Личный дневник моей фиктивной жены

Глава 22

19 ноября, воскресенье

Я в полном бреду и мутном забытье добрался до дома после поминок и моментально вырубился, сладко предвкушая завтра подольше поспать. Наверное, сказалась накопившаяся усталость. Да и под конец проводов Вероники в мир иной я уже прилично выпил. Но в утро следующего дня фурией ворвалась Марго.

— Корф, хватит спать! Просыпайся! Нас ждут великие дела!

— Марго! Бога ради…какого…ты здесь?! Сколько времени?!

— Семь утра уже, давай вставай! Нам надо многое успеть сделать!

— Господи! За что мне всё это?!

— Корф, за все твои прегрешения! И вообще, что «это»?

Я ни черта на соображал, не понимал и даже не пытался думать. Зато Марго весело бодрствовала, словно и не было ничего вчера, будто не её я довёл в конце вечера до слёз.

— Ваш кофе, сэр!

— Фрау Ротенберг, какой кофе? Я ещё проснуться не успел, да и… Похмелье у меня… А ты всё равно не поймёшь.

— Рассол будешь? И сразу быстро под ледяной душ!

— Рассол! Да!

Не разлепляя глаз, которые никак не хотели открываться, я впился губами в стакан с леденящим, бодрящим рассолом. Осушив весь стакан, я по-свински срыгнул, от чего сконфузился перед Марго.

— Прошу прощения, Маргарита Эдуардовна.

— Ничего, Алексей Владимирович, такова уж ваша природная натура. Что с вас взять.

— Вам, фрау Ротенберг, очень далеко до моей природной натуры, не надейтесь даже до неё когда-нибудь докопаться. Кстати, как ты вошла в дом?

— Если я скажу, что залетела в дом через окно на метле, тебя устроит?

— Вполне, это бы многое прояснило. А по правде говоря?

— Я звонила, звонила в дверь. Никто не отвечал. Охранников твоих почему-то и след простыл. В итоге я открыла дверь своим ключом.

— У тебя есть ключ от моего дома? Какого лешего, Марго?

— Корф, никакого лешего я не знаю, а ключи мне оставила Ника.

— Лучше бы ты залетела через окно на метле… Я в душ.

Я сделал душ помощнее, чтобы прямо зарядил меня, отрезвил. Ледяные струи воды безжалостно хлестали моё тело. Я замерзал и вместе с тем разогревался. Сердце учащенно билось, а мысли с новой неуемной энергией запустили свой механизм действия. С появлением Марго в моей жизни вопросов становилось всё больше. Я уже отчасти понимал, как сыграть эту партию на шахматной доске моей жизни, какими фигурами и как буду ходить, кто играет против меня, кто со мной на одной стороне. Маргарита же стала новой, незапланированной фигурой на моей шахматной доске. Лишняя фигура, которая меняет всю стратегию игры, весь ход развития событий. Я мог отвечать за свои собственные действия, поступки, мысли. Я мог отчасти понять Иллариона, и чего от него ждать. Но понять Марго, её планы, предвидеть, что она вообще собирается и хочет делать, было выше моих сил и за гранью разума. Одному Богу были известны планы фрау Ротенберг. И меня дьявольски злило, что я перестал контролировать ситуацию. Мне вполне хватало того, кто вёл против меня войну не на жизнь, а на смерть. Так ещё теперь приходилось думать, переживать за Марго.

— Душ сделал своё дело, теперь я свеж и готов к бою. Только выпью обещанный кофе.

— Прошу. Я тебе ещё блинчики испекла, будешь?

— Надеюсь, отравленные?

— Конечно, только ради тебя приправила блинчики ядом, как ты любишь.

Временами мне даже нравилась наша словесная дуэль с Марго на своего рода острие иронии. Надо заметить, что блинчики у Маргариты получились изумительными, почему-то Вероника мне никогда не пекла блины. Но, когда, я отхлебнул кофе, то поперхнулся и закашлялся.

— Господи, Алексей. Горячо? Что такое? Подавился? Слишком крепкий?

— Нет, всё хорошо. Нет, всё плохо!

— Да что случилось?

— Твой кофе…как? Как ты приготовила кофе?

— Странный вопрос, Алёша. Как и все люди: засыпала зёрна в кофемашину, нажала на кнопку. И пожалуйста, твоё американо готово.

— Мне такой кофе только Ника делала. Я имею ввиду, такой по вкусу. Я схожу с ума.

— Ничего ты не сходишь с ума. Американо как американо. Просто у тебя, как у алкоголика, сейчас такой период, когда ты пытаешься заменить алкоголь на что-то.

— Хочешь сказать, что Ника для меня была алкоголем для алкоголика?

— Можешь это по-своему назвать, например, дозой для наркомана. А сейчас тебя лишили привычной дозы, твой разум отказывается принимать жестокую реальность, вот и

— Вот и не продолжай! А так всё хорошо начиналось, фрау Ротенберг. Что же у тебя за ужасная манера всё портить? Тоже мне нашлась знаток человеческих душ, психологиня, блин!

— Verdammt! Алексей, не сметь меня оскорблять! Я тебе помочь пытаюсь, а ты?!

— А я тебя не просил о помощи, Марго! И в свой дом я тебя не приглашал!

— Да скажи спасибо, что после вчерашнего я с тобой вообще разговариваю, животное!

— Маргарита Эдуардовна, с меня хватит. Не получается у нас с вами нормально общаться. У вас не получается, надо заметить. Я-то к вам ровно никак не отношусь. А вот вы меня явно на дух не переносите, не пытайтесь себя побороть, скрыть свои истинные чувства и быть со мной любезной и учтивой, у вас это всё равно не выходит. Я, итак, выжат, как тонна лимонов. Ещё ваши перепады настроения терпеть каждый день?! Увольте, я на это не подписывался. Такая ваша помощь расследованию — мне не нужна. При всём моём уважении к женскому началу и женским противоречивым эмоциям, которые берут верх над разумом, я не могу думать за себя и ещё за ваше превосходительство. Впредь не заявляйтесь ко мне домой, не давайте своих советов и тем более не смейте лезть в наши с Никой отношения. За сим скромно прошу соблюдать нейтралитет в отношении меня.

— Алексей Владимирович, я вас услышала. Auf Wiedersehen.

Марго выжидающе посмотрела на меня сквозь толстые стёкла своих солнцезащитных очков, видимо, надеясь взглядом меня разжалобить или вызвать чувство вины, но я демонстративно отвернулся от неё к окну. Она ушла, с силой хлопнув входной дверью. А я допил спокойно кофе и решил немного почитать личный дневник своей фиктивной жены.

«5 октября 2008 г. Меня зовут Дербина Вероника Игоревна. Мне двадцать три года. И моя жизнь сегодня разделилась на до и после. Что же сегодня произошло? Я встретила Его. Нет, не любимого, не мужчину своей мечты, не принца не белом коне, а своего спасителя. Он поможет мне выбраться из руин моей жизни, решит все мои финансовые проблемы, вернёт долги… А я взамен стану его «фиктивной» женой и буду выполнять любые его прихоти, пока ему не надоест. Кто-то, читая, начало моего личного дневника мог подумать, что я стала проституткой. Но увы и ах — нет, я не в Его вкусе. Да, я ему совершенно не понравилась как женщина. Да и какая я женщина? У меня ещё даже близости с мужчинами ни разу не было. Если честно, я сама не совсем поняла, что же Он хочет. Но другого выхода у меня просто не было и уже не будет.

Что же было до этого? Почти всю свою жизнь я жила с отцом. Мама моя умерла при родах. Родни у мамы не было. А отца самого мать воспитывала одна. Но папина мама не стала мне бабушкой в общепринятом понимании. «Бабушка» меня почему-то люто ненавидела. То ли эта ненависть исходила из нелюбви «бабушки» изначально к маме. То ли от недовольства, что её рано сделали «бабушкой». Я боялась «бабушку» как огня и не любила с ней оставаться одна. «Бабушка» могла на ровном месте начать хлестать меня ремнём или запереть на полдня в кладовой в темноте. Благо, оставалась с «бабушкой» я редко, лишь когда папу отправляли в командировки. А папа у меня был замечательным. До появления в нашем доме её… Нина — продавщица из ларька с Киевского вокзала. Нина любила приложиться к бутылке, изрядно напиться, начать горланить песни в любое время дня и ночи, не выйти на работу. Нине не было и сорока лет, но разгульный образ жизни прибавил ей десяток лет. Красота у Нины, если и была когда-то, то на момент нашего с ней знакомства уже давно увяла. Когда я увидела это опухшее, вульгарно накрашенное, дешево одетое, с жуткой мочалкой волос, отвратительно выкрашенных хной, создание, то потеряла дар речи. От одного вида Нины меня просто выворачивало. До сих пор я задаюсь вопросом, как мой интеллигентный, образованный, без вредных привычек, приятной наружности отец мог познакомиться с Ниной? Как мой самый лучший в мире отец мог влюбиться в это олицетворение безнравственности и пошлости? Пока «бабушка» была жива, то жить под одной крышей с Ниной ещё было сносно. «Бабушка» не давала Нине спуску, как и мне, и не позволяла ей хозяйничать в «нашей» семье. А потом «бабушки» не стало на радость Нине. И Нина рьяно принялась завоёвывать отца и территорию нашей квартиры. Я тогда выпускалась из школы и больше всего на свете грезила покорить актёрские подмостки, прославиться, разбогатеть и забрать папу из цепких лап хищной Нины. Но три года попыток поступить в театральный институт не увенчались успехом. Параллельно, конечно, я училась в институте на модного нынче «Менеджера» всего и вся, что называется, и работала. Нет, не так, правильнее будет сказать: работала, работала, работала, чтобы только не видеть, как отец поддаётся пагубному влиянию Нины и спивается постепенно вместе с ней, теряя свой моральный благочестивый облик. Годы шли, а у меня совершенно не складывалась личная жизнь, да и откуда ей было взяться, когда я или училась, или работала, или дома варилась в котле семейных неурядиц? Ряды моих друзей тоже поредели, и это при том, что я всегда была человеком добрым и светлым, эдакой милой зажигалочкой — душой компании. Но «своя» компания осталась там — при поступлении в театральный институт. А на работе и в институте были лишь — коллеги и однокурсники. По сути, до сегодняшнего дня всё шло почти ровным привычным ходом. Я уже, как три года, выпустилась из института, ушла из компании, в которой проработала злосчастных семь лет, устроилась на более высокую должность, правда с той же зарплатой, что и была. Но три месяца назад закрылась компания, в которой я работала последние два года. И ровно три месяца я никак не могла устроиться на новую работу, меня даже курьером не брали. Но точкой кипения моего отчаяния стала ночь накануне сегодня.

Я уже смирилась с отношениями Нины и отца, с тем, что оба они не работали, и у нас каждый день собирались в квартире такие же опустившиеся личности, дно общества. По сути, они вели себя чаще мирно и праздно, нежели дебоширили и громили квартиру. По крайней мере я себя этим утешала и не теряла надежды вырваться из этого зловонного болота и ещё больше хотела вернуть своего отца, того отца. Я ворочалась сбоку на бок и не могла уснуть от их пьяного гогота, сон не шёл, а гнусные мысли одна хуже другой жужжали словно пчелиный улей. Внезапно, кто-то зажал мне рот грязной вонючей рукой, а второй стал пытаться залезть ко мне в трусы. Я попыталась вырваться, но чья-то невидимая в темноте туша была слишком тяжёлой. Тогда я укусила его со всей силой. Он на мгновение ослабил хватку, а я завизжала и выбежала из своей комнаты. Я звала, звала отца на помощь…а когда нашла его, то поняла, что потеряла навсегда. На мои вопли и слёзы он недовольно еле процедил: «Могла бы и уважить друга семьи. Это брат Нинкин.» Нина тоже пыталась внести свою лепту: «Ты мне брата то не обижай, он только откинулся, бабы у него давно не было. Да и у тебя, поди, всё уже там пылью покрылось, бедовая девка. Утешили бы друг друга, чего ломаешься, принцесса помойного разлива!» Якобы брат Нины так и остался там…на моей кровати, уснул беспробудным, пьяным сном. Нина и отец тоже задремали, обнявшись. А я перестала плакать, перестала трястись от страха, перестала надеяться, перестала верить и…любить отца. Прошлое было не вернуть, а мёртвых не воскресить. Меня больше ничего здесь не держало. Мне нечего было терять. Я твёрдо поняла, что осталась совершенно одна. Тихо, мышкой я собрала свои маломальские вещи и навсегда ушла из отчего дома.

И вот сегодня…я сидела под Лужковым мостом, или как его в народе называют, мостом Влюблённых на Третьяковской и пила шампанское. Вот так среди бела дня сидела и пила шампанское. Хотя у меня в последние годы сформировалось жуткое отвращение к алкоголю после всего увиденного и пережитого. Но сегодня мне хотелось маленького своего праздника или…поминок…с привкусом шипящего, игристого шампанского. Я подняла голову на мост Влюблённых, мой некогда любимый мост, и с досадой посмотрела на какую-то парочку воркующих влюбленных, с таинственным видом, оставляющих свой памятный замочек любви и верности на одном из деревьев Влюблённых. Невольно полились солёные и горячие слёзы. Осознание полного беспросветного одиночества, ненужности никому, неустроенности Всей моей жизни больно и туго сдавливало горло. Я не знала, что дальше делать, куда идти и можно ли что-то сделать, изменить, исправить. Назад дороги не было. И я вытащила из сумки упаковку снотворного, уже готова была употребить таблетку-другую, запив ужасно кислым и газированным шампанским, но Он сел рядом.

Его зовут Алексей Владимирович Корф. Ему 35 лет. У него свой строительный холдинг. И ему нужна жена — фиктивная жена. Мы с ним идеально подошли друг другу. У него уже всё было — у меня ещё ничего не было. Он толком и ничего не спросил обо мне. Ему вполне хватило моего краткого рассказа без излишних подробностей. Но мы с ним выпили за вечер на двоих ещё три бутылки шампанского, на этот раз уже дорогого, элитного и на удивление вкусного. Почему Он выбрал меня? Почему Он — Генеральный директор строительного холдинга с многомиллиардным годовым оборотом сегодня остановился на своём дорогом тонированном «Гелендвагене» с личным водителем здесь возле Лужковского моста и стал распивать дешёвое игристое шампанское с простой девушкой из народа в старых джинсах и белой футболке с клубничками, расшитыми бисером? И почему я Ему поверила? Не знаю. Время покажет. Просто, наверное, я ждала, когда в моей жизни появится Он и уверенно скажет: «Я всё решу, не думай ни о чём. Всё будет хорошо, поверь мне.»»

После прочтения начала личного дневника Вероники я был готов рвать на себе волосы от досады. Я снова ненавидел Нику, себя! Я снова любил свою Веронику! Вероника, Вероника, черта с два! Я осыпал проклятьями её этот личный дневник, пропитанный насквозь нежностью, болью, обидами, страстью, страхами, ложными надеждами, любовью и ненавистью Ники. Пока я не нашёл сие увлекательное чтение, мне спалось гораздо спокойнее.

Я на столько был скуп на чувства, холоден и безразличен, что Нике казался с самой нашей первой встречи каким-то злобным снобом. На деле же я был очарован Вероникой в первую же минуту знакомства, ей не нужно было мне рассказывать в трёх томах о своей тягостной жизни. Я, итак, многое понял. Вероника была взрослой не по годам, сознательной, мудрой, благодарной, нежной, чувственной, одновременно мягкой и сильной и привлекательной девушкой. Было в ней что-то несовременное, благородное, изысканное, отчего хотелось её беречь, словно редкую, хрупкую, старинную вазу. И у меня возникло неистовое желание взять её на руки и увезти подальше от всех бед и печалей и жить с ней долго и счастливо. Но вместе с тем я сразу же обуздал свои чувства, потому что уже не сто раз, а тысячу обжигался в отношениях с женщинами. С первого дня из-за меня, моей маниакальной осторожности наши с Вероникой отношения всегда балансировали, были на грани, на острие ножа. Я намеренно доводил Нику, надменно с удовольствием смотрел, как она это стоически выдерживает. А потом проклинал себя и молил мысленно о прощении. В чем-то Марго была права относительно меня…или во всём.

Мне нужно было сосредоточиться на расследовании, и я постарался, насколько мог, отряхнуть себя от ложных, лишних, ностальгических воспоминаний. С Илларионом обусловились встретиться в «Вареничной» в 10:00, я ему кратко обрисовал наш утренний конфликт с Марго, дабы меня опять не обвинили в неподобающем общении и грубом обращении с фрау Ротенберг.

Я приехал чуть раньше и стоял под моросящим дождём у входа в «Вареничную» на Никольской улице. Прикрыв глаза, я пытался сфокусировать своё внимание на осколках воспоминаний того дня. Кажется, так делают экстрасенсы. Только у них как-то сразу возникает видение прошлого или будущего целиком со всеми подробностями и деталями, а у меня по-прежнему был провал в памяти. Кто-то похлопал меня по плечу, и я вздрогнул от неожиданности. Это был Илларион, а из-за его плеча явно с призывом на меня смотрела сквозь толщу своих солнцезащитных очков Марго. У меня от её незримого взгляда, от этой безудержной вечной холодности ко мне всё внутри сжалось. Я только отошёл от утреннего разговора с Маргаритой, надеясь её больше в ближайшее время не увидеть и не услышать. Нет же она снова явилась! Я уже был склонен полагать, что ей нравится надо мной издеваться. Но мне нужно было продолжать вести расследование, собрать всю свою волю в кулак и не обращать внимания на фрау Ротенберг.

— Майор, приветствую. А что здесь делает самый ценный свидетель следствия?

Уже отойдя от Маргариты, почти шёпотом Лёвушкин ответил.

— Лёха, а что я мог сделать? Звонит, визжит в трубку! «Ваш Корф! Ваш Корф!» Я хочу помочь следствию, а он гонит меня поганой метлой! А потом вообще стала ругаться на своём немецком. Слава Богу, я не понял её брани! Пришлось сказать Маргарите, куда мы собираемся. Глаза бы мои её не видели!

— Уж прости, Илларион, что тебе из-за меня пришлось выслушивать её истерику. Но я себя с Марго вёл так, как ты мне советовал: никаких эмоций, только холодный разум и желание обоюдно соблюдать нейтралитет. Видимо, у фрау Ротенберг в крови воевать… Ладно, ты узнай про камеры. А я найду эту Милу.

Майор пошёл в кабинет охраны, я стал искать официантку Милу, а Марго осталась стоять одна по середине «Вареничной».

Милая официантка Зоя радостно принялась меня обслуживать, щебетать что-то про меню, какие-то акции, затейливо теребить свою худенькую белокурую косичку за ухом. Но, услышав, что я ищу официантку Милу, Зоечка побелела как накрахмаленная простыня. Пролепетав несвязное: «Я здесь работаю недавно, всех ещё не знаю…», Зоя испарилась в недрах служебного помещения. Я остался сидеть за красиво накрытым «советским» столом, с любопытством ожидая дальнейшего развития событий.

— Здравствуйте, меня зовут Илона. Я — администратор «Вареничной» на Никольской. Зоя сказала, вы ищите одну из наших сотрудниц. — На меня с опаской смотрели серо-голубые глаза в обрамлении длинных густо накрашенных тушью ресниц платиновой блондинки со стильным модным каре, кажется, гарсон с удлиненной челкой. Её женственные прелести вот-вот готовы были выпрыгнуть из декольте обтягивающей белой блузы, а длинные обольстительные ноги, элегантно выглядывающие из-под короткой чёрной юбки-карандаш…могли свести любого мужчину с ума. Я загляделся на сие белокурое вожделенное создание и молчал. Я бы так и дальше молчал, но Лёвушкин присоединился к нашему с Илоной разговору.

— Лёвушкин Илларион Львович, майор полиции МВД, начальник следственного отдела. А это Корф Алексей Владимирович. Мы расследуем убийство супруги Алексея Владимировича и в связи с этим разыскиваем вашу официантку Милу.

— Илларион Львович, была бы рада помочь следствию. Но к вашему сожалению у нас никогда не работала официантка Мила. А что она, собственно, сделала? Она причастна к убийству? Как хотя бы выглядела официантка, которую вы ищите?

— Илона, официантка Мила была последней, кто видела Алексея Владимировича в ночь убийства — 11 ноября. Для следствия это важная деталь.

— Понимаю. Но повторюсь: официантка с именем Мила у нас никогда не работала. Господа, мы исправно соблюдаем трудовое законодательство и оформляем даже временных сотрудников или на испытательный срок по трудовому договору. На каждого сотрудника у нас заведено личное дело. Я могу вам предоставить личные дела всех официанток нашего кафе, но поверьте, Милу вы среди них не найдёте. Алексей Владимирович, вы уверены, что официантку звали Мила?

— Я хоть и был пьян в тот вечер, но такое редкое имя не мог не запомнить или перепутать.

— Странно, очень странно. — Илона хотела что-то ещё сказать, но Маргарита, видимо, заскучала и не дала администратору «Вареничной» договорить. Хотя, признаюсь, её идея была здравой.

— Ничего странного, уважаемая. Вы можете говорить всё, что угодно, покрывая своих коллег. Тем более, когда дело касается убийства. У вашей «Вареничной» блестящая репутация, вам ни к чему дурная слава. Стало быть, нет ничего проще, чем робко нам сказать: «У нас не работает официантка по имени Мила».

— Прошу прощения, как вас зовут? Вы не представились, но так невежественно при этом меня упрекаете в даче ложных показаний.

— Фрау Ротенберг. Можете называть меня Марго. Я вас не упрекаю, а намекаю, что нам требуются более существенные доказательства, нежели пустые слова. Будьте любезны предоставить личные дела всех сотрудниц вашего кафе.

— Спасибо, Маргарита, дальше попрошу вас не отнимать у меня рабочий хлеб. Не забывайте, что следователь здесь — я, а вы — свидетель. Вот и свидетельствуйте себе тихо, мирно со стороны. — На этих словах Лёвушкин за плечи усадил Марго на стул напротив меня, а сам продолжил беседу с Илоной. — Илона, фрау Ротенберг совершенно права, нам требуются обоснованные доказательства в подтверждение ваших слов. Если вы отказываетесь предоставить нам личные дела сотрудниц «Вареничной», то придётся вас или повесткой вызвать в отделение, или прийти к вам с ордером на обыск.

— Пожалуй, обойдёмся без обысков и повесток. Личные дела нужны и бывших сотрудниц тоже, я правильно понимаю?

— Да, всё верно. Мы вас здесь подождём.

Илона удалилась. А мы втроём остались ждать. Нас явно опасались сотрудники кафе, некое ощущение нервозности, напряжения воцарилось в «Вареничной» на Никольской. Дабы мы не разгорячились ещё больше, нам принесли свежеприготовленные пирожные и изумительно вкусный травяной чай. Я заговорил первым, потому что Илларион странно молчал про камеры.