Любимый (м)учитель

=…в нашем доме поселился замечательный сосед!*

Иванова всё-таки заявилась. Разыграла пьяную, покорчилась на пороге, что никуда не уйдёт и сердце Егора дрогнуло. Хотя был готов оставить бедолагу за дверью. Утром он твёрдо решил с Ивановой порвать, а когда она проснулась, долго смотрел на псевдо-невинное личико и думал. Представлял, как сейчас сорвётся Соня с цепи, как начнёт психовать, рыдать, молить, угрожать.

Она не уйдёт гордо, не уйдёт задрав нос. Вся эта свистопляска затянется надолго.

Но больше просыпаться рядом с ней Егор не хотел.

— Доброе утро, Соня, — вздохнул он, намеренный рвать резко.

— Привет! — она не разыгрывала стыд, не делала вид, что не понимает, как тут оказалась. Она даже не смутилась, что спит на диване, а не в спальне на кровати.

— Соня. Я предлагаю нам…

— Нет! — она резко перестала притворяться и села. Покрывало скатилось и обнажило грудь, очевидно, Соня перед сном предпочла оголиться, чтобы потом красиво проснуться.

— Да, и вот почем…

— Нет! Пожалуйста… — она запаниковала. Неприятно так, истерично, а самое главное… бессмысленно. Ну вот о чём тут говорить вообще?

— Мы договаривались…

— До сессии! Она ещё не наступила!

— Соня. Помимо сессии был ещё один уговор. Что всё закончится, как только второму станет некомфортно. Мне — некомфортно.

— Это из-за Соболевой? — голос задрожал, Иванова выходила из себя.

Егор вздрогнул и искренне задумался: Соболева? Эта сумасшедшая считает, что у него что-то есть с Соболевой?

— Ты боишься, что она что-то…

А, нет, она не про то…

— Ты боишься, что…

— Соня, я ничего не боюсь, — терпеливо произнёс Егор и даже чуть натянул уголки губ, чтобы казаться добрее. — Но я устал и хочу одиночества. И я бы назвал это паузой, но все знают, что пауза — это бред, чтобы успокоить совесть и нервы. Назову это честно: разрыв. Мы с тобой — больше не трахаемся. Ладно?

— Но… что я сделала не так? — по кругленьким красивым щекам Сони катились крупные искренние слёзы. Тушь, не смытая с вечера, сыпалась кусочками. И всё равно это было почти миленько. Но вот беда, не дёргалось ни в груди, ни между ног. А это первый признак скорейшего расставания.

— Что? — она схватила руку Егора и прижала к груди. Он ощутил её очень быстро бьющееся сердце, но опять-таки испытал… теоретическую жалось.

Это когда умом понимаешь, что впринципе человек достоин жалости, а пожалеть никак не можешь. Ну, сорян, я бездушное животное, вот так вот говоришь — и идёшь дальше.

— Да ничего не сделала. Просто больше я тебя не хочу. Никак.

— СКАЖИ! Скажи! Скажи… — вопила Соня, капая слезами, как ядом.

Егор чуть не пошутил на эту тему, но сдержался.

— Не ори. Я пытаюсь из последних сил, быть добрым к тебе.

— Скажи! ХВАТИТ меня жалеть…

— О-кей… уверена, что хочешь это услышать? Предупреждаю, ты обидишься.

— Нет! ГОВОРИ! — и так она орала, что выбора не оставила…

Егор собрал всё что было в голове в один концентрированный мякиш искренности, и преподнёс его на блюдечке.

— Ты, Соня… как пельмень, — вздохнул он и пожал плечами.

— Чего? — она тут же перестала плакать и отпрянула. Решила, что Егор шутит, хоть он никогда и не шутил особо, и хихикнула.

— Ну как тебе объяснить… Пока свежий — он хорош, прям самое то. А с утра… из холодильника… ни о чём. Разве что жарить. Понятно?

— Нет.

— Ну и что мне делать, если ты меня не понимаешь? — и Егор пожал плечами снова, а у Ивановой глаза даже не закрывались. Она не моргала, так и сидела, смотрела на своего любовника, иногда икала.

— У тебя так глаза высохнут. Моргни, — подсказал Волков.

Соня моргнула.

Потом ещё раз. Ещё и ещё.

И от души заревела.

Когда Иванова ушла, остановившись на пороге пару раз, чтобы уточнить, а точно ли нужно валить, Егор выдохнул. Стало хорошо. В тишине и спокойствии, в одиночестве. Никого не хочется ни убить, ни трахнуть.

Квартира была новой, полупустой, и хотелось просто наслаждаться спокойствием и запахом свежей штукатурки.

По линолеуму процокал ногтями двортерьер семи месяцев от роду, по имени Николай.

Таких двортерьеров с приличной частотой поставляли друзья Егора. У семьи Волковых (не родственники Егора) — была породистая собака по имени Тоня. А у семьи Ростовых был двортерьер по имени Луи. Эти двое мутили детей, которые выходили… ну когда-как. Когда откровенное “чё попало”, а когда и что-то вполне сносное.

Егор забрал самое “чё попало” и назвал его Николаем. У пса был совершенно неприятный дворовый окрас, не то серый, не то рыжий. Хвост крючком, огромные бока. В общем — не в форме пацан. Но Егор ему ошейник выдал, именной. Помыл Николая, расчесал. Привёл в божеский вид. И всё равно, от батюшки Луи, чертяка взял больше, чем от благородной матушки Тони.

Николай прослушал всю ругань с Ивановой и теперь зевал и кое-как продирал глаза. Не дали выспаться пареньку.

— Что? Пошли завтракать, Николай?

О, как хорош ты на коне

Герой из лучших первый,

Мой благородный шевалье,

Жених и рыцарь верный!

— Та-ак… а это что за слышимость у нас такая хорошая? Как думаешь? — Егор прислушался. Откуда-то очень чётко доносилась странная песня. А ещё всё это сопровождалось… топотом?

Но отчего, мой шевалье,

Такая слабость духа,

Что так легко тебя к себе

В постель втащила шлюха?

— Если тут живут малолетки… я им обрежу уши, — Егор искал, пока не понял, что очень вероятно, слышит это с балкона.

И правда. У него был балкон открыт, у соседей сбоку — тоже.

Я всё прощу тебе герой,

Я брошусь в этот омут:

Я под венец пойду с тобой -

Но поклянись мне головой,

Но поклянись мне головой,

Что эту ведьму вздёрнут!

Егор усмехнулся. Ну и музычка… “Нотр Дам” что ли?

Он пожал плечами и пошёл мутить обед своему братану Николаю.

— Э, брозеф, пошли хавать… под такую музыку не стыдно. Но если только включат современный русский рэп — я обрежу им уши!

Николай хрюкнул, как свинка, считай, что согласился.

Примечание:

*Как теперь не веселиться,

Как грустить от разных бед

— В нашем доме поселился

Замечательный сосед.

Мы с соседями не знали

И не верили себе,

Что у нас сосед играе

На кларнете и трубе

"В нашем доме поселился замечательный сосед" — Э.Пьеха

