«Находясь по условиям времени в провинции...»: практики выживания российских ученых в годы Гражданской войны

Глава 1. Ученые в столицах и провинции позднеимперской России

Чтобы понять, что представляло собою «ученое сословие» предреволюционной России, необходимо хотя бы вкратце рассмотреть систему организации российской науки.

Одним из ее важнейших компонентов являлась Императорская Санкт-Петербургская Академия наук — первое светское научное учреждение в России, созданное как воплощение реформаторских идей Петра I. К 1917 г. в составе Академии наук работали 1 институт, 7 музеев (сами по себе крупные научные центры), 5 лабораторий, 7 сейсмических станций, 31 комиссия. В этих учреждениях служили 44 академика. Интересно, что в компетенцию Академии не входило присуждение степеней магистров и докторов. В ее состав нередко принимались ученые, не имевшие данных степеней, но известные своими значительными достижениями в науке. Историк, академик А. С. Лаппо-Данилевский не был обладателем докторского диплома. Член-корреспондент Академии наук — статистик и историк Ф. А. Щербина, живший сначала в Воронеже, а затем в Екатеринодаре, — не имел даже законченного университетского образования. И все-таки профессора составляли подавляющую часть действительных членов Академии наук и главный источник пополнения ее состава. Обычной практикой было совмещение работы в Академии с чтением лекций в вузах Санкт-Петербурга.

Статус академика предполагал хорошее содержание, квартиру (правда, в годы Первой мировой войны процесс выдачи жилья вновь избранным академикам был проблематичным), возможности для проведения фундаментальных исследований, относительную независимость[28]. Академия наук активно взаимодействовала с другими научными организациями, в том числе провинциальными.

Научные исследования, помимо Академии наук, велись в Геологическом комитете, военном и морском ведомствах, департаменте земледелия и др.

Крупными центрами науки являлись вузы. К 1914 г. в России было 11 университетов, значительно меньше, чем в западноевропейских странах, особенно с учетом численности населения. Университетскими городами были Санкт-Петербург, Москва, Юрьев (Дерпт, Тарту), Гельсингфорс (Хельсинки), Казань, Харьков, Киев, Одесса, Варшава, Томск, Саратов. Существовало также 113 специализированных институтов. Государственных вузов было 65, общественных и частных — 59[29]. Более половины их находилось в Санкт-Петербурге и Москве, подавляющая часть — в Европейской части России. В Казахстане, Средней Азии не было ни одного высшего учебного заведения; на Кавказе и Дальнем Востоке вузовская система находилась в зачаточном состоянии. Органы местного самоуправления, общественные организации российских регионов не раз ходатайствовали об открытии вузов в МНП и Государственную Думу. Вопрос этот регулярно поднимался на страницах местной прессы.

Закон о частных учебных заведениях, классах и курсах МНП, не пользующихся правами правительственных учебных заведений от 1 июля 1914 г., содержал, в частности, правила открытия частных вузов, в т. ч. смешанных, для обучения лиц обоего пола (по разрешению МНП). Устанавливался максимальный срок решения вопроса о разрешении открытия частного вуза — 3 месяца. Таким образом, данный процесс упростился[30].

Отсутствие необходимого количества профессоров и преподавателей вузов во многом объяснялось трудностью получения ученых степеней магистра и доктора в Российской империи. Подготовка к магистерскому экзамену занимала до 4-х лет. Серьезным испытанием были подготовка и публичная защита магистерской и докторской диссертаций.

Социальный состав профессоров постоянно демократизировался. К 1917 г., по подсчетам историка высшей школы А. Е. Иванова, рассмотревшего 936 послужных списков 19-ти вузов МНП, примерно треть преподавателей в университетах и четверть — в народнохозяйственных институтах происходили из потомственно-дворянских семей. Определенную часть составляли выходцы из духовного сословия, а более 50% — «из разночинско-чиновничьей среды, предпринимательского мира, мещан, крестьян, казаков и прочих»[31].

Статус профессоров в обществе был достаточно высок. Работая в государственных вузах, они получали казенное содержание. В соответствии с уставом 1884 г. профессора университетов носили чин V—IV классов (статский и действительный статский советник), а некоторые удостаивались ранга тайного советника (III класс).

Преподаватели, обладающие степенью магистра, получали чин VIII класса и личное дворянство. Академики с 1893 г. носили чин действительного статского советника[32].

Многие ученые в рамках вузов успешно сочетали научную и педагогическую деятельность, демонстрируя неразрывность фундаментальных исследований и университетского образования. Студенческие научные кружки в вузах играли значительную роль в формировании будущих ученых.

Общая численность научных и научно-педагогических кадров в 1914 г. составляла 10,2 тысячи, из них 6 тысяч человек работали в высшей школе и 4,2 тысячи — в научно-исследовательских учреждениях[33]. География российской науки обусловила наибольшую концентрацию ученых (более половины) в Санкт-Петербурге и Москве.

Жалование ученых зависело от квалификации, занимаемой должности, собственно учебного заведения или научного учреждения, количества студентов, записавшихся на курс. Ряд надбавок полагался преподавателям Томского и Варшавского университетов. Историк М. В. Грибовский отмечает достаточно большой разброс итоговых цифр: от сумм, едва превышающих 1000 рублей в год у доцентов, и до 7000—8000 у профессоров-юристов столичных университетов. Исходя из этого, доходы многих профессоров позволяли им вести образ жизни зажиточного горожанина, а доходы младших преподавателей — доцентов (в Варшавском и Юрьевском университетах), лекторов и приват-доцентов — не могли обеспечить жизненные потребности семейного человека[34].

Российские ученые осознавали себя членами не только российского, но и международного научного сообщества. Они входили в самые престижные общества и академии, их труды печатались в ведущих зарубежных научных журналах и получали широкое признание. В фундаментальных «университетских» науках до Первой мировой войны практически все молодые ученые, оставленные для подготовки к профессорскому званию, ездили не менее чем на год в Германию или Францию, а затем продолжали регулярно ездить на стажировки, конгрессы и т.п. Многие командированные считали себя учениками крупнейших европейских университетских профессоров, чьи лекции они посещали в ходе заграничных поездок[35]. Уровень знания иностранных языков (преимущественно немецкого и французского) был достаточно высоким.

Важную роль в производстве и трансляции научных знаний играли научные общества, создаваемые как при университетах, так и вне их. Например, значительный вклад в изучение Российской империи и сопредельных с ней областей внесло Императорское Русское географическое общество (ИРГО). В течение многих десятилетий оно вело обширную экспедиционную, издательскую и просветительскую деятельность.

Императорское общество любителей естествознания, антропологии и этнографии (ИОЛЕАЭ) при Московском университете, благодаря проведению масштабных всероссийских выставок, стимулировало интерес общественности к этнически многообразному населению России, заложило основу нескольких музеев, ставших полноценными научными учреждениями.

Изучение и охрана памятников истории были важнейшим направлением деятельности Императорской археологической комиссии, а также археологических обществ — Императорского Русского археологического общества (ИРАО), и Московского Императорского археологического общества (МИАО), основанного по инициативе графа А. С. Уварова (сына С. С. Уварова, известного триадой «православие, самодержавие, народность»).

В области техники объединяющим центром стало Императорское Русское техническое общество (ИРТО). Оно восполняло отсутствие научных центров, содействовало укреплению связей высшей школы с промышленностью, развитию технического образования.

Как справедливо отмечает американский исследователь истории российских научных обществ Д. Брэдли, они «направляли усилия по изучению природных и человеческих ресурсов на экономический рост и процветание страны. Покровительствуя ученым, они мобилизовали и объединяли ресурсы отдельных лиц и частных ассоциаций, разбросанных по всей необъятной империи»[36]. Деятельность обществ способствовала демократизации науки и образования, формированию национальной идентичности.

Своеобразной формой организации науки и средством научной коммуникации, в том числе столичных и провинциальных ученых, являлись съезды. Особую значимость имели съезды естествоиспытателей и врачей, периодически собиравшиеся с 1860-х гг.

События 1905 г. активизировали деятельность ученых по формированию частных и общественных вузов, научных институтов и общественных фондов, поддерживающих научные исследования.

Российское государство законодательно регулировало деятельность вузов и научных учреждений. Несмотря на автономию Академии наук, ее президента (как правило, принадлежавшего к высшей аристократической среде) назначал император. Он же утверждал кандидатуры непременного секретаря академиков. Первые лица России и других государств избирались почетными членами Академии.

Академия наук, Николаевская Главная астрономическая обсерватория, Императорская Публичная библиотека, Историко-филологический институт, Археологический институт в Санкт-Петербурге, целый ряд музеев, все университеты и научные общества при них находились в ведении МНП. Ряд научных учреждений и вузов принадлежал военному министерству, министерству императорского двора, департаменту земледелия.

Академики и профессора нередко назначались на высокие посты в государственном аппарате, привлекались к разработке стратегически важных для государства вопросов. Они являлись ключевыми фигурами в МНП, попечителями учебных округов. По мнению историка И. В. Черказьяновой, блестящее образование и успехи в науке не гарантировали успеха на административном поприще. Непопулярность «чиновников-ученых» в должности попечителей учебных округов на рубеже XIX—XX вв. определялась самим статусом чиновника и проводимой государством политикой в области образования. С 1897 по 1917 г. сменилось 10 министров народного просвещения, а смена попечителей округов производилась 70 раз[37].

В целом в дореволюционной России была создана система воздействия государства на организацию научной работы, включавшая государственное финансирование, законодательное регулирование, предоставление ученым статуса государственных служащих.

— эти пушкинские строки в начале XX века звучали уже несколько архаично.

В пореформенный период российские женщины получили высшее образование (в основном медицинское) в зарубежных вузах и на высших женских курсах в России. Закрытие последних в период контрреформ сменилось возрождением и созданием разветвленной сети курсов и институтов в начале XX века. Кроме столиц, они работали в Одессе, Харькове, Киеве, Варшаве, Юрьеве, Казани, Тифлисе, Новочеркасске, Томске, т. е. в основном в университетских городах или вузовских центрах. Соответственно, профессора «мужских» высших школ преподавали и женщинам. Исключение составлял Тифлис. Парадокс, но на обширной территории Кавказа первым вузом стали основанные в 1909 г. частные Высшие женские курсы. Именно на их базе сформировался впоследствии университет.

С конца XIX в. в члены Академии наук начали принимать женщин (при этом действительных членов, могущих рассчитывать на жалование и иные привилегии, среди них не было). В 1889 г. иностранным членом-корреспондентом стала математик С. В. Ковалевская, в 1895 г. звание почетного академика присвоили известной своими археологическими изысканиями графине П. С. Уваровой (жена основателя МИАО А. С. Уварова). Несколько российских университетов и институтов избрали ее своим почетным профессором. Ботаник, блестящий знаток флоры Средней Азии О. А. Федченко в 1906 г. была избрана членом-корреспондентом Академии наук. Ни П. С. Уварова, ни О. А. Федченко не имели диплома высшей школы, однако серьезная домашняя подготовка, блестящее знание нескольких иностранных языков, самообразование, участие в работе научных обществ, во множестве экспедиций (на первых этапах — с мужьями) стали залогом серьезных научных достижений.

Дальнейшее развитие женского образования и снятие ряда ограничений для образованных женщин (в частности, в 1911 г. был принят закон о возможности присвоения женщинам ученых степеней и званий) привело к тому, что женщины медленно, но осваивались в научном мире России. Одним из ярких профессоров Высших Бестужевских женских курсов в 1907—1917 гг. была известный историк и этнограф А. Я. Ефименко. Уроженка Архангельской губернии, жена политического ссыльного, она исследовала правовые практики и судебную организацию народов Севера, а после переезда в Чернигов, а затем в Харьков — историю Украины. А. Я. Ефименко — первая женщина, получившая степень российского доктора истории (Харьковский университет возвел ее в степень доктора истории honoris causa, без зашиты диссертации в виду наличия многочисленных серьезных работ).

В целом же, как справедливо полагает исследователь женского образования О. А. Валькова, число женщин, занимавшихся научной работой в начале XX в. было невелико; в научных учреждениях женщин принимали на низшие должности, практически без перспективы карьерного роста. Они не могли рассчитывать на статус государственных служащих[39]. Тем не менее, правомерность присутствия женщины в научном сообществе постепенно укоренялась в общественном сознании[40].

Неравномерность распределения высших школ и научных учреждений по территории Российской империи предопределила особенности провинциального научного ландшафта. В невузовских городах долгое время главными интеллектуальными центрами были возникшие по инициативе государства, с учетом его реальных нужд в 1834 губернские/областные статистические комитеты.

Данные, поставлявшиеся из регионов статистическими комитетами, являлись важным информационным ресурсом для разработки социально-экономической политики. Именно статистические описания, организации переписей входили в разряд «обязательной» деятельности. Однако значительное внимание уделялось «необязательной» — исследованиям региональной экономики, истории, этнографии. При статистических комитетах формировались музеи и библиотеки. Издательские инициативы в виде «Отчетов», «Памятных книжек», «Сборников», «Трудов», публикаций в местной печати занимали особое место в медийном пространстве провинции.

С 1884 г. в регионах начинают действовать губернские ученые архивные комиссии. Их задачи заключались в первую очередь в отборе имеющих научную ценность документов учреждений. Члены комиссии занимались также сбором сведений об архивах частных лиц, изысканиями в области археологии и краеведения. По сути, это были исторические общества, существовавшие на добровольной основе при минимальной поддержке Академии наук, городов, земств, частных лиц, объединявшие исследователей-энтузиастов. Заседания комиссий с чтением научных докладов сами по себе являлись событиями в интеллектуальной жизни регионов. Стараниями членов данных учреждений основывались музеи и библиотеки, издавались «Известия» и другие печатные труды. Яркий пример научного подвижничества — деятельность Таврической ученой архивной комиссии, не прекращавшаяся даже в условиях гражданского противостояния (о ней не раз будет идти речь в последующих главах).

Крупными научными центрами в губернских и областных городах становились отделения общероссийских научных обществ. Они нередко сами «пускали побеги». Например, в 1902 г., через четверть века после создания в Омске Западно-Сибирского отдела ИРГО, появились его Алтайский (в Барнауле) и Семипалатинский подотделы. Оба достаточно быстро наладили исследовательскую и музейную работу. Учрежденный в 1894 г. в Хабаровске Приамурский отдел ИРГО имел отделение во Владивостоке.

Широкий размах приобрело создание обществ естественнонаучного, краеведческого и гуманитарного профиля в небольших городах на рубеже веков. Общества, объединявшие широкие круги местной интеллигенции, были многочисленными по составу, многоотраслевыми, стремились всесторонне изучить губернию или область — природные ресурсы, животный и растительный мир, историю, археологию и этнографию[41]. Типичные примеры — Общество изучения Амурского края (Владивосток), ОЛИКО (Екатеринодар), АОИРС (Архангельск).

Говоря о роли и месте научных обществ в пространстве провинциальных городов, необходимо осознавать, как утверждает американский историк российской науки Э. Хектен, важность «естественных, социальных и культурных характеристик», «местной специфичности научных практик, материалов и теорий», «местной политической структуры»[42]. Ведь регионы Российской империи обладали своеобразием, связанным с геополитическими, природными, экономическими, этническими, конфессиональными, политическими и иными факторами. Например, развитие науки на Севере и Востоке во многом определялось деятельностью ссыльной интеллигенции.

Украинская наука (если иметь в виду творчество национально ориентированных ученых) развивалась в тесной связи с культурными факторами, с идеей автономизации, предполагающими опору на широкую общественность. Как утверждает историк А. Н. Дмитриев, официальному имперскому проекту большой русской науки уже к 1905 г. противостояла идея самостоятельной украинской нации: инициировалось создание украиноведческих кафедр, велись украиноведческие исследования, активно популяризировался украинский язык, ставился вопрос о создании Украинской академии наук[43].

Контакты провинциальной и столичной научной интеллигенции и ученых различных регионов были более или менее регулярными. Площадками коммуникации были съезды и другие научные форумы, работа в рамках всероссийских научных обществ, совместные экспедиции. По подсчетам историка М. В. Лоскутовой, удельный вес провинциальных ученых-участников съездов постоянно возрастал: на археологическом съезде в Чернигове (1908 г.) 55% делегатов представляли неуниверситетские города[44].

Важным информационным ресурсом была переписка; наиболее активно ее вели представители естественнонаучного знания, особенно геологи, объединенные общими проектами. Коллеги из вузовских центров обменивались информацией о вакансиях, новостях науки. Учитывая практику горизонтальной мобильности, особенно в связи с расширением географии высшей школы, многие ученые после долгих лет совместной работы оказывались в разных регионах и вступали в переписку.

Обменивались письмами с бывшими студентами их университетские наставники. Например, многолетняя научная переписка связывала академика В. И. Вернадского и учителя естествознания екатеринодарской гимназии, члена нескольких местных научных обществ Ф. В. Андерсона[45]. Забегая вперед, отметим, что академик, прибывший в 1919 г. в Екатеринодар, разбухший от беженцев, переживавший беспрецедентный квартирный кризис, нашел гостеприимный приют именно в доме бывшего ученика. Подобных историй в годы Гражданской войны было немало.

Столичные научные издания включали информацию о научных событиях и публикациях в провинции, а провинциальные, соответственно, о столичных. Практика книгообмена способствовала формированию богатых научных библиотек на местах.

Многие ученые нестоличных университетов по степени известности внутри и вне России не уступали коллегам из Петрограда и Москвы. Научные общества вузов Одессы, Харькова, Казани, Юрьева, Томска и других городов, поддерживаемые местным сообществом, инициировали проведение новаторских исследований.

По мере осознания обществом практической ценности научных достижений, формирования внутри научного сообщества представлений о необходимости академической свободы ученые все больше и больше вовлекались в политическую деятельность. Под флагом борьбы за автономию высшей школы на рубеже веков они неоднократно вставали на защиту студентов-участников беспорядков. Показателем политической зрелости профессуры стало создание в преддверии Первой русской революции Всероссийского союза деятелей науки и просвещения — Академического союза. В январе 1905 г. 342 ученых подписали «Записку о нуждах просвещения», в которой критиковали правительственную политику в области образования, а также призвали к «установлению начал политической свободы» и к «контролю за действиями администрации». Среди подписавших — 16 академиков, т. е. почти половина состава Академии наук. В дальнейшем к этой записке присоединилось еще 1,5 тыс. деятелей культуры и просвещения. Президент Академии Великий князь К. К. Романов обратился с письмом к академикам, в котором обвинил их в том, что они «внесли в науку политику», а также предложил академикам «сперва освободиться от казенного содержания, коим пользуются от порицаемого ими правительства». В ответ не менее 10 академиков заявили о своем возможном выходе из состава Академии наук[46].

Публикация записки ускорила организационную консолидацию Академического союза — первого оппозиционного самодержавию всероссийского объединения членов научного сообщества. К октябрю 1905 г. он насчитывал 1800 членов. В январе 1906 г. деятельность союза практически прекратилась. По мнению А. Е. Иванова (данную точку зрения разделяют не все), само возникновение Академического союза можно рассматривать как свидетельство политической зрелости научного сообщества и как одну из предтеч кадетской партии[47].

Среди завоеваний революции — возвращение автономии высшей школе. Активизировалась общественно-политическая деятельность ученых; они активно участвовали в партийном строительстве.

Кадетскую партию небезосновательно называли профессорской. В ее руководство входили такие крупные ученые, как В. И. Вернадский, А. А. Кизеветтер, П. Н. Милюков, С. Ф. Ольденбург, П. Б. Струве. Кадетами были академики М. А. Дьяконов, А. С. Лаппо-Данилевский, А. С. Фаминцын, А. А. Шахматов.

Среди ученых были видные функционеры и члены Союза 17 октября, националистических организаций (Всероссийского национального клуба, Всероссийского национального союза, Киевского клуба русских националистов, Царско-народного общества в Казани), либерально-центристских партий, поклонники меньшевистских, эсеровских, большевистских воззрений.

Ученые были представлены среди думских депутатов. Они инициировали дискуссии, касавшиеся науки, высшей школы, статуса ученого в России.

Широкий спектр мнений ученых-гуманитариев о прошлом, настоящем и будущем России выявили публикация сборника «Вехи» и полемика вокруг него.

Ярким событием стало выступление 130-ти профессоров и доцентов Московского университета в 1911 г. в защиту своих корпоративных прав. Прошение об уходе подали 25 из 90 профессоров и около 80 приват-доцентов в знак протеста против увольнения министром Л. А. Кассо из университета ректора А. А. Мануйлова и двух проректоров. Большинство было восстановлено на своих должностях только в апреле 1917 г.

В 1911 году произошло увольнение трех деканов Киевского политехнического института из-за превышения процентной нормы евреев среди студентов. Из чувства солидарности «левые» профессора подали в отставку. Как утверждает в воспоминаниях один из уволенных деканов, будущий всемирно известный инженер-механик С. П. Тимошенко, «политехникум сразу потерял 40% своего профессорского состава»[48].

Многие из пострадавших профессоров перешли в частные вузы или, как вспоминал участник московской протестной акции М. М. Новиков, «рассосались по высшим учебным заведениям, находившимся в более либеральных ведомствах»[49].

Вовлеченность научной интеллигенции в общественную и политическую жизнь во многом была связана со следованием т. н. идеологии науки, в соответствии с которой задача научной и образовательной деятельности заключалась не только в служении утилитарным интересам государства, но и в просвещении граждан[50].

Каков в целом был научный потенциал российской науки позднеимперского периода? Советский историк П. В. Волобуев справедливо отмечал, что по качественным параметрам (общий уровень развития естественной и научно-технической мысли, глубина и культура исследований, квалификация научных кадров, их творческая результативность и т. п.) он не уступал потенциалу передовых стран Запада. По количественным же показателям (число научных учреждений и численность научных кадров, размах исследовательской деятельности, материальное обеспечение науки и ее организация) он заметно уступал им. Научная и научно-техническая мысль намного опережала развитие материально-технической базы страны[51].

Устранить данную диспропорцию были призваны научные и образовательные проекты, разрабатываемые как на общероссийском, так и на региональном уровнях в предвоенное десятилетие. Начавшаяся война, а затем и революция значительно откорректировали их.