Люди, живущие по соседству. Часовщик из Эвертона

5

Почему, например, ему отключили воду? Ведь, в конце концов, там, на кухне, имелась раковина, предназначавшаяся для него одного. И несколько дней из ее крана текла вода, а затем разом поток иссяк.

— Возможно, подачу воду прекратили из-за ремонта, — первое время повторяла Соня. — Надо набраться терпения и ждать.

Затем она нашла другое объяснение.

— По всей вероятности, сломался сам механизм. Я попрошу зайти сантехника.

Естественно, сантехник не пришел. Он должен был вот-вот подойти, но никогда, никогда не приходил!

— Он плохо понял, куда идти, — предполагала Соня. Или: — Сегодня — выходной, он придет завтра.

А пока, вставая, Адил-бей тут же натягивал брюки и брал кувшин. У крана на лестничной площадке всегда собиралось не менее шести человек. Особенно долго приходилось ждать, пока мыли волосы женщины. Турок неподвижно стоял чуть позади всей остальной очереди. С ним никто не разговаривал. На него даже не смотрели. Но он знал, что именно эти люди входили в состав домкома и именно они перекрыли ему воду!

Когда он возвращался с наполненным кувшином, перед дверью консульства уже толпился народ. А у него растрепаны волосы и на ногах старые стоптанные башмаки. Но что это могло изменить?

Он больше не заваривал чай по утрам. Слишком долго. Мужчина просто проделывал две дырки в банке со сгущенным молоком и пил его, не разбавляя.

Сейчас он донашивал последнюю рубашку, выстиранную еще в Турции. Все остальные были грязными, и консул не знал, согласится ли кто-нибудь постирать его вещи. Окна напротив были закрыты. Солнце, окутанное легкой дымкой, потеряло свой обычный блеск, и это предвещало невероятно душный день и, возможно, как и накануне, грозу.

Адил-бей, прежде чем войти в кабинет, откуда уже доносился гул голосов, смочил голову одеколоном, причесался и надел пиджак.

Начинался новый день, день, похожий на все предыдущие и, без сомнения, на все последующие дни! Соня уже сидела на своем месте: спокойная, с гладко зачесанными волосами, с бодрым выражением на лице. Она, как обычно, поздоровалась с консулом:

— Добрый день, Адил-бей.

Солнце добиралось до угла кабинета, прыгало по документам и, наконец, показывалось в левом окне.

— Зовите!

Консул уже страдал от головной боли. Помещение тут же наполнялось такими грязными, такими убогими, такими озлобленными людьми, что невольно хотелось задаться вопросом: откуда они берутся в таких количествах, да еще и каждый день. Даже теперь Адил-бей все еще ошибался, пытаясь определить их национальность, а некоторые из просителей говорили на столь чудовищных диалектах, что никто не мог их понять. И порой после долгих минут тщетных попыток объясниться они уходили совершенно обескураженные.

Эти люди спускались с гор, со стороны Армении и Персии или, бог знает почему, отправлялись в путь от пограничья Туркестана и даже из просторов Сибири.

И все они рассказывали нескончаемые истории, поражающие своей сложностью!

— Так чего же ты, в конце концов, хочешь? — взрывался Адил-бей.

— Я хочу, чтобы мне дали денег на нового осла.

Следует заметить, что осел был единственной вещью, ни разу не упомянутой мужчиной в его рассказе.

Сегодня Адил-бей их даже не слушал. Его тошнило от происходящего. К чему вся эта комедия, если в конечном итоге даже в самых серьезных случаях он никогда ничего не добивался от властей? Консул с удивлением понял, что окна напротив по-прежнему закрыты. И вот, прямо посреди стенаний очередного горца, турок спросил Соню:

— Ваша невестка заболела?

Девушка в свою очередь взглянула на улицу и, догадавшись, о чем думает консул, ответила, не выпуская карандаша:

— Нет. Она работает.

Их беседа не помешала горцу продолжать свои излияния, он лишь немного повысил голос.

— Первый рабочий день?

— Да. Она сегодня приступила к работе, вышла бухгалтером на государственный нефтеперерабатывающий завод.

Обыкновенный, ничего не значащий разговор, звучащий контрапунктом к жалобам крестьянина, чьи черные глаза неотрывно следили за Адил-беем, однако последний почувствовал, что нервничает.

— Сегодня ночью было очень жарко.

Соня, согласившись, кивнула, она не выглядела смущенной.

— Оба окна вашей комнаты были открыты.

— Меня там не было.

— Я знаю.

Крестьянин сорвался на фальцет, достойный дьякона, на темном, как глина, лице читалось уныние.

— Я тебя слушаю, — вздохнул Адил-бей, чтобы подбодрить посетителя.

Потому что в тишине мужчина не нашел бы в себе мужества задать те же вопросы.

— Вы провели ночь под звездами?

— Нет, у друга.

— У того молодого человека, которого я видел?

— Да.

Честно и категорично, настолько категорично, что консул спросил себя, а было ли хоть что-нибудь между ней и тем парнем.

— Вы его любите? Это ваш жених?

— Нет. Он мой друг.

Адил-бей повернулся к горцу и велел ему явиться в другой день. К столу подошла старая женщина, которая хотела развестись, но не была способна объяснить почему. Оставалось еще около пятнадцати или двадцати просителей! Адил-бей позволил им выговориться, хотя смотрел то на руку Сони, не прекращающую писать, то на ее светлые волосы, то на черное платье, то на худенькие плечи девушки.

Становилось все жарче. Лохмотья посетителей источали запах гнили, а одеколон Адил-бея делал его еще отвратительнее.

Меж тем это было самое лучшее или, вернее, не самое плохое время дня. Проходили минуты. Можно было подсчитать, что, когда наступит очередь последнего посетителя, пробьет час дня.

Но потом? Что он будет делать потом? Растянется на постели и не станет спать, ведь он и так слишком много спит ночью. Во второй половине дня улицы превращаются в настоящую парильню, местами тенистую, местами раскаленную от солнца, и он не сможет шагать в бесконечность в полном одиночестве, прячась у стен домов.

Все, что ему остается, — это ждать, час за часом ждать того момента, когда он выйдет на прогулку на набережную и присоединится к толпе, которая больше не разглядывала его. Затем он вернется домой, ляжет спать, а на следующее утро сделает две дырки в банке с молоком и встанет в очередь на лестничной площадке!

— Ваша невестка довольна тем, что вышла на работу?

— Почему бы ей быть недовольной?

— Она хотела именно этого?

Соня притворилась, что не услышала вопроса, и принялась писать еще быстрее. Именно в эту минуту Адил-бей безо всякой причины поднялся и осмотрелся вокруг мрачным взглядом.

— Консульство закрыто! — заявил он. — Желающие могут вернуться завтра.

Соня подняла голову, она колебалась, возможно, готовилась запротестовать. Но консул, ничего не слушая, вышел в спальню и посмотрел в зеркало над умывальником.

Мешки под глазами, тусклый цвет кожи — в целом он производил печальное и даже гнетущее впечатление.

Турок услышал шум где-то за дверью. По коридору прошуршали шаги. Еще дальше раздались голоса, но они становились все тише.

Адил-бей снова открыл дверь в кабинет и вошел в комнату, двигаясь наудачу, не понимая, куда направляется, не глядя на Соню, которая по-прежнему сидела на месте.

— Вы себя плохо чувствуете? — ровным голосом спросила девушка.

— Я себя отвратительно чувствую!

— Пригласить доктора?

— Я не хочу, чтобы меня отравили.

Ему почудилось, что она улыбается, и мужчина резко развернулся к собеседнице, но она оставалась бесстрастной.

— Сколько лет прожил в этом городе мой предшественник?

— Я полагаю, два года. Я познакомилась с ним лишь на втором году его пребывания в стране.

Адил-бей сел, встал, оттолкнул документы.

— Кто же теперь будет заниматься домашним хозяйством вашего брата?

— Каждый понемножку.

— Признайтесь, они настояли на том, чтобы его жена работала? У себя дома, в этом интерьере она чересчур походила на представительницу буржуазии.

— Но разве это не естественно — работать?

— А если у нее появится ребенок?

— Тогда она получит право на трехмесячный оплачиваемый отпуск, затем три свободных получаса в день, чтобы кормить грудью.

— А если ребенок появится у вас?

Он ожидал, что его секретарша вздрогнет, но этого не произошло.

— В моем случае будет то же самое.

— Хотя вы не замужем?

— А какая разница?

О чем он говорил с ней? Какая необходимость говорить о подобных вещах? Однако турок продолжал. Это оказалось сильнее его. Остановившись у окна, он позвал Соню.

— Идите взгляните.

И он указал девушке на людей, стоящих перед кооперативом на тротуаре напротив, на самом солнцепеке. Только что разгрузили машину с сухарями, сквозь щели ящиков на мостовую выпали едва заметные кусочки сухого хлеба. И пять или шесть женщин встали на колени прямо на землю, чтобы подобрать эти крошки.

— Ну и что? — спросила Соня.

— Вы осмелитесь утверждать, что эти люди не умирают с голоду?

— Они не умирают с голоду, потому что живы. Разве в вашей стране нет бедных? Разве в Америке, в Германии и других странах не миллионы безработных?

Он снова, как наяву, видел ее в окне клуба, рядом с молодым человеком; Адил-бей снова видел рабочих, слушающих доклад. Он слышал саксофониста, играющего гаммы, в то время как он сам в полном одиночестве бродил по улицам города.

— Что вы можете купить на те четыреста рублей, которые получаете?

— О чем вы толкуете? Я покупаю все, что мне необходимо.

— Об этом вы мне уже говорили. Но теперь я знаю местные цены. Пара ботинок, как ваша, стоит триста пятьдесят рублей. Ваше платье обошлось вам по меньшей мере в триста. Кусок мяса…

— Я не ем мяса.

— Ваш брат тоже?

— Только в том случае, если ужинает в кооперативном ресторане.

— Сколько он зарабатывает?

— Тоже четыреста рублей. Члены партии не соглашаются на зарплаты, превышающие зарплаты обычных граждан. — Неожиданно ее голос дрогнул, но затем девушка твердо добавила: — Мы не несчастны.

— Даже если вам придется стоять в очередях, как этим людям?

— Что ж, встану в очередь.

Адил-бей пытался докопаться до чего-то иного. Мысли скакали в его голове, вызывая легкое головокружение, и он ляпнул первое попавшееся:

— Признайте, что вы принадлежите ГПУ!

— Я принадлежу партии.

Когда консул отсылал посетителей, у него не было никаких конкретных идей, и уж он точно не планировал этот нелепый разговор. Но ему было жизненно необходимо увидеть лицо Сони без этой вечной маски уверенности.

— Сколько вам лет?

— Двадцать, вы знаете.

— Почему вчера вы пошли с этим мужчиной?

— А почему бы мне было с ним не пойти?

— Вы его любите?

— А вы любите госпожу…

Соня не назвала имени, но ее взгляд красноречиво остановился на двери спальни.

— Это разные вещи.

Турок был смешон, отвратителен, и он страдал от этого, страдал до такой степени, что каждая пора у него на лбу сочилась потом. Сведенные брови, бегающие глаза. Мужчина стоял позади Сони, и он чуть было не обнял ее, чуть было изо всех сил не прижал к груди, не начал бормотать неизвестно что.

Но он не осмелился. Это было невозможно, и Адил-бей с ненавистью посмотрел на оба закрытых окна в доме напротив, на раскаленную улицу, на клочок пронзительного синего неба и на свой кабинет — пустой и мертвый.

Тогда он решил сменить тон и небрежно бросил:

— Вы отказались от мысли найти мне приходящую домработницу?

— Я по-прежнему ищу.

— Но вы отлично знаете, что не сможете ее найти.

— Это очень сложно.

— Потому что я иностранец, не так ли? А на любого русского, работающего у иностранца, станут косо смотреть! Он даже рискует навлечь на себя подозрения и заинтересовать ГПУ!

Соня улыбнулась.

— Осмельтесь сказать, что это неправда!

Она отреагировала совершенно не так, как он хотел. Адил-бей надеялся увидеть, как она плачет.

— Послушайте, Соня…

— Я слушаю.

Разве она не должна была ему помочь? Для этого секретарше не требовалось ни говорить, ни совершать каких-либо движений. Достаточно, если бы она потеряла хоть капельку своего спокойствия, стала чуть менее уверенной в себе, не такой, как обычно. Быть может, именно для того, чтобы не поддаться слабости, избежать опасности, Соня вновь заняла свое место в кабинете?

— Вы меня ненавидите!

— Нет, — ответила девушка. — За что мне вас ненавидеть?

— Что вы обо мне думаете?

— Я думаю, что вам было бы лучше вернуться на родину.

Консул задохнулся.

— Вы хотите сказать, что я не способен жить здесь, что я позволил всем этим вашим организациям выбить меня из колеи, что я испугался тайны, которой они себя окружили? Я знаю, что вы думаете! Но я много испытал в этой жизни, поверьте мне! Я полагаю, вы слышали о Дарданеллах? Я провел там целых три года, сидя в плохо вырытых окопах, в которых мы порой передвигались по нескольким слоям трупов! Там не было ни прислуги, ни даже сгущенного молока…

Соня смотрела на консула со своей несокрушимой серьезностью. Она могла бы улыбнуться бахвальству турка, которое прорвалось столь внезапно. Но нет! Она наблюдала за своим собеседником с вежливым любопытством.

— У меня в основании черепа застряла пуля, и ее невозможно извлечь, А знаете ли вы, каким образом во время революции я присоединился к Мустафе Кемалю[4], находившемуся в Малой Азии? Мы влезли втроем в шестиметровый каик и в течение долгих недель болтались по Черному морю. И все это случилось в разгар зимы.

Ему было просто необходимо рассказать Соне обо всем этом, потому что он знал; сегодня у него серая кожа, опущенные плечи. Но порыв прошел, и консул больше не находил слов.

Почему она все время молчит?

Он гордо застыл у окна, чтобы восстановить дыхание и позволить успокоиться крови, бурлящей в венах. Когда Адил-бей повернулся, секретарша разбирала свои утренние записи.

— Соня!

— Да.

— Сегодня ночью мне было очень грустно.

— Почему?

— Потому что ваша постель пустовала. А я не понял.

— Чего вы не поняли?

— Что вы пошли с этим мужчиной. Сколько раз вы поступали подобным образом?

— Я не знаю.

— А с каких пор?

— Приблизительно уже два года.

Он смотрел на ее профиль и думал о самых разных вещах: о четырехстах рублях, которые она зарабатывала, о трапезе, состоящей из черного хлеба и чая, о железной кровати в комнате ее брата, о ее невестке и о воде, за которой она каждое утро, как и сам Адил-бей, выходила на лестничную клетку…

И между тем ее платье было отлично сшито, а выражение ее лица оставалось уверенным и спокойным!

Все как на прошлой неделе: в ближайшие часы следовало ждать грозу. У неба больше не было цвета. Теплый туман окутывал город, и легкие вдыхали слишком густой воздух.

— Что с вами, Адил-бей?

Мужчина сорвал пристегивающийся воротничок и галстук и теперь стоял, такой нелепый, прямо посреди кабинета.

— Вам необходимо сесть.

А вот этого он делать точно не хотел, потому что турок до сих пор не отказался от идеи обнять ее. Время от времени он решительно приближался к секретарше, но затем отступал.

Зазвонил телефон. Соня послушала, а затем просто протянула трубку Адил-бею.

— Нет… Нет… — бурчал консул в аппарат. — Это невозможно… Я плохо себя чувствую… Нет, я не могу никого видеть!.. Я вам говорю: нет, я хочу остаться один, забиться в угол, как больной пес… До свидания…

Это была Неджла!

— Вы действительно плохо себя чувствуете? — бесстрастно поинтересовалась Соня.

— Я уже ничего не знаю.

Он явно не чувствовал себя хорошо. Он страдал от жары. Он не хотел есть, однако у него в желудке начались рези.

— Знаете, что вам следует сделать? Пойти на пляж и искупаться. А затем неспешно прогуляться до ботанического сада, которого вы еще не видели и который, по словам иностранцев, является одним из самых красивых парков мира. Даже если вы пойдете кратчайшим путем, вам придется преодолеть не менее шести километров.

— И что потом?

— После этого вы сильно устанете и будете крепко спать.

— Вы сами, вы уже следовали этой программе?

— Да.

— И вы гуляли совсем одна?

— Почему бы и нет?

Он бы дал ей пощечину. Сама идея — пройти в одиночестве двенадцать километров по палящему солнцу, и все для того, чтобы посетить ботанический сад!..

— Разумеется, вы откажетесь меня сопровождать?

— Да, я буду обязана отказаться.

— Потому что это грозило бы вам неприятностями?

— Это не совсем так.

— В конечном итоге мы возвращаемся к тому, с чего начали! Все из-за того, что я иностранец! Вы бы вызвали подозрение! О! Я начинаю понимать! Там, в баре, я видел женщин, которые могли себе позволить уйти вместе с моряками. Но я также знаю, что они работают на ГПУ Признайте очевидное!

— А почему бы и нет? Иногда им приходится отвечать на вопросы милиции.

— И вам тоже?

— Я этого не говорила.

— Но вы не осмелитесь утверждать обратное! Этой ночью убили человека, всего в пятидесяти метрах от меня.

Соня с любопытством посмотрела на собеседника.

— Тот, кто стрелял, носил зеленую фуражку.

— А что, у вас полиция никогда не стреляет?

— Может быть, и стреляет. Но существует огромная разница: у нас очевидцы происшествия реагируют, пытаются выяснить, что произошло. Вчера же присутствующие даже с места не сдвинулись.

— Их это нисколько не интересовало.

На лице девушки промелькнула тень улыбки, быть может, только в ее ясных глазах, но она появилась. И, по крайней мере, это немного смягчило обезоруживающую простоту ответа.

— Соня…

— Вы сегодня уже в третий раз произносите мое имя, но не продолжаете фразу.

— Вы хотели бы, чтобы я продолжил?

— Нет.

И он тоже улыбнулся. Впервые напряжение несколько ослабло. Вдруг у Адил-бея появилось ощущение, что они не так далеки, как ему это казалось.

Раздался шум закрываемых ставней. Запасы кооператива были исчерпаны, и Адил-бей увидел, как приблизительно сорок человек побрели прочь с пустыми сетками. Так случалось каждый день.

— Я забыла поговорить с вами о стирке вашего белья, — произнесла девушка, вставая.

Окно напротив открылось. Колин пришел домой первым, его зеленая фуражка уже устроилась на вешалке. Он зажег сигарету, вернулся в полумрак комнаты, разобрал пакеты с едой, которые разложил на столе. Он даже взгляда не бросил в сторону окон консульства.

— Этим утром вы его видели? — спросил Адил-бей.

— Конечно.

— И он вам ничего не сказал?

— А что он должен был сказать? По поводу белья: вам просто надо отдать его мне, и я отнесу его в прачечную вместе с нашим. Сегодня как раз день стирки. Где оно?

Дверь между комнатой и спальней осталась открытой. Постель была разобрана, а пижама Адил-бея валялась на полу. Секретарша подобрала ее.

— В этом шкафу?

— Да… Соня… Я хотел бы задать вам один вопрос…

— Опять по поводу этой ночи? Я вас не понимаю. Вы придаете значение вещам, которые того не стоят, это просто нелепо.

— Это не касается того молодого человека.

— Тогда кого это касается?

— Меня… Если я попрошу вас…

Он говорил очень тихо, потому что все окна были открыты, и консулу казалось, что их могут услышать в доме напротив. Соня держала в руке охапку белья. Он стоял у нее на пути, загораживая проход. Адил-бей слышал, как вернулась госпожа Колина, как зазвенели тарелки.

— Поспешите, мои родственники уже садятся обедать.

Это был конец. Она уходила. Еще несколько секунд, и будет чересчур поздно.

— Если я попрошу вас, однажды вечером…

Она не позволила ему закончить.

— Это было бы слишком сложно! — вздохнула секретарша и направились к двери.

Она не сказала «нет». Не рассердилась. Не начала смеяться. Между окнами спальни и первым окном кабинета тянулся отрезок глухой стены. Соня догадалась, почему Адил-бей все время оставался именно в этой точке пространства, там, где она должна была пройти, и там, где их не могли увидеть из дома напротив. Но она не отступила.

— Соня!

Он обнял девушку, настолько взволнованный, что даже не решился ее сразу же поцеловать. Он обнимал ее за плечи. Они казались такими худенькими. Ее тело не отличалось плотностью. Он наклонился к ее шее, потерся щекой о нежную кожу, приподнял тонкие светлые волосы и удивился, почувствовав, как она поддается его напору.

— Соня…

Он коснулся ее губ. Затем прижался сильнее и чуть было не потерял равновесие, так сильно Соня откинулась назад. Когда она отпрянула, смущенный мужчина остался стоять неподвижно. Она так и не выпустила из рук тюк с бельем. Девушка как-то странно улыбнулась, пригладила волосы ладонью.

— Почему вы душитесь? — спросила она.

— Это одеколон. Вам не нравится?

— Не знаю. Я купила для вас копченую рыбу и овечий сыр.

Она больше не находилась под защитой стены. Через окно Соня посмотрела на брата и невестку, которые уже приступили к обеду.

— До скорого свидания.

Оставшись в одиночестве, Адил-бей не ощутил себя ни счастливым, ни даже веселым. Он открыл пакеты, которые его секретарша положила на стол, но вид еды не вызвал у него никакого аппетита.

Он услышал шаги Сони, пересекающей улицу, но даже не наклонился, чтобы взглянуть на девушку.

Колин намазывал маслом черный хлеб, шумно прихлебывал чай, а его жена оживленно болтала, без сомнения, подробно рассказывая о том, как прошло ее первое рабочее утро.

Соня вошла в комнату, положила белье в угол, бросила на кровать черную шляпку и села на свое обычное место, спиной к окну.

Должно быть, разговор коснулся Адил-бея, потому что Колин несколько раз повернул голову в сторону консульства, но при этом на его лице нельзя было прочесть ни малейшей заинтересованности.

Почему госпожа Колина смеялась? Она не улыбалась. Она смеялась! Над чем? Над тем, что произошло утром?

И почему ее муж, вместо того чтобы есть, начал что-то писать в своем блокноте?

Они были там, все трое, в прохладе комнаты, рассевшиеся вокруг стола. Все с аппетитом уплетали свой скудный обед, прямо рядом с двумя кроватями и умывальником, который соседствовал с книжными полками. У Колина была странная привычка: между двумя бутербродами он пару раз затягивался папиросой, лежащей на подоконнике.

Неужели Соня ни разу не обернется? Адил-бей следил за ней. Он ждал. Он затаился в глубине комнаты, и легкий трепет девичьей шеи, который он ощутил, несмотря на разделявшее их расстояние, подсказал консулу, что секретарша намерена совершить какое-то движение.

Она действительно обернулась с полным ртом, несколько секунд смотрела, не видя его, потом ее взгляд уперся в стол с нетронутой едой, и глаза Сони стали такими изумленными, как будто она спрашивала: «Почему вы ничего не едите?»

Это длилось всего две секунды, затем в сторону консульства взглянул ее брат, а невестка опять залилась смехом, и Адил-бей, наконец-то выбравшийся из своей норы, подошел и закрыл окно.

Он чувствовал себя униженным. Он чувствовал себя полным ничтожеством. Недоверчиво, словно боясь увидеть чье-то чужое лицо, консул заглянул в зеркало, и у него создалось впечатление, что он действительно болен.

Внезапно турок сел за стол и написал письмо в Стамбул, заказывая небольшое количество брома.