«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым

Предисловие

Семь лет назад слякотным октябрьским вечером на одном из телевизионных каналов раздался звонок. Кто-то из находившихся на Дубровке заложников торопливым шепотом произнес: «У нас ситуация ухудшается. Передайте, чтобы на переговоры с террористами приехал Примаков». И нажал «сброс». Кем был этот человек и почему в сгущавшейся атмосфере «Норд-Оста» увидел шанс на спасение в появлении именно Примакова, Евгений Максимович так и не узнал. Скорее всего, звонивший слышал, что у Примакова репутация опытного переговорщика. А может, статус бывшего министра иностранных дел, главы правительства представлялся в том страшном контексте способным поколебать чашу весов? Все-таки тяжеловес… Собственно, для самого Примакова это значения не имело. Он поехал.

В штабе его начали отговаривать. И хотя Евгений Максимович в другой связи сказал нам, что никогда не цепляется за принятое решение и отступает от него, если докажут, что был не прав, — видимо, не доказали. С Примаковым пошли бывший президент Ингушетии Руслан Аушев и депутат Думы Асланбек Аслаханов.

Кто только публично не засвидетельствовал в те дни свое участие в «процессе урегулирования». Даже те, кто, потоптавшись у входа в театральный центр, не зашел внутрь, предпочел побеседовать с боевиками по мобильному. Но Примакова никто не видел на телеэкранах, не слышал его рассказа о том, как драматично шли переговоры, на каком взводе был главарь террористов Мовсар Бараев. Примаков воздержался от любых комментариев. Во-первых, потому, что, как мрачно объяснил нам позднее, не удалось вывести кого-либо из заложников. Во-вторых, мало ли в каких скверных передрягах ему доводилось бывать. Он не привык об этом болтать.

Разве менее опасно было в разгар ливанской войны пересекать линию фронта в Бейруте в день, названный «кровавой субботой»? Попасть под обстрел? Трижды встречаться с Саддамом Хусейном во время кувейтского кризиса (в последний раз Багдад уже сильно бомбили)? А кто мог дать Примакову какие-либо гарантии безопасности, когда перед началом новой войны в Ираке он опять летал туда — по поручению Путина?

Ради чего он так часто оказывался в не самых спокойных местах? Работа, профессиональные обязанности — это понятно. Но, как объяснил сам, «чтобы находиться в пекле, нужно еще иметь адреналин в крови». Люди, поверхностно судящие о Примакове, не догадываются, сколько его в этом респектабельном, подчеркнуто невозмутимом человеке.

На наш вопрос, испытывал ли он на Дубровке чувство страха, поежился: «Было зябко». Из гулкого пустого фойе поднялись по лестнице на второй этаж, где ждали несколько боевиков без масок, с автоматами. Впервые за эти дни к переговорщикам вышел Бараев. Он выглядел взвинченным, распаленным. Не успел Примаков закончить фразу:

«Я арабист. Изучал Коран. Он не велит воевать с женщинами и детьми, дайте им выйти», как Бараев с бешеными глазами заорал: «Кто вы такой, чтобы тут командовать? Мой единственный командир — Шамиль Басаев». «Не надо кричать, — попытался снизить накал Примаков. — Вы, чеченец, должны понимать, что разговариваете с человеком раза в три старше вас». Но Бараев уже не слушал: «Я прекращаю обсуждение! Если завтра в двенадцать часов не начнут выводить войска из Чечни, приступаю к расстрелу заложников. И я буду это делать, вы увидите».

Прямо с Дубровки Евгений Максимович отправился к Путину. Обрисовал обстановку. А через несколько часов начался штурм.

Почему мы вспомнили эту историю? Наверное, потому, что проявленные в ней качества в течение всей жизни были определяющими для Примакова: и в тридцать, и в пятьдесят, и в семьдесят, и, наконец, в восемьдесят лет он не считал и не считает для себя возможным уклоняться от выполнения того, что рассматривает как свой долг. Нередко это сопряжено с риском, требует смелости. Неважно какой — физической, нравственной, политической. Еще вопрос, что требовало большего мужества: поездки в готовый в любую минуту взорваться войной Ирак или хладнокровие перед лицом незаслуженной критики, ошикивания оппонентами, называющими Примакова «другом Саддама Хусейна»? Ему было сильно не по душе это определение, но накануне войны в Персидском заливе существовало очень мало политиков, с которыми Хусейн согласился бы разговаривать о выводе войск из Кувейта, об освобождении заложников. Тысячи людей — и наших, и иностранцев были освобождены благодаря усилиям Примакова. Он знал, с какой целью летает в Багдад, и не собирался отказываться от посреднической миссии из-за того, что кто-то интерпретировал его действия как проиракские.

К слову, переговорщик Примаков, в самом деле, искусный. Являясь министром иностранных дел, по просьбе Красного Креста совершал «челночные» перелеты в Баку, Ереван, Степанакерт. Двести пленных, в том числе приговоренных к смертной казни, были обменены. Евгений Максимович не может забыть, как счастливые армяне и азербайджанцы одинаково кричали в самолетах, увозящих их домой: «Да здравствует Россия!»

Переговоры во что бы то ни стало — исповедуемое Примаковым кредо. Он убежден: самые заклятые враги должны не воевать, а договариваться. «Для меня не имеет значения, куда падают ракеты — на Хайфу, Газу или Бейрут». И когда ракеты собирались сбросить на Белград, он, пытаясь предотвратить удар, сделал знаменитую «петлю над Атлантикой». Воспринятый некоторыми как эксцентричный демарш, этот шаг так или иначе стал свидетельством силы характера, способности тогдашнего премьер-министра на нестандартные поступки.

А само согласие Примакова возглавить правительство после дефолта, когда в стране все сыпалось, — что это, не отвага? Недаром японский премьер Кейзо Обути пообещал Примакову «за проявленную храбрость» дать кредит в восемьсот миллионов долларов. Правда, так и не дал. Но это другая история, потребовавшая от Примакова иного сорта смелости: при полном безденежье удержать Россию от края бездны.

Мы познакомились с Евгением Максимовичем в 2004 году, когда брали газетное интервью. Ни в бытность Примакова главой разведки, ни в качестве министра иностранных дел и председателя правительства не знали его лично. Для эксклюзивной беседы издание выделило разворот большого формата. Но получится ли, опасались, такая беседа? Примаков не выглядел человеком, готовым выйти за очерченные рамки вежливой сдержанности.

Кто придумал, что он сух, немногословен, держит дистанцию? Чушь, как Евгений Максимович любит выражаться. Из кабинета на Ильинке мы ушли под его обаянием. Предваряя интервью, даже написали: «В журналистских кругах Евгений Примаков слывет человеком закрытым. Однако обозревателям Марине Заводе и Юрию Куликову так не показалось».

Возможно, сталкиваясь с передергиванием, искажением своих слов, Примаков обрел привычку превентивно не расслабляться с журналистами. Что подтолкнуло его к достаточно открытому, непринужденному разговору, надо (воспользуемся снова излюбленным оборотом Примакова) спрашивать его самого. Но факт остается фактом: с тех пор мы многократно встречались, бывали у Евгения Максимовича дома и всякий раз открывали в нем черты, вызывающие дружелюбное расположение.

0 чем эта книга? Хочется надеяться, о непривычном Примакове. За тридцать часов мы задали ему сотни вопросов, и среди них те, которые в США называют ни больше ни меньше, как «дискриминационными». Ни на один Примаков не отказался ответить. Следуя за ходом беседы, читатель убедится, что в этом человеке самым причудливым образом сочетаются умудренность, искушенность опытного политика и простодушие, даже доверчивость. На нашу шутливую реплику: «Надо учиться лучше разбираться в людях» Примаков отреагировал неожиданно: «В принципе да. С другой стороны, тогда у меня будет подозрительность какая-то. А зачем это нужно?»

Удивительно: во многих вещах по сравнению с ним мы выглядели менее снисходительными, более категоричными. Не ожидали обнаружить в собеседнике такую толерантность, широту взглядов. И дело даже не в том, что с годами человек обычно становится нетерпимей, ригористичней, просто эти качества недоброжелатели ему особенно охотно приписывали. Ничуть не бывало. Примаков слишком умен, чтобы быть негибким, консервативным. Ограниченность — черта, которую он крепко не жалует.

Как не жалует безволие, непорядочность, отсутствие чувства собственного достоинства. Гордость диктует многие поступки Примакова, и пускай он утверждает, что для политика это качество расточительно, сам меняться не собирается. Негативные клише: «антирыночник», «антиамериканист», «антизападник», — вероятно, давно бы стерлись, не считай Примаков, что ему не в чем оправдываться и уж тем более — навязываться с объяснениями.

Нынче во время интервью с некоторыми политиками, затронув мало-мальски острую тему, все чаще слышишь просьбу выключить диктофон. Евгений Максимович ни разу не произнес этого. Думает, что говорит? Безусловно. Но не только это. Все то же чувство собственного достоинства не позволяет проявлять суетливую «бдительность», равно как и запоздало вычеркивать из текста неосторожно оброненную фразу. Кстати, Примаков редко о ком отзывается плохо. Говорит: «Я не принадлежу к тем, кто лупит разные обличительные вещи, не обладая фактами». Эта особенность, вначале принятая нами за осторожность, скорее, идет от щепетильности, нежелания бездоказательно в чем-то обвинять человека. Даже Ельцина, чье византийское коварство не могло в душе Примакова не оставить болезненный след, он, по собственным словам, «оценивает только по фактам».

Впрочем, Примаков не лишает себя удовольствия «дать сдачи». Не отказывает себе и в ироничном, насмешливом взгляде на многое из произошедшего за долгие «годы в большой политике». Что вовсе не означает предвзятости. Ученый, академик, Примаков приписывает серьезной науке свою привычку смотреть на мир объективно, анализировать, отвергать застывшие схемы. Не случайно в его лексиконе часто встречаются обороты: «с одной стороны… с другой стороны», «и в то же самое время»… Евгений Максимович замечает неодномерность, неоднозначность людей и событий. Оттого его взгляд на эпоху особенно интересен. И не вина Примакова в том, что при всей его корректности рядом с ним иные ньюсмейкеры выглядят калибром помельче. Но на то Примаков и тяжеловес, чтобы на политическом небосклоне фигур такого масштаба было раз, два и обчелся.

О чем еще эта книга? Пожалуй, о том, в чем великий поэт согласился с нехитрой людской философией: жизнь прожить — не поле перейти. О том, что на долю даже самых успешных, витальных из нас выпадают страдания и потери. И что одно из самых больших проявлений мужества — продолжать после этого жить, радоваться жизни. Оставаться в седле.

Мы намеренно не стали строить книгу по биографическому принципу. Следовали за нитью разговора, его логикой, отталкивались от возникающих ассоциаций. Ведь речь не о жизненном пути собеседника (хотя и о нем, конечно, тоже), а о системе координат, взглядах на частные, бытийные моменты, о мировоззренческих представлениях и политических предпочтениях. Так вышло, что разговор о премьерском периоде Примакова предшествовал размышлениям о разведке, мидовским впечатлениям, рассказу о Востоке… Мы решили ничего не менять. Не соблюдать хронологию. Как и не выравнивать хотя бы примерно размеры глав. «Близкий Восток» получился наиболее объемной частью книги. Что ж, это абсолютно логично для арабиста, назвавшего Каир одним из самых любимых мест на земле.

Завершает книгу диалог с Ириной Борисовной Примаковой. Мы исходили из того, что по женщине, находящейся рядом, лучше всего можно судить о мужчине. Стал ли портрет собеседника более объективным? Не знаем. Но более стереоскопическим, как нам представляется, он стал точно.

Марина Завада,

Юрий Куликов