Люди, живущие по соседству. Часовщик из Эвертона

Глава шестая

Эта ночь была немного похожей на ночь в поезде, когда пассажир то дремлет, то спит беспокойным сном, сквозь который он, тем не менее, слышит ритмичный стук колес, свист вырывающегося пара при остановках на вокзалах, где человек с фонарем бьет молотком по осям, а незнакомые голоса перекликаются с разных платформ.

Когда, например, Мьюсак дотрагивался до плеча Дейва, он понимал, что сидит в кресле, а не лежит в постели, и что его будят для того, чтобы послушать ночной двенадцатичасовой выпуск новостей. Дейв спрашивал себя, дремал ли Мьюсак. Он не решился задать этот вопрос, протер глаза и увидел, что уровень виски в бутылке уменьшился. Лампы радиоприемника уже нагрелись, тишину прореживали голоса, постепенно становившиеся столь вибрирующими, что пришлось убавить звук.

Передавали какую-то драму. Женщина и мужчина решили худо-бедно наладить совместную жизнь. Дейв не заметил, как закончилась коммерческая сводка.

— Дамы и господа! Как мы сообщили четверть часа назад в нашем специальном выпуске…

Ни Мьюсак, ни Дейв даже не подумали, что может быть специальный выпуск. Они довольствовались тем, что слушали радио в обычные часы.

— …охота на шестнадцатилетнего убийцу, Бена Гэллоуэя, которая длилась почти сутки, наконец завершилась этим вечером, около одиннадцати часов, на ферме в Индиане, где беглецы хотели найти убежище под угрозой применения автоматического пистолета. Между полицейскими и беглецами завязалась перестрелка. Сержант был ранен в ногу. Бен Гэллоуэй и его подружка Лилиана Хавкинс, которой всего пятнадцать с половиной лет, оба невредимые, отправлены в Индианаполис. Более полную информацию вы найдете в утреннем выпуске вашей газеты.

Возможно, Мьюсака удивила реакция друга? С губ Гэллоуэя слетел вздох, похожий на вздох облегчения. Нервное напряжение мгновенно спало. Он встал, протер глаза, посмотрел вокруг себя с отвращением, словно ему была неприятна атмосфера, в которой он был вынужден прозябать с самого утра.

Все закончилось. Теперь ему не надо было ждать, сидеть дома, словно неприкаянному. Он тут же подумал, что перед отъездом он должен принять ванну и побриться, поскольку, как ему казалось, от него исходил неприятный запах.

— Я спущусь в магазин и позвоню в аэропорт, — сказал он.

Ему казалось это вполне естественным. Он увидит Бена и поговорит с ним. Бен все ему объяснит, скажет правду, ибо, насколько это было известно Дейву, сын никогда ему не врал.

Ему было неприятно, что Мьюсак спустился вместе с ним. Теперь он ни в ком не нуждался. Теперь все было просто: он сядет на первый самолет, летящий в Индианаполис, и увидит Бена.

В магазине Мьюсак первым снял трубку, сказав:

— Будет лучше, если позвоню я.

Дейв не понял почему. Затем, глядя на пустые крючки, он подумал, что во время его отсутствия, которое продлится несколько дней, клиенты, несомненно, придут за часами. Но он ничего не мог поделать. Они должны будут его понять.

— Какое время, мадемуазель?.. Шесть часов семнадцать минут?.. Будьте любезны, зарезервируйте одно место на фамилию Мьюсак… Фрэнк Мьюсак…

Теперь Дейв понял, почему его друг хотел позвонить сам: он стремился избавить его от нового нашествия журналистов и фотографов в аэропорту.

— Благодарю вас… Нет… Обратного не надо…

Мьюсак не стал спрашивать мнение Гэллоуэя. Чуть позже он вышел с ним на улицу. Взошла луна. Низкие облака, темные в середине и блестевшие по краям, плыли по небу, словно по водяной глади. Две-три минуты мужчины молча стояли на местами уже высохшем тротуаре и вслушивались в тишину.

— Мы могли бы взять мою машину.

Он и это понял. Полиция еще не вернула Дейву его грузовичок. Мьюсак хотел довезти Гэллоуэя до аэропорта «Да Гуардиа». Дейв не возражал, и они зашагали по безлюдной Мейн-стрит. Свет горел только в таверне «Олд Барн», в которой двое журналистов коротали время.

Свернув в проулок, они почувствовали, как приятно пахла трава после дождя.

— Я выведу машину, — сказал Мьюсак, направляясь к своему гаражу.

Вероятно, Бен тоже расслабился. Только бы ему дали поспать! Он всегда нуждался в хорошем сне. По утрам, когда отец будил его, он долго не мог стряхнуть с себя остатки сна. Иногда даже он, идя босой и в пижаме в ванную, натыкался на косяк, поскольку его глаза еще оставались закрытыми.

В этот час он всегда был недоволен. И только после умывания, но главное, после завтрака к нему возвращалось его обычное настроение.

Гэллоуэй впервые сел в машину Мьюсака. Он сразу же почувствовал тот же запах, что и в доме столяра.

— Мы доедем до аэропорта часа за два. Еще полчаса, чтобы вы успели собраться и немного поесть. То есть вы можете поспать около трех часов.

Гэллоуэй хотел возразить, но у него смыкались веки, а голова сама клонилась на грудь. Еще немного, и он заснул бы в машине.

Он спрашивал себя, собирался ли Мьюсак лечь на кровать Бена. Это шокировало бы его. Но в квартире Мьюсак, не раздеваясь, устроился на софе, чтобы провести там остаток ночи.

Дейв разделся. Ему было немного стыдно, что он вышел к Мьюсаку в пижаме.

— Разбудите меня через три часа с четвертью, не позже. Хорошо?

— Скажем, через три с половиной часа, — ответил Мьюсак, заводя на всякий случай будильник. — Идите спать.

Через пару минут Дейв погрузился в сон, но он мог бы поклясться, что все время ощущал присутствие друга, который взял книгу и курил, попивая ржаной виски. Он также ни на минуту не забывал, что должен сесть в «Ла Гуардии» на самолет, вылетавший в шесть часов семнадцать минут, и что билет был забронирован на имя Мьюсака. Два-три раза он переворачивался, чтобы еще глубже зарыться в матрас. Когда он почувствовал, как к его плечу прикоснулись, он мгновенно сел. Он не слышал, как звонил будильник. В квартире пахло свежим кофе.

— Идите умойтесь.

Гэллоуэй вставал так рано, только когда Бен болел, в частности, когда у него была ангина в тяжелой форме и он должен был принимать лекарство каждые два часа. В какой-то момент, далеко за полночь, Бен со страхом посмотрел на отца и воскликнул:

— Что тебе надо?

— Бен, пора принимать лекарство.

Слышал ли он? Понимал ли он? Сдвинув брови, нахмурив лоб, он смотрел на отца так, словно видел его впервые. И его взгляд был суровым.

— Неужели ты не можешь оставить меня в покое? — спросил Бен тягучим из-за высокой температуры голосом.

Дейву показалось, что в голосе сына он уловил враждебные нотки. Бен взял лекарство, запил его водой и снова уснул. Утром, когда отец заговорил с ним об этом инциденте, он, казалось, ничего не помнил. Тем не менее Гэллоуэй никогда не был до конца уверен, что в тот момент его сын не владел собой. Но он старался об этом не думать. Нечто подобное случалось в их жизни три-четыре раза, но он предпочитал обо всем забыть.

Гэллоуэй проявлял повышенное внимание к малейшим реакциям Бена. Все дети, равно как взрослые, порой впадают в плохое настроение, можно даже сказать, у них бывают приступы внезапной озлобленности.

В ванную комнату доносился запах бекона. Так пахло в квартире каждое утро. Гэллоуэй тщательно побрился, надел лучший костюм, словно это имело значение. Бен любил, когда отец был хорошо одет. В начале их жизни в Эвертоне, когда Дейв, приступая к работе, надел темносерый халат вместо халата из сурового полотна, которые он стал носить позднее, его сын сказал:

— Ты выглядишь как старый больной человек.

Возможно, именно эти слова он воспринял наиболее остро. Он никак не мог смириться с тем, что казался сыну старым. В присутствии Бена он был менее любезным с клиентами из страха показаться ему раболепным.

— Немного отдохнули?

— Я причиняю вам беспокойство, — заметил Гэллоуэй, глядя на накрытый стол, на яйца на большом блюде, на тосты в тостере.

Он знал, что все это доставляло Мьюсаку удовольствие, как для него самого было удовольствием делать все то, что он делал, ради сына.

Вокруг них во всей деревне царила абсолютная тишина. Когда машина тронулась с места, им стало почти стыдно за поднятый шум.

— Вы бывали когда-нибудь в Индианаполисе? — спросил Мьюсак, когда они выехали на автостраду.

— Никогда.

— А я бывал.

Больше он ничего не сказал, давая своему спутнику возможность подремать. Во рту он держал потухшую трубку, в которую машинально дул, и она издавала привычный свист. В аэропорту им пришлось подождать около получаса. В киосках лежали газеты с крупными заголовками: «Шестнадцатилетний убийца».

Было воскресенье, и газеты еще не успели сообщить о событиях, происшедших накануне вечером. Гэллоуэй нахмурил брови, заметив фотографию, на которой с трудом узнал своего сына. Он не помнил этот снимок. На нем Бен казался более юным, в глазах застыло любопытство, а уголки губ были немного поджаты. Он подошел ближе и только тогда понял, что голова Бена была вырезана из группового снимка, сделанного в средней школе. Несомненно, ее передал журналистам один из приятелей Бена.

Была опубликована и фотография Лилианы, на которой она выглядела не старше двенадцати лет.

Подзаголовок гласил:

Охота на человека, продолжавшаяся 24 часа, закончилась стрельбой на одной из ферм Индианы.

Гэллоуэй купил три разные газеты. Мьюсак с недовольным видом смотрел на него, но ничего не говорил. На одной из страниц в середине Дейв нашел свои фотографии. На первой он стоял перед кроватью Бена, которая попала в кадр лишь частично, а на второй делал вид, что чинит часы.

Все было серым и печальным. На скамейках спали люди. Те, у кого были открыты глаза, угрюмо смотрели перед собой. Какая-то парочка целовалась. Одна женщина плакала, цепляясь за своего спутника, словно они расставались навсегда.

Объявили его рейс. Он направился к терминалу, указанному голосом из громкоговорителя. Казалось, на него никто не обращал внимания. Служащий аэропорта называл фамилии пассажиров.

— Мьюсак, — пробормотал он.

Гэллоуэй пожал Мьюсаку руку и просто сказал:

— Спасибо. Теперь все будет хорошо.

Он был в этом уверен. Он принялся читать газеты лишь тогда, когда отстегнул ремни безопасности, сосредоточив свое внимание на последних абзацах, в которых говорилось о событиях, происшедших на ферме.

«В то время как полиция Иллинойса поджидала беглецов на всех перекрестках, они пустились в объезд и вновь въехали в Индиану. Были ли силы Бена Гэллоуэя на исходе, поскольку он провел за рулем 23 часа, или же он не осмелился заправить машину? Так или иначе, чуть позже машина остановилась перед одиноко стоящим домом, милях в двадцати от границы.

Было около десяти часов вечера. Фермер, Ганс Патман, которому около пятидесяти лет, еще не лег спать, равно как и его жена. Они оба находились в одной из комнат первого этажа.

Услышав два удара в дверь, Патман открыл и увидел Гэллоуэя, направившего на него автоматический пистолет. Гэллоуэй сказал девушке:

— Перережь телефонный провод.

Он выглядел измученным. Его руки дрожали от усталости.

— Накормите нас. И пусть никто не пытается выйти из дома.

В это время сын Патмана, находившийся на втором этаже, когда подъехала машина, уже выбежал на улицу через заднюю дверь и мчался на велосипеде к ближайшему дому. Таким образом, через десять минут шериф был поставлен в известность о случившемся. Вскоре к ферме подъехали три полицейские машины».

Пассажиры читали ту же статью и видели фотографии Гэллоуэя, но никто, похоже, не узнал его.

«Когда дом был окружен, шериф и один из его людей направились к двери. То, что произошло потом, представляется недостаточно ясным. Гэллоуэй и его спутница, несомненно, попытались бежать через двор. Следствием будет установлено, кто выстрелил первым. Завязалась перестрелка, и один из полицейских был ранен в ногу.

В конце концов молодой человек крикнул, сложив руки рупором:

— Не стреляйте! Я сдаюсь.

Его автоматический пистолет был пустым.

Во время пути в Джасонвиль, где его передали агентам ФБР для дальнейшего препровождения в Индианаполис, он не выразил ни малейшего сожаления о своих поступках.

— Без помощи мальчика моего возраста вы никогда меня не поймали бы! — заявил он, намекая на сына Патмана, которому действительно тоже шестнадцать лет.

Потом он заснул в машине, а его спутница не сомкнула глаз, словно охраняла его».

По всей видимости, это было не совсем правдой, поскольку невозможно поведать о поведении человека с предельной точностью. Тем не менее Бен, вероятно, выразился именно так: «без помощи мальчика моего возраста…»

Точно так же вполне вероятно, что Лилиана Хавкинс всю дорогу не сомкнула глаз, словно охраняла его. Эта подробность смутила Гэллоуэя, испортила ему настроение. Он не мог объяснить почему, но ему казалось, что из-за нее все окажется не таким простым, как он думал.

Гэллоуэй спал еще менее глубоким сном, чем в квартире, и три-четыре раза просыпался. Однажды он увидел женщину с ребенком на руках. Она напряженно смотрела на него. На соседнем сиденье лежала раскрытая газета. Должно быть, она его узнала. Он выдержал ее взгляд, но когда машинально взглянул на ребенка, она задрожала, словно провела одному богу известно какое сравнение, и крепче прижала ребенка к себе.

Когда они остались одни, Бен был не старше этого младенца. На самом деле Гэллоуэй не страдал из-за ухода жены. Можно даже сказать, что он всегда был к этому готов. Кто знает? После первого шока он, возможно, почувствовал даже облегчение, что она исчезла из их жизни.

Он не любил вспоминать ни о Рут, ни об этом периоде. До двадцати пяти лет он вообще не помышлял о женитьбе и посещал женщин лишь в случае необходимости. Ему уже исполнилось двадцать, когда он впервые вступил в половые отношения с одной из них.

В Уотербери Рут работала в той же мастерской, что и он. Он знал, что почти каждый вечер она гуляла с тем или другим из его приятелей и посещала таверны. Выпив два стакана виски, она становилась вульгарной и шумной.

Ей еще не было двадцати лет. А когда ей исполнилось шестнадцать, она сбежала с фермы своих родителей. Она жила в Нью-Йорке, Олбани, возможно, где-то еще, прежде чем осела, бог знает как, в Уотербери.

Она не заботилась ни о завтрашнем дне, ни о том, что о ней думали люди. В течение нескольких месяцев он наблюдал за ней, уверенный, что она питала к нему нечто похожее на презрение, поскольку он не развлекался так, как другие. Она притягивала его к себе и одновременно пугала. Рут была скорее самкой, чем женщиной, и одного движения ее бедер было достаточно, чтобы смутить его.

Однажды, когда он вышел из мастерской и направился на остановку автобуса, он увидел, что она неподвижно стояла неподалеку, на тротуаре.

Он так никогда и не узнал, его ли она ждала.

— Я внушаю вам страх? — спросила она, поскольку он смотрел на нее в замешательстве.

Он ответил, что нет. У нее был хриплый голос, и она подходила очень близко к мужчинам, с которыми разговаривала.

— Вы кого-нибудь ждете?

Она рассмеялась, словно он сказал нечто несуразное. Покраснев, он хотел было уйти. Даже сейчас он не знал, что его удержало.

— Что во мне такого забавного?

— Ваша манера смотреть на меня.

— Хотите, вместе поужинаем?

Он и в самом деле давно этого хотел, но до сих пор не верил, что такое возможно. Весь вечер ему было стыдно за ее поведение: сначала в ресторане, потом в двух-трех барах, в которые она его затащила и где она, уже под конец, пила неразбавленный виски.

Он мог бы провести с ней ночь. Она удивилась, когда он расстался с ней у двери ее квартиры. На следующий день в мастерской она наблюдала за ним весь день, словно хотела понять. Он вел себя с ней холодно.

В течение всей недели он почти не разговаривал с ней, но однажды вечером, после того как увидел, что она садилась в машину его приятеля, он не мог уснуть часа два. Наутро он спросил:

— Вы свободны сегодня вечером?

— Надо же! Вы хотите продолжить?

Он смотрел на нее так, что она расчувствовалась.

— Если хотите, подождите меня у выхода.

Они следовали той же программе, что и в первый раз. Он казался угрюмым и нарочно выпил больше обычного. Расставаясь с ней на пороге ее квартиры, он спросил, глядя на нее так же сурово, злобно, как и утром:

— Вы хотите выйти за меня замуж?

— Я?

Рут засмеялась, затем стала серьезной. Она смотрела на него с большим вниманием. На ее лице застыли удивление и одновременно некая тревога.

— Да что с вами? Виски?

— Вы же знаете, что нет.

Конечно, она знала.

— Мы поговорим об этом в другой раз, — прошептала она, поворачиваясь к двери.

Он схватил ее за руку.

— Нет. Сейчас.

Она не предложила ему войти. Она действительно боялась его.

— Пошли!

В течение почти двух часов они бесцельно бродили по тротуару, среди одних и тех же фонарей. Они не держали друг друга за руки, не останавливались, чтобы поцеловаться.

— Почему вы хотите на мне жениться?

Он, заупрямившись, ответил:

— Потому что!

— А если вы будете получать то, что хотите, другим способом?

— И все же я на вас женюсь!

— Вы не тот мужчина, который сможет жить с такой женщиной, как я.

Почему он в своем полусне сразу же подумал о ней, едва взглянув на ребенка на руках у матери? На протяжении многих лет он гнал от себя это воспоминание.

— Вы полагаете, что будете счастливы со мной?

Он ничего не ответил. О счастье не было и речи. Он не смог бы объяснить. Впрочем, все это было слишком смутным и не поддавалось словесному выражению. Важным было лишь то, что он принял решение и держался за него.

— Так это «да»?

— Я дам вам ответ завтра утром.

— Нет. Немедленно!

Через две недели он на ней женился. До этого он не вступал с ней в интимные отношения. Вскоре он запретил ей работать.

Это была мать Бена. Однажды вечером, двадцать месяцев спустя, она ушла, оставив ему ребенка. Он не сердился на нее. В первую ночь в пустом доме он почувствовал лишь досаду, словно потерпел поражение. Он знал, что это означало. Рано или поздно он должен был потерпеть поражение, поскольку корнями это уходило очень далеко, в события, которые он переживал, будучи еще ребенком.

Это никого не касалось. Он не должен был об этом думать. Бен остался с ним, и это главное.

Через много лет, когда Бен превратится в мужчину, они, возможно, смогут об этом поговорить. Дейв скажет сыну правду.

Мысль, что этих многих лет может не быть, что его сыну не дадут возможности превратиться в мужчину, даже не пришла ему в голову. В Индианаполисе он едва не бросился во Дворец правосудия с чемоданом. И только по дороге, в такси он вспомнил, что следовало бы оставить его в гостинице.

— Остановитесь сначала у какой-нибудь гостиницы.

— В центре города?

— Как можно ближе ко Дворцу правосудия.

Теперь, когда Гэллоуэй был почти рядом с сыном, его охватило нервное нетерпение. Он увидел огромную площадь, окруженную каменными зданиями, узнал то, что должно было быть Капитолием, затем, чуть дальше, здание почтового отделения с капителью, которую поддерживали белые колонны.

Шофер опустил флажок перед казавшейся роскошной гостиницей.

— Подождите меня, пожалуйста.

— Дворец правосудия — вон там! — ответил шофер, показывая на одно из зданий.

Он вошел через дверь-турникет вслед за шофером, донесшим его чемодан до стойки регистрации.

— Вы забронировали номер по телефону?

— Нет. Я хочу получить комнату.

Ему протянули несколько карточек. Он написал свое настоящее имя, которое служащий прочел вверх ногами. Возможно, служащий сразу же понял, зачем он приехал, поскольку не стал спрашивать, на сколько дней он хочет остаться.

— Проводи мистера Гэллоуэя в номер 662.

Он не собирался подниматься в комнату, но не осмелился возразить. Но раз уж поднялся, он вымыл руки, освежил лицо и причесался.

Гэллоуэй надеялся, что они не сразу примутся допрашивать Бена, что они дадут ему возможность поспать. Разрешили ли они ему умыться и переодеться?

Когда он шел через холл, несколько человек пристально следили за ним глазами.

Это не произвело на него ни малейшего впечатления. Он не чувствовал никакого смущения.

Было десять часов утра. Во Дворце правосудия адвокаты, судьи, судебные приставы деловито сновали от одной двери к другой, держа в руках папки. Гэллоуэй растерялся и бросился к служащему в форме, стоявшему около двери.

— Не знаете ли, здесь ли Бен Гэллоуэй? — спросил он.

— Кто?

— Бен Гэллоуэй. Тот, кто…

— А! Да.

Мужчина посмотрел на своего собеседника более внимательно. Вероятно, он видел его портрет в газете.

— Его здесь нет, — равнодушно ответил он. — Я знаю, что сегодня утром эти господа спорили в кабинете окружного прокурора. Журналисты уже приходили три или четыре раза. Если хотите знать мое мнение, у вас больше всего шансов найти его в ФБР.

— А где бюро ФБР?

— В федеральном здании, над почтовым отделением. Вы знаете, где находится почта?

— Я видел здание, когда подъезжал сюда.

Люди останавливались, чтобы посмотреть на него. Ему показалось, что один человек хотел подойти к нему, чтобы поговорить, но в последний момент передумал. Тот человек, вероятно, был официальным лицом, возможно, одним из помощников окружного прокурора или адвокатом, собиравшимся предложить ему свои услуги.

Ярко светило солнце. Было тепло. Женщины были одеты в светлые платья, а многие мужчины уже носили соломенные шляпы. Гэллоуэй шел быстро. Через несколько минут он все узнает, возможно, встретится с Беном.

Федеральное здание было светлым, с широкими коридорами, вымощенными мраморными плитками, с дверями из красного дерева. На каждой двери висела медная табличка с цифрами. Гэллоуэй постучал в ту, которую ему указали. Ему крикнули, что он может войти. Женщина среднего возраста с седыми волосами на мгновение перестала печатать на машинке.

— Что вам угодно?

— Я хочу видеть моего сына. Я Дейв Гэллоуэй, отец Бена.

Он произнес вовсе не ту фразу, которую приготовил. Он нашел более короткую и смотрел то налево, на приоткрытую дверь, то направо, на дверь, которая была закрыта.

— Присаживайтесь.

— Вы можете мне сказать, здесь ли мой сын?

Ничего не ответив, женщина сняла телефонную трубку и сказала:

— В приемной находится мистер Дейв Гэллоуэй.

Она выслушала ответ, разбивая фразы своего собеседника словами:

— Да… Да… Хорошо… Я поняла…

Он машинально послушался ее, когда она предложила ему сесть, но вскоре уже стоял на ногах.

— Я увижу сына? — спросил он.

— Сейчас инспектор занят. Он встретится с вами через несколько минут.

— Вы что, не имеете права сообщить мне, здесь ли мой сын? Да или нет?

Смутившись, она пробормотала, вновь принимаясь печатать на машинке:

— Я не получила указаний.

Опущенные венецианские шторы пропускали одинаковые солнечные полоски, которые отражались на стенах и на потолке. Почти бесшумно крутился вентилятор.

Смирившись с необходимостью ждать, он сел, положил шляпу на колени и стал следить за кареткой машинки, потом за секундными стрелками на электрических часах, вставленных в одну из перегородок.

Из левой двери вышел довольно молодой человек, державший в руках бумаги. Он взглянул на Гэллоуэя, нахмурил брови, вновь посмотрел на него, на этот раз более внимательно, одновременно выдвигая металлические ящики картотеки. После того как он нашел то, что искал, и сделал пометки на документе, он наклонился к секретарю и тихо заговорил с ней.

Речь шла о Гэллоуэе. Однако к нему они не обратились. Вскоре мужчина исчез за дверью, через которую вошел.

Дейв напряженно прислушивался. Но помимо стука машинки он слышал лишь шаги по широкому коридору и время от времени стук в дверь. Зазвонил телефон. Женщина ответила:

— Одну минуту, пожалуйста. Не кладите трубку.

Она нажала на несколько кнопок.

— На проводе Олбани.

Гэллоуэй чуть не встал. Олбани — это точно насчет Бена. Пока он, беспомощный, ждал в приемной, они обсуждали участь его сына!

Он этого не предвидел, эту невозможность не только сразу же после приезда увидеть Бена, но и поговорить с кем-нибудь, неважно с кем, с человеком, который мог бы сообщить ему какие-либо сведения.

Прошло полчаса, самые длинные, самые тягостные в его жизни. Телефон звонил еще два раза. Женщина соединяла с таинственным инспектором, который сидел в одном из кабинетов, укрывшись от посторонних взглядов. Один раз женщина просто сказала:

— Губернатор.

В принципе, Гэллоуэй понимал, что его не могли принять сразу же. Но, по крайней мере, ему могли сказать, здесь Бен или нет. Он был его отцом. Он имел право увидеть сына, поговорить с ним.

— Послушайте, мадам…

— Наберитесь терпения, мистер Гэллоуэй. Еще немного…

Она знала, что происходит! Он попытался о чем-нибудь догадаться по выражению ее лица, но она не обращала на него внимания и продолжала печатать на машинке с поразительной скоростью.

В какой-то момент в коридоре открылась дверь, совсем рядом, возможно соседняя. Если бы он послушался своего внутреннего голоса, он бы бросился в коридор, чтобы посмотреть. Но он не осмелился. Он был слишком взволнован и боялся, что дама с седыми волосами начнет упрекать его. Почти сразу же правая дверь, та, что оставалась до сих нор закрытой, распахнулась. В дверном проеме показался мужчина примерно того же возраста, что и он, и обернулся к Гэллоуэю:

— Прошу вас, мистер Гэллоуэй, входите.

На окнах висели такие же венецианские шторы, а на светлых стенах отражались такие же полоски. Мужчина указал ему на стул, сел за большой металлический письменный стол, на котором Дейв заметил обрамленную фотографию женщины с двумя детьми.

Гэллоуэй открыл рот, чтобы задать вопрос, на который он наконец получит ответ, но его собеседник заговорил первым. Он говорил спокойным, немного холодным голосом, тем не менее Гэллоуэю показалось, что он уловил симпатию или жалость.

— Полагаю, вы прилетели первым рейсом?

— Да. Я…

— Понимаете, вам не следовало уезжать, не получив от нас известий. К сожалению, вы приехали напрасно.

Гэллоуэй почувствовал, как его члены окаменели.

— Моего сына здесь нет?

— Сегодня его перевезут в Нью-Йорк, а оттуда в Либерти.

Дейв не понимал. Он смотрел на своего собеседника, делая над собой усилие.

— Первое покушение, совершенное в штате Нью-Йорк, — более тяжкое преступление, чем то, что произошло здесь. Вопрос стоял таким образом: подвергнется ли ваш сын судебному преследованию в Индиане за то, что он стрелял в полицейских и ранил одного из них, или будет сразу же отправлен в штат Нью-Йорк. Сегодня утром губернаторы обоих штатов связались друг с другом по телефону и пришли к согласию.

— Но его еще не увезли? — воскликнул Гэллоуэй.

Мужчина посмотрел на точно такие же часы, как и в приемной.

— Нет. Сейчас им, вероятно, разрешили поесть.

— Где мой сын?

— Мне очень жаль, но я не могу вам этого сообщить, мистер Гэллоуэй. Чтобы избежать бесполезной огласки и возможных инцидентов, мы сделали так, что даже журналисты не знают, что они провели ночь здесь. Журналисты ждали их у ворот тюрьмы.

— Бен был здесь?

Он пальцем обвел комнату, в которой они находились. Мужчина кивнул головой.

— Он еще был здесь, когда я пришел, не так ли?

Инспектор снова кивнул головой.

— И меня нарочно заставили ждать в приемной, чтобы не допустить встречи с ним? — закричал он, потеряв способность контролировать свои чувства.

— Успокойтесь, мистер Гэллоуэй. Это не я помешал вам встретиться с сыном.

— А кто?

— Он отказался встречаться с вами.