на понимание природы революции многими ее современниками, даже прямыми противниками Октября.

14 декабря, в годовщину восстания декабристов, А. Шингарев записывал: «Стоило ли делать революцию, если она привела к таким результатам?» — и отвечал на свой вопрос: «Наивно и близоруко думать, что революцию можно делать или не делать: она происходит и начинается вне зависимости от воли отдельных людей… Революция была неизбежна, ибо старое изжило себя… С весны 1915 года она стала роковой неизбежностью, и это я увидел осенью 1916 года…» Шингарев, конечно, отвергал большевизм, социализм вообще. Взгляды социалистов представлялись ему «фантазией детей, желающих поймать звезды своими ручонками»; «они похожи на персонаж из новелл Боккаччо, который хочет «загнать ослов дубиной в рай». Но «рано или поздно, — писал Шингарев, — начнется постройка повои государственности на единственно возможном и незыблемом фундаменте. Вот почему я приемлю революцию, и не только приемлю, по и приветствую, и не только приветствую, но и утверждаю. Если бы мне предложили начать ее сначала, я не колеблясь бы сказал теперь: «начнем!»

Это было написано в Трубецком бастионе Петропавловской крепости…

По свидетельству сестры Шингарева, А. И. Шингаревой, ожидалось близкое освобождение Кокошкина и Шингарева. Нарком юстиции левый эсер И. Штейнберг уже просмотрел их дела и не нашел там материала для обвинения. Но 6 января оба — Кокошкин и Шингарев — по просьбе родных были переведены в Мариинскую больницу. Здесь в ночь с 6 на 7 января они были зверски убиты. Известно, что в убийстве участвовали анархиствующие матросы и солдаты, которые будто бы собирались затем двинуться в Петропавловскую крепость, чтобы перебить там арестованных министров Временного правительства. Однако из показаний конвоиров, зафиксированных в официальном обвинительном заключении, следует, что в группе матросов, одетых в бушлаты и бескозырки с надписями «Ярославец» и «Чайка», находились какие-то люди в штатском и шапках. Из того же обвинительного заключения видно, что фактическими организаторами преступления являлись начальник милицейского комиссариата 1-го Городского района II. Михайлов и его подручный II. Куликов, вербовавшие и подстрекавшие матросов и солдат во главе с неким Басовым.

Немедленно по получении сообщения о том, что произошло в Мариинской больнице, В. И. Ленин дал распоряжение о разыскании и наказании преступников^{73}. Была создана следственная комиссия в составе управляющего делами Совнаркома В. Бонч-Бруевича, наркомюста Штейнберга и наркома по морским делам II. Дыбенко. А. М. Коллонтай вспоминала, что потрясенный случившимся В. И. Ленин говорил ей: «То, что вынужден был терпеть Керенский, того не потерпит власть рабочих и крестьян. Наше государство народное, а народ требует законности и справедливости»^{74}. Не всех участников преступления удалось привлечь тогда к суду революционного трибунала. Но пролетарская диктатура с самого начала повела борьбу не только против враждебных ей классов, но и решительно надевала узду революционной законности на анархические проявления и уголовщину. Эта вторая задача, может быть, была не легче первой. Как раз накануне убийства Шингарева и Кокошкина, выступая на заседании ВЦИК, В. И. Ленин прямо говорил, что революция «не может сразу быть преподнесенной народу в чистеньком, гладеньком, безукоризненном виде… И те, кто доказывает вам противное — те либо лгуны, либо человеки в футляре»^{75}. Ио только мощь Советов, которые по-пролетарски, по-крестьянски ломали отжившие устои старого строя, способна была теперь покончить с проявлениями хаоса, разрухи и беспорядков.

Много лет спустя белоэмигрантский историк революции С. Мельгунов писал: после роспуска Учредительного собрания «Россия большевистская пошла в неведомую темную даль будущего с фонарем ленинизма…» Но он же признал, что Россия небольшевистская могла идти в даль будущего только под славными знаменами добровольчества, возглавляемого Алексеевым и Корниловым. Третьего было не дано…