«Белое дело». Генерал Корнилов

Первый «революционный командующий»

В дни, когда думские лидеры в восставшем Петрограде, генералы в Ставке и в штабе Северного фронта в Пскове торопливо обменивались телеграммами, лихорадочно ища выход из создавшегося критического положения, вновь всплыло и замелькало имя генерала Корнилова.

Кто первый вспомнил о нем? Возможно, генерал П. Аверьянов, в 1916 г. заведовавший отделом эвакуации и военнопленных Генерального штаба, а в канун и во время февральского переворота исполнявший обязанности начальника Генерального штаба. Впоследствии Гучков писал, что он уже в первые дни революции задумал «прибрать к рукам» восставший Петроградский гарнизон. Для этого нужен был генерал, прошедший, как тогда говорили, не через «переднюю Распутина» и анфилады царскосельского Александровского дворца, а через все превратности фронтовой жизни. С этой точки зрения Корнилов был отличным выбором. Фронтовой генерал, бежавший из плена, маленький, сухонький (как Суворов!), да еще с простым, чуть ли не «мужицким», лицом. Солдат, далекий от политики? Но в сложившейся ситуации и это было плюсом: политиканы во главе гарнизона Гучкову были не нужны, он сам был политиком. Он нуждался в «своем» генерале, который бы проводил его, тучковскую линию.

Так или иначе, вечером 2 марта имя Корнилова впервые было упомянуто в связи с февральскими событиями в Петрограде. В этот день, около 6 часов вечера, Родзянко телеграфировал в Ставку генералу Алексееву просьбу командировать в Петроград на должность командующего военным округом генерала Корнилова «для установления полного порядка и для спасения столицы от анархии». Спустя буквально 10 минут уже известный нам генерал Аверьянов направил Алексееву телеграмму «от себя», в которой выразился еще более определенно. Он просил «осуществить меру», изложенную в телеграмме Родзянко, чтобы помочь Временному комитету Думы, «спасающему монархический строй». Примерно через час Алексеев отдал приказ, допускающий «ко временному командованию Петроградским военным округом… генерал-лейтенанта Корнилова». Почему ко временному? Сказались, видимо, два обстоятельства. Известное недоброжелательство Алексеева к Корнилову, связанное еще с разгромом и пленением 48-й дивизии весной 1915 г., а также необходимость согласования этого назначения с командующим Юго-Западным фронтом генералом Брусиловым (ему был непосредственно подчинен Корнилов) и с находившимся в Пскове царем.

Брусилов, по-видимому, разделял точку зрения Алексеева, поскольку сообщил в Могилев, что «по совести» считает Корнилова «малоподходящим» для повой должности из-за «чрезмерной прямолинейности», по возражать тем не менее не будет. Из Пскова от царя вечером же 2 марта поступило распоряжение об «отозвании в Могилев» генерала Иванова, ранее назначенного на пост командующего Петроградским округом, и назначении вместо него Корнилова. К концу 2 марта Алексеев уведомил Родзянко, а затем и Аверьянова о том, что их просьба выполнена. Итак, царь по просьбе думского лидера Родзянко назначил генерала Корнилова командующим Петроградским военным округом, в состав которого входил и восставший Петроградский гарнизон. Но истине оказалось возможным невозможное…

Корнилов прибыл в Петроград 5 марта. Как первый «революционный командующий» (явно по совету Гучкова), через три дня он лично явился в царскосельский Александровский дворец, где взял под арест императрицу Александру Федоровну, пятерых царских детей и придворных. В другой раз он также лично вручил Георгиевский крест произведенному в прапорщики унтер-офицеру Тимофею Кирпичникову, одному из инициаторов выступления Волынского полка в февральские дни, положившего начало восстанию во всем Петроградском гарнизоне. Это были явно демонстративные акции, рассчитанные на поднятие престижа нового командующего в солдатской массе гарнизона. Арест царицы Корниловым не будет забыт в некоторых монархических кругах. Что касается Т. Кирпичникова, то его дороги еще пересекутся если не с самим Корниловым, то с корниловцами. По воспоминаниям белогвардейского генерала Б. Штейфона, летом 1918 г. Кирпичников объявился на Дону в штабе Кутепова, того самого, который безуспешно пытался подавить восстание в Петрограде в февральские дни, а теперь командовавшего Корниловским полком Добровольческой армии. Как пишет Штейфон, Кутепов приказал вывести Кирпичникова из штаба и «через несколько минут во дворе раздался выстрел»…

«Деловая работа» Корнилова шла менее заметно. Когда он занял свой пост, знаменитый приказ № 1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, фактически выводивший солдат из-под офицерского контроля, уже вступил в силу. Временному правительству и военному министру А. И. Гучкову было ясно, что ликвидировать последствия этого приказа и вернуть гарнизон в былое состояние они пока не в силах. Но и покидать «поле битвы» за солдатскую массу Гучков не собирался. Он сделал ставку на время, рассчитывая на постепенный спад революционного накала в настроениях солдатских масс и на осторожную, исподволь подготовку таких «крепких» формирований, с помощью которых можно будет окончательно прибрать гарнизон к рукам.

Повсюду в армии в это время шел быстрый процесс создания войсковых комитетов. Меньшевики и эсеры, претендовавшие на выражение интересов крестьянско-солдатских масс, не только не препятствовали, по и всемерно содействовали ему. Политический замысел их состоял в следующем: войсковые комитеты под эсеро-меньшевистским руководством должны были стать своего рода опорными пунктами этих партий, позволяющими контролировать генеральско-офицерское командование и препятствовать его возможным реакционным устремлениям. Призрак военной контрреволюции, растущей из армейских «верхов», с самого начала тревожил «февральских вождей». В демократизации, базирующейся на войсковых комитетах, они видели гарантию того, что армию не удастся повести по пути контрреволюции и реставрации.

Буржуазные партии и Временное правительство оказались в довольно трудном положении. Открыто выступать против войсковых комитетов в сложившейся ситуации они попросту не могли. Но военному министру Гучкову казалось, что он нашел или найдет выход. Идея демократизации армии, открывшая путь к ее организационной и духовной перестройке, должна была быть подменена идеей либерализации: несколько приукрасить фасад, частично переменить старую, царскую атрибутику, свести деятельность комитетов до положения бытовых армейских учреждений и на этом поставить многоточие, позволяющее при соответствующих обстоятельствах многое повернуть назад. Но и с либерализацией следовало не спешить, не торопиться. И вот вопросы армейской службы и быта, в том числе важнейший вопрос о статусе возникших в ходе революции войсковых комитетов, были «сданы» Гучковым в «комиссию генерала Поливанова», способную, как любая комиссия, утопить всякое живое дело в бюрократических проволочках.

Одновременно Гучков и подчиненный ему Корнилов приступили к «чистке» офицерского состава и «воспитанию менее разложившихся частей»: казачьих, артиллерийских, а также юнкерских училищ. Корнилов с согласия Гучкова и Ставки начал разрабатывать проект создания нового, Петроградского фронта, в который должны были войти войска, находившиеся в Финляндии, Кронштадте, Ревельском укрепрайоне, и Петроградского гарнизона. При этом запасные батальоны, расквартированные в столице, были бы развернуты в полевые полки и бригады, а командующий фронтом получил бы право менять их дислокацию, производить смену фронтовых и тыловых частей. Так революционный Петроградский гарнизон должен был понемногу «раствориться» в контрреволюционных политических расчетах командования, прикрытых стратегическими планами.

Однако для осуществления этих планов нужно было хотя бы какое-то время, а между тем уже во второй половине марта появились отдельные горячие головы, которые, как позднее писал А. И. Деникин, готовы были считать, что «пасхальный перезвон» затянулся и пора «ударить в набат». В Петрограде объявился командир Уссурийской казачьей дивизии генерал А. Крымов. В кругах столичной «общественности» он был хорошо известен: знали, что накануне Февраля он был втянут в число «тучковских заговорщиков», готовивших дворцовый переворот с целью устранения Николая II. ‘Теперь Гучков вызвал его в Петроград с Румынского фронта; дивизия передавалась генералу П. Врангелю. Громоздкий и толстый, во френче, широко распахнутом «для проветривания», в лихо сдвинутой на затылок фуражке, слегка раскачиваясь на кривых, «кавалерийских» ногах, Крымов поспевал повсюду: появлялся то в военном министерстве, то на квартире у Гучкова, то в штабе округа у Корнилова.

Позднее Деникин, который в конце марта также был вызван Гучковым в Петроград и виделся там с Крымовым, рассказал о разговорах, происходивших в ходе крымовских визитов. Крымов по секрету рассказал Деникину, что предлагал «им (т. е. Гучкову и другим министрам) в два дня очистить Петроград одной дивизией, конечно, не без кровопролития». Однако его ио поддержали: «Гучков не согласен, Львов за голову хватается. Помилуйте, это вызвало бы такие потрясенья!» Из дальнейшего рассказа Деникина следует, что Корнилов тогда всей душой был на стороне Крымова, полностью разделял его мнение о неизбежности «жестокой расчистки Петрограда», но уйти из тучковской упряжки тем не менее не решался: Гучков представлялся ему опытным политиком и Корнилов, по всей вероятности, считался с необходимостью прохождения под его руководством «политической школы», раз уж он неисповедимыми путями судьбы оказался в высоких сферах политики. Крымов вернулся в армию с повышением: был назначен командиром 3-го конного корпуса. Но, уезжая, оставил при Гучкове своего начальника штаба полковника Самарипа. Он стал начальником кабинета военного министра (Гучкова)…

Наступил апрель 1917 г. Жизнь в Петрограде, казалось, постепенно входила в берега. Никого уже не удивляло отсутствие городовых. Вместо «Ноже, царя храпи» оркестры гремели «Марсельезу», красные банты украшали шипели, тужурки, фраки; вместо слова «господин» говорили «гражданин» и даже «товарищ». Газеты и журналы выходили с кричащими заголовками о свободной России, о наступившем «царстве свободы», «эре всеобщего братства». Слова «митинг», «революция», «комитет», «комиссар» стали распространенными, даже модными.

Но обыватель, во все времена умевший обживаться, знал, что главное — зрить в корень. А тут переменилось но так уж много. В газетах как бы между прочим сообщалось, что на Марсовом поле «место упокоения жертв революции находится в запущенном виде». И в тех же газетах, как в добрые старые времена, печатались сотни объявлений, свидетельствовавших о том, что обычная деловая и торговая жизнь идет своим чередом.

Кто-то усердно рекламировал усовершенствованные дыроколы: революция революцией, а бумаги подшивать надо.

Страницы многих буржуазных газет и журналов захлестнула бульварщина. Интимнейшие «тайны дома Романовых» знали теперь все. Имена Распутина, Вырубовой, Протопопова варьировались в самых щекотливых сочетаниях, и обывателю становилось совершенно «ясно», почему, отчего и зачем произошла революция: невозможно было терпеть «темные» силы, во главе с Распутиным управлявшие Россией. Теперь они устранены и требуется только одно: единение всех в свободной, обновленной России, управляемой Временным правительством. По вечерам сверкали огнями Марииика и Александринка, из которых выходили шикарно одетые дамы и господа. Парод попроще валил в кинематографы и цирки, где особым успехом пользовались соревнования по борьбе на первенство мира 1917 г. В цирке Чиппизелли, где шли решающие схватки, публика, лузгая семечки, бешено аплодировала. На политическом небосклоне появились новые «звезды». Афиши пестрели именами П. Н. Милюкова, А. Ф. Керенского, Н. С. Чхеидзе, союзных послов и парламентариев — Дж. Бьюкенена, Д. Фрэнсиса, Дж. О’Греди и др. В один голос они призывали к сплочению классов «во имя завоеванной свободы» и победы над кайзеровской Германией.

Но если инертная, обывательская масса, приспосабливаясь к некоторым действительным новшествам, засасывалась в житейское болото или напряженно выжидала, то социально активные элементы (а число их неудержимо росло) в обстановке послефевральской политической свободы ускоренными темпами консолидировали свои силы. При этом не менее быстро шел процесс их поляризации. На левом полюсе концентрировались те, чьи коренные интересы не были или практически не были удовлетворены с падением царизма. Тот, кто пропадал в грязных окопах при царском режиме, так и остался в них при новом, Временном правительстве: война продолжалась и ей не видно было конца. Вопрос о земле, волновавший, тревоживший десятки миллионов крестьян, оставался нерешенным: новые министры предлагали и убеждали ждать Учредительного собрания. Бывшие «инородцы» настойчиво требовали самоопределения, автономии, по и им предлагалось ждать слова «хозяина земли русской» — будущего Учредительного собрания, неизвестно когда созываемого. Продовольственное положение в больших городах не улучшалось, даже ухудшалось: хлебный паек урезался, цены росли неудержимо и рост зарплаты не поспевал за ними, «хвосты» за хлебом становились длиннее. Общее экономическое положение оставалось тяжелейшим: транспорт был в состоянии, близком к параличу, поставки сырья сокращались, производительность падала, росла безработица.

3 апреля в Россию из эмиграции вернулся В. И. Ленин. До этого момента, пожалуй, наиболее видными фигурами в партии были бывший руководитель думской фракции большевиков Л. Б. Каменев и член ЦК партии И. В. Сталин, в середине марта вернувшиеся в Петроград из сибирской ссылки. Постепенно они отодвинули на второй план петроградских партийных работников, вынесших на своих плечах февральские революционные бои. Практически в их руках оказалась «Правда». Л. Каменев был опытным политиком, острым публицистом, но по характеру склонным к колебаниям и оппортунизму. По существу, он занял полуменьшевистские позиции, отстаивал поддержку Временного правительства по формуле «постольку — поскольку». Сталин же плыл в его фарватере. Каменевско-сталинская линия была линией сближения с меньшевиками.

Сразу после своего прибытия в Петроград Ленин обнародовал свои знаменитые «Апрельские тезисы». Исходя из политической ситуации, сложившейся в России после Февраля, ленинские «Апрельские тезисы» определяли практические меры решения тех проблем, которые, оставаясь не решенными и в условиях двоевластия, все глубже втягивали страну в кризисное состояние. Выход из него Ленин связал с передовым, наиболее активным классом — пролетариатом и с деятельностью его политического авангарда — большевистской партии. Он считал, что осуществление коренных классовых интересов пролетариата и трудящегося крестьянства посредством перехода всей полноты власти к Советам и радикального решения ими вопросов о мире, земле, рабочем контроле и т. д. является практически единственным средством спасения страны от надвигающейся катастрофы. Иного пути не было. Проводивший свою политику при опоре на дворянство и часть крупной буржуазии царизм завел Россию в исторический тупик. Временное правительство, олицетворявшее власть буржуазии, с самого начала обнаружило свою неспособность вывести ее из этого тупика. История связала теперь классовые интересы российского пролетариата с общенациональными интересами…

В. И. Ленин, однако, хорошо понимал, что осознание этого при тех глубоких противоречиях, которые раскалывали общество, при той остроте политической борьбы, которая шла в нем, при приверженности правых социалистов, да и части большевиков к концепции буржуазного характера переживаемой Россией революции — непростое дело. И он всемерно подчеркивал два важнейших обстоятельства, а именно: речь идет не о немедленном введении социализма, а о шагах, постепенных шагах к нему и осуществлять эти шаги нужно путем терпеливого, систематического разъяснения их необходимости. Короче говоря, Ленин намечал мирный, политический путь борьбы за перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую. Вопрос о свержении Временного правительства не ставился. Г. Зиновьев позднее вспоминал, что еще перед отъездом В. И. Ленина и других большевиков из Цюриха в Россию по этому вопросу шли споры. Некоторые «левые» настаивали на лозунге свержения правительства Львова. В. И. Ленин был решительно против. Конкретно меньшевистско-эсеровским Советам предлагалось лишить Временное правительство поддержки, сосредоточить всю власть в своих руках, после чего большевики намеревались развернуть в Советах политическую борьбу за влияние, за проведение в жизнь своей программы. Мощь ленинского интеллекта и огромная энергия убеждения преодолели колебания сомневающихся. VII (Апрельская) конференция большевиков одобрила ленинские тезисы…

Если бы они не были отвергнуты тогдашним советским большинством — меньшевиками и эсерами, — социалистическая революция в России могла бы пойти иным, менее трудным, менее драматическим путем. Не будет, вероятно, ошибкой сказать, что тезисы Ленина открывали путь созданию многопартийного социалистического правительства. Но «Апрельские тезисы» были объявлены меньшевиками «знаменем гражданской войны», призывом к анархии, просто «бредом». Слишком «неожиданными» показались догматическим умам (в том числе и некоторым большевистским) «Апрельские тезисы», слишком несоединимыми представлялись два слова — Россия и социализм. Меньшевистские и эсеровские лидеры Совета вообще не склонны были принимать большевиков всерьез. Маленькая, но яркая деталь. Г. Зиновьев писал, что когда Ленин и он посетили Исполком для отчета о проезде через Германию, некоторые исполкомовские «корифеи» сделали вид, что не узнают Ленина в лицо. Ему даже не предложили стула. Как мы уже писали, меньшевики и эсеры еще раньше выбрали другую дорогу: политику соглашения, а затем и коалиции не «налево», а «направо» — с буржуазными партиями, политику поддержки Временного правительства. Здесь они рассчитывали найти решение многих политических и социальных проблем мирными, политическими средствами.

Иной путь избрала для себя реакция, правые, боевую силу которых составляли монархически настроенные генералитет и офицерство. В конце февраля — начале марта они в целом поддержали думских лидеров или активно не противодействовали им в надежде на стабилизацию положения и укрепление «порядка» в тылу и на фронте. Однако Временное правительство, по их представлениям, все отчетливее проявляло свою неспособность справиться с обстановкой. Революция углублялась;, она представлялась им анархией, угрожавшей разрушить все привычные «государственные скрепы». Вынужденные притаиться или перекраситься в сторонников Временного правительства, они должны были избрать единственно возможную для них тактику: тактику тайного заговора и конспиративной подготовки военного переворота.

Все начиналось с маленьких, едва заметных ручейков. Их трудно рассмотреть и сейчас: почти нет источников, а те немногие, что сохранились, требуют тщательной проверки и перепроверки. Это понятно: в послефевральской обстановке, когда массовые революционные организации были активны и сильны, а Временное правительство вынуждено демонстрировать свой разрыв с «павшим режимом», приверженность революции и демократии, правые силы должны были действовать тайно, практически подпольно. Респектабельные господа — военные и штатские — собирались в квартирах за плотно зашторенными окнами и за чашкой кофе, обсуждали положение, намечали планы. В середине апреля одно из таких собраний состоялось в квартире некоего В. С. Завойко. Это имя было довольно широко известно в кругах промышленников и финансистов, связанных главным образом с нефтедобывающей отраслью.

Карьеру свою Завойко (украинский помещик) начал в середине 1890-х годов, когда, по его собственным словам, был «причислен к лондонскому и парижскому посольствам».

После революции 1905–1907 гг. Завойко, склонный к авантюризму и эскападам, сложил с себя дворянское звание, приписался к крестьянскому сословию и занялся финансовой и промышленной деятельностью. Керенский впоследствии писал о нем как о «распутнице». Февраль 1917 г. застал его на нобелевских промыслах директором-распорядителем компании «Эмбо и Каспий». В Петроград он вернулся в начале апреля 1917 г. Здесь он занялся журналистской деятельностью: организовал издательство «Народоправная Россия», издавал журнал «Свобода в борьбе», по своему направлению близкий к получерносотенному «Новому времени». По-видимому, это и открыло Завойко дверь в кабинет к Корнилову на Дворцовой площади.

Каким образом Завойко прочно оказался в корниловском окружении, сказать трудно. Скорее всего, Корнилов обратил внимание на статьи Завойко, печатавшиеся в «Свободе в борьбе», в которых проводилась мысль о том, что революция лишь усилила в России анархию, безделье, безответственность и хищничество. «Мы вовсе не революционеры, — писал Завойко, — а самые грязные и подлые сволочники». Так или иначе, как позднее утверждал Завойко, он явился к Корнилову и «предложил ему свои услуги и свою работу в качестве человека, знающего страну от края и до края… искусившегося в политической деятельности, располагающего словом и способностью письма». Корнилову импонировали утверждения Завойко о том, что с приходом к власти Временного правительства Россия вступила в эпоху «анархии и безответственности» и что спасут ее не партии и организации, а «чудо и отдельные люди». Отдельные люди!

Помимо хозяина квартиры — самого Завойко — на собрании присутствовали пововременец Б. Суворин, адъютант Корнилова полковник В. Плетнев, нововременский журналист и сотрудник Завойко по «Свободе в борьбе» Е. Семенов (несколько позднее, в 1918 г., он станет одним из тех, кто займется фабрикацией фальшивок о большевиках — «германских агентах», так называемых документов Э. Сиссона, и продажей их за границу), еще несколько человек. Обсуждался вопрос о необходимости положить предел «революционной анархии» посредством установления военной диктатуры. Когда заговорили о кандидате в диктаторы, все сошлись на генерале Корнилове. Присутствовавший на совещании Е. Семенов в своих воспоминаниях, написанных уже в эмиграции, утверждал, что через несколько дней Завойко и Плетнев сообщили ему о согласии Корнилова с их «программой» и о его готовности «с ними работать». После этого, если верить Семенову, Завойко был определен к Корнилову то ли ординарцем, то ли советником.

В том же месяце (апреле) круг тех, кто видел «спасение России» в установлении военной диктатуры, начал расширяться. В Петроград за новым назначением прибыл генерал П. Врангель и вместе со своими друзьями — графом Паленом, Шуваловым, Г. Покровским — стал создавать «военную организацию», которая должна была вести подготовку к контрреволюционному перевороту. Члены организации усиленно вербовали «своих людей» в Петроградском гарнизоне, военных училищах, военном министерстве. Но им нужен был «вождь», к голосу которого, как писал Врангель, могла бы «прислушаться страна», так чтобы «достаточно решительно заявленное требование его, опирающееся на штыки, было бы выполнено». Сначала в «вожди» котировался проживавший в Петрограде генерал Лечицкий, по после того, как Врангель, Пален и др. «вышли» на Завойко, организация связала свои планы и намерения с Корниловым. Заговорщики считали, что в революционной ситуации на эту роль более всего подходит «демократическое имя»; таковым считалось имя Корнилова.

Параллельно шел процесс консолидации правых, контрреволюционных сил и в буржуазных кругах. По-видимому, к концу апреля «штатские» сторонники «твердого порядка» «конституциировались» в рамках официальной, легальной организации.

По инициативе одного из крупнейших промышленников и банкиров — А. И. Путилова возникла организация под «аполитичным» названием «Общество экономического возрождения России». В нее вошло немало промышленных и банковских воротил, но фактическое руководство некоторое время спустя стал осуществлять здесь Гучков, который в своих воспоминаниях признал, что общество ставило перед собой исключительно политическую цель. Официально оно стремилось собрать возможно более крупные средства на поддержку правых кандидатов в Учредительное собрание, а также на антисоциалистическую пропаганду в тылу и на фронте. Но в конце концов члены общества, по словам Гучкова, пришли к мысли о том, что собранные средства следует «целиком передать в распоряжение генерала Корнилова для организации вооруженной борьбы против Советов рабочих депутатов». Гучков, однако не полностью обрисовал цель. Другой руководитель общества — А. И. Путилов в своих воспоминаниях уточнил, что членов общества беспокоила явная «слабость» Временного правительства: оно не могло даже выселить большевиков из дворца Кшесинской! Это укрепляло намерение идти по линии создания такой «сильной власти», которая могла бы наконец установить «порядок». Керенский же утверждал, что речь в «Обществе экономического возрождения России» шла не только о борьбе с Советами, но и с Временным правительством.

Карты заговорщиков — родоначальников будущей корниловщины — явно спутал Апрельский кризис. Он был вызван известной «нотой Милюкова», обещавшей союзникам, что Россия будет вести войну до победного конца вместе с ними. Пропагандистская завеса приоткрылась, на какой-то момент «революционная маска» правительства оказалась сорванной: из-под нее выглянул мрачный лик воинствующего империализма. Реакция солдатских масс гарнизона и рабочих столицы была быстрой. Начались многолюдные демонстрации под лозунгами «Долой войну!», «Долой захватную политику!», «Вся власть Советам!».

Казалось, наступило время, когда военному министру Гучкову и командующему округом Корнилову представился подходящий случай для проверки всей своей предыдущей работы по «обузданию гарнизона». И Корнилов, по-видимому ободренный начавшимися «контрдемонстрациями» в поддержку правительства, рискнул: распорядился вызвать к Зимнему дворцу, на Дворцовую площадь, две артиллерийские батареи из «родного» ему Михайловского училища. По приказ командующего округом по был выполнен! Солдаты и офицеры училища отказались подчиниться. Решено было направить в Петроградский Совет делегацию для выяснения всех обстоятельств появления этого явно провокационного приказа. Исполком Совета отменил корниловский приказ; более того, было заявлено, что без санкции Совета ни одна воинская часть не может быть вызвана на улицу.

Практически это означало, что командующий округом ставится под контроль Совета, что было выше понимания и сил Корнилова. Ближайший советчик Завойко услужливо напоминал, как он, Завойко, был прав, когда доказывал, что Петроград — «это яма», что тут теперь многого не сделаешь, что место Корнилова на фронте, где несравненно больше возможностей для организации борьбы с «революционной анархией». 23 апреля Корнилов подал в отставку с поста командующего Петроградским военным округом.

И все же петроградский период 1917 г. но оказался для него бесполезным. Здесь, в Петрограде, под руководством Гучкова он, сугубо военный человек, прошел первые ступени школы политики и, вероятно, почувствовал к ней вкус. Конечно, политический уровень его остался невысоким, но дальнейшие события покажут, что считать Корнилова полностью политически «неграмотным» было бы неверно. Так или иначе, не исключено, что мысль о «диктаторстве» пришла Корнилову в голову именно здесь, в Петрограде, весной 1917 г.

Через несколько дней после ухода Корнилова ушел и Гучков. Но перед уходом он предпринял попытку «закрепить» своего протеже поближе к революционной столице: попросил генерала Алексеева назначить Корнилова главнокомандующим Северным фронтом вместо уходившего генерала II. В. Рузского. Если в первых числах марта, при назначении Корнилова «па Петроградский округ» Алексеев проявлял колебания (согласился на его временное назначение), то теперь, в конце апреля, он был непреклонен. Гучкову было отвечено, что «назначение генерала Корнилова неприемлемо», поскольку у него нет опыта командования крупными соединениями, к тому же отсутствует авторитет среди войск Северного фронта. Алексеев даже грозил, что в случае назначения Корнилова подаст в отставку. Между Алексеевым и Корниловым пробежала еще одна черная кошка…

В первых числах апреля 1917 г. Корнилов отбыл на Юго-Западный фронт, получив 8-ю армию. За дело здесь он взялся круто. Сразу же поддержал записку служившего в разведотделе штаба армии капитана М. Неженцева, в которой тот излагал свои соображения о причинах «пассивности армии» и «мерах противодействия ей». Ознакомившись с содержанием записки, Корнилов приблизил Неженцева, подолгу беседовал с ним. Поблескивая стеклами пенсне, щурясь и «по-гвардейски» растягивая слова, этот франтоватый офицер увлеченно развивал свои планы «спасения армии». Нужны, конечно, решительные меры, исходящие от верховной власти, по, не дожидаясь их, необходимо самим проявить инициативу.

В середине мая Нежепцев начал формирование «1-го ударного отряда»^{11}, названного «корниловским», с тем чтобы тот своим примером мог оказать влияние на остальные части армии. В августе, уже став Верховным главнокомандующим, Корнилов особым приказом переформировал «корниловский ударный отряд» в «корниловский ударный полк». В стальных касках, с черно-красными погонами, с эмблемой, изображавшей череп («адамову голову»)^{12} над скрещенными костями и мечами (.она укреплялась на фуражке и рукаве), «корниловцы» одним своим видом должны были наводить страх на тех, кто подвергся влиянию «анархии» и «разложения». Фактически им отводилась роль преторианцев командующего армией.

Такую же роль при Корнилове играл конный Текинский полк, сформированный главным образом из туркмен. О них в шутку говорили, что на вопрос, какой режим они поддерживают — старый или новый, следовал ответ: «Нам все равно, мы просто режем». Корнилов хорошо говорил по-туркменски и по-персидски, что способствовало росту его популярности среди «всадников»-мусульман, выходцев из среднеазиатских и северокавказских регионов России. Слово «бояра» (Корнилова) было для них законом. Текинцы превратились в его личный конвой. В белых папахах и малиновых халатах, с кинжалами у поясов, они производили внушительное, грозное впечатление.