«О» - значит омут

31

Вся история близких отношений с Судьбой длилась три с половиной недели и закончилась внезапно, когда Джон меньше всего этого ожидал. Она была даром, которого он, возможно, не заслуживал. Она притягивала его так сильно и непреодолимо, что он полагал, что это чувство будет с ним до конца дней. Она была сладострастной, непристойной, и не знала никаких запретов и ограничений. Две беременности оставли на ней свои отметины, но ей было все равно. Веснушки, родинки, шрамы, маленькие отвисшие груди, мягкий выпуклый живот, расплывшиеся бедра — ничего не имело значения. Она бросалась в секс с радостью и щедростью. Потом он будет спать с бесконечным количеством женщин, чьи тела были близки к совершенству, но они стыдились и стеснялись, были недовольны размером своей груди или формой своих ягодиц, указывая на недостатки, которых он не замечал. Для него они были красивыми, но они требовали постоянных разуверений по поводу своих воображаемых недостатков.

С Судьбой он был ослеплен, новичок, чей энтузиазм совпадал с ее. Несмотря на ее утверждения об открытых отношениях с Кредо, не было и речи о том, чтобы встречаться у Унрихов, где Кредо и Шон крутились около школьного автобуса. В главном доме постоянно присутствовала Дебора. У Рейн были встречи с подружками, занятия по плаванью и гимнастике. Машины всегда приезжали и уезжали, детей забирали и привозили.

Единственной возможностью были приходы Судьбы к нему, когда ей удавалось это устроить. Для поездок она одалживала «бьюик» Унрихов.

Пока Уокер отсутствовал, Джон сохранял строгий нейтралитет, находясь в компании Кредо и Судьбы, следя за тем, чтобы не проявить ни малейшего намека на их новые взаимоотношения. Судьбе, по натуре, хотелось разыгрывать ситуацию в драматическом ключе. Ей нравилось создавать конфликты, а что может быть лучше, чем двое мужчин, соперничающих из-за женщины, особенно, если это она. Состязание между ними повысит ее статус. Она была призом, за который они будут сражаться, пока один не падет.

Джон ничего подобного не хотел. Он не уважал Кредо, но не считал, что тот должен страдать от унижения, чтобы удовлетворить любовь Судьбы к театральным эффектам.

Ожидая ее у себя дома, Джон находился в подвешенном состоянии, считая минуты.

Он просыпался рано, валяясь в кровати, вспоминая, что они делали и фантазируя о том, что они будут делать дальше. Он никогда не знал, когда она приедет, и приедет ли вообще.

Он понятия не имел, чем она оправдывает свое отсутствие, и ему не хотелось спрашивать.

Без предупреждения она стучала в дверь внизу. Наверху была другая дверь, и пока он открывал ее, она бежала вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Бросалась к нему в объятия, смеясь и задыхаясь. Они скрывались в его комнате, предаваясь безумной любви, с шумом и потом. Она научила его всем удовольствиям и излишествам, всем аппетитам плоти.

В промежутках между занятиями сексом они раскуривали косяк. Его квартирка была в тумане от дыма травки и сигарет. Они спускались вниз, иногда голышом, и шатались по главному дому, где совершали налеты на винные запасы Лайонела. От травки им хотелось есть, и они пожирали все подряд, в основном, всякую ерунду, потому что у Джона не было денег ни на что другое. Пончики, чипсы, шоколадки, печенье, крекеры с арахисовым маслом — их пиры, такие же жадные, как секс.

Чтобы иметь время на долгие пробежки, Джон вытаскивал себя из кровати в 8.00. Тяжести он поднимал в полсилы, а часто не поднимал вообще.

Он встречался с Судьбой в случайные дни. После ее ухода он засыпал, потом раздобывал себе еду и садился за стол. Обычно это случалось около девяти вечера. Он работал до рассвета, лишая себя сна. По-другому не получалось. Травка, утомление, алкоголь играли свою роль, затуманивая его мозг и нарушая концентрацию.

Это было проблемой, когда наступала пятница, и мистер Сноу ждал его работу. Во вторую неделю срок наступил неожиданно, и ему пришлось лихорадочно писать всю ночь.

Джону пришла в голову прикольная идея насчет мальчика, который бегал со стаей диких собак, далеко на юге — Джорджия, Алабама, в таких местах. Он представлял себе мальчишку, живущего под крыльцом ветхого домика и питающегося объедками. Джон ощущал запах грязи и звериный дух парнишки. Он писал о жарких летних ночах, когда нет ветра и собаки воют вдали, призывая мальчика. Он понятия не имел, что будет дальше, но написал хорошее начало, пятнадцать двойных страниц.

Джон отдал свою работу и сидел, как обычно, изображая безразличие, в ожидании ответа мистера Сноу. В этот раз тот перечитал некоторые страницы дважды, а потом пролистал все, нахмурившись.

— Вам не понравилось, — сказал Джон.

— Это не так. Я даже не знаю, что сказать. Здесь нет ничего неправильного. Вполне пригодная проза. Ты уклоняешься в мелодраму, но это не работает, потому что ситуация создана искусственно. Ты думаешь, что создал драматические обстоятельства, но на самом деле получилось сиропно. Ты знаешь хоть что-нибудь о юге? Был там когда-нибудь?

— Я использовал свое воображение. Разве не в этом смысл?

— Но почему это? Ты рассказываешь о пяти или шести собаках, и я не могу отличить одну от другой. Ладно, у одной желтые глаза, а у другой жесткая шерсть. Ты даешь мне характеристики, а не характеры. Даже если ты пишешь о собаках, тебе нужно различать их.

Отсюда приходят конфликты. Теперь этот мальчик, у которого вообще нет личности, что весьма тяжело, учитывая ситуацию, в которую ты его поставил. И где здесь Джон Корсо?

Насколько мне известно, то, что ты описал, не имеет никакого отношения к твоей жизни, твоим проблемам, твоим надеждам или твоим мечтам.

Погоди, может, я должен сначала спросить. Ты когда-нибудь бегал со стаей собак?

— В последнее время нет.

Джон пытался быть остроумным. Критика жалила. Мистер Сноу был резким и не смягчал ударов. Джон почувствовал, как сжимается в комок, но мистер Сноу еще не закончил.

— Ты пишешь из головы. Там нет сердца. Понимаешь, о чем я говорю? Это слова, пустые фразы. Это ничего не значит для тебя, и конечно, ничего не значит для меня.

— Это можно исправить?

— Конечно, очень просто. Выбрось и начни что-нибудь другое. Ты держишь читателя на расстоянии вытянутой руки, когда ты должен писать от сердца и печенки. В этом смысл литературы, связь между читателем и писателем. Это дерьмо. Тебе удалось сделать это похожим на историю, но тебе самому неинтересно. Я хочу видеть мир таким, как ты его видишь. Иначе, можно посадить обезьяну, и она настучит что-то подобное.

— Ну, это ерунда. Вы сказали, что я могу писать, что захочу, а потом разнесли все в клочки.

Мистер Сноу опустил голову.

— Ладно. Ты прав, моя вина. Давай пропустим тему содержания и поговорим о процессе.

Ты прячешься. Ты не даешь мне ничего от себя. Ты машешь руками, надеясь отвлечь читателя, чтобы он не заметил, насколько ты отстранен. Ты должен сделать себя видимым.

Ты должен раскрыться и чувствовать. Злой, печальный, довольный, плохой. Выбирай.

Я не говорю, что ты должен писать автобиографию, но твоя жизнь и твой опыт это источник.

Если ты хочешь писать, ты должен рассказать мне, как выглядит мир с твоей точки зрения.

Ты должен впитать реальность и разобрать ее на части, а потом воссоздать ее изнутри наружу.

— Я понятия не имею, о чем вы говорите.

— Ты когда-нибудь ненавидел кого-то? Сходил с ума от ревности или от страха? Твоя собачка умерла, и ты не мог войти в комнату, чтобы не залиться слезами?

Джон подумал и пожал плечами.

— Я не испытываю таких сильных чувств.

— Конечно, испытываешь. Тебе восемнадцать — все гормоны, эмоции, тестостерон, тревога и тоска. Единственное, что хуже мальчика-подростка, это девочка-подросток.

Я не хочу, чтобы ты писал отсюда, — он похлопал себя по голове. — Я хочу, чтобы это исходило отсюда, — он приложил ладонь к груди. — Писать тяжело. Это способность, которую ты приобретаешь с практикой. Ты не можешь быстро нацарапать хорошую работу в свободное время. Ты не можешь быть равнодушным. Нужно время. Если ты хочешь стать концертным пианистом, ты не будешь пользоваться руководством «Пять легких шагов» и ждать выступления в Карнеги Холле. Ты должен сидеть и писать. Так много, как сможешь.

Каждый день твоей жизни. Ты что-нибудь понял?

Джон улыбнулся.

— Не очень много.

— Ничего, поймешь.

Мистер Сноу взмахнул страницами.

— Вот что я скажу. В этом неуклюжем рассказе я вижу крошечную искорку, похороненную в навозе. Ты можешь это делать. В тебе что-то есть. Проблема в том, чтобы найти свою дорогу и дать свету пробиться. Теперь иди отсюда. Увидимся через неделю, ладно?

— Ладно.

— Ты должен писать каждый день, Джон. Я серьезно. Не трать зря время и не говори, что тебе его не хватило.

Уокер вернулся с Гавайев. В первый раз, когда они вчетвером собрались в автобусе, он взглянул на Джона и понял, что происходит. Для разнообразия Судьба вела себя прилично.

Она сохраняла дистанцию и не проявляла никаких эмоций. Джон, Кредо и Уокер курили травку и трепались, а Судьба сидела, скрестив ноги, и гадала на картах Таро. Джон думал, что все прошло более-менее хорошо, но когда они с Уокером едва отошли от автобуса, тот накинулся на него.

— Какого хрена ты делаешь, приятель? Совсем сбрендил?

— Я не помню, чтобы спрашивал твое мнение.

— Ну, вот оно, в любом случае. Она шлюха. И дура, к тому же.

— Я заметил, что ты не такой разборчивый, когда дело касается девиц, которых ты трахаешь.

— Потому что они хорошие и чистенькие. Она отвратительна.

— Я не хочу об этом слышать, ясно?

— Что, если ты попадешься? Как ты можешь заниматься этим дерьмом прямо у него под носом?

— У них открытые отношения.

— Да, конечно. Если ты этому веришь, ты вообще идиот.

Уокер помотал головой.

— Ты об этом пожалеешь, дружок. Говорю тебе сейчас, это ничем хорошим не кончится.

— Спасибо. Я тронут твоей заботой.

Субботы принадлежали ему, и свобода была облегчением. Судьба, Кредо и Небесный Танцор уехали рано на рынок в городе и провели остаток дня в семейных занятиях. Судьба хотела научиться раскрашивать одежду, так что она пошла в Сирс и стащила полдюжины пакетов с белыми футболками, которые она собиралась раскрасить и продавать на пляже.

Джон был благодарен за долгий помежуток времени, который он мог назвать своим. Ночью он хорошо выспался, встал и надел футболку и шорты. Он сварил кофе и отнес чашку на письменный стол. Перечитал рассказ о мальчике, который бегал с дикими собаками, на этот раз ужасаясь оборотам, которые раньше казались лирическими. «Парение», вот что он думал про себя, когда исправлял фразы. Он шел от строчки к строчке, вычеркивая все, что казалось неуклюжим или вычурным. В конце концов, осталось не больше половины параграфа того, что стоило оставить. Он послушался совета мистера Сноу и выбросил остальное в помойку.

Какое-то время Джон пил кофе, глядя в окно и раздумывая о проповеди мистера Сноу.

Когда он говорил о ревности и гневе, когда он спрашивал, ненавидит ли Джон кого-нибудь, его голова была пуста. То же самое о горе. Откуда ему знать о таком дерьме? Он мог предположить, какие эмоции может вызвать потеря любимого животного, но у него никогда их не было. Когда он рос, астма его матери исключала возможность заводить домашних животных. Единственным приятным моментом, связанным с появлением Моны в его жизни, была мысль, что теперь, может быть, у него появится собака или кошка, надежда, которая быстро угасла, как почти каждая надежда, которую он испытывал.

У Моны была аллергия на кошек, и она считала, что с собаками слишком много возни.

Мона командовала. Все остальные существовали, чтобы подчиняться.

Изумительная Мона. У него было, что сказать о ней, и ничего из этого не было хорошим.

Джон оставил пишущую машинку, взял стопку бумаги и устроился с комфортом на своей незастеленной кровати, подложив под спину подушки. Простыни пахли сексом двухдневной давности, запах, не настолько оживляющий память, как ему казалось раньше.

Он думал о Моне, постукивая ручкой по нижней губе. Он не знал, с чего начать. Как бы он ее ни ненавидел, Джон знал, что не может писать о Моне без того, чтобы не рисковать своими отношениями с отцом. Что более важно, он рисковал быть выкинутым из дома. Он никому не покажет свою работу, но с Моны станется подождать, пока он уйдет, залезть в его квартиру и порыться в его вещах.

Джон услышал стук в нижнюю дверь. Раздраженный тем, что его прервали, он отложил бумагу и ручку. Если это Уокер, он пошлет его подальше. Он открыл дверь в тот момент, когда Судьба поднялась по лестнице. Она была оживленной, обнимала его, улыбалась, со смехом рассказывая о своих делах. Кредо и Танцор красят футболки во дворе. Она сказала, что пойдет и сворует еще футболок, так что у нее есть только час. Она деловито раздевалась, когда почувствовала его настроение.

— Что-нибудь случилось?

— Это мой день, чтобы писать. Я обдумываю пару идей, и мне нужно время для себя.

— Я ненадолго. Можешь писать, когда я уйду. Я думала, ты обрадуешься.

— Я радуюсь. Просто у меня голова занята другим.

Раздевшись, она прижалась к нему, проводя руками по его бедрам. Он уже был готов. Она поцеловала его, губы мягкие и открытые, потом опустилась перед ним на колени. Он взял ее за руки и поднял, поцеловав ее с той силой, которой она всегда хотела от него. Улыбаясь, она поставила босые ноги на его, и они дошли до кровати.

Секс был хорош. Он всегда был хорошим, но сейчас ему хотелось покончить с этим и убрать ее с дороги. Судьба была разрушительницей. Ее энергия была, как горячая масса, влажная тряпка, прижатая к его лицу. Он едва мог дышать. Она, должно быть, почувствовала его отстраненность, потому что вцепилась в него, как осьминог, руками и ногами. Ей требовалось его полное внимание, и она делала все, что могла, чтобы завести его еще на один раунд.

Джон оттолкнул ее руку.

— Хватит. Я устал.

— Не будь такой какашкой. Ты никогда не отказывал мне раньше.

— Я не отказываю. Чего ты от меня хочешь? Мы только что занимались любовью.

Судьба повернулась на бок и оперлась головой на руку.

— Знаешь что? Мы должны быть вместе. Мы хорошо подходим друг другу.

— С чего ты взяла?

— Я это почувствовала с первого раза, когда мы встретились. Как будто мы были вместе в другой жизни.

— Ага, конечно.

— Нет, я серьезно. Как будто бы я тебя помню.

— А как насчет Кредо? Сколько реинкарнаций ты разделила с ним?

— Не смейся. Он скучный. Вечно хандрит. Я устала до смерти от него, его родителей и этого дурацкого города. Очень хочется уехать отсюда к чертовой бабушке.

— Я думал, что автобус принадлежит Кредо.

— Кто говорит про автобус? Для этого есть большой палец. Я всю страну объездила автостопом, до того, как с ним связалась. Беременная, потом с ребенком на руках. Всегда найдется парень, который притормозит и предложит подвезти. Ты идешь, куда тебя занесет ветром.

— Попутного ветра, но оставь меня в стороне от этого.

— Где твоя жажда приключений? Разве тебе не хочется взлететь?

— Не особенно. Как насчет твоего ребенка? Ему может не понравиться таскаться туда-сюда ради твоего каприза.

— Я оставлю его с Кредо. Танцор в восторге от Деборы. Он будет счастлив.

— Ты не можешь этого сделать. Ты говорила, что он даже не его ребенок.

— Ты думаешь, что дети это имущество? Мой, твой, его? Танцор — дитя вселенной. Он найдет свою собственную тропу в жизни. Я ему для этого не нужна.

— Ему одиннадцать. Ты не можешь просто бросить ребенка и сбежать.

— Я его не бросаю. Я думаю о том, что лучше для него. Дебора все равно считает, что я дерьмовая мамаша, и может быть, она права. По крайней мере, с ней у него будет нормальная жизнь. Нам с тобой хорошо вдвоем. Мы можем уехать куда угодно. Нова Скотия. Ты там когда-нибудь был? Мне нравится, как это звучит. Нова значит «новая», но что такое «скотия»?

Судьба положила руку Джону на грудь и закинула на него ногу.

Ее плоть была горячей, и от веса ее ноги он почувствовал напряжение. Он ощущал ее лобковые волосы, прижатые к его бедру, как мочалка.

— Хорошая идея, но ничего не получится.

— Почему?

— Вот несколько свежих новостей. Мне восемнадцать. Я живу дома. Через два месяца я пойду в колледж. У меня даже нет работы.

— У меня тоже. Кому нужна работа, когда можно попрошайничать? Ты бы видел их в Хэйте. Туристы стоят вокруг и глазеют на этих странных хиппи. Для них это как зоопарк. Протяни руку, они положат в нее деньги. Они боятся нас до смерти.

— Я не хочу быть попрошайкой, когда вырасту.

Судьба закинула руку ему за плечи и шутливо встряхнула.

— Да ладно тебе, старый хрыч. Это Лето Любви. Мы пропускаем все удовольствие.

Джон смотрел в потолок, размышляя, сколько еще терпеть ее, прежде чем потребовать назад свой день.

Она поцеловала его в шею, издавая мурлыкающий звук.

— Я тебя люблю.

— Перестань.

— Правда.

Она лизнула его шею, куснула в плечо и ласково потерлась о него, несмотря на то, что он не реагировал.

— Прекрати.

— Такой сердитый. Такой ворчливый. Неужели ты не любишь меня ни капельки?

Она прикоснулась губами к его уху и провела языком вокруг мочки.

— Черт возьми. Отстань.

Он высвободился из ее объятий. Нашел свои шорты и натянул. Провел руками по волосам, пригладив их. Судьба села на кровати, возбужденная.

— Что с тобой такое? Как только я вошла, ты ведешь себя так, будто я — кусок дерьма.

— Я сказал тебе. Мне нужно работать.

— Не ври. У тебя нет работы. Это смешно. Писать, это не работа.

— Откуда ты знаешь? Ты едва доучилась до девятого класса.

— Ты настоящий мудак, ты знаешь это?

— Ладно. Я мудак. И что?

Она подтянула ноги, встала на четвереньки и поползла поперек кровати.

— Что, если Кредо узнает о нас? Думаешь, он тебе не отомстит?

— Ты сказала, что у вас открытые отношения.

Судьба потянулась к нему, ее тон был дразнящим.

— Но ты не знаешь, правда это или нет. Может быть, я все выдумала.

— Вот только не надо…

Она улыбнулась.

— Что, струсил и думаешь, что он тебе сделает, если я ему скажу?

Она обхватила сзади его шею. Он попытался стряхнуть ее, она засмеялась и уцепилась покрепче, как будто хотела прокатиться у него на спине. Джон встал, опираясь на кровать.

Судьба обхватила его ногами, и ее вес заставил его потерять равновесие. Он пошатнулся, и они грохнулись на пол. Бешенство вспыхнуло в нем, как бензиновое пламя. Судьба вцепилась в него, как демон, раздирая ногтями его грудь. Джон сильно ударил ее локтем, стараясь ослабить ее хватку. В ответ она ухватила его за волосы и дернула так сильно, что его голова откинулась назад. Он повернулся и приподнялся, таща ее за собой. Ему удалось подняться на ноги. Она обхватывала локтем его шею, и он задыхался. Джон наклонился вперед, пытаясь спихнуть ее. Судьба хрюкнула и обвила ногу вокруг его ног. Его колено подогнулось, и он снова упал. Джон был сильнее, но у нее было преимущество в цепкости и грубости ее захвата. Он не смог перехватить инициативу, и она воспользовалась его секундной нерешительностью, чтобы схватить его снова. Джон раскачивался в стороны, чтобы стряхнуть ее, и вот она оказалась на полу под ним, и он схватил ее за горло.

Джон душил ее, даже не понимая, что делает, пока не увидел выражение ее лица. В глазах Судьбы был триумф. Она была адреналиновой наркоманкой и поймала его в ловушку гнева, такого же воспаленного, как желание. Он почувствовал, что она дрожит, и отпустил ее.

Судьба перевернулась на бок, держась за горло. Оба тяжело дышали. Она застонала, и до Джона дошло, что она испытала оргазм.

Он уставился на нее, пораженный. Что это за создание, на которое насилие действует как афродизиак? Логичным было бы ее убить — с ее точки зрения, и кем бы стал он?

Они не сказали друг другу ни слова. Судьба быстро оделась. Она всхлипывала, и ее руки тряслись, когда она пыталась застегнуть юбку. Джон сидел на кровати в оцепенении, подперев голову руками.

Когда Судьба ушла, Джон сел за письменный стол и заправил в машинку чистый лист бумаги. Он писал четыре часа, сделал перерыв, и писал еще два. Слова текли из него. Он чувствовал, как фразы складываются в его голове, почти так же быстро, как он печатал.

Это было, как писать диктант. Параграфы выстраивались и проходили через его тело на бумагу перед ним. Ни раздумий. Ни анализа. Ни колебаний. Он писал о Моне. Он писал о смерти матери. Он писал о своем слабом отце и о собственном одиночестве. Он писал о том, как это — чувствовать себя запертым наверху, когда вся семья наслаждается комфортом дома. Он писал о том, каково быть толстым мальчиком, и каково бегать десять километров под дождем. Он писал, ни разу не подумав о мистере Сноу.

В 10 вечера он остановился. Спустился вниз и вышел на прохладный вечерний воздух.

С участка был виден океан, и он видел отблески лунного света на воде. Он чувствовал себя выжатым и полным энергии одновременно. Он думал, что никогда не заснет, но заснул.

Утром он перечитал написанное. Кое-что было неловким и нечаянно комичным. Что-то — слащавым и слезливым. Это не имело значения. Он знал, что такое- писать от сердца, и он попался на крючок. Даже если ему понадобятся годы, чтобы вернуться к этому потоку, он знал, что это стоит каждой неудачной попытки и каждого незаконнорожденного слова.

В восемь часов он почистил зубы, принял душ, оделся и поехал на скутере к Уокеру по дорожкам для верховой езды. Ему надо было пересечь только одну большую дорогу, и даже там не было машин. Уокер только что поднялся и сидел на кухне в шортах, со встрепанными волосами и со следами от подушки на лице.

Джон вошел без приглашения, как он обычно делал. Налил себе чашку кофе и сел.

— Мне нужно убраться из дома до того, как вернется Изумительная Мона, со своей веселой бандой на буксире. Она высасывает весь кислород из воздуха, и я больше не могу терпеть.

Я думал, мы можем поселиться вместе, около университета Санта-Терезы, или ближе к Сити Колледжу, как захочешь.

— Я только за. Как будем платить за квартиру, ограбим банк?

— Я подумал, что мы можем одолжить Рейн — игры и развлечения на денек-другой, а потом обменяем ее на мешок с деньгами. Очень просто. Ничего жестокого и страшного. Достанем котенка, и она будет с ним играть. Будет пить розовый лимонад с транквилизаторами. У Моны их целая куча, пятьдесят две упаковки, по моим подсчетам. Она ничего не заметит.

У тебя дома родители, так что будем держать девочку у меня, пока никого нет. Мне должны прислать новый водогрей, так что мы можем из коробки сделать домик для нее.

Пока она спит, она не будет шуметь, что даст нам время для переговоров.

Уокер внимательно слушал.

— Пока что, я с тобой.

— Единственное препятствие — это троица в автобусе. Нужно найти способ избавиться от них.

Уокер улыбнулся.

— Странно, что ты заговорил об этом. Я думал о том же… ради тебя, конечно. Может, ты и в восторге от этой подруги, но от нее одни непрятности. Тебе повезло, если ты не подцепил лобковых вшей или триппер. Я не осуждаею, Джон. Я констатирую факт. Если ты хочешь, чтобы она исчезла, я могу это устроить, вместе с другими двумя, если только я не ошибаюсь.

Скажи только слово, и все будет сделано сегодня до полудня.

— Как?

— Во-первых, я позвоню в призывную комиссию и скажу им, где найти нашего друга, Грега.

Потом заеду к автобусу и намекну ему. Думаю, что максимум через пятнадцать минут мы увидим, как они удирают оттуда. Твою идею насчет Рейн мы сможем осуществить, когда разберемся с этой проблемой. Как ты думаешь?

— Здорово! Ты просто гений. Беру назад каждое плохое слово, которое когда-нибудь про тебя говорил. Не обижайся.

— Я и не обижаюсь.