Люди, живущие по соседству. Часовщик из Эвертона

Глава вторая

Иногда случается, что во сне человек переносится в странную и одновременно привычную обстановку, вызывающую тревожное беспокойство, словно пропасть. В ней ничто не напоминает предметы, знакомые в реальной жизни. И все же в памяти начинают всплывать какие-то образы, и человек почти проникается уверенностью, что был там, возможно, даже жил там в предыдущем сне или в прошлой жизни.

Дейв Гэллоуэй тоже однажды уже пережил час, похожий на тот, который переживал сейчас, проникаясь всем телом и душой тем же чувством полного краха и той же пустоты вокруг себя. В первый раз он точно так же бессильно упал в это зеленое кресло, стоявшее перед софой, которую они с женой некогда купили в кредит в магазине Хартфорда вместе с двумя низенькими столиками, двумя стульями и подставкой для радио, поскольку тогда у них еще не было телевизора.

Там комната была меньше, а дом, как и все другие дома в квартале, новым. Они первыми переехали в дом. По обеим сторонам недавно проложенной улицы деревья только начинали приниматься.

Это было в Уотербери, в штате Коннектикут. Он работал на часовой фабрике, производившей точные измерительные приборы. Он помнил все подробности этого вечера, его каждую минуту, как, вероятно, будет вспоминать вечер, проведенный им у Мьюсака. Дейв пошел к своему товарищу, работавшему в другом отделе, чтобы починить часы с боем, доставшиеся тому от прадеда.

У этих часов немецкого производства был резной оловянный циферблат, а колесики крепились вручную на тисках. Дейв встал на стул. Его голова почти касалась потолка. Он, словно наяву, видел, как крутил стрелки, налаживая бой, который должен был раздаваться через каждые четверть часа. Окна были открыты. Также была весна, немного ранняя в том году. На столе, рядом с бутылкой ржаного виски и стаканами, стояла миска с клубникой. Жену его товарища звали Патрисией. У нее, итальянки по происхождению, были темные волосы и очень тонкая кожа, усеянная маленькими родинками. Ей хотелось побыть с ними, и она принесла гладильную доску в столовую. Все то время, которое Дейв пробыл в их доме, она гладила пеленки. И только когда один из детей проснулся, она вышла, чтобы вновь убаюкать его. У них было трое детей. Одному исполнилось четыре года, второму — два с половиной, а третьему год. Она, спокойная и сияющая, как спелый фрукт, ждала четвертого ребенка.

— Твое здоровье!

— Твое здоровье!

В тот раз он тоже выпил два стакана ржаного виски. Приятель хотел налить ему третий стакан, но Патрисия мягко вернула мужа к действительности.

— Ты не боишься, что завтра утром у тебя будет болеть голова?

Они обрадовались, услышав, как пробили часы, не ходившие с тех пор, как они получили их в наследство. Гэллоуэй тоже был счастлив, что провел вечер с ними и держал в руках прекрасные механические изделия. Он помнил, что они пытались подсчитать, сколько бы стоили эти часы, если бы их изготовили сегодня.

— По последнему стаканчику?

Как Мьюсак!

— Нет, спасибо.

Он ушел пешком, поскольку жил всего в двух улицах от приятеля. Светила луна. На углу Гэллоуэй заметил, что в окнах его дома не горел свет. Вероятно, Рут легла, не дождавшись его. Это было странно, поскольку по вечерам она никогда не хотела ложиться и находила всевозможные предлоги, чтобы потянуть время. Может, он поступил неправильно, что засиделся допоздна?

Гэллоуэй ускорил шаг. Его сопровождал шум подошв по цементной дорожке. До дома оставалось метров двадцать, но он уже нащупал ключ в кармане. Едва дверь открылась, как он ощутил такое же чувство пустоты, как и сегодня вечером. Он не стал зажигать лампу. Лунный свет достаточно хорошо освещал комнаты, проникая в окна без жалюзи. Он направился к спальне. С его губ было готово сорваться имя:

— Рут!

Постель не была разобрана. В комнате никого не было. На прикроватном коврике валялась пара старых туфель. И тогда он открыл другую дверь и замер, вздрогнув от внезапно охватившего его страха. Рут не взяла с собой ребенка! Бен был там. Он лежал в колыбели, теплый, спокойный, распространяя вокруг себя запах горячего хлеба.

— Ты не находишь, что он пахнет горячим хлебом? — спросил он однажды жену.

Рут ответила беззлобно, и он был в этом уверен, поскольку так она мыслила:

— Он пахнет мочой, как все младенцы.

Гэллоуэй не взял сына из колыбели, чтобы сжать его в объятиях, как ему этого хотелось бы. Он только нагнулся и долго прислушивался к его дыханию, потом на цыпочках вернулся в спальню и зажег там свет. Она не закрыла шкаф. Ящик туалетного столика, в глубине которого валялись две шпильки с черными волосами, тоже не был задвинут. В спальне еще висел резкий вульгарный запах духов, которыми она пользовалась. Вероятно, перед уходом она подушилась.

Она взяла все свои вещи, кроме хлопчатобумажного домашнего платья в цветочек и двух пар рваных колготок.

Гэллоуэй не плакал, не сжимал кулаки. Он прошел в столовую и сел в кресло, стоявшее рядом с радиоприемником. Он сидел долго и только потом пошел на кухню, чтобы посмотреть, не оставила ли она на столе записку. Записки не было. Тем не менее он не совсем ошибся. В помойном ведре возле раковины он нашел несколько обрывков бумаги, которые терпеливо сложил, словно детали головоломки.

Рут хотела оставить ему записку, но не смогла написать ее. Она начинала писать несколько раз, корявым почерком, делая орфографические ошибки.

Мой дорогой Дейв!

Слово «дорогой» она зачеркнула и заменила на «бедный». На этом клочке бумаги было написано только начало фразы:

Когда ты будешь читать эту записку…

Она разорвала этот листок. Женщина воспользовалась пачкой бумаги, лежавшей на кухне. На этой бумаге они записывали заказы, которые делали бакалейщику, приходившему к ним каждое утро. Вероятно, она сидела за столом, за который присаживалась каждый день, когда чистила овощи.

Мой дорогой Дейв!

Я знаю, что причиню тебе боль, но я не могу больше терпеть. Будет лучше, если это случится сейчас, чем потом. Мне часто хотелось поговорить с тобой об этом, но…

Несомненно, она не сумела точно передать свою мысль, из-за чего разорвала и этот листок тоже. На третьем обрывке не было подписи:

Мы не созданы друг для друга, и я это поняла с первых же дней. Это было ошибкой. Я оставляю тебе малыша. Удачи.

Слово «удачи» было зачеркнуто и заменено на «будьте счастливы оба».

В последнюю минуту она вновь спохватилась, поскольку и это послание разорвала и бросила в помойное ведро. Она предпочла уйти, ничего не сказав. Да и зачем? Разве слова добавили бы что-нибудь? Не лучше ли, если он будет думать, что захочет?

Он вновь сел в кресло в уверенности, что так и не заснет. Плач Бена разбудил его в шесть часов утра, когда весь дом уже был залит солнцем. По утрам и вечерам он сам всегда кормил Бена из бутылочки. Вот уже несколько недель они добавляли в молоко злаковые, а в последние дни стали давать Бену овощные пюре. Дейв также умел пеленать. Это было первым, чему он захотел научиться, когда Рут с младенцем вернулась из больницы домой.

С тех пор прошло пятнадцать с половиной лет. Больше он никогда не видел Рут. Только один раз слышал о ней. Это было через три года после ее ухода. К нему пришел адвокат, попросивший его подписать бумаги, чтобы она могла получить развод.

Дейв не спал и широко открытыми глазами смотрел на софу, которую взял с собой со всеми другими вещами, когда покинул Уотербери.

Он один воспитывал Бена, поскольку доверял сына соседке, у которой было четверо детей, только в рабочие часы. Все свободные минуты, все ночи он проводил вместе с сыном. По вечерам он ни разу не вышел из дома, ни разу не сходил в кино.

Война помешала ему покинуть дом в Уотербери, когда он собирался это сделать. Его мастерская была мобилизована и работала на министерство национальной обороны. И только гораздо позднее он нашел место, где смог обустроиться так, чтобы никогда больше не покидать родного дома. Он специально, ради Бена, выбрал деревню, где текла спокойная, размеренная жизнь.

Вдруг у него зародилась бессмысленная надежда. За зданием, там, где в этот час никто не должен был ходить, раздались шаги. На мгновение Гэллоуэю в голову пришла мысль, что это возвращался его сын. Он забыл, что сын уехал на машине. Если бы Бен вернулся, он сначала бы услышал гул мотора, скрип тормозов, стук дверцы.

Шаги приближались. Но это оказались шаги не одного человека, а двух. У них был странный ритм. В нем чувствовался некий сумбур. Кто-то внизу поставил ногу на первую ступеньку лестницы, и тут же раздался женский голос. Тяжелые подошвы словно в нерешительности перешагнули на вторую ступеньку, затем на третью. Он направился к двери, открыл ее и, зажигая свет, спросил:

— Кто там?

Гэллоуэй, ничего не понимая, стоял в растерянности на лестничной площадке и смотрел на Билла Хавкинса, совершенно пьяного, с мокрыми усами, в грязной шляпе, который пялился на него одурманенными глазами.

Изабель Хавкинс была в домашнем платье, фартуке, без шляпы и пальто, словно ей пришлось срочно покинуть дом. Она пыталась обогнать мужа.

— Не обращайте на него внимания, мистер Гэллоуэй. Он опять напился в стельку.

Гэллоуэй знал их, как знал всех других обитателей Эвертона. Хавкинс работал пастухом на одной из окрестных ферм и примерно три раза в неделю напивался до такой степени, что его приходилось убирать с дороги, где на него могла бы наехать машина. Часто видели, как он шел нетвердой походкой, бормоча что-то неразборчивое в свои рыжеватые усы, постепенно становившиеся грязно-белыми.

Хавкинсы жили около железной дороги, совсем рядом с деревней. Кажется, у них было восемь или девять детей. Двое старших уже завели свои семьи и жили в Покипси. По меньшей мере одна дочь посещала среднюю школу. Но наибольшей известностью пользовались близнецы лет двенадцати. Рыжие, вечно взлохмаченные, необузданные, они наводили ужас на всю деревню.

Хавкинс, не в состоянии подняться выше, едва стоя на ногах, судорожно уцепившись обеими руками за перила, пытался что-то сказать, но не находил слов. Вероятно, всю дорогу жена убеждала его вернуться домой. Наверняка ей сейчас пришлось сказать ему:

— Оставайся здесь. Я поднимусь одна…

Несмотря на большую семью, она находила время заниматься уборкой у соседей и вот уже несколько месяцев работала в «Олд Барн».

— Простите, что вынуждена побеспокоить вас в такой поздний час, мистер Гэллоуэй. Билл, дай мне пройти. Прислонись к стене….

Мужчина упал. Она пыталась поставить его на ноги, в то время как наверху лестницы Гэллоуэй не шевелился. В этой сцене, освещенной желтоватым светом одной-единственной лампочки, было нечто гротескное, немного нереальное.

— Полагаю, вашего сына нет дома?

Гэллоуэй ничего не понимал. Он никак не мог уловить связь между этими людьми и исчезновением Бена.

— Подождите, я сейчас поднимусь, чтобы мне не приходилось кричать. Наверняка в доме есть люди, которые уже спят.

Это было правдой. Большинство торговцев, имевших магазинчики на первом этаже, обитали в жилом квартале. Но рядом с Гэллоуэем жила старая женщина, полька. На ее глазах за несколько минут были убиты муж, трое детей, зять и внучка, которой было всего несколько месяцев. Она до сих пор не понимала, почему ее пощадили, с трудом говорила по-английски и подрабатывала тем, что шила мелкие изделия и чинила одежду, поскольку ни за что не смогла бы раскроить платье. Ее волосы совсем поседели, но морщин на лице не было. Она внимательно смотрела на людей, говоривших с ней, и, понимая лишь отдельные слова, нежно улыбалась, словно извиняясь. В конце коридора жила супружеская пара, у которой были семейные взрослые дети, уехавшие в Нью-Йорк. Муж работал механиком в гараже напротив. Разбудили ли их Хавкинсы?

Билл Хавкинс по-прежнему пытался выразить свое негодование, однако ему это никак не удавалось, и он просто бурчал что-то невнятное. Жена Хавкинса поднялась по лестнице.

— Мне пришлось выбежать за ним в том виде, в каком я была, поскольку я не хотела, чтобы он пришел к вам один. Вам что-нибудь известно?

Гэллоуэй не решился пригласить ее войти из-за пьяницы, по-прежнему находившегося на лестнице. Они стояли на лестничной площадке, перед приоткрытой дверью.

Изабель Хавкинс увидела, что Гэллоуэй ничего не понимает. Она не сердилась.

— Известно о чем? — спросил Гэллоуэй.

— О Бене и моей дочери. Они уехали вместе.

У нее на глазах стояли слезы, но чувствовалось, что это были не настоящие слезы, а слезы ради приличия, поскольку она не испытывала особых страданий.

— Я знала, что он крутится возле нее. Каждый вечер он шатался около нашего дома. Я не раз заставала их обнимающимися в темноте. Но я не придавала этому ни малейшего значения. Я не думала, что это серьезно. А вы, вы знали об этом?

— Нет.

Она, глядя на него, фыркнула:

— А!

Затем она немного помолчала, словно ей требовалось привести мысли в порядок.

— Он не сообщил вам о своем отъезде?

— Он ни о чем мне не говорил.

— Когда вы это обнаружили?

— Недавно, когда вернулся домой…

Гэллоуэю было тяжело разговаривать о Бене с этой женщиной, которую он практически не знал.

— Он увез ее на машине, — сказала она, словно знала об этом.

— Да.

— Я слышала, как недалеко от нашего дома гудел мотор.

— В котором часу?

— Возможно, около десяти. Я не посмотрела на часы.

— Вы подумали, что это был он?

— Нет. Я только слышала шум отъезжавшей машины. Я была занята. В передней комнате чинила детские рубашки. Машина же стояла за домом.

— Вашей дочери не было дома?

— Думаю, не было. У нас никогда этого не знаешь. Все бродят по дому, уходят и приходят, никого не спрашивая.

Внизу лестницы ее муж широко взмахнул рукой, словно просил жену замолчать, и выкрикнул слово, похожее на «подонок».

— Замолчи, Билл. Мистер Гэллоуэй тут ни при чем. Я уверена, что он волнуется так же, как и мы. Не правда ли, мистер Гэллоуэй?

Он нехотя согласился и спросил:

— Вы уверены, что ваша дочь с ним?

— А с кем еще она могла уехать? Вот уже два месяца, как они бегают друг к другу на свидания. Она не встречается с другими парнями и даже больше не видится с подружками. До него у нее никогда не было любовников. Я немного волнуюсь, поскольку она не похожа на других девчонок.

— Почему вы уверены, что она уехала?

— В половине двенадцатого Стив, тот, которому семнадцать и который тоже ходит в среднюю школу, вернулся из кинотеатра. Я спросила, была ли с ним сестра. Он ответил, что не видел ее. Я сначала подумала, что ваш сын увел ее с собой и что они еще где-то прячутся в ночи. Я открыла дверь и позвала: «Лилиана! Лилиана!» Потом я замолчала, поскольку боялась разбудить ребятишек. Когда я вернулась, Стив сказал мне: «Ее нет в ее комнате». Он сходил посмотреть. «Ты уверен, что ее не было в кино?» — «Совершенно уверен». — «Ты и Бена не видел?» Стив и Бен дружат. Именно поэтому все и началось. Мальчики все время проводили вместе, а ваш сын часто приходил к нам съесть бутерброд. Я увидела, что Стив задумался. Он самый серьезный из моих детей и хорошо учится. Он спросил меня, приходил ли сегодня вечером Бен. «Я его не видела». И тогда он вновь бросился в комнату сестры. Я слышала, как он открывал все ящики. Вернувшись, он сказал: «Она уехала».

В ее голосе не чувствовалось надрыва; Она говорила монотонно, словно жаловалась. Время от времени она хмурила лоб, стараясь рассказать обо всем, ничего не забыть. Она продолжала следить за мужем, который в конце концов сел спиной к ним на одну из ступенек, продолжая бормотать внутренний монолог, качая головой.

— Я пошла в комнату, чтобы убедиться самой, и увидела, что Лилиана забрала свои лучшие вещи. Вернувшись на кухню, где отец, казалось, спал в кресле, я рассказала Стиву о машине, шум которой слышала. Стив сказал мне: «Ничего не понимаю». Я спросила, почему он не понимает, ведь Бен несколько месяцев встречался с его сестрой. «Потому что у него нет денег», — ответил он. «Откуда ты знаешь?» — «Еще вчера мальчишки ходили к “Маку” есть мороженое, а Бен отказался идти с ними, сказав, что у него нет денег». — «Возможно, это неправда». — «Я уверен, что это правда». Они знают друг друга лучше, чем мы, разве нет?

Гэллоуэй произнес:

— Не хотите войти?

— Мне не хочется оставлять его одного. Заметьте, он никогда никому не причинит зла. Я не знаю, когда он проснулся, что слышал. Такое всегда происходит по субботам. Мне пришла в голову одна мысль. Я решила заглянуть в коробку, где мы держим деньги. В половине седьмого я положила туда тридцать восемь долларов, которые принес мне муж на этой неделе.

Ее голос звучал нейтрально, не срываясь. Гэллоуэй спросил:

— Денег больше не было?

— Не было. Вероятно, она воспользовалась моментом, когда я вышла из кухни или повернулась к ней спиной. Не думайте, что я ее упрекаю. И я тем более не обвиняю вашего мальчика. Они, конечно, не понимали, что делают. Ни он, ни она.

— Что сказал ваш сын?

— Ничего. Он немного поел и лег спать.

— Он не любит свою сестру?

— Не знаю. Они никогда не ладили. Мой муж неожиданно вышел, не сказав ни слова. Я даже не успела его задержать. Я бросилась за ним вдогонку. Что вы собираетесь делать?

А что он мог поделать?

— Вы полагаете, они хотят пожениться? — спросила она. — Лилиане всего пятнадцать с половиной лет. Не то чтобы она очень рослая, но у нее серьезный вид, и поэтому ей дают больше ее возраста.

Лилиана несколько раз приходила в магазин, как все местные девушки, чтобы купить безделушки, браслет, дешевое ожерелье, кольцо, заколку. Гэллоуэй находил, что она была скорее брюнеткой, а не рыжей, как все Хавкинсы. Он пытался понять, посмотреть на нее глазами Бена. Лилиана немного горбилась и была худой, менее физически развитой, чем другие девушки ее возраста. Возможно, он помнил ее такой, какой она была несколько месяцев назад, но с тех пор она успела измениться? Он находил, что у нее всегда был недовольный, почти мрачный вид.

— Я читала, — продолжала Изабель Хавкинс, — что на Юге есть штаты, в которых разрешают жениться с двенадцати лет. Как вы думаете, может, они поехали туда, а потом напишут нам?

Гэллоуэй не знал. Он ничего не знал. Той, другой ночью, пятнадцать с половиной лет назад, он не потерял всего. Ему оставалось, за что зацепиться, у него был младенец, лежавший в колыбели, который в шесть часов утра требовал свою бутылочку.

На этот раз он впал в такое отчаяние, что был почти готов зацепиться за эту расплывшуюся женщину, которую едва знал.

— Ваша дочь говорила с вами о своих планах?

— Нет, никогда. По сути, я иногда спрашивала себя, не стыдится ли она немного своей семьи. Мы бедные люди. Ее отец далеко не всегда выглядит прилично. Я понимаю, что для молодой девушки это неприятно…

— А как мой сын вел себя у вас дома?

— Он всегда был очень любезным, очень вежливым. Однажды, когда я попыталась починить раму, которую выбило ветром, он взял у меня из рук молоток и прекрасно справился с работой. После того как он выпивал стакан молока, он непременно мыл стакан и ставил его на место. Но не стоит говорить обо всем этом сегодня ночью. Мне пора укладывать Билла в кровать. Да и вы тоже должны ложиться. Только вот я все думаю, надо ли сообщать в полицию.

— Если вы так считаете, вы имеете право так поступить.

— Это вовсе не то, что я хочу сказать. Я спрашиваю себя, обязаны ли мы так поступить. При сложившихся обстоятельствах полиция все же ничего не может сделать, не так ли?

Гэллоуэй ничего не ответил. Он думал о тридцати восьми долларах, о Бене, у которого действительно в кармане обычно лежало три-четыре доллара и который никогда не требовал денег. Каждую неделю отец давал ему пять долларов, и Бен, смущаясь, клал их в карман и говорил «спасибо».

Дейв также думал о грузовичке, который не в состоянии проделать большой путь. Этот подержанный грузовичок он купил шесть лет назад и ездил на нем только тогда, когда ему приходилось посещать клиентов на дому. Часто, как и его товарищ из Уотербери, люди просили его починить старинные часы. Он также следил за часами в мэрии, в школе, в епископальной и методистской церквах. Задняя часть машины была переоборудована в своеобразную мастерскую, где лежали инструменты, как в машинах технической электрической помощи.

Уже давно надо было поменять колеса. Кроме того, через несколько миль двигатель перегревался. Если Бен не будет часто наполнять радиатор, он не проедет и ста миль и попадет в серьезную аварию.

Вдруг он разозлился на себя, что не купил новую машину, что всегда откладывал эту покупку на потом.

— Надеюсь, они не станут останавливаться по дороге, — вздохнув, сказала Изабель Хавкинс. И добавила, направляясь к лестнице: — Ну, будем надеяться, что ничего плохого не случится. Детьми нельзя распоряжаться по-своему. Их заводят вовсе не для этого. Поднимайся, Хавкинс!

Она была достаточно сильной, чтобы приподнять мужа одной рукой и осторожно подталкивать его вперед, так нежно, что теперь он больше не думал сопротивляться. Подняв голову, она напоследок сказала:

— Если я узнаю что-нибудь новое, я сообщу вам. Но я буду удивлена, если первой напишет моя дочь!

Гэллоуэй слышал, как она говорила уже на улице:

— Смотри, куда идешь! Держись за меня! Не волочи ноги!

Луна исчезла. Вероятно, Хавкинсам потребуется полчаса, может, час, чтобы добраться до дома, останавливаясь через каждые десять метров на темной дороге.

Бен тоже находился в дороге, несомненно, с Лилианой, прижавшейся к нему. Должно быть, он пристально смотрел на свет фар, пронизывающий темноту. Фары светили слабо, особенно левая, которая то вдруг гасла, то вновь зажигалась после небольшой тряски, что напоминало работу некоторых радиоприемников. Помнил ли об этом Бен? Если полицейские остановят его для проверки документов, что часто случается ночью, сочтут ли они действительными его водительские права?

Гэллоуэй занимался этими, в сущности, незначительными проблемами, чтобы, вероятно, не думать о другом, более серьезном. Он вновь был один в квартире, где свет горел только в столовой. Как и пятнадцать с половиной лет назад, ему в голову даже не пришла мысль лечь спать или закурить сигарету. Он сидел в кресле и неподвижно смотрел прямо перед собой.

По закону водительские права были недействительными, во всяком случае, в штате Нью-Йорк, где минимальный возраст водителя составлял восемнадцать лет. Странно, что два месяца назад, в марте, Бен ездил в небольшой городок Коннектикута, расположенный в тридцати милях от Эвертона, чтобы сдать экзамен на права. Он не сказал об этом отцу, сообщив только, что собирается проехаться с приятелем, у которого была машина. И только через неделю, когда они были одни в квартире, он вытащил из кармана бумажник и достал небольшой лист бумаги.

— Что это такое? — спросил Дейв.

— Смотри.

— Водительские права? Ты же знаешь, что пока еще не имеешь права водить машину в штате Нью-Йорк.

— Знаю.

— И что?

— Ничего. Я сдал экзамен ради забавы.

Бен испытывал гордость, глядя на этот листок бумаги, где была напечатана его фамилия и который, как он считал, делал из него мужчину.

— Ты ответил на все вопросы?

— Легко. Я учился по учебнику.

— Ты назвал свой адрес?

— Я сказал, что живу в Уотербери. Они не потребовали доказательств. Я взял у дяди моего приятеля машину с номерами Коннектикута.

Бен научился управлять машиной года два назад, не меньше, но освоился с ней еще раньше. В десять лет он умел ставить машину в гараж и выводить ее оттуда. Позднее он часто тренировался за зданием.

Дейв, улыбаясь, вернул сыну права.

— Только не пользуйся ими!

По словам Изабель Хавкинс, Бен уже тогда встречался по вечерам с Лилианой. Как друг Стива, он заходил к ее родителям, съедал вместе с другими бутерброд, запивал его молоком и мыл свой стакан, как будто у себя дома.

Самым трудным оказалось представить, как Бен, который дома ничего не делал, который даже не научился аккуратно заправлять кровать и чистить обувь, взял из рук Изабель Хавкинс молоток и починил раму.

Дейв вдруг осознал, что ревнует, что испытал приступ ревности, заставивший кровь отхлынуть от его лица, когда женщина рассказывала свою историю.

Он никогда не был у Хавкинсов. Он только мимоходом видел их дом, большую деревянную развалюху, которую не красили вот уже много лет, мусор, валявшийся на пустыре. Вокруг веранды всегда бегали дети и гонялись друг за другом щенки. Он предпочитал огибать этот дом, поскольку боялся раздавить щенков, выбегавших на дорогу в самые неожиданные моменты.

Близнецы с медно-рыжими волосами постоянно разъезжали по деревне на велосипедах, не держась за руль. Они то и дело издавали пронзительные крики, похожие на клич индейцев.

В течение двух, возможно, трех месяцев Бен каждый день виделся с этими людьми, которых в конце концов, несомненно, стал считать в какой-то степени родными.

В своих разговорах с отцом он не произнес ни единого слова, которое могло бы заставить того догадаться о чем-либо. Бен никогда не испытывал потребности поговорить по душам. Совсем крошка, он уже избегал изливать свои чувства. Дейв помнил, как впервые привел его в детский сад, когда Бену было четыре года. Бен не плакал. Он просто бросил вслед уходящему отцу взгляд, полный упрека. Придя за ним, Дейв спросил с тревогой в голосе:

— Ты хорошо провел время?

Ребенок невозмутимо ответил, даже не улыбнувшись:

— Хорошо.

— Воспитательница была добра к тебе?

— Думаю, да.

— А твои приятели?

— Да.

— Что вы делали?

— Играли.

— А что еще?

— Ничего.

Все следующие месяцы, день за днем Дейв задавал похожие вопросы и получал похожие ответы.

— Ты любишь детский сад?

— Да.

— Тебе в нем нравится больше, чем дома?

— Не знаю.

Гораздо позднее, сопоставив вопросы и ответы, Дейв догадался, что в группе был более сильный старший мальчик, который сделал Бена козлом отпущения.

— Он тебя бьет?

— Иногда.

— Как?

— Кулаками, всем, чем угодно, или толкает, чтобы я упал в грязь.

— Ты защищаешься?

— Я побью его, когда стану таким же большим, как он!

— И воспитательница позволяет ему бить тебя?

— Она не видит.

В то время у Бена были короткие ноги, а голова казалась слишком большой для его туловища. Часто отец слышал, как его сын разговаривает вполголоса, когда Бен думал, что он один.

— Бен, что ты говоришь?

— Ничего.

— С кем ты разговариваешь?

— Сам с собой.

— И что ты рассказываешь самому себе?

— Истории.

Бен не уточнил, какие именно. Это была его заповедная территория. На протяжении долгого времени Дейв спрашивал себя, что он ответит ребенку, когда тот начнет задавать вопросы о матери. Из-за какого-то суеверного страха он не хотел отвечать, что она умерла. Как объяснить ребенку, что она уехала и что он, несомненно, никогда ее не увидит?

Но Бен так никогда и не задал этого вопроса. Ему исполнилось семь лет, когда они смогли наконец покинуть Уотербери. Может, маленькие приятели Бена по детскому саду, слышавшие разговоры своих родителей, открыли ему правду?

Если Бен знал, то никак не показывал этого. Он не был угрюмым ребенком. Тем более — скрытным. Как и у всех детей, у него случались вспышки шумной радости.

— Ты счастлив, Бен? — часто спрашивал сына отец, стараясь говорить непринужденно.

— Да.

— Ты уверен, что счастлив?

— Уверен.

— Тебе не хотелось бы поменяться местами с другим мальчиком?

— Нет.

Это был способ выведать правду. Однажды, когда Бену было тринадцать лет, они вместе прогуливались. Дейв тихо спросил:

— Знаешь ли ты, Бен, что я твой друг?

— Знаю.

— Мне хотелось бы, чтобы ты всегда считал меня своим другом, чтобы ты не боялся обо всем мне рассказывать.

Гэллоуэй не решился настаивать, поскольку ему показалось, что мальчик смутился. Бен всегда немного стыдился своих чувств.

— Если когда-нибудь тебе захочется задать мне вопросы, задавай. Обещаю тебе, что отвечу честно.

— Какие вопросы?

— Не знаю. Иногда спрашиваешь себя, почему люди делают то или другое, почему они ведут тот или иной образ жизни.

— У меня нет вопросов.

И Бен принялся бросать камешки в пруд.

Было семь часов утра, когда в магазине зазвонил телефон, отчего пол завибрировал. Дейв мгновенно сбросил с себя оцепенение, подумал, успеет ли он спуститься, обогнуть здание и войти в магазин прежде, чем телефонистка устанет ждать.

Такое уже случалось. Если это Бен, он перезвонит через несколько минут, поскольку он знал об этом.

Огибая здание, Дейв еще слышал звонки, но когда он открыл дверь, телефон замолчал.

Солнце светило так же ярко, как луна ночью. Улицы были безлюдными. По лужайке перед кинотеатром прыгали птицы.

У Гэллоуэя затекли все члены. Он остался в магазине и ждал, пристально глядя на телефонный аппарат. Через приоткрытую дверь внутрь врывался утренний свежий воздух.

Мимо проехали одна-две машины. Жители Нью-Йорка или окрестностей выбирались на природу. Он машинально поискал в карманах сигареты. Но, вероятно, он оставил их наверху.

Телефон молчал. На самом деле Гэллоуэй не верил, что звонил Бен, но не мог объяснить почему.

Прошло полчаса. Потом еще четверть часа. Ему хотелось выкурить сигарету, выпить чашку кофе, но он не решался подняться в квартиру, боясь пропустить новый звонок.

Бен, которому часто по вечерам хотелось позвонить своим приятелям, просил установить телефон в квартире. Почему Дейв все время откладывал?

Вероятно, было очень поздно, когда он уснул. Он спал тяжелым беспокойным сном и сейчас чувствовал себя более разбитым, чем вечером.

Он чуть не позвонил Мьюсаку. Но что он сказал бы? Поведал бы тому, что произошло? Они никогда не обсуждали свои личные дела. Дейв никогда ни с кем их не обсуждал.

Гэллоуэй облокотился на прилавок. В глазах щипало. Он по-прежнему стоял в этой позе, когда машина на высокой скорости спустилась по Мейн-стрит, повернула за угол и остановилась прямо перед магазинчиком.

Из машины вышли двое мужчин в форме полиции штата. У обоих были свежие, отдохнувшие, тщательно выбритые лица. Они подняли голову, чтобы прочитать фамилию, написанную над вывеской. Один из них достал из кармана блокнот и сверился с ним.

Не дожидаясь, пока они войдут, Гэллоуэй бросился им навстречу, понимая, что они ищут именно его.