«Находясь по условиям времени в провинции...»: практики выживания российских ученых в годы Гражданской войны

Глава 5. «Университетская жизнь текла там правильно»

Листая газеты и журналы «белой» России, пропитанные духом непримиримого противостояния, глобальной катастрофы, время от времени вдруг попадаешь в «оазисы» мирной жизни, встречая сообщения о новых вузах, их рекламы, обещающие образование столичного уровня, информацию о конкурсах на замещение вакантных должностей профессоров и именитых претендентах на них, студенческих вечерах.

Екатеринодарский сатирический журнал «Шипы», орган деникинского ОСВАГа, призванный настраивать читателей против большевиков и казачьих самостийников, в начале 1919 г. опубликовал незатейливый опус — диалог между «студентом кубанского политехникума» и его бабушкой:

«— Ну, внучок, — спрашивает бабушка, — что у вас в институте делают?

— Больше, бабушка, чертят.

— С нами крестная сила! Сюда-то, домой, надеюсь, ни одного не привез»[266].

Шутка была явно избитой, тема — «неформатной» для такого издания, зато журнал отозвался на «горячую» новость — создание в городе долгожданного вуза.

Изменение географии российского высшего образования, как уже отмечалось ранее, началось в годы Первой мировой войны в результате эвакуации вузов с западных территорий, создания в регионах новых высших учебных заведений, дополнение старых новыми факультетами и кафедрами.

Параллельно шла подготовительная работа к открытию новых университетов и институтов в различных регионах страны — в Поволжье, на Урале, в Сибири, в Крыму, на Северном Кавказе, в Закавказье, Средней Азии, на Украине.

В советской России наиболее бурно процесс открытия новых вузов протекал в 1918 г. На базе политехнического института создали Нижегородский университет, на основе приехавших 80 преподавателей и 800 студентов из Юрьевского университета — Воронежский. Ярославский стал следствием преобразования Демидовского лицея, из пединститута «родился» Самарский и т. д.[267] Последний основывался дважды — летом 1918 г. Комитетом Учредительного собрания, а через полгода — декретом Совнаркома. Интересно, что подписанный В. И. Лениным 21 января 1919 г. документ об учреждении университетов в Костроме, Смоленске, Астрахани и Тамбове и соответствующих преобразованиях вузов Ярославля и Самары, гласил о том, что датой основания университетов следует считать «день первой годовщины Октябрьской революции — 7 ноября 1918 года»[268].

В 1918—1919 гг. вузы активно создавались на несоветских территориях, куда массово мигрировали как ученые, так и потенциальные студенты. Современник событий Д. Павлов, раскрывая парадокс вузовского бума на Северном Кавказе, отмечал, что «старое правительство решило вопрос о высшей школе в пользу Тифлиса. Но помогла злополучная большевистская революция, отколовшая Грузию. Первым за дело взялся Екатеринодар...»[269].

Основная работа по организации вузов, обеспечению их деятельности легла на плечи профессуры. Ее активность была продиктована, в том числе, необходимостью формирования рабочих мест для себя и своих коллег. Дочь Б. Л. Розинга — Л. Б. Твелькмейер вспоминала: «Папа, конечно, не сидел без дела, кое-что писал и думал, чем бы ему заняться. Ему пришло в голову начать организацию в Екатеринодаре высшего технического учебного заведения, которого там до сих пор не было, используя свой опыт работы в Женском политехническом институте. Он правильно учел, что в Екатеринодаре скопилось много опытных инженеров, местных и приезжих, было даже несколько столичных профессоров, томившихся без дела, а также много молодежи, окончившей школы в этом году и никуда не смогшей поехать для продолжения образования, да и многие студенты вернулись домой из Москвы и Петрограда...»[270]

За короткий промежуток времени появились Таврический университет в Симферополе, Екатеринославский, Иркутский, Дальневосточный (во Владивостоке), Тифлисский, Бакинский, Астраханский, Украинский (в Киеве), Каменецкий (в Каменце-Подольском) университеты, политехнические институты в Одессе, Владикавказе, Екатеринодаре, Екатеринославе, Херсоне, Омске, сельскохозяйственные вузы в Одессе и Омске, Ставрополе, коммерческий институт в Ростове-на-Дону, археологические — в Киеве и Ростове-на-Дону, педагогические вузы в Томске, Новочеркасске, Академия художеств в Киеве и т. д. В Ташкенте в 1918 г. был учрежден Народный университет и Туркестанский Восточный институт, ставшие базой для открытия в 1920 г. университета. В мае 1919 г. решение о создании университета принял Совет министров Республики Армения.

Как грибы после дождя росли консерватории (в Киеве, Екатеринодаре, Тифлисе, Ростове-на-Дону, Харькове, Одессе, Томске). Их создание оказалось делом особенно рентабельным, т. к. не требовало больших денежных вложений. Музыкальные вузы возникали либо на основе старых музыкальных училищ, либо в результате отпочкования от действующих консерваторий.

Несмотря на то, что Русское музыкальное общество — бывшее Императорское — после революции практически прекратило свое существование, его дочерние структуры на местах продолжали действовать, и достаточно активно, особенно в плане открытия консерваторий. Не менее деятельными были и отделения Филармонического общества.

Разумеется, не все инициативы воплощались в жизнь. Так было, например, с идеей открытия первого вуза на Черноморском побережье Кавказа. Руководство Черноморской губернии и представители научной интеллигенции (в частности, геолог, профессор С. А. Яковлев) обсуждали проект «института по высшим культурам» на базе национального имения «Абрау-Дюрсо» с двумя отделениями «энологическим (виноделие и виноградарство) и садоводственно-плодоводственным». В качестве одного из вариантов предлагался университет с некоторыми изменениями в общей программе — с отделением «по курортному делу» при медицинском факультете[271].

Приглашение на первый акт консерватории Екатеринодарского отделения РМО (ГАКК Ф. Р-1432. On. 3. Д. 84. Л. 9)

Как следствие вузовского бума, в городах возросло количество студентов и особенно студенток. Американец Э. Хэлд был поражен размерами и красотой университета и политехнического института в Томске. 21 апреля 1919 г. он зафиксировал это в своем дневнике и привел данные о численном составе студенчества: «В прошлом году было 5,5 тысячи студентов в обоих институтах, из которых 3000 были женщины. Еще большее поступление ожидается в этом году»[272]. Современные исследователи подтверждают положительную динамику численности томских студентов в годы Гражданской войны (за счет открытия новых факультетов, допуска женщин в высшую школу, притока беженцев). В январе 1917 г. в Томском университете обучалось 1192 чел. (включая вольнослушателей), в 1918 г. — 2845 чел., а в начале 1919 г. — 4945 чел. (новый набор осенью 1919 г. составил 1492 чел.). На Сибирских высших женских курсах в 1918 г. обучалось 713, в начале 1919 г. — 557 слушательниц (сокращение связано с тем, что часть слушательниц перешла в университет). В Томском технологическом институте численность студентов возросла с 479 чел. в 1917 г. до 903 чел. в 1919 г.[273] «Университет стал жить более полной жизнью благодаря притоку беженцев», — писал корреспондент томской «Сибирской жизни» [274]. В Саратовском университете в начале 1918 г. было студентов вдвое больше, чем год назад; на отдельных факультетах до одной трети студенческого контингента составляли женщины[275].

Некоторые новые вузы изначально имели серьезную поддержку со стороны учредителей и достаточно быстро наращивали материальную базу. Профессор В. Л. Малеев, возглавивший политехнический институт в Омске, писал В. А. Обручеву в апреле 1918 г., что положение института, в составе которого работают 3 факультета, «в денежном отношении вполне удовлетворительное благодаря поддержке кооперативных союзов». В. Л. Малеев утверждал, что «несмотря на произведенные расходы по приобретению инвентаря, на книги, химическую и физическую лаборатории и текущие расходы, средства института непрерывно растут»: 171 190 руб. в июле 1917 г., 300 000 — 1 января 1918 г., 500 000 — в апреле[276]. Однако развитие негативных тенденций — смена власти, инфляция, обнищание населения — неизбежно сказывалось на высшей школе, даже на изначально благополучных в материальном отношении вузах. Ежегодное повышение платы за право учения определялось администрацией как временное, вынужденное, вызванное экстремальными условиями.

Руководители образовательных ведомств ориентировали вузы и школы на прием, в связи «государственной разрухой», всех, подающих прошения «и без истребования необходимых документов, лишь бы было представлено доказательство, что данное лицо действительно имеет право поступать в соответствующий класс (курс)»[277]. Особое отношение было к демобилизованным из армии. Например, в Киевском университете «не имевших документы о пребывании на том или ином курсе» все равно принимали на учебу, но с обязательством представить документы из своего учебного заведения «по возобновлении функционирования средств сообщения»[278]. Вчерашние воины освобождались от платы за обучение, для них формировались при необходимости индивидуальные графики прохождения курсов.

Само производство образовательной политики в условиях политической нестабильности, частных смен власти отличалось своеобразием. Ученые в большей степени, чем когда-либо, выступали в качестве субъекта этой политики. Речь идет не только о тех, кто входил в правительства или органы управления образованием различных режимов (Э. Д. Гримм, И. И. Малинин, А. Д. Билимович, Н. И. Никифоров, И. А. Михайлов, Н. П. Василенко, М. С. Грушевский, Д. И. Багалей, И. И. Огиенко и др.), но и об основной массе профессоров. Их активная позиция была во многом обусловлена борьбой за собственное профессиональное и физическое выживание в экстремальных условиях.

В правительственных учреждениях всех режимов имелись органы управления образованием — министерства (управления, ведомства, отделы, комиссариаты) народного просвещения. Структура их была различной и достаточно подвижной. Как правило, имелся отдел (отделение, секция) для руководства высшей школой или высшими и средними профессиональными учебными заведениями. На Украине при гетмане Скоропадском существовало Управление по делам искусств и национальной культуры, которое курировало художественные учебные заведения, в том числе высшие[279].

Руководители ведомств народного просвещения и их отделов менялись достаточно часто, даже в рамках одного режима. Однако большинство из тех, кто отвечал за высшую школу, было профессорами.

Органы народного просвещения или, с их подачи, правительства принимали решения, связанные с открытием или закрытием, объединением или разделением, финансированием, утверждением уставов вузов, мобилизацией студентов и сотрудников, статусом учебных заведений, присвоением имени и т. д. В большей или меньшей степени был налажен контроль за соблюдением предложенной режимом идеологической линии.

Отдельные вузы, имевшие статус государственных (на «вольных» Дону, Кубани, Украине), становились таким же символом самостоятельности и самодостаточности режима, как конституция, гимн, флаг. Местные власти определяли правовые основы деятельности учреждений высшего образования.

Яркий пример — ситуация на Дону. Как уже упоминалось ранее, постановлением Временного правительства от 5 мая 1917 г. на основе эвакуированного Варшавского университета был учрежден Донской университет. Решением Совета управляющих отделами правительства ВВД №1036 от 28 сентября 1918 г. действие постановления Временного правительства восстанавливалось. При этом отдельные статьи подверглись редакции. Так, при приеме в число студентов Донского университета преимущество оказывалось казакам, уроженцам и постоянным жителям ВВД, а также лицам, окончившим средние учебные заведения на территории Войска[280].

Донской атаман утвердил постановления Совета управляющих отделами правительства ВВД о восстановлении постановлений Временного правительства, касающихся вузов, — от 1 июня 1917 «О подчинении вузов МНП непосредственно министру народного просвещения», от 17 июня 1917 г. о порядке замещения вакантной должности профессора, от 24 июня 1917 г., касающегося непосредственно Ростовского университета, от 1 августа 1917 г. об учреждении в университетах должности доцента. При этом в формулировки вносились некоторые изменения. «Министр» заменялся «управляющим отделом»; все положения, касающиеся вознаграждения, «опускались»; с 6 до 7 часов повышалась обязательная недельная нагрузка[281].

Так как донские вузы «руководствовались в своей деятельности весьма многочисленными законоположениями, благодаря чему и создавалась неопределенность и затруднялось ведение дела», ОНО ВВД составил проекты уставов трех вузов. В основание их был положен проект Устава российских университетов, внесенный в Государственную Думу 5 ноября 1916 г. П. Н. Игнатьевым, и основные положения автономии высших школ, принятые Большим Войсковым кругом[282].

Вузы пытались закрепить за собой статус государственных. В условиях конкуренции это было непросто. Руководство направляло в правительственные органы пакеты документов с комментариями, долженствующими доказать, что именно их вуз имеет наиболее прочные традиции в прошлом, наилучший профессорско-преподавательский состав, а значит, достоин государственного финансирования. Ректор Таврического университета Р. И. Гельвиг после успешной поездки в Екатеринодар с удовлетворением сообщил корреспонденту газеты «Таврический голос» о том, что «включение университета в состав общероссийской государственной сети кладет конец неопределенности положения и ставит его на твердую почву»[283].

Практически все вузы декларировали свое существование на началах широкой академической свободы. Принцип автономии в различных его проявлениях фиксировался в учредительных документах и уставах вузов. «Послефевральские» дебаты о демократизации внутренней жизни вузов не прекратились, но отошли на второй план. Время от времени на заседаниях советов поднимались вопросы об участии младших преподавателей в выборах ректора и профессоров, участии студентов в советах профессоров и собраниях факультетов. Таврический университет объявил весной 1920 г. об учреждении «паритетных комиссий из профессоров и студентов» для привлечения студентов к вопросам академической жизни[284]. В советские периоды демократизация вузовской жизни трактовалась еще шире, вплоть до преподавания силами студентов.

Высшие учебные заведения рассматривались всеми властями как учреждения не только образовательные, но и воспитательные. Большое значение придавалось политической ориентации студенчества. Донским вузам в 1918—1919 гг. присваивались имена героев антибольшевистского движения (Донской университет имени Помощника Войскового атамана М. П. Богаевского, Донской политехнический институт имени Войскового атамана А. М. Каледина). Образованный в 1919 г. Донской педагогический институт получил имя «павших за освобождение родного края». Студентам, в основном участникам боевых действий, давались стипендии А. М. Каледина, М. П. Богаевского, В. М. Чернецова[285]. Ведомство народного просвещения Кубанского краевого правительства издало осенью 1919 г. приказы о стипендиях имени атамана Кубанского казачьего войска А. П. Филимонова, председателя Законодательной и краевой рад, убитого в июне 1919 г. борца за кубанскую «самостийность» Н. С. Рябовола, Л. Г. Корнилова, убитых большевиками кубанского политика К. Л. Бардижа и его сыновей, историка казачества и политика Ф. А. Щербины[286].

Насущным вопросом вузовского строительства на Украине, особенно в периоды Центральной Рады, Гетманата и Директории, была украинизация. Украинизировать ли только новые или все вузы, основывать ли повсеместно кафедры украинской истории и украинской филологии — эти и другие вопросы рассматривались как на уровне министерства народного просвещения, так и делегатских съездов профессоров и преподавателей высших государственных и частных учебных заведений городов Киева, Харькова, Одессы, Екатеринослава и Нежина, на съезде представителей высших правительственных учреждений Киева и Одессы. Признавалось необходимым открытие в каждом университете кафедр истории Украины, украинской филологии, истории западнорусского права и других наук, способствующих изучению Украины. Полагалось ненормальным существование в одном и том же учебном заведении параллельных кафедр на русском и украинском языках в качестве общего правила, однако временно открывать параллельные кафедры на украинском языке в существующих учебных заведениях по постановлению факультетских советов признавалось возможным. Сочинения на степень магистра и доктора могли представляться на русском или украинском языке. В целом налицо были попытки разумного компромисса между стремлением создать украинскую науку и высшую школу и недопущением ограничения русского языка в вузах.

Наиболее радикальные меры — превращение российских университетов в украинские — предлагались в недолгий период правления Директории. Только ее падение предотвратило слияние молодого Украинского университета и университета св. Владимира и образование одного с преподаванием на украинском языке.

Учитывая небольшое количество ученых, могущих читать лекции на украинским языке, МНП (в лице министра Н. П. Василенко) инициировало введение повышенных стипендий для «хорошо владеющих украинским языком и уже известных научными трудами, но не имеющих научных степеней». Стипендии «могли бы освободить намеченных научных деятелей от их служебных обязанностей и дали бы им возможность в определенный срок сдать магистерский экзамен, а быть может, и подготовить диссертацию»[287]. Важная роль в послевузовской подготовке будущих украинских профессоров (как альтернатива зарубежной стажировке) отводилась УАН.

На заседаниях украинского МНП обсуждалось финансирование вузов, вузовское строительство, например, создание Екатеринославского университета, Екатеринославского еврейского научного политехнического института, Ближневосточного и Польского институтов в Киеве, Муниципального института в Одессе, филиала университета св. Владимира в Крыму (ставшего вскоре самостоятельным Таврическим университетом)[288].

Планировалось создание в Киеве Института истории искусств и кафедр теории и истории искусств в имеющихся вузах. В фокусе их внимания должна быть пропаганда украинского искусства. Важной предпосылкой этого виделось возвращение на Украину предметов искусства, созданных этническими украинцами[289].

Смены власти на Украине означали изменение (иногда радикальное) подходов к языковой политике и сводили на нет меры прежних правительств. Так, в последовавший за Директорией период «вторых» Советов акцент смещался с национального на классовое, и соответственно, интернациональное. Украинский университет объединили с университетом св. Владимира и на этой основе сформировали Киевский университет, в котором было запланировано существование параллельных кафедр с преподаванием предметов на украинском и русском языках. Всеукраинский комитет по делам изобразительных искусств постановил использовать русский язык в Академии художеств и стремиться к интернационализации творчества[290].

Приглашение на церемонию открытия Украинского университета в Каменце-Подольском 22 октября 1918 г., направленное в Донской ветеринарный институт (ГАРО. Ф. 67. On. 1. Д. 31. Л. 142-142 об.)

Деникинский режим не скрывал неприязни ко всему украинскому. Вузы, позиционировавшие себя как национальные, не финансировались. Украинскую Академию художеств зачислили в разряд частных учебных заведений и лишили здания. Украинский университет был упразднен. Реальная угроза нависла над Академией наук. При этом старые вузы Киева, Харькова, Одессы по возможности финансировались; была одобрена выдача пособия молодому Екатеринославскому университету[291].

Даже в сложных условиях Гражданской войны не прекращались межвузовские контакты, в том числе в рамках несоветской России. Вузы вели деловую переписку, включавшую сообщения о вакантных должностях, открытии факультетов и т.д. Один из таких документов — письмо Совету профессоров Новороссийского университета из Ростова-на-Дону от 8 мая 1918 г., в котором одесских коллег информировали о возникновении Археологического института и его образовательной миссии[292].

В архивном фонде Ветеринарного института, эвакуированного в 1915 г. с польских территорий в Новочеркасск, сохранилось красочно оформленное приглашение принять участие в церемонии открытия Украинского университета в Каменце-Подольском 22 октября 1918 г. Приглашенные ограничились телеграммой: «Господину ректору Каменец-Подольского державного украинского университета. Совет Донского ветеринарного института приветствует новый Украинский университет и желает ему процветания во имя науки»[293].

На Северном Кавказе руководители технических вузов прилагали усилия к консолидации: в 1919 г. планировался созыв совещания[294].

Колчаковское МНП рассылало в аналогичные ведомства южных регионов и лично А. И. Деникину письма с характеристикой ситуации в образовательной сфере, планов на ближайшее будущее. В частности, упоминалось о создании ассоциации высших школ с целью налаживания культурно-образовательных связей противостоящих большевикам регионов[295].

Руководство и профессура вузов пытались обеспечить их привычную, как в мирное время, деятельность. В штатном режиме проходили заседания ученых советов, избрания на должности.

В рекламных объявлениях подчеркивалось, что основой учебного процесса будут программы самых известных высших учебных заведений Москвы и Петрограда и организация его будет качественной. Качество во многом гарантировалось сильным педагогическим составом.

Приглашались профессора и доценты как по конкурсу — на постоянную работу, так и для прочтения небольших курсов. Обычным явлением стали специальные «экспедиции» руководителей вузов для личных переговоров с теми или иными претендентами на профессорско-преподавательские должности. Их пытались «соблазнить» возможностью занять определенные кафедры и продолжать работу в более-менее спокойных условиях, с гарантиями достаточного финансового обеспечения.

Когда по инициативе ученых Донского университета был создан для подготовки историков искусств, архивистов и археологов Донской археологический институт по образцу Московского археологического института, проректор нового вуза А. С. Ходоровский предпринял поездку на Украину. Он пытался привлечь к преподаванию в вузе известных историков М. В. Довнар-Запольского, Н. Д. Полонскую и др.[296]

Как уже упоминалось ранее, В. И. Разумовский с деканом историко-филологического факультета Н. А. Дубровским в сентябре 1919 г. предприняли поездку в Ростов-на-Дону и Екатеринослав для формирования штата Бакинского университета. Попутно ученые знакомились с постановкой работы в университетах, посещали заседания научных обществ. «Несмотря на разруху, бывшую при Деникине тогда во всем крае, университетская жизнь текла там правильно, и велась интенсивная научная работа», — писал В. И. Разумовский[297].

Многие уже избранные по конкурсу преподаватели не доезжали до места назначения. В автобиографиях и мемуарах они объясняли это разрухой, расстройством железнодорожного сообщения, начавшимися военными действиями. В действительности главной причиной являлась информация об установлении в городе будущей службы советской власти. Решение о смене маршрута принималось почти молниеносно. Важную роль в принятии подобных решений играла переписка с коллегами.

Иногда сами приглашающие организации были вынуждены отказывать ранее приглашенному лицу. Подтверждение тому — переписка Харьковского филармонического общества с известным композитором, пианистом, дирижером, профессором Петроградской консерватории С. М. Ляпуновым, которого планировалось пригласить на пост директора консерватории. В первом письме, датированном 15 сентября 1918 г., Ляпунову гарантировалось большое жалование за директорство и преподавательскую работу. В октябре были собраны все нужные документы для проезда музыканта и его семьи в гетманском поезде. В январе 1919 г. Ляпунов оповестил о том, что готов выехать, но Харьковское филармоническое общество уже не могло гарантировать выполнения своих прежних обязательств, т. к. в городе установилась советская власть, консерваторию должны были национализировать и слить с консерваторией РМО. Таким образом, художественный совет консерватории «вынужден был отказаться от чести видеть директором» С. М. Ляпунова[298].

Вообще, в годы Гражданской войны ученые нередко переезжали из одного вузовского центра в другой, не задерживаясь на одном месте больше учебного года.

Кадровый состав региональных вузов тех лет можно назвать уникальным. Современник событий — П. С. Гальцов писал, что университеты и политехникумы были «в большинстве случаев крайне бедно обставленные, но иногда богатые такими именами, которым мог бы позавидовать любой западноевропейский университет»[299].

В политехнических институтах Екатеринодара работали изобретатель телевизионной связи Б. Л. Розинг, бывший начальник Кронштадтского морского инженерного училища математик А. И. Пароменский, профессор Петроградского технологического института Б. М. Коялович, заведующий кафедрой керамической технологии Петроградского технологического института, редактор журнала «Сельское огнестойкое строительство» А. М. Соколов, бывший ректор Петроградского политехнического института А. А. Радциг, математик, автор многократно переиздававшихся школьных задачников Н. А. Шапошников, профессор Петроградского политехнического института, автор первой в России книги по паровым турбинам Г. Н. Пио-Ульский и др.

Хорошо известный в мире российской и зарубежной науки специалист в области теории корабля и авиационных конструкций А. П. Фан-дер-Флит стал профессором Херсонского политехникума.

В молодом Иркутском университете преподавали доктор философии Кенигсбергского университета, известный египтолог И. Г. Франк-Каменецкий, лингвист А. М. Селищев, впоследствии член-корреспондент академий наук СССР и Болгарии, один из крупнейших русских славистов XX века. Там же работал этнограф и антрополог Б. Э. Петри, вскоре ставший наставником будущего академика А. П. Окладникова и видных антропологов Г. Ф. Дебеца и М. М. Герасимова (автора методики восстановления внешнего облика на основе остатков скелета).

В вузах Томска работали будущие действительные члены АН СССР Г. А. Шайн, В. Д. Кузнецов, А. А. Рихтер, Н. П. Чижевский, Н. Н. Семенов (последний стал также Нобелевским лауреатом).

Множество известных ученых, среди которых видные представители дореволюционной академической и вузовской науки (В. И. Вернадский, В. И. Палладии, Д. В. Айналов и др.) и будущие советские академики (Н. М. Крылов, И. Е. Тамм, Н. К. Гудзий, Б. Д. Греков и др.) преподавало в Таврическом университете. «В блестящей плеяде моих учителей объединились: петербургская математическая школа в составе двух будущих академиков — Н. М. Крылова и В. И. Смирнова — и члена-корреспондента АН СССР Н. С. Кошлякова, московская школа академика Н. Н. Лузина, представленная талантливыми математиками Л. А. Вишневским и А. С. Кованько, харьковская школа в лице М. А. Тихомандрицкого. Прикладную математику преподавал крупный специалист, ... профессор Петроградского политехнического института М. Л. Франк», — вспоминал Л. Г. Лойцянский, автор фундаментальных монографий и учебников по гидрогазодинамике и теоретической механике, а в годы Гражданской войны — студент Таврического университета[300]. Н. К. Гудзий в статье, посвященной первой годовщине этого вуза, отмечал, что «при выборе кандидатов на занятие кафедр Совет профессоров имеет право действительно выбирать, т. к. нередко на одну вакансию имеется несколько кандидатов и притом в ряде случаев весьма солидных»[301].

Блестящим педагогическим составом отличались региональные музыкальные вузы, в т. ч. новые. Проиллюстрируем это на примере Екатеринодарской консерватории РМО. Возглавлял ее бывший директор Харьковской консерватории, специалист по теории музыки С. С. Богатырев. Здесь преподавали хорошо известные в музыкальном мире скрипачи И. Б. Пиастро и М. Г. Эрденко, виолончелист Я. А. Розенштейн, пианисты Л. О. Розенблюм, В. В. Покровский (профессор Петроградской консерватории), теоретик музыки и композитор, профессор Московской консерватории В. А. Золотарев. Класс вокала вела известная в России и за рубежом оперная певица Е. Ф. Петренко: в 1908—1914 гг. она выступала с Ф. И. Шаляпиным в Русских сезонах за границей.

Маркевич А. И. Краткий исторический очерк возникновения Таврического университета. Симферополь, 1919. (Крымская республиканская универсальная научная библиотека им. И. Я. Франко)

Как и до революции, строго контролировалось совместительство. Преподаватели регулярно представляли сведения о дополнительном месте службы, размерах жалования в каждом учреждении[302]. Сохранилась переписка руководства ИИС с ректорами вузов, чьи профессора по совместительству служили в институте[303]. Положительная резолюция ректора была обязательным условием для приема на работу в институт.

Площадкой апробации новых идей и обмена опытом являлись вузовские научные общества. Г. В. Вернадский в 1918 г., говоря о задачах Общества исторических, философских и социальных наук при Пермском университете, подчеркивал его возможности для самоорганизации «в тяжелое и смутное время, неблагоприятное для мирной научной работы»[304]. За полгода было проведено 12 (!) заседаний.

При Таврическом университете, по данным историка С. Б. Филимонова, существовало пять обществ — математическое, хирургическое, педагогическое, общество изучения музыки, общество философии, истории и социологии[305]. Математическое возглавлял Н. М. Крылов, а среди его молодых членов был будущий Нобелевский лауреат И. Е. Тамм.

Межвузовский физический семинар организовал в Томске будущий Нобелевский лауреат Н. Н. Семенов. В 1918—1919 гг. состоялось 35 его заседаний. В ноябре 1919 г. с докладом на семинаре выступил Г. С. Ландсберг, доцент Омского сельскохозяйственного института, впоследствии академик[306].

В вузах, как и раньше, защищались диссертации — магистерские и докторские. Тиражирование готовых текстов (собственно диссертаций и резюме — сегодняшних авторефератов) большинству было не по карману. Геолог П. П. Сущинский, бывший ректором Донского политехнического института в 1917—1918 гг., после переизбрания в письме от 19 мая (1 июня) 1918 г. сообщил В. И. Вернадскому, что теперь может вплотную заняться докторской диссертацией. И с сожалением добавил: «Профессор А. М. Зайцев писал, что Ростовский (Донской. — Авт.) университет принимает диссертации, напечатанные на машинке, но в количестве не менее 10-ти экземпляров, но по настоящему времени и это страшно дорого»[307].

В этом же Донском университете защищалась докторская диссертация П. Н. Чирвинского — коллеги и друга П. П. Сущинского. Автор 600-страничной рукописи предварительно обратился к декану физико-математического факультета с просьбой «разрешить ему ввиду крайней дороговизны представить в качестве докторской диссертации работу под заглавием “Палласиды. Их количественный минералогический и химический состав и положение в ряду других минералов” в 5-ти экземплярах, переписанных на машинке». Приводя подробную калькуляцию (цена на бумагу и пр.), соискатель доказывал финансовую нереальность печатания требуемых десяти копий. Кроме того, полноценные рисунки, требующие дополнительных затрат, предполагались только в одном экземпляре; в остальных планировалось ограничиться набросками[308]. Чирвинский также просил по возможности возвратить из 150-ти экземпляров резюме 50-ти оттисков, т. к. из-за недостатка бумаги он не мог напечатать больше и не имел собственных экземпляров[309].

Известный геолог, основатель и редактор «Ежегодника по геологии и минералогии России» (1895—1917) Н. И. Криштофович в 1919 г. решением совета Донского университета был возведен «в степень доктора геологии и минералогии без испытания на степень магистра и без представления диссертации»[310].

Минералог Л. Л. Иванов в мае 1919 г. сообщал своему учителю В. И. Вернадскому из Екатеринослава, что в Горном институте состоялось за это время две защиты диссертации — «первая, и первая вообще в жизни института, Виноградова (по металлургии) о булатах, вторая — по горному искусству — Шевякова»[311]. Речь шла об исследованиях «Мягкий булат и происхождение булатного узора» талантливого металловеда А. П. Виноградова, впоследствии создавшего первую в Украине металлографическую лабораторию, и «Вскрытие месторождений каменных углей» Л. Д. Шевякова, будущего действительного члена АН СССР.

В университете св. Владимира 22 сентября 1919 г. магистерскую диссертацию «Города Московского государства в первой половине XVII века» защитил приват-доцент П. П. Смирнов.

В Томском университете в 1918—1919 гг. были защищены 4 диссертации[312]. Среди них — труд Н. Я. Новомбергского «Слово и дело государевы» на степень доктора полицейского права. Интересно, что книга Н. Я. Новомбергского «Слово и дело государевы», включавшая пыточные записи XVII в., стала хорошим подспорьем для А. Н. Толстого в пору его работы над романом «Петр I».

Наличие высококвалифицированных преподавателей было необходимым, но не достаточным условием нормального функционирования вузов. Серьезной проблемой, особенно молодых или недавно эвакуированных высших школ, был недостаток оборудования, учебной и научной литературы. Еще до октября 1917 г. их профессора отбирали дублеты в Московском университете, Румянцевском музее, публичной библиотеке Петрограда, библиотеке Военно-медицинской академии и других книгохранилищах. По данным Д. Павлова, «печальна была судьба ехавшей с Севера для Тифлисского политехникума еще при Временном правительстве библиотеки», которая застряла на железнодорожной станции Минеральные Воды и пропала[313].

Руководство вузов обращалась за помощью к общественности, закупало или принимало в дар книги из частных собраний (в т. ч. профессорских). В газете размещались объявления типа: «Омский сельскохозяйственный институт просит частных лиц, имеющих книги экономического содержания, продать их институту. Предложения адресовать... проф. Новомбергскому»[314]. Преподаватели от имени библиотечных комиссий вузов просили коллег из разных городов прислать книги и оттиски статей.

Практически отсутствовала новейшая зарубежная научная литература, поступление которой сократилось еще с началом Первой мировой войны. Будущие академики Н. Д. Папалекси и Л. И. Мандельштам, совместно налаживавшие работу молодого Одесского политехнического института, писали в столицу академику П. П. Лазареву: «Преподавание (теоретическое и практическое) удалось наладить более или менее удовлетворительно. Страдаем от почти полного отсутствия приборов для научной работы, а также от недостатка литературы... В Германский период оккупации кое-какие книги удалось получить»[315]. Интересно, что, воспользовавшись аналогичной ситуацией, библиотечная комиссия Донского политехнического института в октябре 1918 г. постановила все свободные деньги потратить «на выписку тех немецких журналов, получение которых прекращено в 1914 г.»[316]. О сети немецкой книготорговли, развернутой на Дону в 1918 г., молодая писательница и философ, будущая автор Ленинианы М. С. Шагинян, отзывалась так: «Три четверти о войне, об армии, о гегемонии над миром, но четверть — и за нее забывались другие три четверти, — четверть была о науке, правде, о мысли. Был Гете, было о Гете. Был Вагнер, и было о Вагнере...»[317]

Комплектование библиотек требовало оперативного библиографирования. Как сообщалось в газете «Приазовский край», из 150-тысячной библиотеки Варшавского (Донского) университета за 3 года (1915—1918 гг.) было описано 100 тысяч изданий. Ранее в год описывалось только 10-15 тысяч книг[318]. Несмотря на значительные усилия, книг для нормального учебного процесса не хватало.

После окончания Первой мировой войны литературу и оборудование стало возможным выписывать из-за рубежа через консульства и посреднические фирмы. Составлялись длинные списки того, что необходимо приобрести за границей, — астрономические инструменты, термостаты, автоклавы, книги, журналы, атласы, реактивы, фотографические принадлежности, коллекции и т. д. В архиве сохранилась выписка из журнала заседаний Совета управляющих делами ВВД от 15 сентября 1919 г. по докладу управляющего ОНО о кредите на приобретение за границей учебных пособий и предметов оборудования для вузов. Совет постановил выделить на это следующие суммы: Донскому университету — 5 млн. руб., сельскохозяйственному институту — 3 млн., ветеринарному — 4 млн., политехническому — 3 млн.[319]

Судить о реальных поставках сложно из-за отсутствия такого рода данных в доступных нам документах. Зато доподлинно известна активная позиция профессуры в деле оборудования вузов.

Ученые выезжали в соседние регионы, а в периоды советской власти — в Москву и Петроград, отправляли почтой или нарочными необходимые коллегам материалы в регионы. Учитывая политическую нестабильность, расстройство транспортного сообщения, это было небезопасно.

Многие приборы и наглядные пособия изготавливались из подручных средств. Геолог А. А. Твалчрелидзе писал В. И. Вернадскому о первых годах работы в Грузинском университете: «Из картофеля я резал модель призмы Николя, из картона — пластинки турмалина, коробка спичек заменяла отсутствующие ромбические кристаллы»[320].

Изыскивались резервы пополнения материальных фондов за счет родственных учреждений. Например, лабораторное оборудование для кафедры физиологии растений Таврического университета (заведующий — академик В. И. Палладии) было получено из расформированного госпиталя — пипетки, бюретки, просто стекло, стеклянные трубки. Отдельные приборы прислали сотрудники Киевского университета, местный музей. Набралось примерно полтора десятка микроскопов[321].

В конце 1920-х гг., воссоздавая ситуацию десятилетней давности в Омском сельскохозяйственном институте, А. Л. Иозефер и П. Л. Драверт вспоминали «мелочные, тягостные и напряженные хлопоты по отчуждению, пожертвованию, приобретению имущества» и то, как «постоянно, большими и небольшими партиями, иногда самыми необычными путями, различными случайными поступлениями, пожертвованиями, сборами научного персонала в экспедициях и т.п. обогащались мало-помалу кабинеты, лаборатории и музеи вуза»[322].

Все тяготы времени отразились на вузовской жизни, внося в нее неизбежные коррективы. Близость к линии фронта требовала постоянной готовности к устранению повреждений зданий: остеклению окон, восстановлению стен, крыши и т. д.

Открытие вузов не всегда происходило в начале учебного года. В связи с этим корректировался учебный график. Например, администрация Кубанского политехнического института, начавшего учебную деятельность в феврале 1919 г., приняла решение «сэкономить для молодежи полгода», устроив летний семестр. На праздновании первой годовщины вуза ректор С. А. Захаров резюмировал: «Этот год стоит целых десятилетий нормальной мирной жизни. Можно сказать: “мало прожито, но много пережито”», имея в виду, конечно, не только насыщенный учебный процесс (пройденную за год программу полутора лет), но и разного рода препятствия, вызванные «обстоятельствами переживаемого момента»[323].

Из-за холода даже в южных городах первый семестр заканчивался раньше, а второй начинался позже; в самые холодные дни занятия не проводились. Ректор ДПИ П. П. Сущинский в феврале 1918 г. сообщал заведующим подразделениями, расположенным в Химическом павильоне: «Ввиду невозможности в настоящее время получить уголь для отопления заданий Института, правление Института в заседании 8-го сего февраля постановило: временно прекратить с 12-ти часов дня 10-го сего февраля отопление Химического павильона и в зависимости от этого спустить воду из водопроводных труб, о чем имею честь уведомить. ... Занятия в ДПИ временно прекратить вплоть до особого объявления»[324].

Студент этого же института, вспоминая начало 1920 г., писал: «В аудиториях и чертежных господствовала температура ниже нуля. В перерывах между лекциями студенты топали замерзшими ногами, хлопали себя и друг друга по бокам, размахивая руками, как это зимой делали русские извозчики на бирже»[325].

Газета «Сибирская жизнь» била тревогу по поводу катастрофического положения с отоплением Томского университета. Дрова не могли доставить в город из-за железнодорожной разрухи. Под угрозой вырубки оказалась университетская роща. В зимние месяцы 1919 г. не отапливались студенческое общежитие, где проживали и беженцы-профессора, читальные залы и библиотеки, некоторые лаборатории; в оставшихся отапливаемых помещениях занятия шли в две смены[326].

Мешали учебному процессу реквизиции помещений для нужд армии и вынужденные перемещения вузов. На заседании совета Кубанского политехнического института 22 июля 1920 г. (уже после окончательного установления советской власти) была зачитана благодарность от Екатеринодарской консерватории «за его благожелательное, товарищеское отношение к консерватории, проявлявшееся в самый тяжелый для консерватории момент ее существования»[327]. Отсутствие комментариев сделало понятным суть благодарности только «посвященным». Речь шла о событиях, происходивших в декабре 1919 г., еще при прежней власти, когда Институт поделился своими немногочисленными помещениями с музыкальным вузом, оказавшимся практически на улице в связи с размещением на арендованных им площадях отдела Артиллерийского снабжения[328].

С целью обеспечения учебной, научной деятельности, сохранности собственности руководство нередко формулировало в адрес органов городского самоуправления, руководства режимов достаточно специфические, обусловленные текущим моментом, просьбы. Например, ректор Новороссийского университета просил «принять неотложные меры к освобождению астрономической обсерватории от постоя австро-германских солдат», «оградить Ботанический сад от погребения там австрийских солдат»[329]. Последнее обращение стало следствием заявления директора Сада Б. Б. Гриневецкого, информировавшего ректора о неоднократных захоронениях австрийских солдат и просившего не допустить превращение научного учреждения в кладбище[330].

Письмо заведующего Ботаническим садом Новороссийского университета Б. Б. Гриневецкого ректору университета (ГАОО. Ф. 45. Оп. 4. Д. 2029. Л. 37.)

Ректор того же университета обращался к начальнику Одесского порта с просьбой аренды катера для исследовательских нужд зоологов, однако это оказалось невозможным, т. к. все суда находились «в распоряжении морских военных властей» и были заняты[331].

Вот документ, практически не требующий комментариев, — объяснительная записка ординарного профессора Новороссийского университета С. Г. Вилинского: «В понедельник 14 октября я не читал лекций, т. к. был вызван на этот день в Одесскую контрразведку... в качестве свидетеля по делу ареста студента-медика Вассермана, служившего фельдшером в Одесской ЧК»[332].

На исходе Гражданской войны в октябре 1920 г. крымская газета «Таврический голос» сообщила, что «ввиду того, что значительная часть студентов в утренние часы занята службой или физической работой, большинство профессоров Таврического университета согласилось читать лекции в вечерние часы»[333].

Процесс передачи и получения знаний в экстремальных условиях имел терапевтический эффект. Биофизик Л. Тумерман — в годы Гражданской войны студент Новороссийского университета — более чем через полвека вспоминал: «Как живо я помню те вечера, когда мы собирались на семинары Кагана в холодном и темном здании университета. Кто мог, приносил с собой полено-другое или немного керосина для лампочки, и, сидя вокруг железной печурки, при свете слабой керосиновой лампы мы уходили, или вернее, Каган нас уводил в дивный мир «оснований геометрии», в котором можно было хоть на короткое время забыть обо всем»[334].

Преподавание в вузах, как правило, обеспечивало освобождение от военной службы. В архивах сохранились многочисленные ходатайства советов вуза об освобождении от мобилизации или об отзыве с действительной военной службы молодых преподавателей.

В марте 1919 г. повестку в колчаковскую армию получил ассистент Томского университета Н. Н. Семенов (упоминавшийся выше будущий Нобелевский лауреат). По ходатайству ректора университета и на основании Постановления Совета министров от 4 марта 1919 г., он, как и ряд других преподавателей университета, Особым совещанием при Главном штабе в заседании от 27 апреля был освобожден от призыва в войска. Тем не менее, в сентябре этого же года Семенов был мобилизован и в качестве «нижнего чина» направлен служить в артиллерийский дивизион[335].

Проблематично было получить отсрочку медикам. В компетентные органы поступало множество прошений с медицинских факультетов. Решение данных вопросов зависело от настойчивости руководства, ситуации на фронте и других факторов.

Достаточно определенно отреагировал совет Донского университета на приказ атамана ВВД от 29 апреля 1919 г. о мобилизации преподавателей и профессоров. Было подчеркнуто, что «ученая и учебная деятельность университета не прерывалась ни на один день даже в период господства на Дону советской власти и во время оккупации Ростова германскими войсками, ... поэтому сохранение высшего учебного учреждения приобретает характер охранения не местных только, а общегосударственных интересов»[336].

Фактором, дестабилизирующим работу вузов, были и постоянные мобилизации студентов. Участник «белого» движения, профессор В. X. Даватц вспоминал о встрече Врангеля с профессурой Таврического университета. Ректор (Р. И. Гельвиг. — Авт.) «сказал речь на тему, что университет и наука аполитичны. Просил бумагу, вернуть студентов с фронта, перевести университет в Севастополь. Врангель отвечал красиво и сильно. Обещал помощь, но не возвратить студентов. Теперь на них наша надежда»[337].

Нередко в одном городе действовали однопрофильные вузы, что порождало конкуренцию.

комментировал ситуацию в Екатеринодаре С. Я. Маршак[338].

В прессе появилось большое количество статей, в которых профессора расхваливали свои учебные заведения и старались дискредитировать конкурентов. Властные структуры в данной ситуации не оставались безучастными и оказывались перед выбором — объединить вузы, упразднить один из них или оставить все как есть. Во внимание принимались разного рода соображения, включая политические.

В Екатеринодаре существовали правительственный Кубанский политехнический институт — КПИ (приоритетным правом поступления куда пользовались «коренные жители Кубанского края»), и Северо-Кавказский политехнический институт — СКПИ, основанный в период «первых» Советов Обществом попечения о Кубанском политехническом институте («Здесь политехникума два открыли аудитории...»). Кубанское правительство активно поддерживало свой институт. Выделялись средства на переезд в регион будущих профессоров (в частности, группы из Тифлисского политехникума), вопрос о положении вуза ставился на заседаниях Совета краевого правительства. Туда приглашались представители КПИ, высказывавшие свои предложения и претензии по поводу строительства институтского здания, обеспечения квартирами профессоров и т. д.[339] Ведомство народного просвещения Кубанского краевого правительства пыталось помешать нормальному функционированию СКПИ, даже притом, что он не претендовал на дотации. Правление Общества Попечения после отказа в открытии Института обратилось с просьбой о пересмотре дела к А. И. Деникину. В письме Деникина от 23 ноября 1918 г. на имя атамана Кубанского казачьего войска подчеркивалась законность требований учредителей, необходимость развития технического образования на Северном Кавказе, предлагался «наиболее правильный и скорый выход из создавшегося положения» — объединение двух институтов.

Причем будущему вузу, по мнению Главнокомандующего, должна была гарантироваться автономия и «более широкий доступ всех кругов населения»[340].

Известия Общества попечения о Кубанском политехническом институте. 1918. № 1. (ГАКК. Ф. P-5. Оп. 1. Д. 269. Л. 12.)

Очевидно, что, защищая позитивные общественные инициативы, А. И. Деникин одновременно пресекал проявления «кубанского патриотизма» в области образования. Письмо возымело силу. Занятия в СКПИ были разрешены. Зато в прессе продолжались баталии. Уважаемые профессора — Н. А. Шапошников, С. А. Захаров, С. А. Яковлев — обвиняли оппонентов во всяческих «прегрешениях»[341]. В сентябре 1919 г. произошло, хотя и достаточно болезненно, слияние СКПИ и КПИ. Две екатеринодарские консерватории (местного отделения РМО и Филармонического общества) слились уже после окончательного установления советской власти.

Вузовский «дуализм» пытались пресечь и в Омске, где развернулись нешуточные дебаты о слиянии молодых сельскохозяйственного и политехнического институтов. Некоторым казалось, что вузы однопрофильные, другие категорически возражали против этого. В дебаты были вовлечены министерства финансов и земледелия, народного просвещения, органы местного самоуправления, руководство и профессура институтов. В омском архиве сохранилось дело на 211-ти листах «Материалы о слиянии сельскохозяйственного института с политехническим институтом», дающее возможность представить остроту дискуссии. Чего стоили слова профессора В. С. Титова, ректора Омского сельскохозяйственного института, из 16-страничного письма министру финансов от 1 мая 1919 г. о вузе-конкуренте! Он был назван учреждением «без корней в прошлом, без перспектив в будущем», возникшем «в дни анархии и общего увлечения высшими учебными заведениями, благодаря каковому увлечению в Европейской России большевиками открыто великое множество университетов и других высших школ, которые, вероятно, придется закрывать»[342].

По данным сибирского историка А. Л. Посадскова, инициатором поглощения сельскохозяйственного вуза (превращения его в факультет Омского политехнического института) выступил министр финансов в правительстве Колчака и одновременно профессор Политехнического института И. А. Михайлов. Он подозревал в социалистических симпатиях профессоров Омского сельскохозяйственного института. Формально слияние мотивировалось необходимостью экономии материальных ресурсов[343]. Так или иначе, силами ученых и общественности Омска оба института сохранились.

В периоды советской власти общей тенденцией было стремление не только к огосударствлению, но и к объединению вузов, что способствовало экономии средств и облегчению контроля над учреждениями высшего образования (в которые направлялись комиссары). Преподаватели пытались противостоять слиянию вузов, осознавая, что его неизбежным следствием будет сокращение штата, лабораторий, увеличение учебной нагрузки в ущерб научной работе. Пагубные последствия обосновывались в многочисленных докладах и воззваниях. Например, в докладе комиссии, избранной правлением Харьковского медицинского общества по поводу постановления Комитета народного просвещения о слиянии Женского медицинского института с медицинским факультетом Харьковского университета подчеркивалось: «Задача высшей школы двойная: преподавание, с одной стороны, и движение вперед науки, с другой... Харьковский женский медицинский институт — этот яркий бриллиант, горевший блестящими огнями в ореоле неувядающей славы Харьковского медицинского общества, не только без его согласия и разрешения, но даже без спроса вырван и увезен в другое место»[344].

Деятельность вузов, их востребованность, выражавшаяся в массовом наплыве студентов, внушали оптимизм. Ведь таким образом, невзирая на гражданскую катастрофу, формировалось будущее России. Примечательны слова директора Донского коммерческого института П. И. Лященко, сказанные на торжественном открытии вуза в сентябре 1918 г.: «Мы должны помнить, что дадим нашей родине экономическое и культурное возрождение только в том случае, если само общество принесет для этого все свои материальные силы, мы, представители науки, отдадим все свои научные знания, и если вы, будущие молодые строители жизни, вложите в ее возрождение всю свою волю и весь свой порыв к свободному творческому труду»[345]. В отчете о деятельности ТУАК за 1918 г. записано: «Среди мрачных обстоятельств истекшего года в жизни Таврической губернии исключительно светлым явлением было открытие в Симферополе в 1918 г. университета»[346].

Поддержка высшего образования стала, безусловно, совместным «проектом» научной интеллигенции и принципиально противоположно ориентированных режимов, озабоченных своим авторитетом или занятых реализацией не только сиюминутных задач. Общая проективная установка на координируемые сверху и поддерживаемые снизу социальные изменения в целях будущего развития России, независимо от исхода вооруженного противоборства, давали возможность реализации давно продуманных, но перманентно откладываемых академических планов и начинаний в самых, казалось бы, неподходящих для этого внешних условиях.