Любовь Лафайета

25

А ом получился большой и очень красивый (не зря же Ридезель потратил на строительство целую сотню гиней), но оказалось, что жить в нём совершенно невозможно: жара в Виргинии стояла страшная, в четырёх стенах нечем дышать от духоты, а Фридрих ещё и получил солнечный удар. Губернатор Томас Джефферсон посоветовал уехать из Шарлотсвилла во Фредериксберг на реке Раппаханнок, где недавно открыли минеральные источники, и Фредерика с благодарностью воспользовалась его советом.

На месте выяснилось, что лечиться водами приехала и супруга генерала Вашингтона: у неё пошаливала печень. Баронесса фон Ридезель была этим слегка смущена, как, впрочем, и миссис Вашингтон, — как им вести себя при случайной встрече? — но миссис Кэрролл, пламенная патриотка из Мэриленда, разрешила все сомнения: христианкам полагается возлюбить своих врагов и утешать несчастных, а кто может быть несчастнее пленных?

После капитуляции в Саратоге армию Бургойна отправили в Массачусетс; баронесса с детьми в это время жила в гостях у Филипа Скайлера. Солдат разместили в бараках, построенных во время осады Бостона два года назад. На переписку между генералами, дипломатами и Конгрессом, то и дело менявшим своё местонахождение, ушёл целый год; за это время больше тысячи пленных солдат переселились к американкам, позволявшим им подработать на своих фермах: не так-то легко вести хозяйство без мужчин. Конгресс затребовал у генерала Бургойна список всех офицеров с их подробным описанием, чтобы они не смогли нарушить обещание больше не воевать против колонистов (их смогут опознать и судить как клятвопреступников); генерал отказался, и условия договора, заключённого в Саратоге, аннулировали. Вместо возвращения в Европу пленных погнали пешком в Виргинию, в Шарлотсвилл, — семьсот миль по глубокому снегу, в метель… Вышли в ноябре, а до места добрались только в январе, потеряв по дороге шестьсот человек — кто умер, кто сбежал. Солдат разместили в бревенчатых бараках (двадцать шагов в длину, десять в ширину) с щелями в руку толщиной и крышей из дранки, набив в каждый по восемнадцать человек; немцы предпочли жить в лесу — там и то теплее, офицеры же квартировали у местных плантаторов. Рядом с мужем Фредерике уже не составляло труда быть любезной с хозяевами, тем более что обращались с ними хорошо, хотя… Фридрих потом рассказал ей по секрету, что американцы здорово наживались на пленных: эти немыслимые цены за всё на свете были установлены только для англичан и немцев, которым присылали из дома "настоящие" деньги (порой последние). В феврале генерал Ридезель затеял постройку дома, чтобы иметь собственный кров, но… Какой всё-таки ужасный климат в Виргинии! Наверное, только местные уроженцы способны сносить его.

Миссис Кэрролл стала частой гостьей у Ридезелей, а Фредерика легко вошла в роль хозяйки салона, как она в шутку говорила мужу. Капитан Гейсмар играл на скрипке, аккомпанируя баронессе, которая пела арии из итальянских опер, а немногочисленные слушатели бурно им аплодировали. Однажды, когда они так музицировали вечером на веранде, туда пришёл один из местных джентльменов, прислонился к балюстраде, внимательно дослушал до конца и попросил Фредерику спеть ещё.

— А что вы мне дадите за это? — задорно спросила Фредерика, ободренная своим успехом. — Я ничего не делаю бесплатно!

Присутствующие заулыбались, но незнакомец совершенно серьёзно назвал свою цену: два фунта масла. Кивнув капитану Гейсмару, Фредерика исполнила арию на бис. Нежданный гость попросил ещё, но только что-нибудь повеселее. Репертуар певицы был не слишком велик, ей вспомнилась одна бесхитростная немецкая песенка, под которую плясали на деревенских балах. Гости хлопали в такт, и даже негры, работавшие в саду, подошли поближе, чтобы послушать.

После захода солнца, когда гости давно разошлись, Фредерика услышала странное пение с заднего двора. Обуреваемая любопытством, она прокралась туда, прячась в тени. Пели негры, усевшись в кружок, — высокий мускулистый мужчина выводил сильным баритоном мелодию, чем-то напомнившую баронессе шотландские баллады, а остальные хором подхватывали припев, раскачиваясь из стороны в сторону и хлопая в ладоши. Затем начались танцы под барабан: мужчины и женщины выстроились против друга, быстро переступали ногами, вихляя бёдрами и ритмично размахивая руками; белозубые улыбки сияли в тёмной ночи…

Утром явился вчерашний меломан вместе с женой и привёз целых пять фунтов свежего сливочного масла. Фредерика вынесла им деньги за товар, чем несказанно удивила: разве она не отработала вчера? Баронесса объяснила им с улыбкой, что пение для неё не ремесло, она поёт, лишь чтобы доставить радость себе и другим, птицы же не получают платы за свой щебет.

Приятная курортная жизнь оборвалась из-за не менее приятной вести: генералам Ридезелю и Филлипсу было приказано явиться вместе с адъютантами в Нью-Йорк для их обмена на пленных американских офицеров. Неужели они наконец-то смогут вернуться домой? Война, наверное, скоро закончится, не может же она длиться вечно. Фредерика занялась предотъездными хлопотами: продать ненужное, чтобы не загромождать себя лишними вещами, купить провизию и запастись всем необходимым в дорогу… Миссис Кэрролл взяла с неё слово погостить в её имении по пути на север и отправилась вперёд, чтобы всё подготовить.

Путешествовать летом — совсем не то, что зимой. Дух захватывало от красоты зелёных пологих холмов, быстрых речек меж сочных лугов, полей с наливающимися солнцем колосьями, тенистых рощиц, дающих приют усталым путникам… Имение миссис Кэрролл находилось недалеко от Балтимора; она выслала верхового, чтобы встретить дорогих гостей. Миновав небольшой негритянский посёлок, состоявший из хижин с огородами, коляска Ридезелей въехала на широкий двор перед красивой двухэтажной усадьбой с портиком; вся семья хозяев выстроилась на крыльце.

Мистер Кэрролл был в отъезде, и роль хозяина дома играл его отец — крепкий старик лет восьмидесяти с длинными седыми волосами по плечам. Он одевался просто и опрятно, держал себя с достоинством, обладал наблюдательным умом и чувством юмора. Четыре внука явно были предметом его гордости. Ужинали в большой столовой, за длинным столом с накрахмаленной скатертью, при свечах, отражавшихся в серебряной посуде. Гостям приготовили комнаты; хозяйка позаботилась о каждой мелочи, словно к ней приехала родня.

На следующее утро, оставив детей знакомиться и играть друг с другом, взрослые сели в коляску и отправились осматривать фруктовые сады и виноградники. Тропинка закручивалась вокруг холма до самой вершины; между каждыми двумя лозами были посажены мальвы и амаранты (мистер Кэрролл привёз эту идею из своих путешествий по Англии и Франции), что придавало всему пейзажу чрезвычайно живописный вид. Фредерика не ожидала увидеть ничего подобного и была поражена. Зато сам мистер Кэрролл, вернувшийся домой тем же вечером, её разочаровал: в отличие от своего отца и жены, он был неприятным человеком — грубым и, кажется, скупым; в его присутствии миссис Кэрролл вела себя иначе: улыбалась натянуто, держалась настороже, и Фредерика пожалела её в глубине души: бедняжка, не повезло ей с мужем.

Прогостив дней десять в уютной усадьбе, Ридезели с грустью простились с хозяевами и поехали дальше. Им надавали на дорогу всякой всячины, но это оказалось совершенно излишне: мало того, что обычай американцев предписывал давать путникам приют и сажать их с собой за стол, так теперь барон и баронесса продвигались по владениям лоялистов, считавшим своим долгом услужить союзникам.

Всё обещало счастливый конец их приключений, но прибыв в Элизабеттаун[21], откуда оставалось не больше пятнадцати миль до Нью-Йорка, Ридезели упали с небес на землю: там их дожидался приказ возвращаться на юг, поскольку Конгресс не согласился на обмен.

Возвращаться в Виргинию? Через влажную жару, в грядущий зимний холод? Фредерике стало плохо; перепуганный Фриц хотел позвать к ней врача, хотя бы хирурга, чтобы отворить кровь, но она удержала его: всё хорошо, она небольна. У них будет ещё один ребёнок.

Они повернули назад, но теперь Фредерика гораздо хуже переносила дорогу; они решили задержаться в Вифлееме, у моравских братьев. Здесь было так хорошо и покойно, чем-то напоминало милую родину… Листья на деревьях начинали желтеть, по утрам и вечерам уже было прохладно. Вся семья собиралась вместе; Фридрих читал вслух из какой-нибудь книги, Фредерика занималась шитьём (Августа тоже училась управляться с иголкой), потом молились на ночь, укладывали детей, а сами ещё немного разговаривали шёпотом. После стольких девочек у них должен, наконец, родиться мальчик! Фриц придумал ему имя — Америкус.

Так прошло полтора месяца. Однажды утром пришло письмо: генералу Ридезелю позволено приехать в Нью-Йорк. Фридрих скрывал от жены, что отправил просьбу об этом, — боялся огорчить её, разбив очередную надежду. Они немедленно вернулись в Элизабеттаун, сели там в лодку, переправившую их через Гудзон, и к вечеру были уже в Нью-Йорке. Их встретили у причала и отвезли в красивый кирпичный двухэтажный дом на тенистой улице, поросшей большими деревьями, сказав, что особняк предоставлен в их полное распоряжение. В самом деле, в доме были слуги, но не оказалось хозяев. Фредерике было от этого не по себе: не такие уж они важные птицы, наверняка это какое-то недоразумение. Она хотела допытаться у слуг, чей это дом, но те неизменно отвечали, что им приказано не отвечать на этот вопрос. Со временем баронесса всё же добилась своего и пришла в ужас: это был дом самого губернатора, Уильяма Трайона! Генерал Генри Клинтон успокоил её тем, что Трайон, получивший чин генерал-майора британской армии и командование пехотным полком, находится сейчас на Лонг-Айленде и не нуждается в этом доме. "Какой прекрасный, благородный человек!" — с чувством воскликнула Фредерика. Клинтон не стал её разубеждать, хотя сам был о Трайоне иного мнения. Этим летом он только и делал, что отвергал проекты губернатора, предлагавшего диверсии в тылу врага, но в июле Трайон всё же прошёлся по краю Коннектикута, спалив и разграбив Норуолк и добрую часть графства Фэрфилд, хотя Клинтон и запретил ему это делать. Цели своей Трайон так и не достиг: Вашингтон не увёл свою армию из долины Гудзона, а в американских листках британцев теперь выставляли варварами, воюющими с женщинами и детьми…

Из резиденции губернатора, впрочем, пришлось выехать, потому что в Нью-Йорке началась эпидемия оспы. Генерал Клинтон подобрал Ридезелям дом в часе езды от города, и Фредерика пригласила туда врача, чтобы привить от оспы своих дочерей. К возвращению для них уже был готов новый городской дом, построенный за счёт британской нации: об этом позаботился старый друг генерал Филлипс. Баронесса обходила комнату за комнатой и чувствовала, как ноги становятся ватными: мебель из красного дерева! Занавеси на окнах, пологи на кроватях, посуда и столовое бельё! Это должно стоить немыслимых денег, ведь в Нью-Йорке всё так дорого, а многого и вовсе не достать! Чем она сможет отблагодарить генерала Филлипса? Он тотчас ответил: стать… королевой бала.

В шесть часов вечера нарядившаяся ради праздника Фредерика ехала по улице в карете с двумя генералами. Её появление на балу возвестили фанфарами и литаврами; она заняла место под балдахином и подняла первый тост — за его величество Георга III. Пировали, танцевали, веселились… Фредерика страшно устала, но заставила себя оставаться на балу до двух часов утра — ей казалось, что так она сможет хотя бы частично уплатить свой долг благодарности.

Потом наступила зима, словно решившая сурово отомстить британцам за летние "подвиги" Трайона. В доме промёрзли углы; когда топили печь, с потолка капало — таял иней. Генерал Клинтон издал прокламацию, предписывавшую фермерам с Лонг-Айленда присылать в Нью-Йорк дрова, но топлива всё равно не хватало. Стали рубить деревья на улицах, но тут уж сама баронесса отправилась к генералу с просьбой остановить этот вандализм: дрова сгорят быстро, а летом они будут лишены спасительной тени и вынуждены задыхаться от пыли! Нельзя же жить одним днём, совершенно не думая о будущем! Зима не навсегда, она укутает детей потеплее, холод они переживут.

Корабли доставили в Нью-Йорк подкрепления; с ними приехал гессенский генерал Лос — старый знакомый, помнивший баронессу ещё девочкой.

— Боже правый! Что стало с вашей стройной талией, красотой и белыми руками? — воскликнул старый вояка, когда Фредерика вышла с ним поздороваться.

Генерал всегда говорил только правду, но сегодня его искренность покоробила баронессу. Конечно, ей уже тридцать четыре года; когда герр Лос видел её в последний раз, ей было вдвое меньше. Глупо было бы надеяться сохранить девичью свежесть, пройдя через все эти испытания, роды, странствования, ужасы войны. К тому же она снова ждёт ребёнка…

— Ну ничего, — продолжал генерал, — зато вы много повидали. Вернётесь домой — будете нарасхват: вас станут приглашать в гости, чтобы вы рассказывали о своих приключениях, и будьте готовы к тому, что та дама, которая пригласит вас первой, скажет третьей, обмахиваясь веером: "Ах, эта скучная женщина может говорить только об Америке".

Фредерика рассмеялась.

— Спасибо за предупреждение, мой дорогой генерал; я наверняка поддалась бы этой слабости и докучала обществу своими рассказами; обещаю вам этого не делать. Примите же совет и от меня: я знаю, вам трудно притворяться, но хотя бы не говорите женщинам всю правду об их внешности, если не хотите сделать им комплимент; порой им приятней оставаться в неведении.

Роды баронессы начались утром седьмого марта 1780 года. Ридезели в очередной раз обманулись в своих ожиданиях: на свет появилась маленькая Америка.