«Находясь по условиям времени в провинции...»: практики выживания российских ученых в годы Гражданской войны

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

«Нам пришлось судьбой истории вести нашу научную работу в эпоху величайшего потрясения. Это потрясение отразилось особенно тяжело на областях разбитого Русского государства», — писал академик В. И. Вернадский в августе 1918 г.[679] Именно «области разбитого государства», находившиеся вне советской орбиты, с точки развития научного и образовательного пространства, деятельности ученых, в т. ч. бежавших из столиц, долгие десятилетия были обделены вниманием отечественных исследователей. Изменение социально-политической и, как следствие, историографической ситуации позволило произвести реконструкцию процессов и событий, происходивших столетие назад.

Годы гражданского противостояния, кровавой братоубийственной бойни, как ни парадоксально это звучит, были важным этапом в «интеллектуализации» российских регионов. Данный процесс начался еще в годы Первой мировой войны в результате эвакуации учебных заведений, учреждений культуры с территорий военных действий и прилежавших к ним. Одновременно с этим в тыловых регионах органы городского самоуправления, интеллигенция, заинтересованные представители бизнеса инициировали развитие образовательной инфраструктуры, в т. ч. высших школ. Открытие новых вузов, факультетов, кафедр в провинции предоставляло решившим переехать туда ученым возможности карьерного роста.

Интенсивное исследование природных богатств, налаживание производства стратегической продукции, расширение рекреационного пространства — как ответы на вызовы военного времени — симулировали создание новых научных учреждений в российских регионах. Курс на «мобилизацию интеллекта» позволил привлечь множество столичных и провинциальных ученых к реализации проектов по линии КЕПС, министерств и ведомств. Именно в военные годы началось реформирование научной отрасли, впоследствии продолженное и давшее положительные результаты.

Негативное восприятие октября 1917, а также нарастание продовольственных и иных трудностей в главных эпицентрах революции способствовало отъезду в регионы, в основном южные и восточные, значительной части столичных ученых. «Находясь по условиям времени в провинции», они оказались вдали от привычных аудиторий, лабораторий, библиотек, музеев. Те, кто и ранее работал вне столиц, тоже ощутили определенный информационный и коммуникационный дискомфорт, лишившись традиционных поездок на съезды и конференции, командировок «с научными целями», стажировок в крупнейших российских и зарубежных научных центрах. И столичные, и провинциальные ученые, индивидуально или целыми коллективами, пополняли бурный поток беженцев. Многие вынужденно демонстрировали «гипермобильность», начиная новый учебный год, а то и новый семестр на новом месте. Передвижения ученых были детерминированы не столько привлекательными предложениями, сколько ситуацией на фронтах Гражданской войны.

В 1918—1919 гг. появились новые центры высшего образования, в т. ч. в «белой» России. Учитывая массовую миграцию в регионы не только профессоров, но и потенциальных студентов, осознавая, что преподавание дает, как и раньше, реальную возможность заработка, ученые сделали немало для создания и поддержания жизнедеятельности вузов. Профессора, занимавшие ключевые позиции в органах народного просвещения, были непосредственно вовлечены в производство образовательной политики. При этом следование, хотя бы формальное, идеологической линии правящих режимов представлялось неизбежным ради «высших» целей. Руководители вузов путем обращений к властям решали вопросы статуса учебных заведений, финансового обеспечения, освобождения от мобилизации преподавателей и студентов, выделения помещений (или возвращения реквизированных под военные нужды), их отопления.

Все тяготы времени отразились на жизни вузов, особенно вновь созданных. Однако уровень преподавания в них был высок за счет сильной кадровой составляющей. Ярким примером в этом отношении является молодой Таврический университет, где сконцентрировался потенциал ведущих российских школ в различных областях знания.

Как и раньше, защищались диссертации — магистерские и докторские. Площадкой апробации новых идей и обмена опытом были научные общества вузов, демонстрировавшие в условиях Гражданской войны необычайно высокую активность. Не прекращались межвузовские контакты; мало того — прилагались усилия к созданию единого образовательного пространства в антибольшевистской России.

Важной составляющей интеллектуальной жизни являлась деятельность научно-исследовательских центров, в том числе новых, многопрофильных, таких как Украинская академия наук, Институт исследования Сибири, Совет обследования и изучения Кубанского края и др. Исследовательские векторы определялось прежде всего социально-экономическими потребностями территорий. Их научное освоение теперь велось рука об руку провинциальными и столичными учеными. Ограниченные возможности экспедиционной работы ввиду отсутствия финансов или близости фронтовой полосы компенсировалось кабинетными исследованиями. Ученые вовлекались в проектную работу по благоустройству регионов, созданию курортных и охраняемых природных зон.

Затруднение, а порой и полное отсутствие контактов с руководством Академии наук стало серьезной проблемой для региональных академических учреждений. Они самостоятельно изыскивали статьи доходов в условиях минимального финансирования, получаемого от различных режимов. Научные сотрудники занимались сельскохозяйственной эксплуатацией земель, сокращали вспомогательный персонал, возлагая на себя дополнительные обязанности. Даже в экстремальных условиях велись наблюдения, систематизировались материалы прошлых лет.

За пределами советской России делались попытки создания альтернатив центральным научным учреждениям — Геологическому комитету, Главной астрономической обсерватории, др.

Публикационная активность ученых была обусловлена противоречивыми факторами. С одной стороны, вузовский бум сделал чрезвычайно востребованными учебники и учебные пособия. Многие представители профессуры адекватно ответили на данный вызов, осознавая при этом некоторую ущербность изданий, создававшихся вдали от столичных и зарубежных библиотек, в условиях ограниченных полиграфических возможностей. С другой стороны, финансовые трудности и галопирующая инфляция значительно затрудняли публикацию заведомо убыточных научных журналов, отдельных трудов. Это приводило к нарушению периодичности, уменьшению объема. Однако средства в большинстве случаев изыскивались. Издания Харьковского, Донского, Новороссийского, Пермского, Томского, Таврического университетов, других вузов, научных организаций, обществ — УАН, ОЛИКО, ТУАК, АОИРС времен Гражданской войны являлись важным каналом научной коммуникации, стимулом творческой деятельности ученых.

Современник событий П. С. Гальцов справедливо резюмировал: «За истекший трехлетний период не было сделано крупных открытий, составивших бы эпоху в науке, но, что очень важно, научная жизнь не умерла»[680].

Актуализировавшаяся, как никогда ранее, необходимость сохранения культурного наследия находилась в фокусе внимания научных организаций и отдельных ученых. Они выступали против разрушения памятников (в т. ч. российским самодержцам), дворцов и усадеб, расхищения музейных фондов, реквизиции помещений музеев, участвовали в формировании новых культурных центров, инициировали работу по сбору источников эпохи революции и Гражданской войны. Данные меры свидетельствовали о перспективной ориентации научной интеллигенции, ее вере в скорое окончание «смуты».

Ученые, как и большинство населения, искали способы преодоления разнообразных угроз, пытались обезопасить себя физически и морально. Сама встроенность в образовательные и научные институции являлась залогом хотя бы минимального материального достатка (учитывая не только жалование, но и корпоративную деятельность по снабжению продуктами питания, топливом и проч.), относительного психологического комфорта, а также «индульгенцией» в условиях частой смены власти.

Максимально увеличить заработок позволяла работа одновременно в нескольких организациях, как правило, в вузах, исследовательских структурах, всевозможных ведомствах (в т. ч. правительственных). Последний вид деятельности был потенциально опасен, учитывая политическую нестабильность.

Возможность физического выживания связывалась со сменой места жительства в рамках одного или различных регионов, а для части ученых — с эмиграцией, организационная и моральная подготовка к которой происходила в период Гражданской войны. В целом научная интеллигенция демонстрировала социальную пластичность, пытаясь приспособиться к условиям любого режима ради возможности продолжения профессиональной деятельности.

Важным фактором психологической адаптации было воссоздание прежних социальных связей. Происходило это в рамках вузов, научных учреждений и обществ, неформальной коммуникации. Переписка, продолжавшаяся невзирая на разного рода препоны, совместное проведение досуга обеспечивали моральную и материальную поддержку, передачу опыта выживания в кризисном социуме, расширяли возможности трудоустройства.

Достаточно распространенным способом коррекции психоэмоционального состояния стало интеллектуальное самосовершенствование в абсолютно неподходящих на первый взгляд условиях. Практиковалось завершение трудов прошлых лет, обдумывание перспективных проектов, изучение новейшей литературы, языков, необходимых для дальнейшей работы. Классический пример в этом отношении представляет позиция академика В. И. Вернадского, сформулировавшего для себя и коллег понимание науки «как незыблемой и прочной опоры жизни», причем «не только в своих результатах..., но и в самом процессе научной работы»[681]. Переписка, дневники, мемуары ученых свидетельствуют о том, что именно занятия наукой являлись в тех условиях главным «одуряющим допингом».

«Научная» стратегия выживания позволяла преодолевать депрессивные состояния, максимально рационализировать отрезок жизни в экстраординарных обстоятельствах, приумножать профессиональные компетенции, выстраивать оптимистические модели будущей жизни.