«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым

Вместо послесловия Женщина тяжеловеса

Ирина Борисовна Примакова не разделяет мнения, что все счастливые семьи похожи друг на друга

— Ирина Борисовна, у вас был период, когда казалось, что ничего хорошего в жизни больше быть не может?

— Конечно, как у любого живого человека. Мне было около сорока. Не покидало чувство, что теперь все пойдет только под горку. Семейная жизнь разваливалась. И одновременно все распадалось и рушилось в стране. Шел конец восьмидесятых. Я жила в одном из переулков на Чистых прудах, и напротив моего дома много построек разломали. Представьте: промозглая осень, руины на месте некогда чудных особняков, торгующие на каждом углу тетки… И на такое настроение легла прочитанная горькая книга — бунинские «Окаянные дни»… Что говорить, многие из нас пребывали тогда в состоянии тревожной депрессии.

— На долю Евгения Максимовича выпали тяжелейшие потери: смерть взрослого сына, жены, с которой прожил тридцать шесть лет.

— Тридцать семь, без крох…

— Но и вы «прошли частокол испытаний». Помните эту строчку из посвященного вам стихотворения пациента Примакова?

— Это метафора. Или гипербола. Потому что у меня была обычная жизнь обычной советской женщины.

— Но, может, как человек, небезразличный к вам, Евгений Максимович что-то воспринимал обостренно субъективно?

— Догадываюсь, что он имел в виду. Я никогда не работала ни в какой другой медицинской системе, кроме Четвертого управления. Пациенты были люди начальствующие. Непростые на службе и соответственно в быту, в общении с доктором. Наверное, мои усилия найти контакт с таким сложным контингентом проницательный Примаков и назвал «частоколом испытаний».

— Если без эвфемизмов, то досаждали чванство, спесь?

— Я это оставляю за скобками. Не должен врач плохо говорить о пациентах. Даже без фамилий. Больной человек не бывает с хорошим характером. В свое время очень опытный врач Вшгентина Михайловна Ла-пенкова сказала смущенным докторишкам-ординаторам, которых впервые привели в клинику Четвертого управления: «Абстрагируйтесь от того, кто перед вами. Должность пациента остается за порогом больницы. Иначе будете нервничать и совершать врачебные ошибки». Мне это сильно в душу запало.

— Вас, видимо, насквозь «просветили» перед тем, как взять на работу?

— Не могу сказать, что были особые проверки. Заполнила подробные анкеты, прошла собеседования. Я училась в Ставропольском медицинском институте…

— Там, где дочь и зять Горбачева?

— Они были на три или четыре курса младше меня. Безусловно, я видела Ирину. Дочь первого секретаря крайкома партии не знать в институте не могли. Тихая, скромная девочка, отлично занималась. Больше мне нечего о ней сказать. Вскоре я уехала из Ставрополя. Как закончившей вуз с красным дипломом мне предложили поступить в московскую ординатуру. Когда на комиссии по распределению сообщили, что ординатура при Четвертом главном управлении, я испугалась. Почему-то решила, что это связано с милицией. Уж больно сурово звучало название.

Нет, до каких-то седьмых колен меня не проверяли. Моя мама из семьи репрессированных. Ее отец был расстрелян как «враг народа». Мамина мама — баба Вера отсидела в лагерях, потом мучительно искала детей, которых разметало по разным приютам. Она показывала мне бумажку о реабилитации деда. Все, что осталось от человека. Ужасное чувство… Но это я к тому, что в Четвертое управление и таких, как я, в то время уже брали.

В Москве вышла замуж за своего коллегу — врача-рентгенолога. Обоих распределили в санаторий «Барвиха». Вы проезжали мимо, когда к нам на дачу ехали. Родилась дочка. Лет через девять-десять меня назначили заведующей спецотделением санатория, где лечились генсеки, члены Политбюро, министры. Тяжело вздыхаю оттого, что не терплю административную работу. Нахально скажу: вполне с ней справлялась. Но я люблю отвечать за себя, меня тяготила необходимость командовать… В общем, дни шли своим чередом. И вдруг является пациент, на чьей медицинской карте выведено: «Примаков Евгений Максимович».

— Известно, чем стала для лечащего врача рутинная встреча в клиническом санатории…

— Вы знаете, какого-то потрясения вначале не было ни у меня, ни, очевидно, у него. Очередной доктор, очередной пациент… Единственное, что выбивалось из ряда, — его своеобразная «история болезни» со скудными однотипными записями: «Приглашен на диспансеризацию. Не явился». «Просьба прийти на профосмотр. Не явился». Видимо, доктора корили за то, что пациент категорически не посещал поликлинику. Последняя строчка была почти экспрессивной: «Во время пребывания в санатории „Барвиха" просьба убедить пациента пройти диспансеризацию, ввиду того что он годами не является на профилактический осмотр».

— Безразличие к своему здоровью было связано у Евгения Максимовича с недавними утратами?

— И это. И то, что какой занятой человек, здоровый нормальный мужчина будет бегать, себя проверять? На мой взгляд, нормальные люди так себя и ведут. Идут к врачу, когда заболело. Не знаю, что подвигло Примакова приехать в «Барвиху». Вероятно, кто-то ему сказал: есть возможность пожить в санатории и обследоваться, не прекращая работы. Но я так предполагаю, потому что обследовать он себя не собирался.

Утром Евгений Максимович плавал в бассейне. Думаю, это главное, что его держало в «Барвихе». Он обожает плавать как несостоявшийся моряк. Затем сразу уезжал на работу. У нас это разрешалось, надо было только поставить в известность дежурный персонал. Возвращался поздно, бог знает когда. Ужинал и ложился спать. Собственно, вел себя, как в гостинице во время командировки. А поскольку был вдов, то, наверное, попутно решал какие-то свои бытовые проблемы. Грубо говоря, стакан чая, горячая еда…

Невзирая на его напряженный график, я твердо решила убедить Примакова пройти диспансеризацию. Он долго отнекивался и нехотя сдался под натиском главного аргумента: банальные обследования займут не более получаса в день.

— Медсестра за ручку водила?

— Медсестре он не дался. За ручку водила я. Совместные походы сопровождались шутливыми беседами, так незаметно всю диспансеризацию и провели. Пробыл Евгений Максимович в «Барвихе» от силы неделю. Ну, как — пробыл? Переночевал. Уезжая, Примаков попросил мой рабочий телефон: «Если будут какие-то вопросы, можно к вам обратиться?» — «Пожалуйста». Через несколько дней — звонок: «Ирина Борисовна, мне в нынешнем моем положении, — его в течение этих нескольких дней избрали кандидатом в члены Политбюро, — полагается личный врач. Не хотите им стать?» Я молниеносно ответила: «Да». — «Благодарю. Всего хорошего», — и положил трубку. А я осталась сидеть чуть ли не в оторопи: «Господи, ну почему я, ничего не взвесив, сразу дала согласие?»

Может, все дело в том, что было уже больше семи вечера и я очень устала? За день накопилась куча неприятных ситуаций: протекшая труба, скандал между санитарками, вызов «на ковер» к главному врачу… И еще целая стопка «историй болезни» передо мной. Или что-то другое, пока неосознанное побудило меня с такой готовностью согласиться? Во всяком случае, я тут же пожалела о содеянном. Но было поздно. Наутро мне сообщили, что поступил звонок из Управления. В двадцать четыре часа я поменяла свой статус: стала личным доктором Примакова и его семьи.

— Вы думаете, Евгений Максимович предложил вам стать его лечащим врачом, потому что в душе у него уже что-то шевельнулось?

— Вот об этом я его потом спрашивала. Да, говорит, почувствовал симпатию. Возможно, доверие. Но он не как я, сломя голову, принял решение. Советовался со своими друзьями-врачами. Тогда был жив очень близкий друг Примакова академик Владимир Иванович Бураковский. С ним разговаривал, еще с одним академиком — Арменом Бунатяном, он анестезиолог-реаниматолог. С Давидом Иосифовичем Иоселиани, ныне главным кардиологом Москвы, директором Центра интервенционной кардиоангиологии. Теперь это и мой близкий друг.

Две кандидатуры отвергли: санитарного врача (из врачебного резерва для таких случаев) и реаниматолога. Бураковский пошутил: «Тебя реанимировать рано. Нужен хороший терапевт». И тут Примакова осенило: хороший терапевт был в «Барвихе». Позвонил. И я стала как бы его тенью. Наподобие охраны. Только у охраны посменная работа, а врач должен двадцать четыре часа в сутки, в любое время дня и ночи быть наготове. (Пауза.)

— Ну и?

— Да, собственно, и все. (Смеется.)

— А потом?

— Вас интересует, как начался роман? Как-то исподволь начался… К тому времени в моей личной жизни уже была трещина. Брак тихо умирал. Поженились мы по любви. Но оказались очень разными — по характеру, по темпераменту. Он — хороший человек и, надеюсь, более счастлив в своем втором браке, чем со мной. Скандалы мы не устраивали, щадили ребенка. Жили как два чужих человека — каждый своей жизнью. Он на дежурстве, я — дома; я на дежурстве, он — дома.

А буквально через месяц после того, как меня перевели к Примакову личным врачом, состоялась поездка делегации Верховного Совета СССР по нескольким штатам Америки. В группе были Собчак, академик Яблоков, известная скрипачка Лиана Исакадзе и другие совершенно нестандартные люди.

Евгений Максимович в моей медицинской помощи не нуждался, так что я не ощущала себя врачом в командировке. Фактически оказалась завороженным зрителем и впервые взглянула на Примакова глазами женщины. Он блестяще выступал, особенно когда был в настроении. Зажигался, говорил азартно, остроумно. Меня приводило в восхищение то, что восторгало и американцев: они, наверное, впервые открыли, что советский партийный деятель может быть свободен, рас крепощен, великолепно образован, убедителен.

— Помните, в «Мастере и Маргарите» героиня начинает кокетничать с Азазелло после того, как он, отвернувшись, метко простреливает семерку пик? «У нее была страсть ко всем людям, которые делают что-либо первоклассно», — пишет Булгаков. У вас — тоже? — Немножко по-другому. Меня в первую очередь покоряет ум. Какой бы мужчина ни был замечательный, если он не умен — это все. В Америке же в нашей делегации Примаков, безусловно, был самой яркой личностью.

— А Собчак?

— Нет. Дай бог памяти ему. Совсем нет. Очень своеобразный человек, ясный ум, но — самолюбование… У нас есть выражение (и в моей родительской семье так говорили, и в семье Евгения Максимовича): человек не моей группы крови. Вот Собчак — не моей группы крови человек. А Примаков — моей. И даже (смеется) моего резус-фактора.

— Когда Евгений Максимович написал вам эти стихи:

— Это был — сейчас напрягусь — 1991-й. Второй год нашего знакомства. Египет. Каир. Вечером в гостинице Примаков собирал почти всю команду — помощников, офицеров охраны, врача… Что-то вроде подведения итогов дня. Обычно все заканчивалось чаепитием. И вот в одну из таких расслабленных посиделок Евгений Максимович говорит: «По-моему, я написал замечательное стихотворение. Позвольте, прочту?» И при всех читает эти строки. Я была ошеломлена, смущена — не знаю, как поточнее сформулировать свои ощущения. Но, поверите, совсем не восприняла это как объяснение в любви. Во-первых, потому, что прочитано при всех, а во-вторых, что бы ни происходило в наших душах, никаких слов на этот счет ни разу не было сказано.

— И никаких намеков?

— Нет, нет.

— Галантных приглашений? Например, в театр?

— Что вы?! Сохрани и помилуй. Не знаю, приходило ли ему это в голову, но я бы отказалась. Нет, нет и нет. — Но Евгений Максимович ведь не случайно прочитал стихотворение на людях?

— Думаю, да. Тет-а-тет ему было бы более напряженно. Точно выглядело бы объяснением.

— А все-таки сказать что-то хотел…

— Что-то, видимо, сказать хотел. Но я не спрашивала… Спустя время как бы мимоходом обронила: «Вы не дадите мне стихотворение на память?» Он ответил: «Оно у меня в черновике, все исчеркано. Я вам перепишу». — «Не надо переписывать. Пусть будет, как есть. Так даже приятней». Он говорит: «Хорошо». И отдал. С тех пор я его, разумеется, храню.

— Вы, наверное, все это время испытывали особый подъем?

— Я бы не сказала, что летала. Я была в браке.

Возможно, кому-то это покажется смешным, но раз я замужем, все остальное нельзя. Или надо менять свою жизнь в корне, оставлять мужа и сближаться с любимым человеком. Или продолжать жить с мужем, но не приближать того, кто нравится. А эта мучительная ответственность за ребенка! Ане тогда было десять. Я ставила себе массу ограничений: нельзя, недопустимо, греховно. Только врач — пациент, пациент — врач. Всё.

И лишь после путча, когда институт личных врачей был упразднен, наступил перелом в наших отношениях. Евгений Максимович стал звонить: «Пойдемте в театр». А почему бы и нет? «Не хотите ли сходить на концерт?» С удовольствием. «Я приглашен в гости к Бураковскому. Он бы желал видеть вас тоже». Спасибо. Вот такое «сопровождение» тихо-тихо переросло в более близкие отношения.

— Судя по значительному временному разрыву между написанием прочувствованного стихотворения и решением пожениться (три года — мы подсчитали), оно далось трудно. Кого больше обуревали сомнения? Кто из вас, извините, больше трусил?

— Полагаю, на равных. Только причины трусости у каждого были свои. Евгения Максимовича очень останавливала большая, как ему тогда представлялось, разница в возрасте. Меня же пугало, что его родным, друзьям может прийти в голову мысль: не человек мне нужен, а то, что за этим человеком стоит. Положение, должность… Между словами Евгения Максимовича: «Зачем ты от меня уходишь? Оставайся» и моим ответом: «Да, остаюсь» — пролегли годы сомнений. Но, как показало время, и его, и мои страхи были напрасными.

— Может быть, вы сочтете некорректным (тогда не отвечайте), но какими словами директор Службы внешней разведки предлагает женщине руку и сердце?

— Когда надо было возвращаться домой, я обычно вздыхала: «Как не хочется уходить». В одну из таких минут он сказал: «И не надо. Останься навсегда». Вот, собственно, так и выглядело предложение, которое Евгений Максимович мне сделал за два года до свадьбы.

Не знаю, как долго бы еще все это тянулось, но нас подтолкнул (скорее, меня, чем Примакова) его близкий друг Григорий Иосифович Морозов. Фантастическая личность, ученый, профессор, заведующий отделом ИМЭМО, он был первым мужем Светланы Сталиной. В какой-то момент Григорий Иосифович отозвал меня в сторону и сказал: «Ты теряешь драгоценное время. Вы оба уже не юны, а он — тем более». Потом помолчал и с улыбкой добавил: «Смотри, не решишься — будешь жалеть. Я с того света каждую ночь стану тебе костлявой рукой в окошко стучать». Этим он меня ужасно рассмешил. И одновременно озадачил: в самом деле, годы ускользают, надо что-то менять.

Я подумала, что вначале следует прекратить первый брак. А в каком качестве Евгений Максимович захочет продлевать наши отношения, это его дело. Сказала ему, что ухожу из семьи. «Куда?» Объяснила: пока поживу у друзей, а дальше разменяем квартиру. Он отреагировал моментально и однозначно: «Приходи с дочерью ко мне».

— Красивый роман.

— Да? (Пауза.) Никогда об этом не задумывалась.

— Вхождение в большой, сплоченный клан, особенно в ситуациях, подобных вашей, требует не только такта, но и запаса терпения, здравого смысла. Ведь тесно сомкнутые ряды должны не под давлением, а уважительно разомкнуться. Как это было?

— Ну, когда разговор зашел о совместной жизни, Евгений Максимович сказал: «Надо поставить в известность Нанку. Она будет рада». У меня с дочерью Евгения Максимовича сложились очень теплые отношения. Нана все знала, понимала, и я видела: она не против нашего романа. Но одно дело, когда у папы есть, скажем так, женщина, а совсем другое, когда эта женщина станет его женой (не займет место матери, это невозможно, но тем не менее окажется мачехой, если называть вещи по-русски своими именами). Я попросила: «Можно, я сама поговорю с Наной?» Он удивился: «Зачем?» Но мне было необходимо лично увидеть ее реакцию. Если Нана с радостью или даже индифферентно воспримет новость, это один вариант. А если я почувствую, что она меня не приемлет в качестве жены отца, значит, всему конец. Так же, как, если бы моя Аня не приняла Евгения Максимовича, я бы через это не смогла переступить.

Кажется, ни до, ни после я не испытывала большего волнения, чем в тот день, когда шла «признаваться» Нане. Сказала: «Нан, мы с Евгением Максимовичем решили жить вместе». И смотрю на нее. У Нанки вообще глаза очень лукавые, а тут лицо насупленное, суровое. У меня все оборвалось. И вдруг она расхохоталась: «Дурочка! Я же тебя разыгрываю. Вам с папой давно пора пожениться. Я жду не дождусь этого момента!» Что дальше делают женщины в таких ситуациях? Начинают реветь…

Моя Аня тоже отнеслась к Евгению Максимовичу, как к родному. Не пришлось никому душу распиливать.

— Ирина Борисовна, не можем не задать самый трудный вопрос. Вы чувствовали, что Лаура Васильевна все-таки занимает место в сердце Евгения Максимовича?

— И продолжает занимать, поверьте мне. У некоторых возникает вопрос, как я отношусь к тому, что в семье отмечается день памяти Лауры Васильевны, день рождения Лауры Васильевны, в доме ощущается ее присутствие, висит фотография. А почему нет? Почему — нет? Человек прожил с женщиной тридцать семь лет, у них было двое детей, общее горе — похоронили Сашу, сына. Полжизни вместе прожито. Если мужчина перечеркивает ради следующей женщины все, что было до нее, он и меня может перечеркнуть. А, собственно, почему надо перечеркивать? Вот ходят ее продолжения — дочь, внуки, ну как это можно перечеркнуть?

То, что Евгений Максимович чтит память первой жены, меня нисколько не задевает. Более того, у него случаются оговорки, он может нечаянно обратиться ко мне: «Лаур!» И мне, вот честно, клянусь, чем хотите, приятно. Это значит, настолько я для него органична, что стираются грани, где я, где — она… Могилу своей мамы я посещаю так же часто, как могилы Лауры и Сашеньки. Это всё мое. В равной степени Евгений Максимович принял то, что связано со мной.

— После того, каку вас умерла мама, вы стали жить втроем — с вашим отцом. Эта маленькая дружная группа до ухода Бориса Константиновича была как бы макушкой разветвленного древа. А вообще, ваша семья сегодня — это кто?

— Перед тем как к нам переехал мой папа, родители уже несколько лет жили в Москве. Это была инициатива Евгения Максимовича — перевезти их из Ставрополя. Мама болела, и я просто разрывалась. А муж сразу предложил: надо уговорить родителей переехать сюда. Они купили неподалеку от нас небольшую квартиру. Сначала вроде маме стало полегче, но — рак. Бог ее пожалел — недолго мучилась. В день похорон Евгений Максимович сказал: «Папа должен жить с нами».

Кто еще в нашей семье? Ой, клан очень большой. Две дочери — Нана и Аня. Нанин муж, его родители. К сожалению, какое-то время назад мы похоронили отца зятя. Владимир Иванович Бахуташвили был академиком, иммунологом, директором института в Тбилиси… Тоже онкология. Последние месяцы жизни болел и умирал у нас. Дальше. Мой брат со всеми своими. У Наны две дочери: старшая Саша — ей двадцать семь, и младшая — двенадцатилетняя Маруська. Она была нежной любимицей моей мамы. Потом старший внук — сын покойного Саши: Женя Примаков-младший. У Жени жена и тоже две дочери: от первого брака Ника, Никуша и от второго, со Светой — Ксения, ей 28 ноября исполнится пять. Еще Сашин муж Антон, Анин муж Ильяс, их родители, соплюшка Алия…

— Легко запутаться… Как часто и по каким поводам вы собираетесь всем кланом?

— Раз в месяц — обязательно, это у нас считается редко. А так, бывает, и почаще, особенно летом. Торжества, когда объявляется полный сбор, не в счет. Обычно просто созваниваемся: что-то давно не виделись. Собираемся всегда у нас на даче. Случается, кто-то подскакивает частями. Вот, допустим, Нанина семья приехала. Или Женька-маленький со всеми своими подтягивается. Звонят: «Мы тут поблизости. Заедем пообедать». — «Ждем». Иной раз приезжают все сразу, вплоть до друзей и подруг. Садятся за длинный-длинный стол…

— Вас не утомляет слишком открытый дом?

— Нет. Я привыкла. Дом моих родителей тоже был хлебосольным, радушным. Здесь мы с Евгением Максимовичем сильно совпали. Только я корнями из Предкавказья, а он — из Закавказья. Там народ еще гостеприимней. Очень редко бывает, что и я, и он устаем от обилия людей.

— По меньшей мере две мировые знаменитости — Михаил Горбачев и Мстислав Ростропович почти бравировали тем, что они — «подкаблучники». Но Примакова как человека с тбилисскими корнями подобные признания, наверное, веселят? Каков общепризнанный политический тяжеловес в «частных владениях»?

— «Подкаблучником» его даже в шутку никто не назовет. Вообще Евгений Максимович совсем не такой, каким кажется на телеэкране. В жизни он общительный и теплый человек. Возвращается с работы поздно. Мы ждем его с ужином. Все дружно усаживаются за стол: он, я, дежурный офицер охраны, водитель («прикрепленные» при Евгении Максимовиче лет двадцать. За это время стали, по сути, членами семьи). Долго, обстоятельно ужинаем. Еще один вечерний ритуал перед тем, как Евгению Максимовичу подняться в кабинет и часа два поработать, — телевизор. Смотрит новостные программы, бокс, футбол, теннис…

— Вы присаживаетесь рядом?

— Боже сохрани! Терпеть не могу. У меня любимый канал — «Культура».

— А шумно Евгений Максимович болеет?

— Ну, как-то реагирует.

— Вы сердитесь: «Сделай потише»?

— Даже если громко, меня это не волнует. С фильмами у нас тоже вкусы не совпадают. По мне лучше мелодрама, а Евгений Максимович предпочитает боевики… Если мужу надо готовить книгу или статью, это все исключительно за счет ночного времени или в выходные. У нас горы, завалы черновиков. Недавно, когда избавлялись от старых папок, я говорю: «Ну хоть что-то оставь». Смеется: «Боишься, будут оспаривать, что написал сам?»

Хорошо, что живем на даче — круглый год спим с открытым окном, и какая-то доля кислорода ему перепадает. Пойти же погулять заставить трудно. Несмотря на то что я врач, никого не могу приспособить к здоровому образу жизни. Видно, потому что не приспособлена сама. Мне всегда как-то жаль времени вроде бы бесцельно потраченного на ходьбу взад-вперед. Но тут я абсолютно не права. Гулять полезно.

— А еда в вашем доме приоритетна вкусная или, как сейчас модно, здоровая?

— Скорее, вкусная. Мы пытаемся (особенно молодежь, барышни) следить за собой. Но это робкие попытки. К раздельному питанию вообще отношусь скептически. Человечество до нас столько веков все ело вместе и почему-то не вымерло. Вредна чрезмерность.

— Всякий человек время от времени нуждается в уединении. Что вы делаете, когда совсем одна?

— Это такое блаженное время. Объясню почему. Хорошая книга в одиночестве, когда ты можешь не отвлекаться, углубиться, сосредоточиться, — утонченное наслаждение. Читаю по настроению разное. Чаще — классику. Например, из французской — Золя. Кстати, этот тонкий знаток человеческих душ неплохо разбирался в медицине. У Золя классически описан подагрический приступ, когда человек съедал паштет из гусиной печенки, выпивал красное вино, получал от этого невероятное удовольствие и на следующий день просыпался с жутко опухшими суставами.

— Как вы реагируете на то, что ваш муж нравится женщинам? Больше того — «старается им понравиться», в чем нам шутливо признался?

— Почему — шутливо? При виде молодой красивой женщины Евгений Максимович преображается. Причем делает это неосознанно. Я поняла, что обижаться бессмысленно.

— А сам он ревнив?

— Наиболее своеобразно ревность проявилась в начале нашей совместной жизни. Я хотела оставить прежнюю фамилию. Пожаловалась: «Представляешь, какое количество документов мне надо будет заново заполнять?» Он жестко: «Или ты берешь мою фамилию, или возвращаешь девичью». Не удалось пощадить себя, пришлось побегать по конторам.

— Евгений Максимович говорил нам, что «не считает возможным поступать не по-мужски». Какое содержание, по вашим наблюдениям, он вкладывает в это понятие?

— Предать в дружбе — это не мужской поступок. Оставить в беде семью — не по-мужски. Нечестно и некачественно работать — тоже. Совершить что-то во вред стране (не сочтите за высокопарность) — из той же области. Всё по максимуму. Какой-то мелкий, бытовой смысл Примаков в эту фразу не вкладывает. Ни себя, ни близких, ни друзей он в обиду не даст. Защитит — можно быть уверенным. Он не агрессивный, не мстительный человек. Никогда не нападет первым. Но сдачи даст. Вплоть до того, что развернется и врежет кулаком. Честно.

— Видели?

— Я сама не видела, но мне рассказывали, что как-то задели его семью, пытались обидеть Лауру, и он, будучи уже зрелым человеком, дал, извините, по физиономии. Да, да. Так было.

— У вас в гостях бывают представители мировой элиты. Вот Мадлен Олбрайт заезжала со своим заместителем Строубом Тэлботом…

— Тогда шли очень трудные переговоры по поводу расширения НАТО на Восток. Наступил момент, когда они зашли в тупик. А назавтра Олбрайт должна была улетать. Евгений Максимович мне позвонил: «Давай их вечером позовем к нам домой». По протоколу министр иностранных дел обычно приглашает высоких гостей в резиденцию. Во время обеда их обслуживают официанты. Но муж решил устроить сугубо домашний прием с русской кухней. Мы с подругой быстренько сели лепить пельмени. Все получилось очень душевно. Гости ели пельмени, приправляя их вместо сметаны икрой (попробуйте как-нибудь — это ужас, но им почему-то нравилось). Строуб Тэлбот размяк, вспомнил, что я врач, и стал консультироваться по поводу здоровья своей жены. Короче, все раскрепостились. В этот вечер Евгений Максимович с Мадлен Олбрайт и договорились.

— Вот они, тайны внешней политики! Еще бы: пельмени, приправленные икрой.

— (Смеется.)

— Скажите, существуют люди, для которых двери вашего дома по какой-либо причине закрылись?

— Их очень мало, но они, к сожалению, существуют. Это те, кто повел себя недостойно или даже предал.

— Они пытались как-то объясниться с Евгением Макси мовичем?

— Пытались переступить через случившееся. Но к низости мы оба не относимся терпимо. Ради бога, пусть эти люди будут живы, здоровы, благополучны. Но без нас.

— Что испытывал Евгений Максимович, столкнувшись во время своего незатянувшегося премьерства с интригами ближайшего окружения Ельцина, в общем, известно. Об эмоциях жены председателя правительства можно только догадываться. Как вам жилось, Ирина Борисовна, эти сложные восемь месяцев?

— Напряженно. Я была против нового назначения мужа, на каких только могла струнах играла. Но понимала: если он примет предложение, воспрепятствовать не в моих силах. Управлять Евгением Максимовичем невозможно. Это человек, который принимает решения сам. Дергать его за ниточки бесполезно. Однако я была уверена: возглавив правительство в той жуткой ситуации, он будет загружен двадцать четыре часа в сутки. И вдвойне разрушительно иметь дело с таким президентом, какой был у нас… Когда же Примаков заявил, что надо сажать за экономические преступления, а те, у кого рыльце в пушку, во главе с Березовским, восприняли это как личную угрозу, мне стало ясно: скоро съедят. Даже появились опасения за физическое существование мужа.

Недавно мы вспоминали с Евгением Максимовичем то время, и я говорю: «Помнишь, когда мы жили в премьерской резиденции…» Он задумался: «Поверишь, я ничего там не помню». Это удивительная деталь. Громадное, несуразное здание, чужой и холодный дом, в который он приходил за полночь, не замечая антураж, мебель, сад, что он ест. Муж был так поглощен работой и ему было столь психологически трудно, что нелюбимый дом воспринимался только как место ночевки… Незадолго до Нового года я ему сказала: «Женя, тебя снимут». Он возразил: «Ты мыслишь нелогично. Смена кабинета — серьезная встряска. Она не нужна стране, тем более что экономика стала подниматься». Но я чувствовала: логическая аргументация ни при чем. Он им мешает, не вписывается… Особенно это ощущалось на совсем узких предпраздничных сборищах.

— На даче у Бориса Николаевича?

— Что вы?! Никаких сближений с семьей Ельцина не было и быть не могло. Речь о закрытых ужинах для членов правительства, администрации президента в Кремле или в Доме приемов на Ленинских горах. А к весне у меня развеялись последние иллюзии. При виде того, как вели себя Ельцин, его окружение, Наина Иосифовна…

— Она тоже себя каким-то особенным образом вела?

— Еще один человек, о котором я не хочу говорить… Так что, когда 12 мая Евгений Максимович позвонил и сказал: «Меня сняли», я искренне закричала: «Ура!»

— Оскорбительные выпады в адрес близкого человека часто воспринимаются гораздо болезненней, чем в свой собственный адрес. Вряд ли из памяти стерлась телевизионная война 1999 года. Доренко тогда называли «телекиллером». Вам не хотелось его растерзать?

— Однозначно. Муж возвращался домой поздно, а я сидела одна, кипела перед экраном с ощущением полной беспомощности. Евгений Максимович в принципе относился к этому сдержанней, без истерик.

— Врачи обычно не берутся лечить своих домашних. А как поступаете вы, если Евгений Максимович приболел? Он вас слушается, или нет пророка в собственном доме?

— Муж меня как врача, естественно, признает, поскольку так уж исторически сложилось. (Смеется.) К счастью, он никогда не простужается. Можно даже не стучать по дереву. Дело в том, что с утра принимает ледяной душ.

— Он способен что-то приготовить из еды?

— Теоретически, наверное. Практически ни разу не видела. (Смеется.)

— А смастерить, починить?

— По электрической части вроде может.

— Разбирается?

— Ну, что-то соображает. Но таких прецедентов за нашу жизнь было от силы один-два.

— Ваш муж всегда элегантно выглядит. Чья это больше заслуга?

— Полагаю, совместная.

— В вашей семье придают значение породистости собаки, известности бренда одежды, часов?

— Породистость собаки абсолютно никакого значения не имеет. У Евгения Максимовича была замечательная дворняга, без проблем. Лабрадора старший внук взял потому, что хотел крупного, гладкошерстного и добродушного пса. Лабрадоры именно такие. Когда ребята взяли щенка, мы им сказали: «Вы не управитесь». Родилась малышка, у Жени — частые командировки, и Свете, невестке, будет физически тяжело с собакой и грудным ребенком. «Нет, мы сможем». Ну, сможете так сможете. Хотя ясно было, что замучаются. Потом Женька звонит: «Так трудно с собакой, не знаем, что делать». — «Ну, привозите».

Вот часы, пожалуй, да. Много лет назад Евгению Максимовичу подарили «Омегу», и с тех пор часы не менял. Правда, считается, что респектабельность мужчины определяется по дорогим часам, но Евгений Максимович с таким же постоянством носил бы «Славу», если бы она пришлась по вкусу.

— То есть ему не важно иметь Patek Philippe или Cartier? — Боже сохрани!

— А костюм от Brioni, Cavalli, Ermenegildo Zegna?

— Боюсь, Евгений Максимович этих марок и не знает. Просто у Примакова есть особенность — умение носить вещи. Два костюма мы купили производства «Большевички». Не верите? Могу показать. У нас в семье даже молодежь не выпендривается. Женя-маленький вообще чем старше становится, тем больше черт характера деда приобретает. Евгению Максимовичу приятно, что внук занялся Ближним Востоком.

— В Индии любят рассказывать историю о десяти слепых, которые, держась за руки, переходили вброд бурную реку. Выбравшись на сушу, слепые решили пересчитаться. Они делали это много раз, но у каждого из них всегда выходило только девять. Сидящий на берегу старик страшно забавлялся и наконец не выдержал: «Начинайте счет с себя!» Человек, как ни парадоксально, склонен забывать себя. Он думает об окружающих, но не помнит о себе. На ваш взгляд, такая установка ошибочна? Должно быть иначе?

— Нет. Только так. Во всяком случае, начинать счет с себя — это не мой вариант. И не Евгения Максимовича.