Егору прожужжали уши и разорвали телефон.
И он мчал под сто пятьдесят по трассе, гневно сминая в руке фантик от конфеты, будто это могло кому-то помочь.
Иванова должна… умереть, как минимум.
И он всё ещё ничего не понимал в этой истории.
Ни СМСки от Рони, ни странного видео, разлетевшегося по всем чатам, всем институтским аккаунтам, и даже среди преподавателей стало популярно.
А самое поганое… это превратили в новость какие-то паршивые паблики, решив историю сделать достоянием общественности. Казалось бы… кому какое дело? Но нет, слишком красивые кадры. Рыжая и блондинка дерутся в грязи. Жестоко дерутся.
За чертой города, скорость в восемьдесят стала казаться катастрофической, но нарваться на пост было не лучше, чем долго тащиться, и всё равно нет-нет, а давил Егор на газ, чтобы преодолеть последние километры и убедиться… в чём?
Он предпочитал не задавать себе лишних вопросов.
Въезд во двор показался пыткой, потому что… как же, блин, медленно и сколько кочек. Потому что парковочных мест нет. Потому что можно разве что на бордюр заехать в самом неудачном месте, и светить всем желающим бампером, как мишенью. Машину было жалко, но перепарковываться — не вариант.
Он сорвался с места, едва вынув ключи из зажигания, и стал рыться по карманам на ходу.
Лифт медленный, да что там, даже домофон реагировал на магнитный ключ долго. И двери открывались долго, и оборотов слишком много: два на нижнем замке, два на верхнем.
Будь Егор более внимателен, он бы обнаружил, что его не встречает его верный друг Николай, который в отсутствие хозяина самолично перетаскивал лежанку чуть ли не к порогу, и терпеливо ждал его возвращение.
Тишина. Хотя собачий храп из спальни слышен.
Туда-то Егору и нужно.
Он сорвался с места, едва скинув обувь, пересёк комнату, вышел на балкон, а там замер. Что-то не так… что-то в комнате не так. Запах, свет, вещи…
На кровати лежал посторонний предмет. Килограммов пятьдесят весом, может меньше. Рыжий. Лицо скрыто рассыпавшимися всюду волосами.
Егор сел на корточки напротив гостьи и выдохнул, спрятав лицо в ладонях, потерев глаза и откинув со лба волосы.
Она была ужасно помятой, эта гостья. Синяк под глазом и запёкшаяся кровь на губе. На полу у кровати оторванный лейкопластырь и хорошо видна ужасная ссадина на виске. Стёсаны руки, локти, костяшки пальцев.
Егор осторожно потянулся к ней и коснулся было лица, но из угла послышалось тихое рычаиние.
— Ты чего, брат? — шепнул, оборачиваясь Егор. — Кого к кому возревновал?
— Ему стыдно, что он меня бросил одну и ушёл домой позавчера, — тихо ответила гостья и открыла глаза.
— Тетрадку читала? — зачем-то спросил Егор, вставая.
— Нет, я могла бы, но посчитала, что прочитай вы мои записи — я бы ощутила, что меня предали. Вероятно… я бы не простила.
Вероника не поднималась с кровати, и даже не откинула одеяла, будто ей тут и место. А ещё выглядела обречённой, уверенной, что вот-вот всё закончится, так чего мелочиться и жеманничать? Если скоро прогонят — пусть хоть напоследок порадует себя!
— Ох уж эти женщины… никакой им веры. Но, мне кажется, что ты не лжёшь.
Егор пересёк комнату, взял кожаное кресло, что стояло у письменного стола и перетащил его к кровати. Сел напротив Вероники, уперев локти в колени, а подбородок в переплетённые пальцы. И в полумраке его лицо показалось Веронике таким красивым, а поза эта такой совершенной, что она шумно выдохнула, прикрыв глаза.
Терпи, немного осталось, милая.
— Ну что? Расскажешь?
— Что рассказать?
— Про драку. Иванову, СМСку?
Он тут, в комнате, рядом. Можно протянуть руку и коснуться его кожи, можно не напрягаясь даже, глубоко дышать и наполнять лёгкие его запахом. Потому Вероника взяла минутку на размышления, а потом тихонько кивнула.
— Что в…
— Не юли! — он строго посмотрел, так что у Рони в горле пересохло от страха. — Говори прямо. СМС?
— Не понимаю о чём вы, — не хотелось Роне сдавать Иванову. Не хотелось жаловаться и доказывать, что она не верблюд.
— Где твой телефон? — спросил Егор Иванович, оглядываясь по сторонам.
Роня достала из-под подушки розовую раскладушку и протянула. Егор нахмурился.
— Не думаю, что это он.
— Он.
— Я видел у тебя смартфон.
— Больше нет смартфона.
— И конечно, я не найду СМС от тебя мне?
— Проверьте, если хотите, — пожала плечами Роня, зная, что бояться нечего.
Но жалуются и позорят соперниц — только слабачки.
— Окей, сделаем вид, что оправданий у тебя нет, а СМС ты написала, но забыла про это. Значит… тебе от меня нужны только зачёты. Ну что? Дашь мне за три зачёта и два экзамена? Как низко, Соболева… как Низко. Ну я отказываться не стану, всё-таки “звезда”, — он брызжет ядом, просто излучает заразу, как радиоактивный элемент. — Давай! Раз всё это ради зачётов, снимай трусы — переходим к практике и прощаемся!
Егор, к ужасу Вероники встал и пересел на край кровати, навис над ней, глядя прямо в глаза, и от ярости, что читалась во взгляде стало жутко. Особенно из-за окружающей их темноты. Особенно от того, что на помощь позвать некого. Особенно потому, что спала она только в майке и трусах, не самый скромный видок.
— Ну что? — требовательно уточнил Егор, а потом стянул с Вероники одеяло. От одного того факта, что спала она в его кровати и была почти голая, стало особенно удушливо.
Она тут, развалилась практически в чём мать родила, вся исцарапанная, в синяках, жар от тела лихорадочный, температурный. Щёки болезненно горят, и злит Егора неимоверно. Вся! Вся её беззащитная фигура злит. Волосы, губы, глаза, и то как она молча принимает его несправедливые слова.
Скажи уже что-нибудь! Скажи! Оправдайся. Дай понять, что не виновата!
Но она молчала и не собиралась оправдываться. Только смотрела своими огромными глазами, сверкающими в темноте от подступивших слёз и даже не дёргалась. Даже не намекала, что пора бы остановить игру.
— Что? — тихо спросила она, наконец.
— Почему ты не оправдываешься, “звезда”? — прошептал Егор.
Он наклонился к ней, совсем близко. Коснулся носом её ключицы и от этого оба ощутили в груди острые уколы, будто кто-то в попытке оживить и без того бьющиеся сердца бахнул в них адреналина.
Висеть над ней так низко было сложно, Егору пришлось упереться локтями в кровать по обе стороны от её лица, и Роня в этом живом капкане тут же стала задыхаться. Она страшно боялась, что это глупый жуткий сон. Она так боялась, что это отвратительная шутка разума или злого человека.
— А почему я должна оправдываться? — тихо ответила Вероника, вжимая голову в подушку, чтобы оказаться как можно… дальше?
Чтобы не чувствовать его запаха так ярко, так остро не ощущать тепло, хотя он весь сейчас на ней, как тут не ощущать что-то? Глупо… Как же глупо всё что происходит. Как же он жесток и отвратителен в своих подозрениях, как низко выводить из себя вот таким образом.
— Зачем с Ивановой дралась? — его голос касался ключиц, его голос касался шеи, и кажется что это даже не дыхание, это сами звуковые волны. Они врезались под кожу, проникали прямо внутрь, щекотали.
— Что? Так жалко Иванову? Ну ей тоже неслабо дост…
Вероника не успела договорить фразу до конца, потому что Егор её останавил. Его губы очень мягкие и медленные, он будто хотел быть ужасно осторожным, чувствовал каждую морщинку, мог в точности сказать где рубец от удара. Он был невероятно нежен и даже его язык не тревожил её, не нервировал. Впервые у неё действительно было время привыкнуть к нему, а не спешно подстроиться.
Она не дышала от этой нежности, ей было невероятно хорошо и уютно. Под спиной не лавочка и не стена кафешки, а кровать, нагретая телом простынь, не нужно ничего бояться, не нужно торопиться, а Егор Иванович не пьян. Он зол, да, но трезв и чётко понимает, что перед ним его ненавистная студентка, “звезда” которую проще убить, чем чему-то научить.
Когда его рука нервно, но очень осторожно ккоснулась её плеча, прониклапод спину, сжала тонкую ткань майки, Веронике не стало страшно, потому что губы оставались неизменно осторожны. Это так сладко, медово, что хочется вечность не заходить дальше, а растворяться в происходящем, и когда поцелуй закончился на тягучей приторной ноте — она застонала. От разочарования и мгновенного приступа лихорадки, стало холодно и пусто.
— Дура, Соболева, — прошептал Егор, осматривая её лицо, будто врач перед перевязкой. — Дура… слабоумная, отважная дура. Больно?
Он склонился и поцеловал её висок, совсем рядом с раной, а потом на него подул.
— Больно, — честно ответила Роня, подставляя его губам лоб, щёку, подбородок. И он послушно целовал.
— Соболева?
— Что?
— Ты мне сообщение писала? Только честно.
— Нет.
— Отлично. Отлично… — дважды кивнул он, снова прижавшись к её губам. — Целоваться больно?
— Не знаю, не пробовала. А мы будем?
— Ещё как. Иначе зачем ты тут спишь? — он просто недоумевал, глядя на Веронику, или хорошо изображал недоумение.
— Имейте ввиду! — строго начала она. — Я не хочу от вас…
— Чего не хочешь? Ребёнка? Взаимности? Денег? Зачётов? А я тебе что-то обещаю? Замолчи уже, и получай удовольствие, как взрослый человек. Если есть вопросы — задай их сразу. Я сейчас хочу с тобой целоваться, обниматься, радоваться, что ты не подохла под лавочкой и всё такое. Есть вопросы?
Вероника будто взглянула в лицо своим страхам в этот момент. Он тут… рядом и хочет целоваться.
И если бы могла отказать — наверное бы отказала. Но даже много позже, когда поняла что значили его слова, твердила себе, что всё-равно бы осталась, чтобы заново ту ночь пережить.
Он хотел целоваться. Обниматься. Радоваться.
Она тоже
Примечание:
*Кто ж из них сказал ему,
Господину моему, —
Только выдали меня, проболталися.
И от страсти сам не свой,
Он отправился за мной,
А за ним — Беда с Молвой увязалися.
Он настиг меня, догнал,
Обнял, на руки поднял,
Рядом с ним в седле Беда ухмылялася…
Но остаться он не мог -
Был всего один денек,
А Беда на вечный срок задержалася.
«Я несла свою Беду…» — песня Владимира Высоцкого. Исполнялась Мариной Влади, Аллой Пугачёвой