Люди, живущие по соседству. Часовщик из Эвертона

11

Проходили часы, но настроение неба нисколько не изменилось, в полдень на нем по-прежнему царил сине-зеленый гибельный рассвет, заставляющий думать о неком поезде, рухнувшем с насыпи, или о том, как утром в бедном квартале обнаружили страшное преступление.

Адил-бей вышел из дома напротив, располагая все теми же сведениями, с которыми он туда заходил. Он постучал в дверь на втором этаже, в равной степени опасаясь того, что ему откроют, и того, что квартира окажется пустой. Никто не ответил на стук консула, и он вернулся на улицу. Мужчина нервничал, пытался что-то судорожно сообразить, оглядывался, дабы убедиться, что за ним нет слежки.

— Будет лучше, если сначала я улажу вопросы с собственной визой, а затем уже попытаюсь выведать что-нибудь о Соне.

Большое здание, куда консул обычно приходил вместе с Соней, было переполнено мокрыми людьми, ожидающими своей очереди. Адил-бей, чувствуя себя почти своим в этих стенах, толкнул дверь кабинета. Чиновник с бритым черепом оказался на месте. Напротив него сидел посетитель. Что же делать, войти или выйти? Турку знаком велели подождать.

Такого еще никогда не случалось! В этом кабинете никогда не бывало посторонних! Он вынужден остаться на лестничной площадке, считая минуты, среди всех этих людей, сидящих прямо на полу!

Через четверть часа нервы консула совсем сдали и он уже собирался вновь толкнуть дверь, когда она открылась сама собой. Посетитель вышел. Чиновник, глядя на Адил-бея со своей будто бы нарисованной улыбкой, указал ему на освободившийся стул.

Ему не хватало Сони, которая обычно играла роль переводчицы. Консул положил на письменный стол паспорт и на плохом русском объяснил, что желает получить визу.

Он готовился к удивлению, к вопросам. Но его собеседник довольствовался тем, что глотнул чаю, изучил все страницы паспорта, а затем протянул руку к печати и приложил ее к последнему листу.

Это была гарантия отъезда, и Адил-бей поскорее затолкал паспорт в карман. Говорить о Соне оказалось еще труднее, настолько трудно, что турок покраснел и принялся путаться в словах, которые больше не желали складываться в предложения. Он извинялся. Он приносил извинения, но он бы хотел знать… Он не был уверен… Возможно, что…

— Sprechen Sie Deutsch?[6] — спросил чиновник, с любопытством глядя на собеседника.

— Jawohl![7]

Почему этот человек не сказал ему раньше, что владеет немецким? В течение нескольких месяцев Соня была вынуждена слово за словом переводить все их беседы, а оказывается, они знали один и тот же язык.

Адил-бей воодушевился, принялся торопливо излагать свою историю, объяснил, что его секретарша не пришла сегодня утром, что ему просто необходимо ее найти, что…

— Вы уезжаете или нет?

— Я уезжаю… То есть…

— Я поставлю вопрос иначе. Хотите ли вы, чтобы к завтрашнему утру я нашел вам другого секретаря?

— Мне необходимо узнать, что стало с моей секретаршей. Я — консул. И международные правила…

Он не осмелился настаивать дальше. На губах начальника отдела по работе с иностранцами плавала рассеянная улыбка, он развел руки жестом бессилия.

— Что вы хотите, чтобы я вам сказал? У вас исчезли документы? У вашей секретарши были веские причины покинуть свое место? Что касается меня, я занимаюсь только иностранцами…

— В таком случае проводите меня к человеку, который сможет предоставить мне необходимую информацию.

Русский поднялся и исчез за дверью. Он отсутствовал более четверти часа, во время которых Адил-бей начал грызть ногти от нетерпения и порой щупать паспорт, лежащий в кармане.

А что, если Соня уже вернулась? Быть может, его манера поведения излишне агрессивна? Служащая за его спиной щелкала счетами.

Наконец вернулся бритый чиновник, выражение его лица осталось таким же непроницаемым.

— Товарищ Рабинович примет вас через несколько минут. Вы позволите?

И, усевшись за стол, он принялся сверяться с документами, ставить подписи. Ему принесли новый стакан чая. Русский предложил чай Адил-бею, но тот отказался. В конце концов чиновник встал, несколько мгновений смотрел в окно, зажег сигарету.

— Пройдемте?

Почему именно в этот момент? Никто не звонил. Чиновник даже не посмотрел на часы. Получается, он заставил консула ждать просто ради самого ожидания!

В соседнем кабинете в полном одиночестве сидел маленький еврей. Стальная оправа очков, черная бородка и черные ногти.

— Вы предпочитаете говорить по-французски? — поинтересовался он.

И до сих пор они позволяли Адил-бею верить, что в этом городе никто не говорит на французском! Воистину, день открытий. Но у консула не было времени думать об этом. Он сказал:

— Я хочу знать, что стало с моей секретаршей, которая исчезла сегодня утром.

— А почему вы хотите это знать?

Очки безмерно увеличивали глаза вопрошавшего, которые смотрели на турка с фантастической, завораживающей наивностью.

— Потому что… это моя секретарша… и…

— Меня уведомили, что сегодня вечером или в крайнем случае завтра вы уезжаете.

— Я хотел, действительно…

— Вы больше не собираетесь уезжать?

Адил-бей почувствовал страх, а в это время огромные глаза продолжали следить за ним.

— Нет, я уезжаю!

— В таком случае вы не нуждаетесь в вашей секретарше. Если только вы не хотели увезти ее с собой, о чем следовало нас предупредить.

— Я вас уверяю… Даже речи не может быть о том, чтобы ее увезти…

— Таким образом, все отлично, не правда ли? Это все, чем я могу быть вам полезен?

Они что-то знали, это точно! Более того, начальник отдела по работе с иностранцами весь разговор оставался у двери и внимательно следил за ним, хотя беседа и велась на французском.

— Кстати, на какой корабль вы намереваетесь сесть?

— Я еще не знаю.

— Надеюсь, мы будем иметь удовольствие снова увидеть вас в Батуми?

Именно эта чудовищная наивность его глаз казалась особенно пугающей. Она заставляла вспоминать о глазах зверя.

Рабинович с одной стороны; бритый мужчина с другой. И, уже повернувшись, Адил-бей обнаружил, что при их разговоре присутствует еще один тип. В какой-то момент у консула возникла безумная идея, что сейчас русские окружат его и не позволят уйти.

— До свидания, господа.

— Приятного путешествия.

Они пропустили его, но провожать не пошли. Все остались в кабинете, чтобы поговорить о нем.

На лестнице Адил-бей растолкал людей, которые покорно позволили так с ними обращаться. Он почти бегом направился к выходу, чтобы вернуться домой и убедиться, что Сони там нет. Окна в доме напротив были закрыты. Он испытывал странное мучительное чувство, которое бывает во сне, когда безуспешно бежишь за поездом или спускаешься по лестнице, не касаясь ступеней.

Если бы он обнаружил Соню, хватило бы ему времени, чтобы подготовить отъезд? Ему самому необходимо уехать! Теперь нельзя оставаться в Батуми, особенно после визита к Рабиновичу. Адил-бей не сделал ничего плохого, однако он вел себя как преступник. Он должен принять решение. Ему еще долгие часы ждать отплытия судна, и он не мог провести их, ничего не предпринимая.

И вот он снова идет по улицам, шлепая по лужам, задыхаясь, спешит вдоль набережной, но не замедляет шаг. Так Адил-бей снова добрался до «Стандарта».

— Месье Джон у себя?

— Он наверху, обедает.

Адил-бей никогда не видел столовую Джона и потому удивился, обнаружив комфортабельную комнату, а в ней слугу в белой куртке и накрахмаленной манишке.

Джон в рубашке с закатанными рукавами рассеянно протянул руку визитеру.

— Как дела?

— Соня исчезла.

— Столовый прибор, — бросил Джон слуге.

— Я не хочу есть. Я спешу.

— Пустяки.

— Мне совершенно необходимо знать, что с ней случилось. Я могу сказать вам правду. Эту ночь она провела у меня. А утром ушла, но обещала вернуться к девяти часам. В управлении меня встретили странно, одновременно насмехались и угрожали.

Он говорил очень быстро, глотая слова, сбиваясь с дыхания, а тем временем Джон продолжал есть. Затем он поднялся с места прямо с набитым ртом и потащил Адил-бея к окну, чтобы продемонстрировать консулу невымощенный двор, покрытый черной землей и обнесенный высокой стеной с тремя рядами колючей проволоки.

— Что это?

Во дворе, к которому примыкали кирпичные здания, никого не было. Адил-бей сначала ничего не понял, затем неожиданно вспомнил о расстрелянном проводнике.

— Это тут?

Он был потрясен, но не настолько, насколько ожидал. В конечном итоге вся эта беготня, начавшаяся еще рано утром, была затеяна только ради Сони. Именно ради нее он так суетился! Однако сейчас, глядя на этот зловещий двор, мужчина пытался вспомнить ее лицо и понимал, что не может этого сделать. Ее лицо ускользало, черты расплывались, не обретали никакого выражения, как будто русская девушка находилась далеко, очень далеко от него.

— Но ее не могли расстрелять?

— Этим утром я не слышал выстрелов. Видите вот там, слева во дворе, здание, поменьше остальных? Там-то все и происходит.

В размытом свете эти декорации напоминали фотографии, которые можно увидеть в газетах, и Адил-бей вспомнил снимок, сделанный им на войне: заря, воронка от снаряда и крупным планом — сапоги убитого.

— Что мы будем делать?

— По-прежнему обедать.

Джон взял со стола ломоть холодного мяса и, жуя, направился к телефону. Он назвал номер, незнакомый Адил-бею, и долго говорил на русском, на очень чистом, беглом русском языке.

А ведь он никогда не упоминал, что знает русский. Американец долго рассыпался в любезностях в трубку аппарата. Улыбался. Должно быть, справлялся о здоровье собеседника. Слушая ответ, он налил себе полный стакан виски. Постепенно мужчина становился все серьезнее, иногда он качал головой, повторяя:

— Да!.. Да!..

Повесив трубку, он опустошил стакан с необычной медлительностью.

— Кому вы звонили?

— Начальнику из ГПУ, большому начальнику.

— Что он сказал?

— Почему вы не едите? Он посоветовал мне не лезть в это дело. Но я настаивал. Я просил сказать правду.

— И что тогда?

— Ничего. По его мнению, лучшее, что вы можете сделать, это сегодня вечером сесть на корабль.

— Значит, они все-таки убили ее!

— Не думаю. Сегодня утром я не видел никаких подозрительных передвижений во дворе.

— Скажите мне, Джон, как вы думаете, я могу что-нибудь сделать для Сони? Будьте искренним. Я готов ко всему…

Адил-бей весь покрылся испариной, в то время как его собеседник вместо ответа налил ему полный стакан спиртного.

— Выпейте.

— Я не могу ее оставить. Мне необходимо признаться вам, что все последние месяцы она была моей любовницей…

— Пейте!

Джон ел мармелад, положив локти на стол и созерцая узоры на скатерти.

— Это было бы трусостью — уехать без нее. Вы должны меня понять. Или я должен быть уверен…

Он десять раз на все лады повторил одно и то же, а затем, не отдавая себе отчета, принялся есть. Слушал ли его Джон? Адил-бей говорил, говорил, ведь он не смог выговориться в кабинетах русских. Порой он смотрел на часы, стрелки которых не спешили указывать на полночь.

— Мне необходимо знать, к кому я должен обратиться…

Джон закурил сигару, еще раз наполнил стакан своего собеседника и откинулся на стуле.

Когда вспотевший Адил-бей наконец закончил и перевел на американца умоляющий взгляд, Джон раздельно произнес:

— Вот что вы сейчас сделаете. Вы вернетесь к себе и сложите чемоданы. Затем вы доставите их на борт и займетесь таможней. Корабль отплывет не раньше полуночи. Около десяти часов вечера я буду в баре вместе с капитаном, и вы к нам присоединитесь. И тогда я сообщу вам, что нового я узнал.

— А вы уверены, что сможете что-то узнать?

— Я ни в чем не уверен. Но я сделаю все, что смогу.

— Но что? К кому вы обратитесь?

— Это не ваше дело.

И американец подтолкнул к Адил-бею коробку с сигарами.

Когда Адил-бей увидел сквозь туман яркий свет бара, услышал музыку, он наконец-то замедлил шаг: так замедляет свои движения пловец, приближающийся к спасительному буйку.

Консул был на пределе. Вот уже несколько часов он что-то лихорадочно делал, нервный, напряженный, такой одинокий в городе, в котором больше не чувствовал себя в безопасности. Таковы факты. Джон сам это признал. Адил-бею угрожали.

В квартире не только не оказалось Сони, но и куда-то, безо всяких причин, исчезла домработница; окна дома напротив так и не открылись.

Его окружали неестественная пустота и тишина. Например, консул отправился на улицу найти носильщика для багажа. Он долго бродил под моросящим дождем. И никого не встретил!

Адил-бей был вынужден самостоятельно вынести все свои свертки и чемоданы. Особенно трудным оказался спуск по лестнице. И никто из жильцов не поспешил ему на помощь. Они все куда-то запропастились.

А главное, что ему делать с этим багажом, стоящим на краю тротуара? Здесь не было ни такси, ни машин! Его отгородили стеной, окружили пустотой, они хотели, чтобы он задохнулся в пустоте!

Тогда мертвенно-бледный Адил-бей нашел на стройке тачку и сам протащил ее вдоль всей набережной!

Он не мог не пройти таможню. Он должен покинуть город любой ценой, и покинуть сегодня.

Именно с этой тачкой он прошел мимо бронзового Ленина, затем мимо Дома профсоюзов, в котором не оказалось ни единого человека. Он попытался представить Соню, сидящую на подоконнике, но ее образ вновь ускользнул от него. Ему надо было еще многое сделать и о многом подумать. Его отсылали от одного таможенника к другому. Никто не желал помогать Адил-бею. Больше всего на свете турок хотел бы остаться в порту, рядом с кораблем, а не возвращаться на все эти улицы, затопленные водой, окруженные темными домами, на улицы, по которым скользили непонятные тени или прохаживались чиновники с угрожающими улыбками.

Но теперь все его метания закончились. Он погружался в музыку. У него забрали шляпу, пальто, и вот он уже оказался возле светящегося диска джазового барабана. За столом его ждали три человека. С одной стороны устроился Джон, с другой — бельгийский капитан, а в центре, спиной к залу, сидела женщина. Это была Неджла!

— Виски? — спросил Джон.

И тут же продолжил, чтобы сразу покончить с нудными вопросами:

— Послушайте, я не узнал ничего нового!

Часы, висящие над головами музыкантов, показывали десять часов вечера. Неджла выглядела истерически веселой.

— Кажется, вы уезжаете, Адил-бей? — сказала она, оборачиваясь к консулу.

— Еще не знаю.

— Полноте! Ваш багаж уже на борту.

Она бросила быстрый взгляд на капитана, затем на Джона, который встал и направился к умывальнику, сделав турку знак следовать за ним.

— Вы полагаете, что больше ничего нельзя предпринять? — выдавил из себя консул, когда они остались наедине.

— Ничего.

— И позднее? Завтра или послезавтра?

— Ничего.

— Почему вы так уверены?

— Сегодня во второй половине дня приезжал грузовичок.

— Какой грузовичок?

Адил-бей не понимал, однако догадывался: за этим кроется нечто ужасное.

— Грузовичок с железным кузовом, в котором проделаны дыры, чтобы проветривалось внутри…

Турок видел его два или три раза. Едва заметив этот грузовик, каждый знал, что где-то надо забрать труп.

— Когда этот грузовик появляется в казарме и заезжает во двор… Держите себя в руках, старина!

Джон ласково похлопал его по спине. Адил-бей не двигался, не плакал, все, что он ощущал, — это холодок между лопатками.

— Вы уверены, что он приехал именно за ней?

Его голос не дрогнул, взгляд стал более твердым.

— Пойдем. Иначе возникнут вопросы, что мы здесь делаем.

Джон вновь занял свое место и продолжал наблюдать за Адил-беем, который прервал оживленную беседу капитана и Неджлы.

— Когда мы отплываем?

— Около часа. Мы должны быть на борту до полуночи.

Еще час ожидания. Джон видел, как рассеянный взгляд Адил-бея безостановочно скользит по залу, от одного человека к другому, зорко следит даже за шторой, отделяющей часть зала.

— Выпейте! Вам станет легче!

— Вы так думаете?

Неджла с беспокойством посмотрела на Адил-бея и, коснувшись ногой ноги капитана, прошептала:

— Вы ему сказали?

— Еще нет.

Каким он может быть долгим — один час! И если они расстреляли Соню, чей брат служил в ГПУ, есть основания предполагать, что…

— Кстати… — очень тихо прошептал несколько смущенный капитан, склоняясь к консулу.

Он выпил. Его щеки разрумянились. Адил-бей заметил, что бельгиец держит руку Неджлы.

— Так как всем известная особа не придет, а все уже готово…

Капитан убедился, что соседи их не слышат. Джон отбивал пальцами джазовый ритм.

— …Вместо нее я решил взять мадемуазель… Будет лучше, если мы поднимемся на борт… А через полчаса она присоединится к нам… Официант!..

Капитан хотел заплатить, но Джон остановил его руку и бросил официанту по-русски:

— Запишите на мой счет!

Дождь прекратился. Женщины, стоящие на пороге, как обычно, ждали клиентов, но они даже не улыбнулись трем мужчинам. Джон опирался на плечо Адил-бея. Утопая в вязкой грязи разгрузочных причалов, они почувствовали запах нефти.

Представители власти еще не прибыли. Адил-бей слышал, как кто-то говорил об этом. Он позволил себя вести. Так турок оказался в каюте капитана наедине с Джоном.

— Здесь вам будет спокойнее!

Адил-бей покорно согласился, выпил налитое ему пиво. Затем он спросил себя, а где же капитан, но почти сразу же стал думать о чем-то ином.

Чуть позже на мостике раздались шаги. Открылась дверь. Вошла совершенно мокрая Неджла, ее платье облепило фигуру, офицер снова закрыл дверь.

— Не хотите ли раздеться в ванной комнате?

Все это напоминало фильм без слов и музыки.

Адил-бей оказался полностью вне игры и, почувствовав на себе взгляд Джона, попытался улыбнуться приятелю, как будто желая успокоить его. Казалось, все закончилось, не заканчиваясь. Вернее, это была всего лишь иллюзия окончания действа, потому что пограничники еще не поднимались на борт.

Капитан с Неджлой вышли в соседнюю каюту. Оттуда она выпорхнула, наряженная лишь в легкий пеньюар, и устроилась в платяном шкафу.

Вошел второй офицер.

— Они внизу!

Почему он не может вспомнить выражение Сониного лица? Турок снова и снова видел темный силуэт, тонкую светлую шею, абрис шляпки и даже молочное пятно лица. И все! Почему?

В офицерской кают-компании за столом сидели трое мужчин в зеленых фуражках. Им тоже подали пиво. На столе возвышалась груда паспортов, а тридцать два человека экипажа выстроились вдоль противоположной стены.

Перекличка проходила, как в казарме. Паспорта листал не кто иной, как Колин, он смотрел на фотографию, а затем на вышедшего вперед человека.

— Петерс…

— Здесь!

Колин проводил перекличку медленно, добросовестно. Адил-бей, примостившийся в конце шеренги, уставился на черную ленточку шириной в два пальца, украшавшую петлицу гэпэушника наподобие орденской ленты.

— Ван Ромпен…

— Здесь!

Каждый получал свой паспорт.

— Нельсен…

— Здесь!

— Адил Зеки бей.

Мужчина ответил не сразу, и Колин поднял голову, взглянув на одутловатое лицо турка, который упрямо смотрел на петлю с траурным знаком и не шевелился, и даже не дышал.

— Капитан Ковелар…

— Здесь!

Формальности закончены. Ему вернули паспорт. Когда Адил-бей коснулся пальцев Колина, он вообще ничего не почувствовал! Пока шел досмотр судна, экипаж оставался в офицерской кают-компании. Колин вышел вместе со своими людьми, за ними последовал капитан. Моряки сели. Один из них допил бутылку пива.

— Ну что, старина?

Джон тяжело смотрел на Адил-бея.

— Ну что? Ничего!

На лице бывшего консула появилась жалкая улыбка.

— Вы видели черную ленточку?

— Да! А еще я видел глаза. Окажись я на его месте, я бы вас убил…

Но как Джон догадался? Окно напротив, Колин, смолящий папиросу в ночи… Серые листы бумаги, которые Адил-бей прикрепил к стеклам… И русский, который уже в десятый раз высовывается из окна, чтобы осмотреть улицу…

— Мне пора идти. Удачи!

— А вы надолго останетесь в Батуми?

Джон посмотрел на собеседника так, как умел он один — странное сочетание проницательности и отрешенного безразличия.

— Полагаю, что навсегда.

— Но почему?

Дверь каюты была открыта. Сквозь ее проем можно было увидеть мокрую набережную, свет бара, а дальше угадывалась путаница грязных улиц. Джон коротко ответил:

— Привычка… Прощайте!..

Колин и его люди спускались по трапу. Под мышкой Колин нес портфель. Проходя мимо, капитан мельком взглянул на Адил-бея.

Затем последовала долгая беготня, маневры, сопровождаемые грохотом команд, шумом кабестана[8] и плеском воды у якорной цепи.

Неужели Колин, вернувшись домой, облокотится о подоконник и примется смотреть на слепые окна дома напротив?

Адил-бей стоял на палубе, прислонившись к борту. Мир вокруг него двигался. Фонари сместились. Мимо турка пробежали матросы.

Время от времени раздавалось звяканье телеграфа, передающего команды в машинное отделение.

Шел дождь или просто сгустился туман? Кожа Адил-бея стала влажной, палуба — мокрой. Фырчание мотора усилилось.

Зажегся сначала зеленый, потом красный свет. Корабль издал три долгих гудка и начал набирать скорость.

Батуми? Его больше не было видно. Они обогнули мыс и оставили позади себя громаду черного неба, а впереди уже виднелись горы Малой Азии.

— Капитан просит вас присоединиться к нему в его каюте.

Стюард удалился. Адил-бей поднялся по лестнице и услышал громкие голоса.

— Войдите!

Его встретил яркий свет. Неджла в розовой пижаме хохотала, вставляя новую иглу в патефон. Капитан расстегнул китель. Стюард принес шампанское.

— Я подумал, что вы выпьете с нами стаканчик…

Под иглой зазвучало танго, именно это танго каждый вечер исполняли в баре. Неджла подпевала, изображала танцевальные па и созерцала обоих мужчин блестящими глазами.

Затем она уселась на ручку кресла капитана. Затем…

Принесли еще шампанского. Неджла все время хохотала. Танцевала. Она поцеловала капитана, а потом и Адил-бея. Она заставила его танцевать.

Время от времени она заговорщически подмигивала турку, особенно когда ластилась к бельгийцу. Иногда ее грудь выскальзывала из пижамы, и женщина не сразу это замечала.

Корабль размеренно вибрировал. Качка была очень слабой, но Адил-бей чувствовал недомогание.

Как ему вспомнить Соню? Перед его глазами вновь возникали лишь черное платье, сапоги, шляпка…

Капитан светился от счастья. Было уже очень поздно, когда он поднялся.

— Пора ложиться!

Он пожал влажную руку Адил-бея. Неджла так и не покинула каюту, а когда дверь закрылась, из-за нее вновь раздался задорный смех бывшей жены персидского консула.

Немного позднее они закрыли шторки иллюминатора. Адил-бей, по-прежнему испытывавший тошноту, добрался до борта, и у него началась сильнейшая рвота, настолько сильная, сотрясающая тело, что мужчине пришлось обхватить двумя руками живот.

Несмотря на моросящий дождь, палубные надстройки оставались белыми, как молоко. Все остальное было черным.

В чем его сможет упрекнуть министр? Любой врач обнаружит в его организме следы мышьяка! Джон, который отлично знал эту страну, категорически советовал ему уехать.

Ведь он сражался в Дарданеллах, затем за Мустафу Кемаля. Он, не задумываясь, поставил на место Пенделли.

В капитанской каюте по-прежнему смеялись. У себя в каюте Адил-бей щелкнул выключателем и машинально посмотрел на иллюминатор, как будто хотел убедиться, что напротив нет ни единого окна.