«Находясь по условиям времени в провинции...»: практики выживания российских ученых в годы Гражданской войны

Глава 6. «Начатая работа не прерывается и развертывается»: деятельность научных учреждений

Во второй половине 1960-х гг. готовившийся достойно встретить собственное 90-летие академик К. И. Скрябин — основатель и признанный лидер отечественной гельминтологии, депутат Верховного Совета СССР двух созывов, почетный гражданин нескольких городов — написал воспоминания. В разделе о новочеркасском периоде, совпавшем с Гражданской войной, он воссоздал историю трех гельминтологических экспедиций 1919 г. кафедры паразитологии и инвазионных болезней Донского ветеринарного института, проведенных при финансовой поддержке вуза и отдела народного просвещения ВВД. Возглавлял экспедиции сам мемуарист — молодой профессор, в конце 1917 г. прибывший в Новочеркасск из Петрограда.

Получив после аргументированного обоснования необходимости экспедиции в Записке Совету института[347] на расходы 500 рублей, К. И. Скрябин в мае развернул с ассистентами в селе Куричья Коса (это район Донской области, прилегающий к Азовскому морю, ныне село называется Приморка) лабораторию. В ней производилось вскрытие животных, рыб и птиц, которые добывались членами лаборатории и местными жителями. «Среди местных казаков имелось много охотников, и представлялись большие возможности для покупки дичи», — вспоминал К. И. Скрябин. Взрослое мужское население было представлено тогда почти сплошь стариками; они сначала с недоверием отнеслись к просьбам ученых, но материальный стимул сделал свое дело.

За 14 дней было произведено более 300 обследований — «млекопитающих 53, птиц 105, рептилий 36, амфибий 14, рыб 96 и беспозвоночных 4». Эту экспедицию академик назвал «1-й Союзной гельминтологической экспедицией» (а ведь дело происходило в «белом» тылу), утверждая, что именно она положила начало плановому изучению «нашей огромной страны в гельминтофаунистическом отношении»[348]. В результате трех экспедиций был получен «колоссальный по объему и довольно солидный в качественном отношении материал. Он дал представление о характере инвазий (проникновение паразитов в организм. — Авт.) отдельных видов птиц и распространении разнообразных видов паразитических червей на территории Донской области»[349].

Описанное выше, учитывая ситуацию на Дону в 1919 г. и общепринятые представления об истории Гражданской войны, воспринимается как отрывок из сюрреалистического романа. Однако данные разнообразных источников свидетельствуют в пользу реальности и распространенности такого рода сюжетов.

Октябрьские события в Петрограде автоматически не прервали плановых геологических, почвоведческих, экономических, археологических и иных исследований в регионах, проводившихся силами Академии наук, Геологического, Докучаевского комитетов по заказам земств, других органов местного самоуправления, заданию Временного правительства. Например, директор зоологического музея РАН академик Н. В. Насонов с осени 1917-го до лета 1918 г. исследовал пресноводных плоских червей на Черноморском побережье Кавказа. Невзирая на происходившие вокруг политические перемены, он кропотливо собирал образцы из горных рек и ручейков, мелких канав и небольших водоемов — местах скопления воды из тех же источников[350].

Линия фронта, разделившая страну, «парад суверенитетов» способствовали дезинтеграции научной деятельности.

Оказавшиеся по разным причинам за пределами советских территорий академики не были уверены в актуальности собственного академического статуса, не имели возможности получить жалование. Всех, находившихся вне Петрограда, перевели в категорию сверхштатных. Н. И. Андрусов писал В. И. Вернадскому из Симферополя 20 мая 1919 г.: «Из Питера за это время ни единой строчки... я ничего не знаю о своем положении в Академии, даже не знаю, имею ли я право именоваться академиком»[351].

Серьезной проблемой для академических учреждений, находящихся в регионах, стало затруднение, а порой и полное отсутствие контактов с руководством РАН. Как утверждал П. С. Гальцов, они «стали изыскивать самостоятельно статьи доходов». Севастопольская биологическая станция «жила с платы, получаемой от посетителей аквариума, и на деньги, вырученные от публичных лекций, которые читал персонал...»[352] В здание станции фактически переселилась Черноморская метеослужба. На крыше был установлен флюгер, и сотрудники ежедневно вычерчивали три синоптические карты[353].

В Петроград с оказией передавались письма, в которых описывалась сложившаяся ситуация: «Положение на станции ужасное — полное отсутствие денег и неминуемая гибель всего учреждения, если не будут получены средства. Директор станции академик Заленский серьезно болен... не получая своего содержания и пенсии находится в затруднительном положении». Уточнялся актуальный статус станции («по-прежнему ли она находится в ведении Академии»), ее бюджет. Предлагались способы передачи денег — через частных лиц, например, через ехавшего в Крым академика Н. И. Андрусова или через Центральный банк Общества взаимного кредита в Петрограде, работавшего с Симферопольским Вторым Обществом взаимного кредита[354]. Некоторое время станция была подведомственна деникинскому Управлению народного просвещения и, соответственно, получала ассигнования[355].

За короткий срок сменилось три директора — после смерти В. В. Заленского в 1918 г. эту должность занял академик Н. И. Андрусов, после эмиграции последнего — академик В. И. Палладин. Все трое по состоянию здоровья не могли обеспечить полноценного руководства.

П. С. Гальцов сообщал, что, в отсутствии финансирования другие крымские научные учреждения — Симеизская обсерватория и Карадагская станция, «имея порядочные участки земли, занялись сельскохозяйственной эксплуатацией имевшихся у них фруктовых садов и виноградников». Доходы не покрывали расходы, поэтому служащие «отдавали только досуг своим прямым обязанностям»[356].

Но даже выполнение прямых обязанностей «урывками» в том же Симеизском отделении Пулковской обсерватории давало определенные результаты. Фотографические наблюдения малых планет и комет, наблюдения переменных звезд здесь вели директор станции, впоследствии возглавивший Пулковскую обсерваторию С. И. Белявский и молодой О. Л. Струве, вскоре эмигрировавший в США и ставший «светилом» мировой величины в астрономии. Обрабатывал материалы Г. Н. Неуймин — будущий директор Симеизского отделения, а затем и Пулковской обсерватории[357].

Сотрудники отделения этой же обсерватории в Николаеве с начала 1918 г. перестали получать заработную плату. Директор Б. П. Остащенко-Кудрявцев неоднократно встречался с В. И. Вернадским и чиновниками МНП Украины. «Ввиду важности производимых обсерваторией научных работ», она была временно принята на счет Украинской державы[358], что материально поддержало сотрудников на некоторое время. Разнообразные войска, чувствовавшие себя хозяевами в Николаеве, размещали на территории обсерватории, представлявшей удобное для наблюдения за ситуацией в городе место, свои штабы.

Ботанические сады, опытные станции, ранее подведомственные Министерству земледелия, тоже оказались в сложной ситуации. Население, желая заполучить плоды, часто уничтожало сами растения. Опытные участки стихийно превращались в пастбища. Декоративные и технические растения зарастали дикими порослями. Из-за скудного и нерегулярного финансирования (сметы, как правило, каждый год утверждались новыми властями) сокращался вспомогательный персонал; научные сотрудники выполняли дополнительные обязанности, вплоть до охраны. Негде было приобрести оборудование, даже журналы для записи наблюдений попали в число дефицитных. Пополнения носили случайный характер. Ввиду дефицита бумаги, проблематичным стал не только выпуск периодических изданий, но и ведение текущей документации. Тем не менее деятельность учреждений полностью не замирала.

Руководители Никитского ботанического сада (член-корреспондент РАН Н. И. Кузнецов, а с 1919 г. — академик В. И. Палладин) не только самоотверженно добывали средства для поддержания функционирования учреждения, но и отстаивали расширение научного (а не коммерческого) сегмента в деятельности сада, предлагали создание новых структурных подразделений, в частности, отдела фитопатологии[359].

В саду (и в находящейся неподалеку Салгирской помологической станции) велись работы по изучению лекарственных растений, изготавливались атропин, опиум, касторовое масло. Под руководством известного эпидемиолога В. А. Юревича в Центральной бактериологической лаборатории выпускали сыворотки и вакцины против холеры, тифа, дифтерита[360].

С 1917 г. началась работа с архивом; в 1918 г. был основан музей Никитского ботанического сада. Как писал заведующий ботаническим кабинетом Е. В. Вульф в отчете за 1914-1919 гг., «полученные материалы оказались чрезвычайно интересны не только для истории сада, но и вообще сельского хозяйства Крыма, ввиду чего началось постепенное опубликование в печати обработанных материалов»[361]. Имелись в виду публикации материалов по истории сада в «Известиях ТУАК» (№ 54-56). Тесные контакты были установлены с ТИА, Таврическим университетом.

Батумский ботанический сад в течение нескольких лет находился под юрисдикцией различных режимов и государств. Директору И. В. Палибину пришлось приложить немало усилий для обеспечения финансирования. Ведь сначала (после февраля 1917 г.) оно поступало в соответствие со сметой департамента земледелия от Закавказского комиссариата, затем от Министерства земледелия независимой Грузии. Занятие Батума турецкими войсками после заключения Брест-Литовского договора изменило ситуацию. Жалование выплачивалось лирами или кредитными рублями (16 рублей за бумажную турецкую лиру). «Крайняя скудость средств, отпускавшихся саду, и неопределенность его положения, вызвали необходимость непосредственного ходатайства о нуждах сада в Константинополе...» — писал в отчете И. В. Палибин[362]. Чиновники турецкого Министерства земледелия и торговли обещали саду «всемерную поддержку», рассматривая его как форпост «широкого распространения субтропических растений в Турции». Посетил И. В. Палибин и университет, где встретил содействие заведующего кабинетом физической географии. В Стамбуле директор прибрел предметы «садового и научного инвентаря» и ботаническую литературу[363]. В Батум для ознакомления с садом и «выяснения агрономических нужд областей, перешедших к Турции», был командирован профессор Агрономического института в Халкали Али-Ризо-Бей[364].

Удостоверение директора Батумского ботанического сада И. В. Палибина (СПФАРАН. Ф. 854. Оп. 1. Д. 104. Л. 40)

На смену девятимесячному правлению турок пришла английская оккупация. Выдача средств теперь производилась бонами Закавказского комиссариата и донскими денежными знаками, которые из-за инфляции быстро обесценивались. В этот период саду «было передано властями несколько приборов, привезенных из Поти, куда они были эвакуированы с маячных станций ввиду войны»[365].

Несмотря на сложные экономические условия, сотрудники работали. Ботанические коллекции пополнились сборами гербария в районе Батума и на территории Турции. Станция испытания семян (подразделение сада) выполняла заказы казенных и частных организаций, отдельных лиц — определяла всхожесть семян, их подлинность и проч.

На Верхней и Нижней Зеленого мыса метеостанциях сада «наблюдения продолжались непрерывно, кроме нескольких дней весной 1918 г., времени прохода турецкой армии через район Зеленого мыса»[366]. Показания исправно отправлялись в Тифлисскую обсерваторию.

Сочинская садовая и сельскохозяйственная опытная станция, в результате революционных событий «оставленная на произвол разбушевавшихся стихий», оказалась не только без средств, но и без руководителя: в 1917 г. распоряжением директора департамента земледелия Временного правительства по ходатайству сотрудников станции М. А. Новиков был уволен[367]. В условиях политической нестабильности (в Сочи 4 раза менялась власть) трудно было найти специалиста, готового взять на себя ответственность за выживание учреждения. В итоге этот пост занял В. В. Маркович, ранее уже возглавлявший эту и Сухумскую опытную станции.

Как и в годы Первой мировой войны, была сделана ставка на доминирование не чисто научных, а утилитарных задач — станция должна была «соответствовать запросам местного хозяйства»[368]. Выращивание фруктов и овощей для продажи населению и сотрудникам стало важным фактором выживания. При этом «экономические» посевы совмещались с «опытными». Было произведено описание плодовых деревьев. Отделами метеорологии и полеводства были составлены обзоры Черноморской губернии в климатологическом и сельскохозяйственном отношениях[369].

Испытывая недостаток в оборудовании, сотрудники станции обращались во всевозможные инстанции. Сохранилось датированное мартом 1918 г. письмо и. о. директора Тифлисской обсерватории метеорологу Сочинской опытной станции, где сообщалось, что нужные станции ленты гелиографа Величко высланы быть не могут, т. к. поставки из Петрограда прекращены, а в Тифлисе «не удалось найти подходящих химических препаратов для их изготовления»[370]. Правда, в январе 1919 г. из этой же обсерватории на станцию были доставлены книжки и бланки для записи наблюдений; в письме излагалась просьба «по истечении каждого месяца высылать результаты наблюдений»[371].

В 1919 г., когда в Сочи хозяйничала Добровольческая армия, директор станции обращался с докладом о бедственном положении метеостанций и опытных учреждений в деникинское Министерство земледелия. Он, в частности, просил разрешения о переносе бесхозных ценных приборов с заброшенной теперь метеостанции на Мацестинских серных источниках на Сочинскую опытную станцию[372]. Призывы о помощи направлялись и в СОИКК. Его метеобюро в конце 1919 г. выслало станции «двухгодичный запас книжек для метеонаблюдений и такое же количество таблиц для месячных отчетов»[373].

Несмотря на то, что постройки станции, ввиду отсутствия ремонта, к концу Гражданской войны находились в «угрожающем состоянии», оборудование кабинетов было сохранено.

Руководство станции искало опору в местном сообществе. В 1919 г. был учрежден совет, в который вошли, помимо научных сотрудников, представители местного Общества сельского хозяйства, председатель Комитета по устройству Черноморского побережья Н. И. Воробьев, известный ботаник А. А. Фишер фон Вальдгейм[374]. Совместными усилиями разрабатывалась стратегия развития учреждения.

В условиях Гражданской войны за пределами советской России делались попытки создания альтернативы центральным научным учреждениям. На Украине летом 1918 г. на самом высоком уровне речь шла об основании Главной физической обсерватории в ведении УАН[375]. В «деникии» постановлением Особого совещания от 23 октября 1919 г. при Управлении народного просвещения был учрежден Метеорологический комитет, который, возлагая на себя обязанности Главной физической обсерватории России, должен был восстановить метеорологическую сеть, организовать снабжение метеорологических станций приборами, осуществлять общее научное руководство и контроль за правильностью производства метеорологических наблюдений.

В другом центре «белого» движения — Омске — Западно-Сибирский отдел РГО фактически взял на себя функции центрального. Формировался Временный совет «для объединения деятельности местных отделов и отделений на территориях, освобожденных от большевиков»[376]. В феврале 1919 г. Западно-Сибирский отдел «счел своей обязанностью возобновить деятельность комиссии “Архив войны”, придав ей характер деятельности общероссийский, в местностях, освобожденных и освобождаемых от советской власти, впредь до установления связи с Центральным географическим обществом в Петрограде»[377].

Даже русские заграничные организации были оповещены о необходимости высылки для «Архива войны» в Омск «вырезок газетных статей о России, имеющих историческое значение, справок по мировой войне и переживаемым событиям, карикатур»[378].

Колчаковское МНП, в соответствии со статусом правительства, позиционировало себя как орган общероссийский. Туда присылались прошения о финансовой поддержке научных и образовательных учреждений не только Урала, Сибири, Дальнего Востока, но и других территорий. Например, президиум Общества русских ориенталистов в Харбине просил средства на издание журнала «Вестник Азии», представитель Франции в Омске рассчитывал на выделение средств с российской стороны на содержание русской Вилла-Франкской зоологической станции, расположенной в нескольких километрах от Ниццы. Из российского посольства в Риме в колчаковское МНП сообщали о необходимости содержания двух «пенсионеров» Академии художеств и одного — РАН (историка Е. Ф. Шмурло)[379].

Письмо Южно-Уссурийского отделения Приамурского отдела РГО председателю Временного совета РГО (ИАОО. Ф. 86. Оп. 1. Д. 248. Л. 255.)

Спецификой отличалась научная жизнь Украины после обретения ею независимости. Большую работу по консолидации национальных сил проводили местные научные объединения. Украинское научное общество, заручившись поддержкой 32-х естественнонаучных организаций Киева, инициировало проведение I Съезда естествоиспытателей Украины (август 1918 г.). После доклада В. И. Вернадского «Объединение и организация естествоиспытателей Украины» делегаты съезда обсудили вопросы музейной работы, высшего образования, украинской научной терминологии, комплексные программы естественнонаучных исследований на Украине[380].

Параллельно готовилось открытие УАН. Министр народного просвещения и искусств Н. П. Василенко полагал, что ее создание «составляет национальную потребность», что это «дело государственной важности», закономерное для всех, «кто верит в жизнеспособность украинского народа», ответ скептикам, подвергавшим сомнению «возможности развития украинских языка и науки»[381].

В письме от 3 июня 1918 в Москву А. Е. Крымскому В. И. Вернадский — председатель комиссии по созданию УАН — писал: «Лично я считаю важным это учреждение и с точки зрения украинского возрождения, которое, как Вы знаете, всегда было мне дорого, и с точки зрения общечеловеческой — создание крупного научного исследовательского центра»[382].

Создание и деятельность новых научных структур вызвали бурные дискуссии, касающиеся языка научных публикаций, приоритетных задач и проч. Так, историк М. С. Грушевский видел в УАН сообщество исключительно украинских ученых, работающих в тех отраслях знания, которые нигде, кроме Украины, не развивались. Приоритет отдавался историческим, этнографическим, филологическим изысканиям. В. И. Вернадский (президент УАН) мыслил академию организационно по образцу петроградской и предполагал участие в ней (по крайней мере, на первых порах) не только украинцев[383].

Академики — безусловные сторонники независимости Украины, хорошо владевшие украинским языком, полагали, что украинизация главного научного учреждения Украины — единственно правильный путь. Их оппоненты считали иначе. Академик РАН и УАН Н. И. Андрусов писал В. И. Вернадскому: «Боюсь шовинизма и глупой украинизации. Сам люблю малороссов и малорусский язык, признаю его полноправие, но если новые владыки станут сражаться старым оружием... то натворят беды. Для научных сочинений малорусский язык и не вырос и прибавит еще один язык, который будет читаться еще меньшим числом читателей»[384]. Проблема языка научных текстов еще более обострилась в период Директории, когда «печатание на русском языке требовало особой мотивировки»[385].

Сразу после законодательного создания УАН началось формирование ее подразделений — отделов (историко-филологических, физико-математических, социальных наук), институтов. Создавалась инфраструктура академических исследований в виде национальной библиотеки, музеев, садов (ботанического и акклиматизационного), биологических станций, обсерватории и т.д.

Историки: Д. И. Багалей, О. И. Левицкий, А. Е. Крымский, М. С. Грушевский, Н. П. Василенко — немало сделали для активизации изучения прошлого Украины. Фокусировались на украинской проблематике научные общества университета св. Владимира (Общество Нестора Летописца, историко-этнографическое, историко-литературное), Харьковское историко-филологическое общество («пионер» украинизации Харьковского университета), Полтавское общество изучения и охраны памятников старины и искусства, историко-филологическое общество Нежинского педагогического института, научное общество при Каменец-Подольском университете и др. Велась интенсивная работа по унификации украинского правописания. Данную проблему разработчики реформы (А. Е. Крымский, И. И. Огиенко, А. К. Дорошкевич и др.) рассматривали и в теоретическом, и в педагогическом аспектах[386].

В мае 1919 г. в занятый «красными» Киев из Петрограда приехал академик А. Е. Ферсман. Выступая в УАН, он провозгласил союз центра украинской науки с Российской академией наук и КЕПС.

Как уже отмечалось в предыдущей главе, при Деникине украинские образовательные и научные учреждения «не приветствовались». Президенту УАН пришлось хлопотать в Ростове-на-Дону о сохранении ее хотя бы в виде региональной. В «Записке» В. И. Вернадский максимально дипломатично, с учетом «фобий» режима, обосновал целесообразность существования «новой Академии в Малороссии» — «готового центра научной работы» в связи с общей «децентрализацией научной государственной работы», отрицая связь научного учреждения с «какими-нибудь формами самостийности Украины». Академик гарантировал связь УАН с РАН, использование русского языка, сокращение штата и сметы. «Народ украинский есть ветвь русского племени, как бы ни называли его в пылу политической борьбы. Полный одновременный расцвет русской и украинской культуры даст нам полный расцвет культуры (Целого)», — писал академик[387].

УАН уцелела «под рокот гражданских бурь»[388] и существует в трансформированном виде по сей день.

Не только на Украине, но и в других регионах начали действовать многопрофильные центры. Содержание их научной деятельности определялось социально-экономическими потребностями территорий. Например, «миссией» Института исследования Сибири было «научно-практическое исследование природы, жизни и населения Сибири в видах наиболее рационального использования природных богатств края и культурно-экономического его развития»[389]. Идея создания института возникла еще осенью 1917 г. В январе 1919 г. состоялся съезд учредителей. Вектор выступлениям задала речь министра народного просвещения, профессора В. В. Сапожникова: «... живя в стране, богатой отечественными производительными силами, мы нуждаемся в предметах первой необходимости. ... У нас нет инструментов, у нас нередко нет простого гвоздя. Живя в стране, богатой белым углем, силой падающей воды, мы в то же время страдаем от недостатка источников энергии»[390].

Интересно, что А. В. Колчак в письменном приветствии съезду обозначил себя прежде всего в качестве коллеги делегатов («старый работник по научным исследованиям Сибири, всегда поддерживающий близкую связь с Академией наук и географическим обществом»[391]).

Обширные материалы съезда были оперативно изданы «под наблюдением председателя съезда» В. П. Вейнберга — известного физика, профессора Томского технологического института. Академик А. Е. Ферсман, рецензируя в журнале «Природа» «огромный том, напечатанный в Сибири во время ее отторжения от России», отмечал ценность материалов для организации научного исследования региона и тот факт, что в докладах отразились идеи об исследовательских институтах, впервые выдвинутые академиком В. И. Вернадским[392].

Институт имел 6 отделов, соответствующих основным направлениям естественно-научного и социально-гуманитарного знания, региональные отделения — Среднесибирское и Дальневосточное. Современники воспринимали его как Сибирскую академию наук.

Несколько лет назад томские историки опубликовали, с обширным и добротным предисловием, журналы заседаний совета ИИС, дающие всестороннее представление о работе этого уникального учреждения[393].

Примером активного привлечения научных сил к решению насущных нужд региона может служить и деятельность созданного в декабре 1917 г. в Екатеринодаре Совета обследования и изучения Кубанского края, объединившего представителей различных областей знания. К весне 1919 г. в рамках совета работало 14 секций.

Коллектив СОИКК (музей Всероссийского НИИ масличных культур имени В. С. Пустовойта)

В отличие от ИИС, где преобладали местные кадры, СОИКК вовлек в работу ученых из разных регионов и из российских столиц, оказавшихся в революционные годы на Кубани. Среди них профессора С. А. Захаров и А. А. Ярилов (почвоведы), С. А. Яковлев (геолог), С. П. Максимов (гидролог). В отчете СОИКК указывалось, например, что председателем метеорологической секции является местный житель, «знаток Кубанского края» Л. Я. Апостолов, а бюро этой секции курируют бывшие работники Главной физической обсерватории Д. Ф. Нездюров и В. Н. Кедроливанский. Подчеркивалось, что все те, кто обследовал почвы Кубани в рамках экспедиций СОИКК, ранее проводили аналогичные исследования в Европейской России, в Сибири и в Закавказье и имеют печатные труды[394]. К реализации отдельных проектов привлекались ученые Ростова-на-Дону и Новочеркасска. Результаты изысканий публиковались в «Известиях» и «Трудах» СОИКК.

Известный гидробиолог В. А. Водяницкий, вспоминая спустя более 50-ти лет СОИКК, где он встретил своих бывших преподавателей — бежавших на Кубань профессоров Харьковского университета В. М. Арнольди (руководителя биологической секции СОИКК) и Т. П. Кравца (заместителя председателя), в будущем ставших членами-корреспондентами АН СССР, писал: «Как мне объяснили, этот совет являл собой нечто вроде маленькой местной Академии наук»[395].

В. И. Вернадский, выступавший на нескольких заседаниях СОИКК, охарактеризовал его как «вольную академию — интересное, свободное, энергичное исследовательское учреждение»[396].

В годы Гражданской войны были созданы аналогичные по задачам Центральному геологическому комитету геологические комитеты на Украине, в Сибири, на Дальнем Востоке. В. И. Вернадский 6 июня 1918 г. в письме из Киева А. Е. Ферсману констатировал: «Очевидно будет... децентрализация геологической работы»[397]. 16 июня этого же года В. И. Вернадский записал в дневнике: «Рассказывал вчера Гинзбург, что Лучицкий подымает вопрос о передаче Украинскому геологическому комитету части имущества Российского геологического комитета, как доли общего достояния Украины»[398].

Украинский геологический комитет образовался 1 февраля 1918 г. на базе объединившего около 40 геологов отдела сырья Киевского комитета военно-технической помощи; он использовал лаборатории университета св. Владимира и Политехнического института. Комитет, как писал возглавивший его В. И. Лучицкий, «с увлечением развивал свою работу, несмотря на громадные трудности, связанные с непрерывной междоусобной войной на территории Украины, мешавшей как работе в поле, так и поддержанию связи с геологами других украинских городов»[399]. Заполняя имевшиеся пробелы в геологическом исследовании Украины и ее полезных ископаемых, члены комитета, ограниченные в возможностях полевой работы, сосредоточились на составлении на основании литературы и неопубликованных данных геологических карт Украины и отдельно Донецкого бассейна, карты полезных ископаемых и строительных материалов. К картам создавались пояснительные записки. Просматривался и каталогизировался материал, имеющий отношение к геологии Украины. Производилось лабораторное исследование ископаемых Киевской и Подольской губерний. Результаты исследований обобщались в «Известиях Геологического комитета». В комитете вырабатывались планы исследования угольных и рудных районов, районов строительных материалов, а также геологических и гидрологических исследований крупнейших городов — Киева, Харькова, Одессы, Екатеринослава.

Сибирский геологический комитет (Сибгеолком) был создан по инициативе членов Центрального геолкома П. П. Гудкова, ставшего министром торговли и промышленности в правительстве Колчака, и Э. Э. Анерта — руководителя Горного департамента в этом же министерстве. В конце октября 1918 г. в Томске они собрали коллег, работавших в сибирских экспедициях, оторванных линией фронта от Петрограда. Членами комитета стали и профессора горного факультета Томского технологического института (там преподавал П. П. Гудков). Под новое учреждение было выделено здание в центре города.

Оперативно сформированные экспедиционные отряды Сибгеолкома уже в 1919 г. проводили исследования. Переехавший из Петрограда профессор Томского университета и член Сибгеолкома С. М. Курбатов летом выезжал в Енисейскую губернию для изучения минералов Минусинского края. Им было обследовано несколько медных месторождений[400].

Выпускник Томского технологического института 1918 г. Н. Н. Урванцев вспоминал: «Развитие морских и речных операций в устьях сибирских рек настоятельно требовало создания там крупных угольных баз для снабжения топливом приходящих судов... Надо было искать уголь или непосредственно на Енисее, или вблизи него. С этой целью Сибирский геологический комитет включил в план своих работ на 1919 год поиск и изучение полезных ископаемых на Алтае, в Казахстане, Саянах, Енисейской тайге, а также поиски угля в низовьях реки Енисея... В 1919 году я был командирован... в низовья Енисея на поиски каменного угля для Усть-Енисейского порта... В 1920 году при разведке там угля удалось обнаружить и месторождение медно-никелевых руд — Норильск I»[401]. Так начиналась история нынешнего российского форпоста цветной металлургии.

Передвижения геологов на Восток, связанные с событиями на фронте, послужили толчком для создания в 1920 г. еще одного Геологического комитета. Его глава — Э. Э. Анерт писал в обращении к коллегам из других регионов: «Геологи Дальневосточной секции Геологического комитета и Владивостокского музея Сибирского геологического комитета, будучи оторванными, вследствие событий 1917—1920 гг., от г. Петрограда и Томска, где находились центральные организации этих учреждений, объединились во Владивостоке в Геологический комитет Дальнего Востока, для возможности лучшего сотрудничества в деле разрешения общих задач и сношений с другими учреждениями и заграницей»[402]. Члены комитета, многие из которых стали преподавать в молодом Владивостокском политехникуме, организовывали изучение полезных ископаемых региона и оказывали помощь промышленным предприятиям в проведении экспертных исследований. Так, М. К. Елиашевич в 1919—1922 гг. исследовал месторождения каменного угля на юге Приморья, дополнив и исправив имеющиеся данные. М. А. Павлов открыл пять новых промышленных пластов угля, где позднее были созданы шахты. Над учетом минеральных ресурсов работал П. П. Гудков[403]. А. Н. Криштофович сконцентрировался на исследованиях третичной флоры Сахалина.[404]

Судя по переписке с руководством комитета и содержанию «Материалов по геологии и полезным ископаемым Дальнего Востока», геологи (тот же А. Н. Криштофович) выполняли заказы и зарубежных организаций — японских, американских, проводя исследования на территории Юго-Восточной Азии.

Разработка природных месторождений велась на Юге России по инициативе местных властей с использованием специалистов СОИКК, донских вузов. Например, Кубанское краевое правительство проявило значительную заинтересованность в исследовании запасов природного газа и йода вблизи Темрюка. Еще в 1916—1917 гг. здесь работала представительная команда столичных ученых по линии КЕПС. В годы Гражданской войны велось обследование грязевой сопки Гнилая гора. Профессор П. А. Кашинский подготовил план исследования Гнилой горы и заключение о возможностях использования грязевых озер в районе Темрюка, перспективах Тузлинской войсковой грязелечебницы. Профессор С. А. Яковлев, проводивший обследование Таманского полуострова, составил отчет о геологическом исследовании Гнилой горы[405].

Серьезный вклад в разработку новых месторождений каменного угля внес блестящий знаток геологии Кавказа В. Н. Робинсон. В. И. Вернадский после знакомства с материалами по геологии Кубанского края записал в дневнике: «Робинсон работал в геол[огическом] музее Академии еще при Чернышове через В. И. Воробьева, местного екатеринодарца. В 1916 г. он вместе с Никшичем нашли [на Кубани] камен[ный] уголь в тех же каменноугольных] слоях, как и донецкий. Помню то впечатление, какое сделало это открытие. Это один из тех крупных результатов, подобно новгородским бокситам, забайкальск[им] висм[утовым] рудам и т. д., которые дала нам научная работа после 1915 в эпоху изучения производительных] сил страны. В 1917 и 1919 году Робинсон продолжал эту работу на месте, оставшись здесь, когда началась революция. Сделано много. ... Огромное будущее этому делу. И здесь вижу, что начатая работа не прерывается и развертывается. Как только восстановится спокойствие, все это расцветет»[406].

Созданные в 1918—1920 гг. геологические учреждения и подразделения стали базой для дальнейшего развития геологических служб и освоения недр российских регионов.

В силу особенностей времени, массовой интеллектуальной миграции, множество ученых оказалось вдали от привычных мест проживания и научной деятельности. Возникновение вузов и научных учреждений на новых, часто недостаточно освоенных территориях, требовало особого алгоритма деятельности. Омские профессора А. Л. Иозефер и П. Л. Драверт описали данную ситуацию следующим образом: «...обширность совершенно новой для большинства научных работников территории Западной Сибири, ее малая исследованность в естественноисторическом и этнологическом отношении открывали перед мыслями строителей молодой высшей сельскохозяйственной школы громадное поприще для их деятельной любознательности. Нельзя не отметить одновременно и того обстоятельства, что коллективной научной мыслью всех съехавшихся в Омск работников совершенно отчетливо понималась и та важная задача, которая была поставлена по решению... местных запросов, вызванных постоянными нуждами Края»[407].

Вузовские кафедры и научные учреждения сами инициировали исследования и работали по поручению различных организаций.

Институт исследования Сибири занялся организацией Обь-Тазовской экспедиции. Уже летом 1919 г. на Оби работала ботаническая экспедиция В. В. Сапожникова и гидрологическая Д. Ф. Котельникова. Профессор В. В. Дорогостайский продолжил работы по изучению озера Байкал на недавно созданной научной станции[408]. Институт принимал участие в двух экспедициях, связанных с изучением Северного морского пути: в Обскую губу и в низовья Лены. Однако большинство проектов не реализовалось ввиду недостатка средств и «обстоятельств военного времени»[409].

В Омский сельскохозяйственный институт поступил заказ земельного отдела Войсковой управы Сибирского казачьего войска на исследование Зайсана — огромного пресноводного озера длиной около 100 и шириной около 30 километров. Заказчика интересовали прежде всего перспективы устройства рыболовного хозяйства. Ученые — участники экспедиции — увидели в гидрологическом и гидробиологическом исследовании бассейна Иртыша и озера Зайсан иные (помимо сформулированной в заказе) задачи. В частности, это касалось растущего на берегах саксаула. В докладной записке профессора В. Е. Иванова в Совет института отмечалось, что, изучив биологию саксаула, можно будет понять, возможно ли культивировать это растение в Астраханской губернии. В этом случае «создадутся условия укрепления сыпучих песков, занимающих огромную территорию астраханских пустынь»[410].

Интересно, что заказчик, «ввиду возможного призыва участников Зайсанской экспедиции на военную службу», торопил их, через обращения в Совет института 10 сентября 1919 г., со сдачей дневников экспедиции, журналов метеорологических, биологических наблюдений, вскрытия рыб, списков собранных минералов[411].

В Архангельске в 1918 г. усилиями известного ихтиолога С. В. Аверинцева и Э. А. Вебермана (автора работ о промысловых богатствах северных и восточных территорий, ранее работавшего специалистом по рыболовству при Министерстве земледелия) при участии АОИРС была создана Северная научно-промысловая ассоциация в целях объединения научно-промысловой деятельности научных, общественно-муниципальных, кооперативных и частных организаций. В рамках Ассоциации действовала Экспедиция для исследования рыбных промыслов Северного Ледовитого океана[412].

На Кубани экспедиции СОИКК обследовали почвы и водоемы, залежи цемента и железных руд, животноводство, посевные площади, урожай, промышленные предприятия, метеорологические станции. При поддержке Ведомства земледелия Кубанского краевого правительства реализовывался масштабный проект обследования животноводства на Кубани. Возглавил его А. А. Малигонов — известный в России зоотехник; ранее проводивший аналогичное исследование на Дону. В 1919 г. была проведена экспедиция по изучению табунных лошадей. Среди исполнителей проекта — ученые, практикующие ветеринарные врачи, студенты[413].

Основатель «организационно-производственной школы» русской аграрной науки А. Н. Челинцев участвовал в разработке принципов аграрной реформы на Кубани. На заседании СОИКК от 13 июня 1919 г. был принят проект исследования под руководством Челинцева казачьих, крестьянских и горских хозяйств с точки зрения основных факторов сельскохозяйственного производства[414]. Во второй половине 1919 г. финансирование деятельности СОИКК практически прекратилось, что обусловило сокращение объемов исследования.

В КЕПС Крыма, созданной в июне 1920 г. «по образу и подобию» петроградской при Крымском обществе естествоиспытателей, получившей стараниями руководителя В. И. Вернадского финансовую поддержку от правительства Врангеля, оперативно начали изучать «производительные силы как минерального, так и растительного, и животного царств Крыма, а также воду и воздух». В частности, было изучено распространение в Крыму дуба и сумаха как материалов для получения дубильных веществ, осмотрено месторождение кила (кефекелита), могущего заменить мыло. Полевые работы сильно затруднялись дороговизной транспорта и небезопасностью поездок в горнолесную часть Крыма, где хозяйничали зеленые. Уже осенью 1920 г. «начали поступать очерки по отдельным производительным силам, составленные согласно выработанной программе»[415].

Ученые привлекались к проектной работе по благоустройству региона, созданию природных зон.

Отдельные заказы были связаны с продолжавшимся, несмотря на войну, курортным строительством. В газетах регулярно мелькали сообщения об исследованиях минеральных источников. Первое сибирское кооперативное трудовое товарищество по устройству лечебных мест Сибири привлекло профессоров Томского университета М. Г. Курлова, П. Н. Лащенкова, Н. В. Вершинина к анализам воды и грязи и заключению о целесообразности устройства курорта в Алтайской губернии, в 35-ти верстах от ст. Рубцовка[416]. В итоге был основан бальнеологический курорт Лебяжье, в течение многих советских десятилетий принимавший больных с заболеваниями органов дыхания и пищеварения.

Один из главных идеологов создания заповедных зон в Сибири — профессор В. Ч. Дорогостайский доказывал необходимость превращения участков, интересных в научном и практическом отношении, в заповедники, с запрещением там любой хозяйственной деятельности. Ученому удалось получить 50 тыс. руб. на организацию питомника пушных зверей на Байкале — на территории организованной им биостанции в Больших Котах[417].

По инициативе деникинского Управления земледелия и землеустройства в июне 1919 г. был основан Комитет по устройству Черноморского побережья под руководством Н. И. Воробьева[418], который привлек к проектной деятельности ведущих специалистов.

Выработка положения, программы и объяснительной записки о необходимости открытия зоологического сада и биологической станции была поручена профессору В. А. Вагнеру. В письме на его имя констатировался факт недостаточного изучения на побережье «фауны как наземной, так и морской». Отмечалось, что «в то время как на Крымском полуострове существует биологическая станция в Севастополе и великолепный зоологический сад “Аскания-Нова”, на Черноморском побережье нет ни одного подобного учреждения»[419].

В рукописи В. А. Вагнера «Зоологический сад и Биологическая станция на Черноморском побережье» основное внимание уделено опыту устройства аналогичных учреждений в российских столицах и Западной Европе[420].

Более приближен к конкретной местности проект устройства ботанического сада в Новороссийском районе А. А. Фишера фон Вальдгейма. Отправным пунктом стало убеждение ученого в том, что изучение местной флоры, а также тех полезных растений, которые могли бы быть в этом регионе, не только желательно в научном отношении, но необходимо для улучшения местных культур и благосостояния края. На территории 20-30-ти десятин предполагалось вести работы по систематизации дикорастущих растений, опыты по акклиматизации растений, выращивать полезные травянистые древесные и кустарниковые растения и т. д. В лаборатории для научно-практических работ важная роль отводилась исследованиям по виноградарству и виноделию[421].

Большой интерес представляет рукопись А. А. Фишера фон Вальдгейма «О промышленном цветоводстве на Черноморском побережье Кавказа». Ученый считал логичным покончить с дореволюционной традицией импорта цветов (в рукописи указано, что в Россию ввозили цветы на 3 млн. рублей в год, главным образом из Ниццы). Он предлагал наладить разведение роз, гвоздик, хризантем, фиалок и других цветов, которые будут обязательно востребованы в России после войны, на побережье от Туапсе до Гагр[422].

В докладе Н. И. Воробьева, составленном в ответ на официальную записку Управления земледелия и землеустройства от 8 мая 1919 г. «Очередные мероприятия по охране памятников природы», было определено 16 объектов, нуждающихся в охране. По берегам озера Рица предлагалось учредить заповедники пихты, в Гагринском лесничестве — заповедники для сохранения зарослей дикорастущего благородного лавра, самшита, дикого винограда. Планировалось также создать 3 заповедника в районе альпийской зоны «для сохранения неприкосновенности образцов альпийских лугов». Указывалось на необходимость взять под охрану и объявить неприкосновенными сталактитовые пещеры, окаменелые деревья, представителей фауны (в частности зубров)[423].

Подобные проекты выдвигались и учеными Дона. Новочеркасское отделение Русского ботанического общества (созданное в 1918 г. В. М. Арциховским) и Общество естествоиспытателей при Донском университете подняли вопрос об организации на Дону степных заповедников, апеллируя к руководству Всевеликого Войска Донского. «По единодушному мнению лиц, знакомых со степным вопросом и видевших эти степи, они являются одним из наиболее ценных и единственных в своем роде памятников природы», — резюмировали члены специально созданной комиссии[424]. Был разработан проект положения о Донских заповедниках[425].

Природоохранные зоны Крыма, вынужденно превратившиеся в территории для прохода воинских частей, пострадавшие вследствие грабежей и вандализма, нуждались в постоянной защите. Ее осуществляли члены местных научных организаций, апеллируя к гражданским и военным властям и населению.

М. М. Завадовский (будущий академик ВАСХНИЛ), работавший с 1919 г. в знаменитом заповеднике «Аскания-Нова», вспоминал: «Я был свидетелем тяжелых дней этого мирового учреждения, которое понесло немалые потери, находясь в котле гражданской борьбы. Аскания страдала более всего от отходящих воинских частей, независимо от их окраски»[426]. Однако самоотверженность возглавлявших заповедник ученых сберегла его от разрушения.

Научную деятельность специалистов в области гуманитарных и социальных наук в условиях Гражданской войны нельзя назвать интенсивной, но она не замирала, свидетельство чему — публикации тех лет (о которых речь пойдет в следующей главе). Отчеты научных организаций свидетельствуют об отдельных археологических и этнографических экспедициях. Б. Э. Петри писал А. Е. Ферсману о работе в Сибири в 1918—1921 гг.: «Здесь жилось много проще и легче, чем у Вас. А главное, я был в центре области своих исследований и все 3 года продолжал свои работы...»[427]

Бывший ученый секретарь Комиссии по изучению племенного состава населения России и сопредельных стран Академии наук С. И. Руденко, оказавшийся в годы Гражданской войны в Томске, возглавил работу по составлению этнографической карты Енисейской губернии на основании списков населенных мест 1860-х гг. Такая же карта была составлена для Тобольской губернии[428].

Исследования, касавшиеся давно минувших эпох, часто рассматривались сквозь призму настоящего. Инженер, археолог, историк, нумизмат, выдающийся исследователь Крыма А. Л. Бертье-Делагард предварил перевод описаний путешествий в Крым П. С. Палласа таким текстом: «Крушение Российского государства в наши горькие времена возбудило особое внимание к познанию и пониманию бывших его окраинных частей; опасность и возможность потери их, а между прочим, и Тавриды, лучшей жемчужины государства, заставила всех к ней близких, любящих ее как родную землю, думать о ее судьбах»[429].

Многие вопросы, обсуждавшиеся на заседаниях обществ гуманитарной направленности, были так или иначе связаны с современным состоянием России. Яркое подтверждение — темы докладов профессоров Таврического университета, входивших в Религиозно-философское общество, действовавшее под руководством епископа Вениамина (Федченкова): «Духовные корни большевизма» (С. Н. Булгаков), «Достоевский и социализм» (Б. Д. Греков), «В поисках коренной причины познаваемых нами бедствий» (П. П. Кудрявцев)[430].

Важной составляющей деятельности научных организаций и отдельных ученых стало сохранение культурного наследия. Они решительно выступали против разрушения памятников (в т. ч. российским самодержцам[431]), дворцов и усадеб, расхищения музейных фондов, передачи музейных помещений под нужды военных и иных организаций, участвовали в формировании новых музеев и центров хранения документов.

Когда в 1920 г. под угрозой закрытия оказался ялтинский Естественноисторический музей, к Главнокомандующему П. Н. Врангелю обратились куратор музея В. А. Обручев и академик В. И. Вернадский. «В эпоху развала и разрушения России охрана всех уцелевших еще культурных очагов является особенно важной задачей власти; уничтожение Ялтинского музея нанесет большой ущерб росту русской культуры в Крыму и просветительской работе в Ялте», — писали они[432]. В итоге музей был спасен.

Большинство музейных учреждений, вопреки финансовым трудностям, функционировало, хотя в полной мере это было проблематично. Фонды пополнялись новыми экспонатами. Так, в упомянутый выше Ялтинский музей были сданы коллекция оружия канцлера Российской империи А. И. Горчакова, проекты строительства Ливадийского дворца архитектора Н. П. Краснова, собрание карт А. Л. Бертье Делагарда[433]. Екатеринодарская картинная галерея пополнилась в 1917—1919 гг. работами известных художников Н. В. Харитонова, И. П. Похитонова, А. А. Юнгера с выставок революционных лет.

Ставропольский земско-городской музей им. Праве в 1918 г. был открыт для публики лишь до 16 мая (из-за постоянной смены власти, перевозки имущества тифлисского музея «Храм славы» и других учреждений, сыпнотифозной эпидемии), а с началом учебных занятий осенью организовывалась деятельность передвижных экспозиций и библиотеки. В то же время фонды его пополнялись. Палеозоологической коллекцией занимался М. В. Баярунас — высококвалифицированный геолог и палеонтолог, ученик академика Н. И. Андрусова. В 1918 г. в музей поступило 254 единицы монет и медалей, пополнились коллекции отделов зоологии, ботаники, минералогии, археологии. В 1919 г. в музее были устроены три выставки: «по сельскохозяйственным пособиям и литературе, по борьбе с тифом, холерой и чумой и большая выставка учебных пособий по всем отраслям знания»[434].

Руководство музеев пыталось привлечь к организационной деятельности столичные силы: их избирали в советы, принимали в штат. Музеи, как никогда раньше, являлись центрами интеллектуального общения провинциальной и столичной интеллигенции.

Г. К. Праве в зале Ставропольского земско-городского музея, 1919 г. (СГИКПЛМЗ. Ф. 1)

Петроградские и московские ученые включались в работу региональных обществ краеведческой направленности. Особенно ярко это проявилось в деятельности ТУАК, в заседаниях которой участвовал весь цвет интеллигенции, в т. ч. С. Н. Булгаков, Г. В. Вернадский, Н. К. Гудзий, Б. Д. Греков[435].

Важно, что выполнение профессионального долга, охрана культурного наследия для многих представителей интеллигенции представлялись первоочередными задачами вне зависимости, а порой вопреки тому, что происходило вокруг. При минимальной возможности возобновлялись археологические раскопки. Известный крымский археолог Л. А. Моисеев активно занимался описанием только что им найденного под Евпаторией античного города Керкинитида. Результаты раскопок 1917 г. были доложены ученым общественности в рамках публичной лекции в Евпаторийском городском театре и на заседаниях научных обществ Крыма. Ее текст был опубликован в «Известиях ТУАК»[436]. Л. А. Моисеев также продолжил обследование открытых и пещерных стоянок.

Сотрудники Керченского музея не только сохраняли уникальные памятники, но и проводили археологические раскопки, занимались составлением каталога музейных экспонатов. Директор В. В. Шкорпил (вплоть до смерти в декабре 1918 г.) за собственные деньги выкупал артефакты, препятствовал вывозу древних вещей за рубеж. В декабре 1919 г. был опубликован «Краткий археологический спутник по Керченскому музею древностей», подготовленный его новым директором К. Э. Гриневичем[437]. Председатель СУАК и создатель музея Северного Кавказа Г. Н. Прозрителев в 1919 г. составил историко-археологический путеводитель по Ставропольской губернии[438].

Угроза утраты ценных документов, архивных собраний актуализировала деятельность в данном направлении. Историки Г. В. Вернадский и Б. Д. Греков, в 1917 г. включившиеся в архивоведческую работу на Южном Урале, продолжили ее после переезда в Крым. На личные средства Г. В. Вернадского были куплены и тем самым спасены для науки документы Симферопольского полицейского архива, продававшиеся на базаре в Симферополе в качестве оберточной бумаги по 2 рубля за фунт. Разобраны, систематизированы и описаны источники чрезвычайно ценного и большого архива В. С. Попова — правителя дел канцелярии князя Г. А. Потемкина[439]. На основе архива ТУАК в Симферополе был создан Крымский центрархив, первым заведующим которого был Б. Д. Греков.

9 августа 1918 г. по постановлению правительства Грузии была упразднена Кавказская археографическая комиссия и все ее «Акты» и документы, а также архив Тифлисского дворянского собрания были переданы Грузинскому обществу истории и этнографии. Общество не только много сделало для сохранения документов, но и добилось от правительства выделения средств, хоть и ограниченных, на приобретение у населения ценных предметов и коллекций, в частности уникальной коллекции профессионального фотографа и путешественника Д. И. Ермакова[440].

В конце 1918 г. Западно-Сибирский отдел РГО добился от Управления делами Верховного правителя и Совета министров Российского правительства разрешения принять на хранение большой комплекс документов дореволюционных сибирских правительственных учреждений. В 1919 г. ученые Томского университета принимали активное участие в подготовке проекта постановления Совета министров об охране памятников истории, старины и искусства и архивов центральных и местных учреждений[441].

Властным структурам и научной интеллигенции представлялась важной работа по сбору исторических документов и материальных свидетельств текущего времени. Предполагалось, что после победы над большевиками в столице обновленной России будет учрежден Всероссийский военно-исторический музей (Музей возрождения России), и сбор экспонатов необходимо вести уже сейчас.

Выше упоминалось о создании «Архива войны» в Сибири. В него должны были поступать записи новейшего фольклора, письма, дневники, фотографии и т. д. Известный историк античности М. М. Хвостов в докладе «Собирание материалов по истории мировой войны и русской революции» на Съезде по организации ИИС подчеркивал необходимость тщательного сбора и фиксации документов и книг в российских регионах, особенно тех, которые утратили связь с центром России[442]. Приват-доцент Донского университета А. Н. Вознесенский призывал студентов доставлять ему (за вознаграждение) «различные документы, касающиеся переживаемого революционного времени, печатные и рукописные»[443].

Генерал А. Н. Гришин-Алмазов, видный деятель «белого» движения, обратился в Томский университет с предложением командировать представителя в Екатеринбург для сбора на месте и транспортировки в Томск (для хранения в университетской библиотеке) архивного материала, имеющего отношение к истории и судьбе царской семьи. Эта миссия была поручена профессору-филологу Э. В. Дилю. Ознакомление с артефактами в доме Ипатьева не завершилось, однако, их перевозом в Томск[444].

Члены ТУАК также были озабочены сохранением документов настоящего. В частности, ставился вопрос «о необходимости разработки материалов, касающихся деятельности германских войск в Крыму с мая по декабрь 1918 г.»[445]. Симферопольское отделение ОСВАГ передало в ТУАК «значительное количество брошюр и бумаг, имеющих отношение к настоящему политическому моменту»[446].

Объединения интеллигенции были инициаторами празднований юбилеев наиболее важных событий в русской культуре. Отмечались столетие Петербургского университета, сто лет со дня рождения И. С. Тургенева, пятидесятилетие открытия Д. И. Менделеевым периодической системы. Яркими событиями в музыкальной жизни 1918 г. стали памятные мероприятия в честь 25-летия со дня смерти П. И. Чайковского и десятой годовщины со дня смерти Н. А. Римского-Корсакова.

ТУАК в 1920 г. отмечала столетнюю годовщину со времени пребывания А. С. Пушкина в Крыму. По инициативе комиссии во всех средних и низших учебных заведениях были проведены пушкинские чтения, а на заседании ТУАК заслушаны доклады о крымском периоде жизни Пушкина, о вкладе поэта в историческую науку, литературную критику[447].

Такого рода деятельность в условиях всеобщего развала ярко воплощали, с одной стороны, связь с культурой прошлого, с другой — продолжавшийся независимо от политических перипетий процесс создания и потребления духовных ценностей.