Левиафан. Кровь Ангелов

Интерлюдия. Цена желаний

Ее звали Фавна. Высокая и стройная, с густыми угольными волосами, она производила впечатление девушки из благородного сословия. Да только все состояние ее семьи сводилось к паре коров и ветхому домику, сонно притулившемуся к небольшой рощице на изгибе полноводной Меандры в двух полетах стрелы от Кавна.

Жить в долине Кира всегда было непросто, и отчасти именно поэтому отец стал рано брать Фавну с собой на охоту. Но девушке это нравилось. Не убивать, конечно нет! Ей нравилось тенью скользить меж древесных стволов, что изгибаются будто в древнем замедленном танце, улавливать звуки, которые неподготовленный человек попросту не в силах расслышать, наблюдать бурлящий жизнью мир среди мясистых крон и у травянистого полога леса. Ей нравилось прятаться в сумраке чащобы или в густой зелени раскидистых ветвей, что напоминали кустистые рога хранителей леса, о которых когда-то Фавне рассказывала бабка. А когда стрела юной охотницы находила сердце косули, она просила у животного прощения и объясняла, что это лишь для того, чтобы прокормить семью. Так учил ее отец, иначе, говорил он, дух животного испугается и больше не переродится в этих лесах.

Фавна быстро научилась владеть луком и стала отличным следопытом. Она была поздним ребенком, и когда ей исполнилось восемнадцать, ее отец уже не был так быстр и ловок. Со временем она начала ходить в лес одна и казавшиеся бескрайними просторы родной Карии стали ей вторым домом. Она могла с легкостью выжить в лесу, для нее это не составило бы трудности. Грибы, ягоды, животные, чистые ручьи – как тут можно умереть от голода или жажды, недоумевала она? А чтобы построить жилище, не нужно даже ножа!

Немногочисленные подруги из Кавна считали Фавну странной, но искренне любили за доброту и открытость, которые все реже встречались в этих землях. Порой девушку в шутку называли дочерью Фавна, лесного бога, в честь которого ее назвал отец. Он не раз рассказывал дочери ту историю, которая началась, когда они с матерью смирились с тем, что у них уже не будет детей. Что ж, решили они, наверное, боги против.

Но однажды мужчина возвращался с охоты и попал в ужасный буран, каких здесь никогда раньше не бывало. Идти дальше стало опасно, нужно было переждать непогоду, но охотник знал, что дома его ждет больная жена, которой нужны силы, чтобы выздороветь. Поэтому он не бросил тушу оленя, и храбро пошел сквозь водяной ад под жгутами дождя, что хлестали по обнаженной коже, словно тысяча бичей. Он срывался с каменистых склонов, утопал в расползающейся земле по колено, но не останавливался.

А когда буря утихла, ему повстречалось огромное дерево, рассеченное молнией. Внутри расколотого надвое ствола он увидел человека с бараньими рогами, вытянутым лицом и зеленоватой кожей. Охотник сразу узнал Фавна, потому как однажды видел его изображение в храме Алинды.

– Ты храбрый муж, – сказал ему Фавн, перебирая длинными пальцами по сожженной коре. – Ты не остановился перед стихией, не убоялся ее, потому что в твоем сердце живет любовь, – дух усмехнулся. – Сила, над которой не властны даже боги! И за эту храбрость я одарю тебя. Дам то, чего ты больше всего хочешь. Дам того, кому ты сможешь передать этот огонь любви, что питает твой могучий дух и опаляет твою грудь изнутри.

Отец Фавны смеялся, вспоминая тот миг. Конечно, говорил он, это был никакой не Фавн, просто его изнуренный мозг решил разыграть своего хозяина, породив мистический и таинственный образ, который он когда-то мельком видел в древнем храме. И, тем не менее, через девять месяцев у них родилась прекрасная девочка, которую охотник, не раздумывая, назвал Фавной.

И лесной бог, коли он действительно существовал, не солгал. Фавна была доброй и бескорыстной, как ее отец. Она была готова дарить тепло всему, что ее окружало, и мир отзывался ей. Многие замечали, что увядшие было цветы распускались вновь, когда Фавна проходила мимо, а захворавшие животные чудесным образом исцелялись, если Фавна погладила их.

Но однажды девушка зашла слишком далеко в лес, добравшись почти до самой границы Писидии. Она вышла на широкую равнину, посреди которой белизной облаков расстилалось большое круглое озеро. Охотница спустилась к воде, отложила лук и стрелы. Вошла в озеро, не раздеваясь, ибо в столь жаркий день на открытом солнце одежда высыхала в считанные минуты. Искристый полог сомкнулся над ее головой, а когда она вынырнула, ее ушей коснулся истошный вопль. Девушка выскочила из озера, схватила лук, пристегнула к поясу тул. Осторожно выглянула из-за песчаной насыпи, что возвышалась над некрутым берегом.

В полуоргии от нее по полю бежала девушка, ровесница самой Фавны. Она прижимала к груди маленького ребенка, который плакал навзрыд. А вслед за ней с грацией самой смерти скользило узкое тело нага. На родине Фавны этих существ звали дракайнами. Жестокие полулюди-полузмеи, они были беспощадны к человеку, но редко показывались на поверхности, предпочитая солнечному свету сумрак подземных лабиринтов. Фавна этого не знала, но перед ней был сам Руния, князь нагов!

Она вскинула лук, но Руния уже настиг свою жертву. Он бросился на девушку со стремительностью атакующего парда, и все смешалось в высокой траве, лишь багряные росчерки взметнулись в голубое небо. Фавна замерла, перестав дышать, обратившись в камень. Она ждала. И когда Руния прервал свою трапезу, поднявшись над травой во весь рост, охотница спустила тетиву. Стрела свистнула, слившись с пением ветра, и вонзилась в грудь Рунии.

Фавна подошла к сраженному змею, и не смогла сдержать слез, ибо увидела трупы молодой девушки и ее ребенка. Собственно, это были даже не трупы, а кровавое месиво, части тел и еще пульсирующие органы. А рядом, на заляпанной алым траве, корчился в муках умирающий Руния. Девушка мгновенно вскинула лук, казалось, стрела сама выпорхнула из тула. Тетива натянулась с едва различимым треском.

– Прошшшу, – прошипел наг. – Пощщщади! Прошшшу, большшше никогда!

Фавна плакала. Она знала, что змей лжет, но добить его не решилась. Ее утешило то, что рана, похоже, была смертельной, и одинокий истекающий кровью наг очень скоро станет добычей хищных зверей, которые всегда чуют слабых, тех, за кем уже отправили крылатых вестников смерти.

Дрожащими руками она нарубила ветви для костра и сложила в трескучее пламя то, что осталось от девушки и ребенка. Она не знала, кто они и откуда, на много оргий вокруг не было ни одного поселения. Но в ее краях усопших предавали ветру и небу. Она решила, что так будет правильно. Наг с трудом отполз от пламени и надсадно хрипел где-то в кустах. Фавна бросила в его сторону презрительный взгляд и пошла прочь.

По дороге домой она подстрелила молодую косулю, охота сняла напряжение. Но перед глазами Фавны все еще стоял отвратительный наг и его жертвы. Она то переставала плакать, то вновь расплескивала вокруг свои горячие искрящиеся на солнце слезы. Нужно рассказать отцу, думала она. Нагов не видели здесь сотни лет и если они возвращаются, значит, быть беде.

Неладное девушка почуяла за много оргий от дома. К знакомому с детства запаху дыма от очагов и осветительных факелов примешивались нотки, которые она не сразу смогла разобрать. Запах гари. Запах горящей плоти.

Она бросила тушу косули и молнией устремилась сквозь лес. Казалось, что деревья почтительно убирают свои могучие корни с ее пути, а камни будто сами откатываются в сторону, освобождая дорогу. Но когда девушка выбежала из леса, Кавн уже догорал. Ее родной город превратился в кострище. Не было криков, не было плача. Все были мертвы.

Фавна мгновенно поняла, в чем дело. Жестокий наг быстро оправился от раны, созвал своих братьев и повел их вслед за охотницей. Но подземное племя плохо ориентировалось в мире людей, поэтому он забрал далеко на север и вышел к дому девушки раньше ее самой. А встретив незащищенный город, наги не могли отказать себе в удовольствии сжечь поселение и истребить всех его жителей. Всех? То есть… отца и маму тоже?

– Нееет! – закричала Фавна. Она вскинула лук и послала вперед первую стрелу. Наг, прятавшийся за обгоревшей стеной так и не понял, как смерть настигла его. Стела навылет пробила ослабленные пламенем доски и голова змея разлетелась кровавым фонтаном. Второй выскочил из-за еще полыхавшего амбара и напоролся на гибельную сталь, которая прошла сквозь его шею, переломив позвонки как тростинку.

Фавна не останавливалась. Она шла вперед, и с каждым шагом ее тул лишался еще одной стрелы, а на землю падало еще одно змеиное тело. Она била без промаха, набирала полную грудь воздуха, растягивала тетиву до кончика носа, держа лук на вытянутой руке, распрямлялась и отпускала стрелу. Как учил отец.

Руния встретил ее на другом краю города. За спиной Фавны двенадцать нагов истекали проклятой кровью. У охотницы осталась всего одна стрела и она уже лежала на тетиве.

Князь змеев выскочил из низины у реки и бросился на девушку, разведя в стороны четыре когтистые лапы. Бросок был молниеносен, и немногие смогли бы различить его в спустившихся сумерках. Но Фавна смогла. Холодная опустошающая ярость придала ее глазам сверхъестественную остроту. Она видела каждое движение Рунии и уже могла убить его семь или даже восемь раз, время для нее почти остановилось.

Но девушка предпочла, чтобы тварь приблизилась к ней вплотную. Чтобы вертикальные зрачки нага инстинктивно расширились в предвкушении теплой человеческой крови. Чтобы он понял – это победа, сейчас он разорвет в клочья свою обидчицу и напьется ее жизненной силы вдосталь! Но стрела, в которую Фавна вложила всю свою боль и злобу (чувства, которых раньше никогда не испытывала), пронзила черное сердце змея, когда уродливой лапе с пятью бритвенно острыми когтями оставалось преодолеть не более ладони до шеи охотницы.

Наг рухнул, как подкошенный. Он отвратительным черно-зеленым кулем свалился ей под ноги и застонал, испуская предсмертные хрипы. Его, бессмертного демона, порождение ночи и подгорной тьмы убила деревенская девка! В нем еще теплилась сила бесчисленных змеиных поколений, и еще оставались мгновения, чтобы высвободить эту силу и наказать чертову гордячку, возомнившую себя способной уничтожить столь древнее существо!

– Ты состаришшшьссся, – прошипел Руния, задыхаясь. – И умрешшшь в один день ссс тем, кому отдашшшь свое сердце. Но таким сможет ссстать лишшшшь мужжшш, подобный богу!

Фавна упала перед змеем на колени, грубо выдернула стрелу из его груди и еще раз всадила ее в холодную змеиную плоть. Она ударяла стрелой остывающее тело снова и снова, пока совсем не выбилась из сил. А когда сил не осталось, она нашла в себе новые силы, чтобы нанести еще сотню ударов. А потом еще.

Кавн превратился в черную пустыню горячего пепла. Фавна бродила по выгоревшему городу и не находила даже тел. Только кровавые пятна и редкие лоскуты плоти. Видимо, наги были очень голодны. Голодны и жестоки. Она даже не могла похоронить своих родителей! Отдать им последние почести!

Девушка плакала навзрыд, ревела, не сдерживаясь, стоя над дымящимся остовом дома, в котором провела всю свою жизнь. Ничего не осталось, совсем ничего. Только пустота. Пустота в том месте, где когда-то жила любовь, казавшаяся бесконечной.

Фавна ушла. Она путешествовала по всей Карии, дойдя до самого Приена, а потом и до Галикарнаса. Охотница не сразу поняла, что значили последние слова Рунии. Она начала догадываться о заклятии, когда ночью в Минде на нее набросилась банда грабителей. Жалкое отребье, ничего больше. Но их было четверо. Одному Фавна свернула шею, второму вогнала под ребра его собственный нож. Но третий ударил ее кинжалом в спину, точно в сердце. Глядя, как они убегают, сорвав с ее пояса кожаный кошель, девушка знала, что умирает. Привалилась спиной к стене и просто закрыла глаза. А потом вновь открыла их. Уже расцвело, и от смертельной раны не осталось даже царапины.

Но то было лишь начало. Шли годы, а Фавна не старела. Она оставалась такой же молодой и такой же озлобленной, а в ее душе, на месте некогда яркого, палящего света доброты, ширилась ненасытная пустота. С течением времени девушка смирилась, точнее – ей показалось, что она смирилась. Фавна пыталась осесть то в одном городе, то в другом. Пыталась найти себе мужчину, но те сторонились ее. Боялись, сами не зная чего.

Она продолжала странствовать и порой ее узнавали на улицах Ксанфа и Смирны. Будучи бессмертной, охотница не страшилась никого и ничего, смело бродила по темным улицам ночных городов и жестоко карала воров, насильников, убийц. Ее стрелы все так же разили без промаха, она дошла до самой Пафлагонии, но так и не смогла напасть на след нагов.

Прошли века, а может, тысячи лет. У царя мигдонцев, Гордия, родился сын по имени Мидас. Парень рос крепким и сильным. Он во всем стремился быть первым и никогда не уступал. Отлично владел клинком и луком, мастерски управлялся с лошадью, был одарен живым гибким умом. А когда Гордий умер, Мидас взошел на фригийский трон. И правил он мудро и справедливо.

Но одна мысль тревожила молодое сердце правителя Фригии. Он так и не узнал, кем была его мать. Гордий никогда не говорил об этом, а в народе шептались, что Мидаса в своем чреве выносила богиня Диндимена, но юный царь лишь посмеивался над этими слухами.

Тревога о сокрытом от него прошлом не покидала Мидаса, отравляя душу. И каждую ночь он напивался до полусмерти, чтобы уснуть. А когда сон не брал его, он скрытно покидал дворец в Келенах и бродил среди полей и рек той прекрасной страны. Он любил свою землю, любил своих людей и мечтал сделать свой народ по-настоящему великим. Поэтому он вторгся во Фракию в попытке раздвинуть границы фригийской империи. А на обратном пути, когда армия фригийцев уже пересекла море и оказалась на родной земле, Мидас по своему обыкновению напился, чтобы уснуть. И когда начала заниматься заря, а сон все не приходил, легендарный военачальник проскользнул мимо караульных и покинул лагерь.

Он углубился в лес и стал петь песни, славя богов и героев древности. Он хохотал и плакал, клялся и умолял, заливал глотку вином и обнимал землю, деревья, камни. Но внезапно Мидас ощутил чье-то присутствие. Рефлексы воина сработали быстрее разума, затуманенного вином. Он выхватил клинок и принял боевую стойку, слегка при этом покачнувшись, ибо хорошо известно, что от вина человек становится храбр, как лев, но неповоротлив, как ядозуб.

– Покажись! – взревел Мидас. – Коли ты враг мне, так бейся со мной! Коли друг, так предстань пред царем своим!

– Ты не царь мне, – прошептал чей-то голос из ветвистой кроны прямо над его головой. Мидас поднял глаза вверх, но не успел защититься. Меч полетел в одну сторону, бутылка с вином – в другую. Он кубарем покатился по земле, вскочил и даже икнул от удивления, увидав перед собой деву. Прекрасную молодую деву с длинными темными волосами и светлым лицом, которое когда-то было добрым и нежным, но теперь излучало лишь настороженный холод. О да, Мидас все видел! Он видел, кем эта девушка была на самом деле. Он видел, что на дне ее изуродованной души, под тягучими пластами гнетущей пустоты, все еще теплятся угли волшебного огня, что дано носить под сердцем не каждому смертному.

Забавно, но так бывает. Бывает, что чары, пусть даже самые сильные и древние, бесполезны перед сознанием, которое не владеет собой. Старый Сильван, наблюдая за этой сценой с далекого пригорка (ибо зрение у короля фавнов получше орлиного), посмеивался. Ведь проклятье князя нагов не сработало на Мидаса лишь потому, что фригийский царь был мертвецки пьян.

Да только Фавна этого не знала.

– Будь моей, прекрасная дева! – глаза Мидаса вспыхнули, он стал похож на одержимого. – Я подарю тебе Фригию! Я подарю тебе Фракию! Я подарю тебе всю Асию! Да что там Асия, я подарю тебе мир! Ибо я – величайший из царей!

– Не сомневаюсь, – холодно ответила девушка. – Но даже если бы ты приглянулся мне, о величайший, вместе быть нам не суждено. Древний наг перед смертью проклял меня. Он сказал, что парой мне может стать только муж, подобный богу.

Фригийский царь пьяно раскатисто захохотал.

– Да я и есть подобный богу! Разве ты не видишь? – изумился он.– Эта земля процветает! А скоро я покорю весь мир, и он тоже будет процветать. Тогда не станет войн, ибо не за что будет воевать. А потом я соберу лучших знахарей и жрецов, и они истребят болезни. Навсегда! Кто, как не подобный богу сможет сделать это?!

Фавна улыбнулась, но губы ее не дрогнули. Конечно, она слышала об амбициозном юнце, который имел все шансы стать величайшим героем Асии. Он был молод и горяч, хорош собой и чертовски умен. Он был в равной степени безупречен в бою во главе своего войска, и на месте полководца в защищенном арьергарде. Однако огонек надежды, вспыхнувший на миг в сердце вечной охотницы, тут же угас. Пусть он первый из мужчин, кто за столетья обратил на нее внимание, но проклятье змея все еще живет в ней, она это чувствует. Как бы не был велик Мидас, он всего лишь смертный.

И она ушла. Просто растворилась в предрассветной дымке. Мидас кричал, умолял ее вернуться, приказывал ей повиноваться, но все без толку. С тех пор он изменился. Он позабыл обо всех своих грезах, ибо в его сердце поселилась она, девушка из леса, прекрасноликая льдинка, которая отвергла величайшего из царей. Он не отдавал себе в этом отчета, но в тот же миг полюбил ее. С первого взгляда, с первого слова, произнесенного ее медовыми губами.

Вернувшись в Келены, Мидас тут же отбыл в Лидию к Марсию, легендарному оракулу-огнепоклоннику, которому, как говорили, тысяча лет от роду. Мидас поведал Марсию о том, как встретил Фавну и рассказал древнему жрецу о проклятье нага.

– Возможно, возможно, – покряхтел Марсий, сидя на стуле без спинки, который, судя по его внешнему виду, был одногодком оракула, коли уж легенды о его возрасте не лгут. – Муж, подобный богу? Непростое это дело, великий царь, весьма непростое. Ибо есть люди. И есть боги. Третьего не дано. Не бывает «подобных богам»! Сказывают, такими были Геркулес и Ахилл, но то полубоги по рождению. Ты же, несмотря на слухи о твоей матери, лишь смертный.

– Что же мне делать? – вскричал Мидас. – Отвечай, волхв! Если не ты, то кто знает, как стать мне «подобным богу»? Завоевать целый мир? Принести в жертву тысячу тысяч белых быков?

– Боюсь, даже если ты завоюешь весь мир, то все равно останешься смертным, мой царь, – ответил оракул. – И даже все быки Асии, принесенные в жертву, не дадут тебе желаемого. Прости, но я не могу помочь.

Мидас пошел к другому оракулу. А потом к третьему, пятому, седьмому. Но никто не мог дать ему ответа. Царь перерыл все библиотеки Фригии, он посетил все храмы и просил каждого из богов одарить его, предлагая взамен все, что имеет, но боги не ответили. И когда царь совсем отчаялся, когда он готов был броситься со стен собственного дворца, ибо жизнь без Фавны не казалась ему достойной, случай помог великому правителю.

Он в очередной раз покинул дворец с бутылкой вина под туникой, и отправился в свою любимую рощу, где часто беседовал с ветром. И там он нашел спящего Силена, козлоного лесного божка, помощника Диониса. Силен был пьян, как и сам Мидас, и храпел на всю рощу. На звук его храпа пришли волки, они уже обнажили клыки, чтобы разорвать беззащитное тело сатира, но Мидас помешал им. Он метнул кинжал и пробил шею вожаку. Великий царь Фригии никогда бы никому не признался, но на самом деле он метил в сердце волка. Так или иначе, стая разбежалась.

А наутро, когда Силен очнулся, он воздал хвалу Мидасу за то, что тот спас ему жизнь. Оказалось, что Силен был послан Дионисом в Индию для решения каких-то политических вопросов с местным богом. И если бы сатира съели волки, ситуация могла обернуться прескверно, вплоть до войны между двумя богами.

Силен пообещал, что за его спасение Дионис наградит Мидаса, подарит ему все, что пожелает великий царь. Глаза фригийца засияли, он понял – это его шанс!

Дионис, один из древнейших богов земли, некогда приплывший в Асию с Крита, снизошел до разговора с Мидасом в старом лесном храме, куда он явился по зову Силена. Выслушав рассказ нерадивого слуги, высокий и статный Дионис отвесил ему звучную оплеуху и выгнал прочь. Затем он взглянул на Мидаса. Его вишневые глаза впились в царя Фригии, но тот выдержал взгляд могучего существа, равных которому, может статься, не было в этом мире.

– Нужно сказать, что я впервые в долгу у смертного, – проговорил Дионис заносчиво-надменным тоном, в котором, однако, чувствовалась глубокая, таинственная сила. – Изволь, царь Фригии, поведай мне, чего желаешь ты? И будь добр, поскорее. Меня от всех этих перипетий мутит. А гадкий Силен свое еще получит.

– Желаю стать подобным богу! – тут же выпалил Мидас.

– Бессмертия что ли? – изогнул тонкую бровь Дионис. – Всего то?

– Нет, о великий, ты не понял, – горячо поправился Мидас. – Я не хочу бессмертия.

– Так что ж ты, богом хочешь стать? – хохотнул Дионис. – Премного, даже для тебя. И все ж, коль избавил меня ты от большой беды, я уступлю. Станешь богом.

– Нет-нет! – запротестовал царь Фригии. – Богом я быть не хочу. Хочу быть ПОДОБНЫМ богу.

– Экая незадача, – насупился Дионис. – Нет, чтобы баб, винища пожелать, полмира или дары божественные! А тут – подобным богу… что ж, есть одна идея. Но прежде мы условимся с тобой. Не знаю, на что тебе желания такие, да и плевать мне, так что помолчи. Условимся, коль дар мой не по душе тебе придется, с меня – спросу никакого. Слово даю тебе, Мидас, что будешь ты не богом, но подобным роду моему. То в моих силах.

Мидас кивнул и пожал протянутую руку. Бог, не отпуская влажной от нетерпения ладони царя, с минуту молча смотрел ему в глаза, а потом владыку Фригии будто ударила молния. Мгновение он чувствовал невероятную боль, все волосы на теле встали дыбом, из глаз непроизвольно брызнули слезы. У него потемнело в глазах и он без чувств свалился к ногам Диониса. Когда царь очнулся, лесной храм был уже пуст.

На самом деле, Дионис не был уверен, что его фокус удастся. Обмануть мироздание – та еще авантюра. И все же у него получилось! Он расколол душу Мидаса пополам и влил в нее небесное золото, что нечета золоту смертных. То была сама идея золота, его не овеществленная суть. И теперь любой бог, глядя на Мидаса, видел лишь ослепительно-желтое сияние и принимал царя за своего. При этом фригиец остался смертным.

Выйдя из храма, царь прислушался к своему телу. А что, собственно, должно было измениться? Дионис не мог соврать, ибо ложь не в правилах богов Асии. Так что же он сделал? Мидасу ломал голову над этим вопросом всего мгновение, не дольше. Какая разница, он и без того величайший из царей Фригии, а теперь может быть с той, кого полюбил!

Вернувшись в Келены, Мидас неожиданно понял, что не знает, как найти Фавну. Ведь она – странница, и может быть где угодно. Но порой цари слишком далеки от простого народа и упускают самое важное. Когда той же ночью он вновь выбрался из дворца (удивительное дело – без бутыли вина в руке), ему встретились две жрицы Гестии, которые не узнали своего царя в просторном балахоне с капюшоном, надвинутым на лицо. Женщины обсуждали историю о молодой девушке, «вечной девственнице», что странствовала по миру и помогала людям. Они звали ее Кибела, но Мидас сразу понял, о ком идет речь.

Он остановил жриц и открыл им свое лицо. Жрицы склонились перед царем и он расспросил их о том, где в последний раз видели Кибелу. Те рассказали, что в прошлом месяце девушка появлялась на Родосе.

Царь тут же отправился на поиски, и был вынужден странствовать в одиночку, ведь начни он пояснять своим приближенным, куда и зачем направляется, его неминуемо сочли бы безумцем, даже не дослушав. Это только в глупых эллинских мифах цари творят откровенно несуразные вещи (вспомните хотя бы Эдипа), но никто им и слова не говорит. А Мидас хоть и был безмерно любим своим народом, не спешил рассказывать всем и каждому о внезапно вспыхнувших чувствах. Откровенно юношеские порывы, недостойные монарха, вредны для имиджа, знаете ли. С такими вводными слухи у мягкотелости владыки быстро доползут до Фракии, а там глядишь кто-нибудь под шумок и мятеж поднимет!

Мидас проехал полстраны, дважды его чуть не убили, первый раз – обыкновенные бандиты, а второй раз он сдуру полез через чащобу, чтобы срезать путь, и напоролся на кентавра, пребывавшего в откровенно дурном настроении. Но в итоге царь все же добрался до Родоса целым и относительно невредимым. Он бродил по острову день за днем в надежде найти ту, ради которой был готов на все. И судьба улыбнулась ему.

Под вечер третьего дня он вошел в рощу на вершине холма. В сумеречном воздухе носились лесные запахи и редкие крики птиц. Он сел на пригорок, прислонившись к прохладному стволу старого фригана. Отчего-то в этот раз он позабыл взять с собой вина, наверное потому, что мысли его были заняты только одним. Неужели он не успел? Неужели Фавна, его Фавна, ушла из этих мест? Эта мысль терзала рассудок царя, хотя сердцем он знал – не сегодня, так завтра, Фавна отыщется. Он вернется во дворец, отрядит лучших разведчиков, даст им «архисекретные» задания и выследит девушку!

Но внезапно фригиец ощутил, что он не единственный человек в этой роще. Все было как тогда, в лесу, у стен родной Келены! Мидас поднялся и, минуя тенистые росчерки, образованные раскидистыми кронами исполинских маквисов, к нему навстречу вышла она.

– Вижу, ты сумел,– тихо проговорила Фавна, боясь верить глазам. – Сумел стать подобным богу. От тебя исходит свет, как от бога. Но… ты постарел, значит – ты смертен.

– Да, о прекраснейшая из женщин, – ответил царь. Его сердце трепетало, ладони покрылись потом. Как же он любил ее! Он и сам не верил, что может любить женщину так сильно. Не хотеть, а именно любить, желать не ее тело (ну, скажем честно, не одно лишь тело), а ее всю, вместе с душой, глазами и всеми капризами!

– Но зачем? – она остановилась в двух шагах от него, в карих глазах охотницы мелькнуло сомнение. – Ведь это было непросто, стать таким. А у тебя и так было все.

– Нет, – мотнул головой Мидас. – У меня не было тебя.

И он шагнул к ней. Она тоже сделал шаг вперед, потому что чары змеиного князя рухнули. Мог ли Руния, великий черный змей, непримиримый враг рода людского, знать, что найдется безумец, у которого в долгу окажется древний бог? И что это безумец попросит не бессмертие и не иной великий дар, а странную, непонятную вещь, от которой, в сущности, ему не будет никакого проку. Но злу неведома природа добра, поэтому зло всегда проигрывает. Так устроен мир.

Охотница, переставшая наконец быть вечной, положила руки на плечи фригийского царя, утонув в его медовых глазах. Ведь она тоже полюбила Мидаса, еще при первой встрече. Та любовь, что когда-то жила в ее душе, любовь ко всему окружающему, вернулась. И воплотилась в любовь к одному единственному человеку. Мужу, что подобен богу!

Мидас обнял Фавну, их губы слились в поцелуе, от которого царь Фригии впал в неописуемое блаженство, вспыхнувшее в нем ослепительным фонтаном и накрывшее мир вокруг. И в это мгновение каждый мужчина на земле, у которого была женщина, нежно посмотрел на свою вторую половинку. А каждая женщина, у которой был мужчина, вспомнила о том, как сильно любит его. Но потом произошло то, чего никто не мог предсказать, в том числе – мудрый Дионис, решивший, что ему удалось-таки обхитрить мироздание.

Даже богам известно, что нет ничего сильнее любви. Порой это чувство, свойственное лишь смертным, способно творить настоящие чудеса, пробивая любые барьеры, ломая любые препятствия, разрывая на лоскуты саму ткань реальности! В миг поцелуя Мидаса и Фавны произошло именно это. Любовь фригийского царя была столь сильна, что это слепящее чувство словно не знающее промаха копье вспороло тонкое полотно, отделявшее смертное тело Мидаса от его души, с недавних пор – божественной. И небесное золото выплеснулось из него, обращаясь в золото мира смертных.

Фавна ойкнула и замерла. Мидас отстранился от ее губ, в одно мгновение ставших твердыми и холодными. Он с ужасом наблюдал, как по лицу его возлюбленной разбегается золотистая сетка с алыми прожилками. Вскоре золотая паутина полностью оплела голову Фавны, спустилась по шее и заструилась вниз еще быстрее. На глазах у фригийского царя, который отказывался верить в происходящее, его возлюбленная обратилась в золотую статую.

Она даже не могла попрощаться с ним, попросту не успела. И не сказала, что ни в коем случае не злится на него. Ведь он подарил ей любовь, а вслед за любовью – то, о чем она мечтала не первую сотню лет. Он подарил ей покой.

Мидас закричал. Этот беззвучный крик на мгновение парализовал всю Вселенную, ибо столько невыразимой боли и негодования было в нем, что хватило бы на тысячу поколений. Подобный богу упал перед золотой статуей на колени, он обнял ее, прижался к ней в надежде теплом своего тела растопить ледяной металл. Слезы горными потоками бежали из его обезумевших глаз, но статуя не шелохнулась. Тогда Мидас воззвал к Дионису.

– Лживый ублюдок! – в неистовстве рычал царь. – Ты солгал! Вместо того, чтобы подарить ее мне, ты ее отнял! Отнял ту, что я любил больше всего на свете!

В неистовстве он выхватил меч и стал рубить кусты, деревья, камни и землю. Он рассекал воздух, стремясь вспороть материю мира смертных, и попасть за его пределы, в мир богов, чтобы найти там Диониса и убить его.

Под утро царь едва держал в руках свой меч, но не опускал его, он все еще пытался перерубить огромный ствол фригана, под которым сидел минувшим вечером, мечтая о том, как встретит свою возлюбленную. Вскоре силы окончательно покинули его и он уснул. А когда проснулся, сразу же отправился в таверну, чтобы напиться. Там он с удивлением обнаружил, что любой предмет, который он берет в руки, становится золотым. К счастью, это не распространялось на вино и еду, которых он не касался напрямую. Больше месяца Мидас пил, странствуя из одной таверны в другую. Ярость и боль изменили некогда прекрасные черты молодого лица, а дорожная пыль доделала дело – фригийского царя никто не узнавал.

Еще через месяц он вернулся в Келены, в свой дворец. Его сподвижники были счастливы, ибо полагали, что царь мертв. Вот только это был уже не их царь. Мидас распорядился снести все статуи богов, сжечь все храмы, а любого, кого уличат в поклонении, он приказал казнить без суда. Фригия утонула в крови. Любимец народа, великий царь Мидас, для которого не было ничего превыше родной страны, превратился в жестокого тирана. И чем больше крови лилось, чем больше храмов горело, тем сильнее становилась его ненависть.

Даже боги знают, что ненависть – вторая после любви сила во Вселенной.А ненависть Мидаса была настолько всеобъемлющей, что заключила его душу в непроницаемую оболочку, которую ничто не могло преодолеть. Ничто. Даже смерть.

Так царь стал богом.

Но и в божественной ипостаси он не нашел Диониса. Он искал его в этом мире, и в другом, но древний исчез без следа. Мидас отыскал Силена, которого когда-то спас, и перерезал сатиру горло своим золотым мечом. Он шел от леса к лесу, от рощи к роще, безошибочно вычисляя логова сатиров и фавном. Он нещадно истреблял лесных духов, что служили Дионису. А когда устал, то вошел в быстроводную реку Пактол, лег на спину и закрыл глаза.

Мидас исчез, оставив после себя жестокое наследие, которое очень скоро обросло подробностями, извратившими истину до неузнаваемости. А Фавна, его Фавна, в устах смертных стала богиней. Ее тысячи лет почитали в половине мира, от Родоса до земли Каркемиш, под именем Кибелы, Великой матери.

Но едва ли это могло унять боль Мидаса. Ведь он знал правду, он и боги. Боги, к которым он присоединился в своем бессмертии, но с которыми не хотел иметь ничего общего.

Прошли тысячи лет, пока ненависть Мидаса не смягчилась, пока его боль не утихла. А потом он вернулся в мир смертных под иным именем. Он принял судьбу, которой никогда не желал. Принял и понял, что у смертных есть лишь одно устремление, лишь одна истинная цель – это золото, богатство, деньги. И он позволил смертным сделать себя их новым богом. Богом, который воплощал их мечты. Богом, который дарил наслаждение. Богом, который не знал жалости. Богом, которого люди заслужили.