Люди, живущие по соседству. Часовщик из Эвертона

Глава пятая

Затем пришли другие. Ему показалось, что их было пятеро. Каждого из них сопровождал фотограф, а один даже привез жену, которая ждала мужа на улице, сидя в открытой машине. По тем или иным причинам приехало более пяти машин. На кузове некоторых из них было написано название газеты. Машины беспорядочно выстроились перед домом. Люди постоянно поднимались и спускались по лестнице. Дверь почти все время оставалась открытой. Один из фотографов, которому в его работе мешал дым, открыл окно. От ворвавшегося ветра заколыхались шторы, зашелестели страницы блокнотов. Во всех углах разговаривали, жестикулировали, курили.

Все они задавали примерно одни и те же вопросы. Дейв отвечал машинально. Он даже не пытался обдумывать свои ответы. Ему казалось, что все это больше не имело ни малейшего значения. Его колени дрожали от усталости, но он не собирался садиться. Он стоял посреди комнаты, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону.

На улице группы людей медленно шли по тротуару напротив, по краю лужайки: пары, державшие друг друга за руки, семьи с детьми, которые бежали впереди или которых тащили за руку. Все они поднимали головы, пытаясь разглядеть что-нибудь в окне. Некоторые даже останавливались. Что касается мальчиков и девочек, обычно стоявших напротив, то они разбили свою штаб-квартиру вокруг машин прессы.

Дважды Дейв вдалеке видел полицейского, приходившего к нему утром, одного из двоих в форме, того, кто не уехал из деревни. Полицейский казался очень занятым.

Не отдавая себе отчета, Дейв курил сигарету за сигаретой, поскольку те, кто задавал вопросы, протягивали ему пачку. Никто больше не искал глазами пепельницу. Все бросали окурки на пол и давили их каблуком.

В шесть часов небо затянули тучи. Погода стала такой пасмурной, словно вот-вот должна была разразиться буря. Иногда резкий порыв ветра трепал листву деревьев, росших напротив.

В конце концов они ушли друг за другом. В тот или иной момент они появлялись у Хавкинсов, где, вероятно, царил такой же беспорядок. Некоторые из журналистов направились в «Олд Барн», чтобы продиктовать свою статью по телефону.

Когда Гэллоуэй решил, что наконец остался один, и собирался рухнуть в кресло, в дверь снова постучали. Он открыл и увидел мужчину, державшего в руках с виду очень тяжелый чемодан.

— Они все ушли? — удивился мужчина.

Он поставил чемодан и вытер лоб.

— Я представляю самую крупную радиосеть. Только что нам передали для нашего выпуска новостей ваше обращение к сыну. Мое начальство и я подумали, что оно произведет на него большее впечатление, если он услышит ваш голос.

Предмет, который Дейв принял за чемодан, оказался звукозаписывающим прибором. Представитель радиостанции поставил его на один из столов и стал искать розетку.

— Вы позволите на минуту закрыть окно?

Гэллоуэй изрядно помучился, составляя послание. Как и Рут пятнадцать с половиной лет назад, он разорвал несколько черновиков. Он был в квартире один с журналистом, похожим на профессора. Все то время, пока он писал, журналист скромно держался в стороне, не сделав ни единой подсказки.

Ни одна из придуманных фраз не создавала у него впечатления, что он входит в контакт с сыном.

«Твой отец просит тебя…»

Нет, это никуда не годилось. Он чувствовал, что хотел сказать, но ему не хватало слов. Поскольку они никогда не расставались, Бен и он, им никогда не выпадало случая писать друг другу, не считая записок, которые один из них оставлял на кухонном столе. «Я вернусь через час. Поешь, в холодильнике есть холодное мясо».

Как ему хотелось, чтобы это оказалось таким же простым!

«Умоляю тебя, Бен», — написал он.

Неважно, что другие будут смеяться над ним или не поймут. Он обращался только к своему сыну.

«Умоляю тебя, Бен, сдайся».

Он чуть не протянул журналисту листок бумаги, ничего не добавив, но удержался и написал:

«Я не сержусь на тебя».

И поставил подпись: «Дэд».

Представитель Ассошиэйтед Пресс прочитал, поднял глаза на Гэллоуэя, который пристально наблюдал за ним, готовый услышать критические замечания.

— Я могу сказать это?

Ему казалось, что его заставят убрать последнюю часть послания. Однако его собеседник чуть ли не торжественно сложил листок и убрал его в бумажник.

— Разумеется, можете!

Его голос, произносивший эти слова, звучал странно. Уходя, журналист пожал ему руку.

Теперь Дейв спрашивал представителя радиостанции:

— Вы хотите, чтобы я произнес то же самое?

— То же самое или, если у вас появилось желание, что-нибудь другое.

Он включил прибор, сделал пробу и начал говорить со скоростью профессионального диктора:

— Сейчас, дамы и господа, мы на минуту прервемся, чтобы передать послание, с которым мистер Гэллоуэй из своей квартиры в Эвертоне хочет обратиться по радио к сыну. Нам остается только пожелать, чтобы Бен, как и все вы, сейчас слышал нас.

Он протянул микрофон и сделал знак Гэллоуэю.

— Это дэд, Бен…

Именно в этот момент его глаза наполнились слезами. Микрофон как будто растворился в тумане. Он смутно видел жест своего собеседника, призывавшего его продолжать.

— Будет лучше, если ты сдашься… Да… Я думаю, что так будет лучше… Я всегда буду с тобой, что бы ни случилось…

Голос ему изменил, и он сумел только закончить:

— Я не сержусь на тебя…

Репортер выключил прибор.

— Очень хорошо, замечательно. Хотите послушать?

Дейв отрицательно покачал головой. В синем «олдсмобиле» было радио. Вполне вероятно, что Бен и Лилиана слушали каждый выпуск новостей.

— Когда это передадут? — осмелился он спросить, как только его посетитель направился к двери.

— Вероятно, в девятичасовой передаче.

Он спросил вовсе не для того, чтобы услышать собственный голос, а чтобы в этот час мысленно быть рядом с Беном.

Прежде чем сесть, он вновь открыл окно, не обращая внимания на людей, прохаживавшихся мимо его дома, на любопытство, которое он вызывал не только в деревне, но и в других местах.

В половине седьмого тучи стали такими темными и низкими, что ему пришлось зажечь свет. И тогда к нему пришел еще один визитер, агент ФБР в штатском, которому было не больше тридцати лет. Гэллоуэю показалось, что он его уже где-то видел.

— Прошу прощения, что беспокою в такой тяжелый для вас день, но поверьте, мистер Гэллоуэй, я не стал бы вам надоедать, если бы это не было столь необходимо.

Агент протянул ему официальный документ, на который Дейв взглянул лишь мельком.

— Я хотел бы осмотреть вещи вашего сына. Его комната та, что слева?

Дейв не стал спрашивать агента, что тот искал. Он понимал, что его посетителя интересовали главным образом бумаги Бена, письма, тетради.

— Я попрошу вас составить как можно более полный список друзей вашего сына, в том числе тех, кто мог уехать отсюда. Мистер Гэллоуэй, у вас есть родственники на Юге и на Западе?

— Тетки, в Виргинии… Если они еще живы. В последний раз я их видел, когда мне было шесть лет, и с тех пор никогда не получал от них известий.

— Вы когда-нибудь ездили с сыном на Средний Запад?

— Мы с ним вместе ездили только в Кейп-Код и Нью-Йорк.

— Видите ли, очень редко случается, когда кто-нибудь выбирает дорогу, как это сделал ваш сын, без определенной цели. Если мы узнаем цель, это, безусловно, поможет нам сузить район поисков.

Он говорил с ним так, словно был уверен, что Дейв на их стороне.

— На мысль отправиться в то или иное место могут навести различные источники, порой книга или фильм, или же разговор с другом.

У Бена было мало книг, если не считать школьных учебников. Довольно маленькая библиотека занимала всего две полки, а большинство книг были посвящены животным, которыми он интересовался четыре года назад.

Почему Дейв вдруг почувствовал необходимость сказать, словно его обвиняли или словно он хотел показать себя с хорошей стороны:

— Знаете, он взял оружие не дома. У меня никогда не было оружия.

Дейв уже говорил это утром и теперь снова повторял.

— Мы установили происхождение пистолета.

Перелистывая книги, агент объяснил:

— Полагаю, вы знаете доктора Ван Хорна?

— Очень хорошо знаю. Это наш врач. Его сын Джимми приходил играть в эту комнату на протяжении многих лет.

Главным образом незадолго до того, как Бен поступил в среднюю школу. В то время Джимми Ван Хорн был маленьким, худеньким, на удивление живым ребенком. Потом, два года назад, он вдруг начал расти и теперь был выше своих товарищей на полголовы. Казалось, он стеснялся своего роста и голоса, который слишком поздно начал ломаться.

— Вы видели его в последнее время?

— Он не приходил к нам, если вы это имеете в виду, но у меня есть все основания считать, что Бен часто встречался с ним.

— Доктор Ван Хорн купил автоматический пистолет лет десять назад, когда еще жил в Олбани и часто был вынужден выезжать на вызовы в предместье. Этот пистолет, который почти всеми забытый лежал в ящике, и продал Джимми вашему сыну за пять долларов. Сегодня Джимми признался в этом агенту полиции штата. Сделка состоялась две недели назад.

Дейв никак не прокомментировал эти слова. Ван Хорны считались богачами. Они владели самым красивым домом в Эвертоне, окруженным настоящим парком. У каждой из дочерей было по лошади. Мадам Ван Хорн была наследницей производителя химикатов, марка которых была известна от западного побережья до восточного.

— Вы купили эту брошюру?

Агент показал ему альманах. Дейв не помнил, чтобы он когда-нибудь видел его в доме. В разделе «Информация» были перечислены имена предыдущих президентов Соединенных Штатов, численность населения крупных городов, статистика, скорость, разрешенная на дорогах разных штатов.

На другой странице человек из ФБР нашел почти сразу, словно он их и искал, два крестика, сделанные карандашом.

В первой колонке этой страницы были напечатаны в алфавитном порядке названия штатов, а в трех следующих колонках — минимальный возраст вступления в брак, сначала для мужчин, потом для женщин, и, наконец, обязательный срок ожидания.

— Я вынужден забрать у вас эту брошюру.

— Вы позволите взглянуть?

Два штата, отмеченные крестиками, были Иллинойс и Миссисипи. В Иллинойсе минимальный возраст для мальчиков был восемнадцать лет, а для девочек — шестнадцать, в то время как в Миссисипи, соответственно, четырнадцать и двенадцать. Ни в одном из этих штатов не был установлен обязательный срок ожидания. Таким образом, достаточно прийти к любому мировому судье и вступить в брак за несколько минут. Бен выглядел на восемнадцать лет.

— Полагаю, мне больше не нужен список имен, который я попросил вас составить. Мне кажется, я нашел ответ на вопрос.

— Вы думаете, они направляются в один из этих штатов? Было бы так просто…

Дейв замолчал. Ему не пристало делать вид, будто он не понимает.

— Я уверен, — продолжил он, — что когда он нам объяснит…

Его собеседник с любопытством смотрел на Дейва, словно тот сказал нечто важное.

— Вам нужно отдохнуть, мистер Гэллоуэй. Завтра, несомненно, будет трудный день.

Он тоже протянул ему руку. Дейв чуть не попытался его удержать, вдруг испугавшись при мысли, что он останется один. Он теперь не знал, куда преклонить голову в квартире, в которой побывало столько людей и где теперь было так же уютно, как в зале ожидания вокзала. Казалось, даже лампы светили более тускло, чем обычно.

Следовало ли ему до полицейского обыска убедиться, что в комнате Бена не было ничего такого, что могло бы навести на след? Дейву казалось, что он предал сына, проявив недальновидность, и ему захотелось попросить у Бена прощения. Кто знает? Возможно, он напрасно составил послание, напрасно обратился к сыну по радио. Люди непременно подумают, будто он сделал это, стремясь встать на сторону закона.

О господи! Главное, чтобы такая же мысль не пришла в голову Бену! Об этом Дейв до сих пор как-то не думал. Эта мысль внезапно поразила его. Он почувствовал угрызения совести. Ему хотелось забрать послание, которое он написал и затем простодушно повторил перед записывающим прибором.

Это было неправдой! Он не пытался выставить себя в выгодном свете, он не пытался уйти от ответственности! Он был Беном, он был готов пойти под суд и понести наказание вместо сына.

Разве Бен поймет, когда услышит его слова: «Я на тебя не сержусь»?

В тот момент он не нашел других слов. Это были единственные слова, которые пришли ему на ум. И только сейчас он начал осознавать, что они звучали как обвинение.

Он не обвинял и тем более не объяснял. Он попытается объяснить гораздо позднее.

Бен был его сыном и не мог измениться за один день. Даже когда Дейв думал о Чарльзе Рэльстоне, лежавшем на обочине дороги, и о том, что произошло в машине, он не мог сердиться на сына. Он только ужасался, как это всегда происходит при катаклизмах.

Гэллоуэй устал думать. Ему очень хотелось бы остановить маленькие колесики своего мозга, как останавливают часовой механизм. На улице все чаще падали крупные капли дождя, но гром не гремел, и молний не было видно. Дейв кружил по комнате. Его мысли тоже шли кругом. Сейчас часы показывали всего лишь четверть девятого, а его послание будет передано по радио не раньше девяти часов.

Он уже собрался было выйти на улицу с непокрытой головой, чтобы его охладил холодный дождь. Но тут он услышал шаги на лестнице, и на этот раз вздохнул с облегчением.

Кто-то поднимался как можно тише, потом постоял под дверью, не стуча, ничего не говоря. А Дейв, с той стороны двери, застыл в нерешительности.

Прошло не менее минуты, прежде чем Дейв услышал легкое шуршание по полу. Кто-то подсовывал под дверь бумагу. Это было так неожиданно, что Дейв не сразу взял листок в руки.

На листке толстым карандашом, которым обычно пользуются столяры, было написано:

Если вы не хотите меня видеть, не открывайте. Я оставлю небольшой сверток на лестничной площадке.

Под текстом стояла подпись: «Фрэнк». Так звали Мьюсака, однако Гэллоуэй никогда не обращался к нему по имени. Мьюсак ждал. Дейв открыл дверь и в полутьме увидел Мьюсака, стоявшего на площадке со свертком в руках.

— Я подумал, что, возможно, вы не хотите никого видеть или спите.

— Мьюсак, входите.

За целый день Мьюсак был первым, кто вытер ноги о коврик. Он также впервые, насколько помнил Гэллоуэй, снял фуражку.

За все годы их знакомства, за все то время, когда они по субботам играли в триктрак, Мьюсак никогда не поднимался в квартиру своего приятеля. Когда тому требовалось что-то сказать ему, он всегда приходил в магазин.

— Вот что я принес, — произнес Мьюсак, снимая бумагу, в которую была завернута бутылка ржаного виски.

Он помнил слова, сказанные ему однажды Дейвом: из-за Бена тот не держал спиртного в доме, поскольку подавал сыну пример и одновременно не хотел искушать его.

— Скажите, если вам захочется, чтобы я ушел.

Мьюсак казался еще более широким и более грубым, чем у себя дома. Однако ходил он бесшумно, почти не колыхая воздуха, словно находился в комнате больного. Он нашел стаканы в кухонном шкафу, вытащил из холодильника кубики льда.

— Вы ели?

Дейв кивнул головой.

— Что?

— Бутерброд.

— Когда?

— Не знаю. Игра в бейсбол еще не закончилась.

Он помнил, что зрители кричали, когда он держал бутерброд в руке.

Мьюсак протянул ему один из двух стаканов, и Дейв не осмелился отказаться.

— Пришло время съесть что-нибудь более существенное. Садитесь. Позвольте, я все сделаю сам.

Он говорил своим ворчливым голосом, менее громко, чем обычно. Мьюсак вернулся на кухню, снова открыл холодильник и увидел два больших бифштекса.

Каждую субботу Дейв покупал два толстых бифштекса для воскресного обеда, для себя и Бена. Этой традиции было более десяти лет. И только увидев мясо на тарелке, Дейв вспомнил, что накануне была суббота, что около десяти часов утра он, как это бывало не раз, закрыл свой магазин и отправился за покупками в государственный универмаг.

На табличке, которую он повесил на дверь, было написано:

Я вернусь через четверть часа.

Во второй половине дня, около пяти часов, когда он чинил дамские часы, в магазин вошел Бен. Хотя Дейв сидел спиной, он сразу понял, что это был его сын, по манере открывать дверь.

— Ты не рассердишься, дэд, если я не приду ужинать?

Дейв не обернулся. Он продолжал сидеть, склонившись над колесиками часов, с лупой в правом глазу. Вероятно, он сказал:

— Не возвращайся слишком поздно.

Он всегда так говорил.

— Ты пойдешь к Мьюсаку? — спросил Бен.

Эти слова не показались Дейву странными. Возможно, Бен задавал этот вопрос и в другие субботы?

— Да. Я вернусь около половины двенадцатого.

— Доброго вечера, дэд.

Вдруг Гэллоуэй позвал:

— Мьюсак!

— Что?

— Я не могу есть.

Тем не менее бифштекс продолжал жариться.

— Они попросили меня обратиться к Бену по радио, чтобы он сдался.

Из кухни краснодеревщик с любопытством взглянул на Дейва, но довольствовался короткой репликой.

— Да.

— Я согласился, и они записали.

Мьюсак не стал делать никаких комментариев.

— Теперь я спрашиваю себя, правильно ли я поступил.

Шел мелкий дождь. Капли с шумом падали на крышу. Дейв закрыл окно, потому что на полу начала образовываться лужа.

— Я боюсь, что они его убьют.

— Садитесь сюда.

Мьюсак поставил прибор на салфетку, поскольку не знал, где хранились скатерти. Сев напротив Гэллоуэя, опершись двумя локтями о стол, он ждал. Это напоминало ситуацию, когда кормят ребенка.

— Я весь день слушал радио, — пробурчал он.

— Что они говорят?

— Каждый час они повторяют примерно одно и то же. Теперь они полагают, что машина движется в сторону Чикаго. Однако есть люди, утверждающие, что видели машину на дорогах Южной Каролины.

Сам того не замечая, Дейв принялся есть. Мьюсак налил себе второй стакан виски.

— Полицейский штата весь день опрашивал жителей деревни. Ко мне он тоже приходил.

— Чтобы убедиться, что вчерашний вечер мы провели вместе?

— Да. Здесь остались два журналиста. Они сняли комнаты в «Олд Барн».

Впервые за целый день Дейв расслабился. Присутствие Мьюсака действовало на него успокаивающе. Как хорошо было слышать его голос, видеть его знакомое полное лицо!

— Хотите яблочный пирог? Я видел его в холодильнике.

Яблочный пирог тоже всегда входил в воскресное меню.

— А вы не будете есть?

— Я поужинал.

Мьюсак раскурил трубку, ту самую, которую он починил с помощью куска железной проволоки. Из-за едкого запаха табака Дейв на минуту мысленно перенесся в желтый дом на краю улицы.

— Вы собираетесь слушать девятичасовой выпуск?

Гэллоуэй кивнул головой. Мьюсак взглянул на свои старые серебряные часы, которые никогда не нуждались в ремонте.

— У нас есть еще время. До передачи осталось двенадцать минут.

Гэллоуэй хотел отнести посуду на кухню, но Мьюсак помешал ему.

— Мы это сделаем позже.

Он показал рукой на кресло, словно знал привычки Дейва.

— Кофе?

Не дожидаясь ответа, Мьюсак, огромный, молчаливый, пошел готовить кофе. Не было даже слышно, как звенела посуда.

Дейв посмотрел на часы. Чем меньше минут оставалось до передачи, тем сильнее он нервничал. Без пяти минут девять он пошел в комнату Бена, взял радиоприемник, подсоединил его к одной из розеток в столовой и повернул ручку, чтобы тот нагрелся.

Мьюсак и себе сварил кофе. По радио звучал конец симфонии. Потом, после коммерческой информации, стали передавать новости дня.

Вначале говорили не о Бене, а о заявлении президента относительно таможенных пошлин и об инциденте, происшедшем на границе Ливана и Палестины.

Диктор говорил быстро, отрывисто, не делая пауз при переходе от одного сюжета к другому.

— Местные новости: полиция шести штатов совместно с ФБР по-прежнему ищут шестнадцатилетнего убийцу Бена Гэллоуэя. Вместе со своей подружкой Лилианой Хавкинс, которой только пятнадцать с половиной лет, он в субботу вечером уехал из Эвертона, штат Нью-Йорк, украв машину отца. Убив из автоматического пистолета мужчину по имени Чарльз Рэльстон, пятидесяти четырех лет, проживающего в Лонг-Эдди, на границе Пенсильвании, пара захватила синий «олдсмобиль» жертвы и направилась на юго-восток.

Сидевшие неподвижно мужчины избегали смотреть друг на друга. Вопреки своим ожиданиям Дейв скорее испытывал нетерпение, чем волнение, словно событие, изложенное таким образом, больше не касалось ни его самого, ни Бена.

— Машина с номерами 3 М-2437 была замечена в Пенсильвании, затем в Виргинии и, по последним сведениям, в Огайо. Тем не менее довольно трудно отследить маршрут беглецов из-за множества противоречивых сообщений, поступающих в полицию.

Из радиоприемника раздался другой голос.

— А теперь, дамы и господа, мы ненадолго прерываем наш выпуск, чтобы передать обращение мистера Дейва Гэллоуэя к своему сыну.

Это был голос недавно приходившего журналиста, но Гэллоуэю показалось, что текст все же был немного изменен.

Наступила тишина, затем раздался небольшой треск. Наконец, со странным резонансом, словно их произносили в пустом соборе, полились слова, знакомые Дейву, но вдруг заставившие его устыдиться.

— Это дэд, Бен… Будет лучше, если ты сдашься…

Тишина, возникавшая между фразами, казалась бесконечной.

— …Да, я искренне верю, что так будет лучше… Я всегда буду с тобой, что бы ни случилось…

Было слышно, как Дейв тяжело дышал, словно прежде чем закончить, спрашивал у кого-то разрешения продолжить:

— Я не сержусь на тебя…

— А теперь, дамы и господа, мы передаем последнюю сводку погоды…

Он протянул руку, чтобы выключить радиоприемник. Мьюсак молчал. У Гэллоуэя тем более не было желания разговаривать. Теперь ему очень хотелось, чтобы Бен не слышал этой передачи.

Но если Бен слышал, где-то по дороге, пристально глядя в луч фар, не выключил ли и он радио?

— Я думал… — начал Гэллоуэй.

Он думал, что поступает правильно. Он воображал, что установит мысленный контакт с Беном. Он всех принимал вежливо. Он отвечал на все их вопросы, брал их сигареты.

Но только теперь он отчетливо осознал, что предал сына. Ему хотелось извиниться, прийти ему на помощь.

Понимал ли Мьюсак, что он чувствовал? Мьюсак молча отпил немного виски и вытер усы. Раздался раскат грома, такой мощный, что можно было подумать, что молния ударила в одно из деревьев, росших напротив, или в колокольню католической церкви. Но других раскатов не последовало. За несколько минут дождь усилился, грохоча по крыше. Затем вдруг, словно по волшебству, стих. Наступила тишина.

Голова Дейва слегка склонилась на грудь. Но каким бы уставшим он ни был, он не спал, не дремал. Он продолжал упрекать себя. Он увидел, что Мьюсак встал, но не придал этому значения. Он также не обратил внимания на шум воды в кухонном кране.

Полиция шести штатов…

И двое детей в машине, которые с тревогой смотрели на обгонявшие или ехавшие им навстречу автомобили, пристально вглядывались в темноту, ожидая, что вот-вот наткнутся на полицейское заграждение.

Человек из ФБР унес альманах, в котором крестиком были отмечены Иллинойс и Миссисипи.

Преследовали ли они ту же цель, вслепую пробираясь между расставленными ловушками? Продолжали ли они эту безрассудную, бессмысленную поездку, чтобы, оставив некую границу позади, броситься к мировому судье и сказать: «Пожените нас»?

Если бы им не приходилось так часто пускаться в объезд, они могли бы добраться до Иллинойса этой же ночью. Но, возможно, они уже добрались до него. Точно так же было вполне вероятным, что в какой-нибудь забытой богом деревне они разбудили старого мирового судью, не слушавшего днем радио.

Пришлось ли им там, на равнинах Среднего Запада, ехать в грозу? Дейв упрекал себя, что днем не слушал метеорологические сводки. Он начал волноваться и мысленно молил Мьюсака снова сесть напротив, чтобы тот помешал ему думать. Дейв тоже находился в дороге под монотонный скрип дворников, которые, казалось, отсчитывали секунды.

Полиция шести штатов… И к тому же ФБР.

Дейв резко встал, чтобы налить себе виски, посмотрел на радиоприемник и сосчитал, что до десятичасового выпуска осталось тридцать пять минут ожидания. Ему казалось, что на этот раз он услышит новости.

— Мьюсак, вам не следовало мыть посуду.

Мьюсак пожал плечами, налил себе виски и уселся в кресло.

— Не забывайте, что я уйду, как только вы этого захотите.

Дейв отрицательно покачал головой. Ему не хотелось, чтобы Мьюсак уходил. Он даже не решался думать, каким бы стал этот вечер, если бы Мьюсак не пришел и, словно стесняясь, не подсунул бы под дверь листок бумаги.

— Люди не знают, они не могут знать, — сказал самому себе Гэллоуэй.

Мьюсак же прошептал, словно тоже говорил сам с собой:

— Когда моя дочь уехала, я полтора года не получал от нее известий.

Мьюсак впервые заговорил о своей личной жизни и сделал это, безусловно, чтобы поддержать друга.

— Наконец она мне написала из больницы Балтимора, куда попала совершенно без денег. Тогда она ждала ребенка.

— И что вы сделали?

— Я поехал туда, но она отказалась встретиться со мной. Я оставил деньги в секретариате и уехал.

Больше Мьюсак ничего не сказал. Дейв не осмелился его спросить, виделся ли он с дочерью потом, или была ли эта дочь той, которая время от времени писала из Калифорнии и посылала ему фотографии своих детей.

— Интересно, о чем они думают…

Дейв по-прежнему думал о паре в машине.

— Каждый думает по-своему, — вздохнул Мьюсак.

Через минуту, во время которой слышался свист трубки, он добавил:

— Каждый полагает, что прав.

Гэллоуэй посмотрел на часы. Ему не терпелось включить радиоприемник.

— Вам лучше сесть.

— Да, я знаю. Я простоял на ногах почти весь день. Но я не могу иначе.

Едва Дейв садился, как у него появлялась дрожь в ногах и нервная тревога охватывала все тело. Неожиданно он сказал:

— Доктор Ван Хорн, должно быть, очень расстроен.

Он не объяснил почему, хотя по выражению лица Мьюсака понял, что тот ничего не знал об истории с автоматическим пистолетом.

— Через минуту вы услышите наш последний выпуск новостей.

Сначала передали коммерческие новости.

— Только что нам стало известно, что Бен Гэллоуэй, шестнадцатилетний убийца, к которому обратился отец во время нашего предыдущего выпуска…

Мужчины затаили дыхание.

— …приехал со своей подружкой примерно за час до этого обращения в дом мирового судьи Браунстауна, что на границе Индианы и Иллинойса, и обратился к тому с просьбой немедленно поженить их. Судья, который незадолго до этого случайно слышал описание пары по радио, вышел из комнаты якобы за необходимыми документами и бросился к телефону.

Но еще до того, как судью соединили с шерифом, раздался шум мотора. Судья понял, что молодые люди, безусловно, разгадали его намерения и поспешили скрыться.

Как бы там ни было, это сужает круг поисков. Это также указывает на то, что синий «олдсмобиль» проехал за последние сутки гораздо большее расстояние, чем полиция предполагала, и что Бен Гэллоуэй практически все время сидел за рулем.

Полиция Иллинойса установила наблюдение на всех транспортных узлах. Похоже, следует ожидать неизбежного ареста.

Заметил ли это Мьюсак? В какой-то момент передачи Гэллоуэй не мог сдержать грустную, едва заметную улыбку. Его улыбка не была ни довольной, ни ироничной. Она вообще ничего конкретного не означала. Это была своего рода связь с Беном, находившимся там, далеко. Дейв закрыл глаза, чтобы вновь обрести это чувство, но оно, такое легкое, неуловимое, улетучилось, словно слабый порыв ветра.

Остались только двое мужчин, сидевших в креслах.