Люди, живущие по соседству. Часовщик из Эвертона

3

Адил-бей и Соня пробрались мимо десятков людей, которые толпились вдоль лестницы, пересекли несколько комнат, так же набитых народом, и, не обращая внимания на эту безликую толпу, толкнули дверь в конце коридора.

Они уже третий раз приходили вместе в управление по делам иностранцев. Как и раньше, консул нес черный кожаный портфель, который его секретарша забирала во время работы.

У Адил-бея уже выработались свои привычки. Он протянул руку мужчине с бритым черепом, в русской рубахе, который сидел за столом, заваленным документами, затем отвесил поклон женщине, занимавшей другой стол.

Здесь было очень светло и жарко. Вдоль беленых стен тянулись ряды сосновых стеллажей. Соня садилась на краю стола и открывала лежащий перед ней портфель.

Обстановка казалась простой и сердечной. Адил-бей располагался на соломенном стуле у окна.

— Вначале спросите его об армянине, чьи документы я передал во время нашего первого визита.

Глава отдела по работе с иностранцами не говорил ни на турецком, ни на французском языках. Ему было приблизительно лет сорок; лысый череп и рубашка-толстовка делали внешность чиновника аскетической, а мягкая приятная улыбка и спокойный взгляд голубых глаз располагали к общению. Когда Адил-бей говорил, мужчина улыбался и одобрительно кивал, хотя не понимал ни единого слова.

Соня повторила фразу на русском. Чиновник отпил глоток чая, полный стакан которого всегда стоял у него под рукой, затем произнес четыре или пять слов.

— Они ждут распоряжений из Москвы, — перевела Соня.

— Эти распоряжения должны были прийти по телеграфу две недели назад!

Соня ничего не сказала, лишь скорчила гримаску, давая понять, что от нее ничто не зависит, чего, впрочем, и следовало ожидать.

— А женщина, у которой конфисковали мебель?

Пока фразы лились не на русском языке, чиновник смотрел то на Адил-бея, то на документы, протянутые секретаршей, и его лицо выражало бесконечное терпение, беспредельную добрую волю.

— Было бы лучше, если бы сначала вы вручили ему новые дела, — посоветовала Соня.

— Хорошо! Тогда спросите у него, почему позавчера был арестован тот несчастный мужчина, выходивший из консульства.

И Адил-бей посмотрел на свою помощницу внимательнее, чем обычно, как будто он мог понять, правильно ли она перевела его слова.

— Что он ответил?

— Что никогда об этом не слышал.

— Возможно, об этом слышали другие сотрудники ведомства. Пусть он узнает.

Адил-бей начинал раздражаться. Целые дни напролет консул просиживал в своем кабинете напротив Сони, которая вела записи, а он разглядывал посетителей, слушая их однообразные жалобы.

Это были те же люди, что копошились в пыли возле рыбного порта. Или те, что приплыли на корабле из Одессы, они спали прямо на палубе, положив головы на узелки с жалкими пожитками, или те, кто дни и ночи проводил на перронах вокзала, ожидая свободных мест в поезде.

— Кулаки, — с холодным равнодушием замечала Соня.

Крестьяне! Они прибыли издалека, некоторые из Туркестана, потому что им сказали, что в Батуми у них будут работа и хлеб. В течение нескольких дней они бродили по улицам, затем какой-нибудь другой кулак сообщал, что помощь можно найти в консульстве Турции.

— Вы — турецкий подданный?

— Не знаю.

До войны многие из них были турками, затем, без их ведома, этих бедняг превратили в русских.

— Чего ты хочешь?

— Не знаю. Нам не дают ни работы, ни хлеба.

— А ты хотел бы вернуться в Турцию?

— А там есть еда?

Некоторые в дороге потеряли одного или двух детей и теперь просили консула попытаться разыскать любимых отпрысков. Или еще один случай: на вокзале служащий отобрал все имущество переселенцев, а их самих посадил на несколько дней в тюрьму.

Они не знали, почему с ними так обошлись. И даже не спрашивали. С завидным упрямством они требовали вернуть их пожитки.

На тех, кто действительно принадлежал к турецкой нации, Адил-бей заводил специальное досье, которое он вместе с Соней относил в управление по делам иностранцев, где их всегда принимал улыбчивый чиновник в расшитой рубахе.

— Что он сказал?

Мужчина говорил солидно, не спеша, разглядывая руки с грязными ногтями.

Двумя днями ранее супружеская чета крестьян вышла из консульства, и вдруг, спустя несколько мгновений, в кабинет ворвалась обезумевшая женщина и сбивчиво объяснила, что стоило им дойти до угла, как военные в зеленых фуражках схватили ее мужа. Когда несчастная попыталась вмешаться и последовать за супругом, ее жестоко избили.

— Он говорит, — переводила Соня, — что сделает все возможное, чтобы дать ответ во время вашего следующего визита.

— Но у этой женщины нет ни единого рубля! Все их сбережения хранились в кармане ее мужа.

— Как им удалось скопить такое состояние?

— Речь идет о совсем небольшой сумме. Но женщина осталась без средств к существованию.

— Пусть идет работать!

— Никто не желает брать ее на работу. Она ночует на тротуаре.

Служащий сделал какой-то непонятный жест и произнес несколько слов.

— Что он ответил?

И по-прежнему совершенно безразличная ко всему Соня перевела:

— Что это не входит в круг его обязанностей. Что он составит бумагу.

— Он может позвонить в ГПУ.

Телефонный аппарат стоял тут же, на письменном столе.

— Телефон не работает.

Мужчина вновь хлебнул чая.

Адил-бей чуть было не встал и не ушел. Солнце напекло ему спину. Все в кабинете застыло, стало неподвижным, и эта добровольная неподвижность тяжким грузом давила на плечи.

Это длилось уже три недели. Консул принес в управление по меньшей мере пятьдесят анкет, но если бы он их сжег, результат был приблизительно тем же. Его принимали с улыбкой. И через несколько дней отвечали:

— Мы ожидаем распоряжений Москвы.

Кто-то вошел в кабинет, и чиновник, откинувшись на спинку стула, затеял долгий и неспешный разговор. Соня терпеливо ждала. Она повсюду оставалась одинаковой, что здесь, что в консульстве: неизменное черное платье, маленькая шляпка, светлые волосы, собранная, сдержанная, строгая.

За другим столом какая-то служащая щелкала костяшками счетов, она также время от времени прерывалась, чтобы сделать глоток чая.

Посетитель ушел. Соня протягивала один документ за другим, сопровождая каждую бумагу определенной фразой.

— Вы не забыли сказать, что это срочно? — вздохнул Адил-бей, в его голосе звучала безнадежность.

— Я сказала. Товарищ заведующий заверяет, что все будет сделано как можно скорее.

— Он еще не подыскал мне прислугу?

Адил-бей так и не нанял женщину, которая бы вела его домашнее хозяйство.

— Что он говорит?

— Что он по-прежнему ищет.

— В конце концов, я постоянно встречаю на улице сотни людей, которые просят милостыню!

— Дело в том, что они не хотят работать.

— А если им сказать, что я готов хорошо заплатить?

— Должно быть, им это говорили.

— И все-таки переведите…

Она нехотя подчинилась, а мужчина пожал плечами, демонстрируя полнейшее бессилие.

— Это уму непостижимо, в городе тридцать тысяч жителей, а они не могут найти хоть кого-нибудь, кто бы согласился следить за моим домашним хозяйством!

— Разумеется, они найдут.

— Также спросите его, почему патефон, который я заказал в Стамбуле, прибыл, но без пластинок.

Должно быть, заведующий понял слово «патефон», потому что он произнес три или четыре слова, не дожидаясь перевода.

— Что он говорит?

— Что их пришлось отослать в Москву, ведь это были испанские пластинки.

— И что такого?

— Никто в учреждениях Батуми не говорит на этом языке.

Адил-бей поднялся, крепко стиснув зубы. Ему пришлось сделать усилие, чтобы пожать руку собеседнику.

— Пойдемте! — бросил он своей секретарше.

Для того чтобы пройти по коридору, следовало перешагнуть через спящих людей, которые таким образом ждали своей очереди в один из многочисленных кабинетов управления. Казалось, на полу валяются груды грязной ветоши: просители не шевелились и не издавали ни звука, даже когда их случайно задевали ногой.

Они шли бок о бок по улице, но на сей раз Адил-бей забыл про свой портфель. Самое тяжелое время суток. Жара застыла между склонами гор, с Черного моря не долетало ни дуновения ветерка.

Перед консульством Италии стояла великолепная машина, принадлежащая консулу, она неизменно привлекала взгляды прохожих — еще бы, в городе имелось всего три автомобиля. На втором этаже в тени террасы госпожа Пенделли, облаченная в утренний пеньюар, исполняла роль учительницы для собственной дочери. Даже снизу можно было заметить стол из ротанговой пальмы, на котором лежали белые тетради, стояли чернильница и стаканы с ледяным лимонадом.

— Как вы полагаете, итальянцы получают больше меня? — спросил Адил-бей, в его голосе явственно звучало подозрение.

— На то нет никаких резонов.

Всегда одно и то же: ее ответы поражали безупречной логикой, только они ничего не проясняли!

На улицах почти не было прохожих, никаких лавочек, магазинов, полное отсутствие движения, торговли, которые превращают город в город.

Не так давно эти улицы кишели, как муравейник, как и улицы Стамбула, Самсуна или Трапезунда[2], как улицы любого восточного города. И здесь еще можно было увидеть небольшие магазинчики, но они стояли пустые, с закрытыми ставнями или разбитыми стеклами витрин. Можно было разобрать полустершиеся вывески не только на русском, но и на армянском, турецком, грузинском языках и на иврите.

Куда подевались поскрипывающие вертела с жирными баранами, стоявшие у дверей харчевен и ресторанов? А наковальни кузнецов, а прилавки рыночных менял?

В конце концов, куда делись сами люди, наряженные в самые разнообразные костюмы, люди, останавливающие прохожих и расхваливающие свой товар?

Остались лишь молчаливые тени, вылинявшие на солнце, неясные фигуры, прячущиеся в тени подворотен.

Батуми стал заурядным портом для всего лишь нескольких иностранных кораблей, сгрудившихся вокруг нефтепровода, несущего через горы по территориям Кавказа бакинскую нефть. И неизменная статуя Ленина, который хоть и был изображен в натуральную величину, казался совсем крохотным человечком. А еще большой Дом профсоюзов и клубы.

Соня шла, не произнося ни слова, не глядя по сторонам. Она осталась отстраненно-спокойной, когда Адил-бей остановился рядом с пожилой женщиной, которая, сидя на краю тротуара, рылась в мусорном баке и ела то, что находила. У старухи были раздутые ноги, толстые белые обвисшие щеки.

— У нее нет еды? — раздраженно спросил консул, который все больше и больше злился на секретаршу.

— Каждый работающий человек может нормально питаться.

— В таком случае, как вы объясните…

— У нас для всех найдется работа, — бесстрастно продолжила девушка.

— А если она не способна работать?

— Существуют специальные приюты.

Все эти фразы Соня произносила ровным бесцветным голосом. Ее голос никогда не менялся. Каждый раз, когда Адил-бей задавал вопрос, он тут же получал готовый ответ, но все эти ответы были такими пустыми, что турку казалось, будто он блуждает в мире, лишенном предметов.

— Что вы хотите на обед, Адил-бей?

Они почти добрались до консульства. За неимением прислуги у Сони вошло в привычку каждый день покупать еду для консула.

— На ваше усмотрение. А еще скажите доктору, чтобы он зашел ко мне.

— Вы больны?

Мужчине захотелось ответить так же, как это делала его собеседница.

— Если я зову врача, вероятно, я нездоров.

Адил-бей нырнул в подъезд. Возможно, он не был болен. Но при этом турок не чувствовал себя здоровым. Стоило ему толкнуть дверь собственной квартиры, как мужчину охватывало невероятное отвращение. Прихожая и кабинет воняли. Целых два раза рано утром консул лично пытался вымыть паркет, не жалея воды, но когда он захотел наполнить третье ведро и вышел на лестничную клетку к общему крану, соседи помешали ему это сделать, что-то объясняя на русском.

У этого крана всегда толпился народ. Жильцы почему-то не желали мыться в своих квартирах, а делали это прямо здесь, в коридоре. В доме было невероятное количество людей. В некоторых комнатах проживало по десять человек.

Адил-бей вошел в свою комнату и тут же по привычке посмотрел на дом напротив. Окно было открыто. Колин, который недавно вернулся с работы, бросил на кровать зеленую фуражку и сейчас трапезничал, сидя рядом с женой. На столе лежали ломти черного хлеба, яблоки, сахар, дымился чай.

«Хорошо бы, если бы это оказался тот же самый врач», — подумал Адил-бей.

Он хотел видеть врача, лечившего его предшественника. Консул давно потерял аппетит. Консервы, которые он глотал, сидя в одиночестве на кухне, вызывали изжогу. Если еду готовила Соня, она никогда не мыла чашки и тарелки, и, конечно же, она никогда не убирала в спальне.

Секретарша уже вернулась, неся в руках множество маленьких свертков. Она должна была видеть брата и невестку, которые обедали черным хлебом, тремя яблоками и чаем. Соня открыла банку с лангустами, вывалила на тарелку копченую селедку, разложила на блюдце кусочки сыра.

Какие чувства она испытывала? Завидовала ли она Адил-бею, который в полном одиночестве намеревался усесться за стол, уставленный всеми этими яствами? А ведь он даже не был голоден! Консул смотрел, как девушка ходит по кухне. Он уже задавался вопросом, не заглядывает ли секретарша в буфет в его отсутствие. Впрочем, ему было все равно. Но нет! Она скорее даст продуктам испортиться. И еда портилась, гнила, и ее выбрасывали в помойку, откуда ее доставали старухи и жадно пожирали.

— Как скоро придет доктор?

— Через несколько минут.

Что она думала о нем? Время от времени Адил-бей чувствовал на себе ее взгляд, но это был все тот же равнодушный, безразличный взгляд, которым она смотрела на окружающие ее вещи.

— Вы можете идти обедать.

Турок знал, что через несколько мгновений он увидит, как его секретарша войдет в комнату на другой стороне улицы, снимет свою шляпку и сядет спиной к окну. Именно там было ее место.

Говорила ли она о своем начальнике? Рассказывала, что он сказал, что сделал? В любом случае, оба ее сотрапезника не выглядели людьми, увлеченными беседой. Они ели медленно, один кусочек за другим. Прежде чем сделать глоток обжигающего чая, Колин клал в рот колотый сахар. Затем целых четверть часа он провел у окна, облокотившись о подоконник, и рукава его рубашки яркими пятнами белели на солнце, которое к часу дня заливало все дома квартала.

Были ли у него другие развлечения? Иногда по вечерам Колин выходил из дома вместе с женой, которая всегда носила одно и то же желтое платье, как Соня носила платье черное. В любом случае, ровно в полночь они появлялись у окна, наслаждаясь вечерней прохладой. Они никогда не зажигали свет, чтобы раздеться.

Возможно, они поступали так, потому что девушка-секретарша уже спала? Но и она сама тоже укладывалась спать в полнейшей темноте. Утром, когда соседи открывали окна, Соня всегда уже была готова, шляпка на голове, постель убрана. А вот ее невестка могла долго бродить по комнате неодетой, иногда она даже вновь ложилась в постель, где, читая, проводила большую часть утра.

— Войдите!

Пришел доктор. Он положил свой чемоданчик и фуражку на стол и с вопрошающим видом повернулся к Адил-бею.

— Вы говорите на французском?

— Немного.

— Я себя не слишком хорошо чувствую. Полное отсутствие аппетита, порой тошнота, бессонница.

Все это Адил-бей произнес весьма угрюмым тоном, как будто винил в своих несчастьях врача.

— Раздевайтесь.

Неудачное начало. Адил-бей надеялся поболтать, успокоиться, получить хоть какие-нибудь сведения, и вот, без всякой причины, они разговаривают друг с другом как заклятые враги.

Стараясь спрятаться от всевидящих окон, турок удалился в самую темную часть комнаты и снял пиджак.

— И рубашку тоже.

Доктор равнодушно смотрел на обнаженную плоть, на торс, уже начавший заплывать жирком, на покатые плечи.

— А раньше вы никогда не болели?

— Никогда.

— Дышите… Покашляйте… Дышите…

Адил-бей по-прежнему видел спину Сони, профиль ее брата, тяжелые черные волосы грузинки.

— Присядьте.

Это было необходимо, чтобы проверить рефлексы коленей. Затем доктор измерил артериальное давление пациента, и Адил-бей почувствовал, как аппарат сжимает его руку.

— От чего умер мой коллега? — спросил консул, стараясь, чтобы его голос звучал как можно естественнее.

— Я забыл. Мне необходимо взглянуть в мои карточки.

Доктор посмотрел на пациента, как будто спрашивая себя о том, что еще он может исследовать.

— Ложитесь.

Он прощупал селезенку, печень. Вот и все. Мужчина навел порядок в чемоданчике.

— Итак?

— Вы излишне нервны, подавлены. Я бы посоветовал вам принимать перед сном немного брома.

— Где я могу его приобрести?

— Следует написать в Москву. Вам необходима только легкая пища.

— Что-то не так?

— Ничего… И все понемногу…

И он ушел, потеряв всякий интерес к Адил-бею, который последовал за врачом с голым торсом и лямками, спущенными на бедра.

— Вы полагаете, это серьезно?

— Никогда нельзя сказать заранее. Что касается брома, вы — иностранец, и весьма вероятно, вам доставят его кораблем весьма скоро. У нас же медикаменты трудно раздобыть.

Адил-бей хотел поинтересоваться у доктора, нет ли у него какой-нибудь болезни сердца, но было слишком поздно. Медик уже вышел на лестничную площадку. В комнате раздалась телефонная трель, и консулу показалось, что по спине Сони, там, на другой стороне улицы, пробежала легкая дрожь.

— Алло, да, это я!

Это была госпожа Амар, которая звонила почти каждый день, но которую Адил-бей встретил только один раз, на пляже, когда она направлялась к купальне для дам.

Еще до своего приезда в Россию турок узнал, что в этой стране принято купаться обнаженными, и он уже представлял себе сумятицу загорелых тел, согретых солнцем и обласканных волнами.

В реальности огромный галечный пляж был разделен на две зоны, огороженные колючей проволокой, что заставляло думать о концентрационных лагерях. Вход на пляж стоил двадцать пять копеек, и мужчины купались с одной стороны, а женщины с другой.

— А вот я вас и поймала бродящим по пляжу! — воскликнула Неджла Амар слишком звонким голосом.

По правде говоря, чуть позже он еще раз прошелся вдоль колючей проволоки, напустив на себя фальшивоозабоченный вид, втайне надеясь встретить персиянку. И вот теперь она кокетливо мурлыкала в трубку телефона:

— Угадайте, какую прекрасную новость я вам сейчас сообщу?

— Я не знаю.

— Ну, угадайте!

— Мое правительство решило отозвать меня в Анкару?

— Злюка! Сегодня утром Амар уехал в Тегеран, он вернется не раньше чем через десять дней.

— А!

— И это все, что вы можете сказать?

— Я не знаю, что сказать.

Адил-бей по-прежнему стоял с обнаженным торсом.

— Ну, если так, то я не приду к вам пить чай, как намеревалась это сделать.

— Нет, приходите!

— Вы этого хотите? А вот я не уверена, что должна это делать. Особенно если я рискую столкнуться с вашим ангелом-хранителем!

В трубке послышался неприятный шум, который должен был означать поцелуй. Колин все еще стоял у окна напротив, и дым от его сигареты поднимался вверх в неподвижный воздух.

Когда к одиннадцати часам вечера начальник приморского отдела ГПУ, вернувшись из клуба, открыл окно своей комнаты, окно консульства также было открыто, а в нем маячил размытый светлый силуэт.

Колин вновь на какое-то мгновение нырнул в темноту комнаты, чтобы снять уличную обувь и надеть домашние тапочки, а также захватить из пиджака пачку сигарет.

Адил-бей, стоявший напротив, не двигался. Его окружала темнота, а сквозь тонкую ткань рубашки мужчина ощущал холодок камня на своих локтях.

На улочке, лежавшей перед домом, не было ни единого человека, но где-то вдалеке, через несколько улиц, раздавались шаги. Можно было даже расслышать — ведь ветер дул с северо-запада — музыку, звучащую в баре на набережной. Этот бар предназначался для иностранных моряков.

Колин зажег сигарету, и взгляд Адил-бея остановился на танцующем пламени. Чуть позже грузинка также облокотилась на подоконник рядом с мужем, и в течение нескольких минут они переговаривались едва слышным шепотом.

Интересно, Соня уже спала на железной кровати, которую Адил-бей не видел, но о которой знал, что она стоит справа у стены?

Воздух казался нежным и сладким, без сомнения, он впитал в себя ароматы тропической растительности гор. Женщина прижималась к Колину, и любой мог догадаться, что ее тело тоже было нежным, сладким и еще хранило тепло кровати, в которой она поджидала мужа.

Адил-бей повернулся на шум, раздавшийся позади него. Неджла Амар со вздохом откинула одеяло и изменила позу.

Воздух комнаты настолько пропитался ее духами, что Адил-бей время от времени задавался вопросом, а не ощущают ли люди напротив этот запах. Персиянка выбрала тяжелые, резкие духи, призванные оттенить пряный животный аромат ее тела.

— Иди ложись, — вздохнула почти заснувшая женщина.

Они ее слышат? Ведь они совсем рядом. А улица такая узенькая… Колин положил руку на талию жены.

Адил-бей спать не хотел, он вообще не хотел ложиться рядом с обжигающим телом Неджлы. Он даже не о ней думал. Турок спрашивал себя, спит ли Соня где-то там, за спинами семейной пары напротив, и остается ли ее лицо таким же бесстрастным и во сне. Сумела ли она понять правду, когда во второй половине дня Адил-бей сообщил секретарше, что она может быть свободна? Вскоре девушка вышла из дома с купальным халатом в руках, но на углу улицы столкнулась с подоспевшей госпожой Амар.

— Адил, иди сюда!

— Тише!

Он не хотел закрывать окно, потому что задыхался. С тех пор как ему измерили давление, консул чувствовал, как пульсирует кровь в его артериях, и этот непрерывный ритмичный стук пугал мужчину.

Он так ничего и не съел. Он был болен. Именно об этом турок сообщил Неджле, как только она пришла, и в течение пяти минут женщина разыгрывала добрую самаритянку.

Если бы только она согласилась вернуться к себе! Неужели прислуга не расскажет все ее мужу после возвращения Амара?

— Он ревнив?

— Как тигр! — смеясь, ответила персиянка.

Она непрерывно смеялась, нервным неестественным смехом, и было совершенно не понятно, почему она смеется: от радости или нервозности, или просто провоцируя собеседника.

Почему она осталась? И вообще, почему она пришла? Два раза она щелкала выключателем, чтобы зажечь свет, и Адил-бей был вынужден бороться с любовницей, чтобы погасить его. Бороться в полном смысле этого слова! Он дошел до того, что выкрутил ей руки!

— Ты боишься этой маленькой шпионки! — насмешливо протянула Неджла. — Ты скотина, но ты мне нравишься!

Адил-бей испытывал сильнейшее отвращение к табаку, но, глядя на красный огонек сигареты в окне напротив, он почти хотел курить, потому что сигарета стала символом сладостного мира. Он не сомневался: скоро разразится гроза, возможно, даже до конца ночи, но именно угроза бури наделяла особой привлекательностью этот миг мечтаний у окна.

Адил-бей больше не слышал ровного дыхания Неджлы. Он больше не думал. Мужчина растворился в мечте. Слился с ночью. Он не смотрел ни на что конкретное.

Внезапно что-то обвило его шею, растеклось по всему телу.

Консул вздрогнул, три или четыре раза моргнул, и лишь затем обрел обычное хладнокровие. Персиянка потеснее прижалась к турку, как прижималась к своему мужчине женщина в окне напротив, и тихо выдохнула, зажав в зубах сигарету:

— Дай мне огня.

У него не было спичек. Он даже не знал, хочет ли искать для нее огонь. Колины не двигались. Темнота мешала разглядеть их глаза, но они должны были смотреть перед собой и, вероятно, заметить полуобнаженную грудь Неджлы! На самом деле у нее была очень темная кожа цвета лесного ореха! А ее плоть такая крепкая, что когда женщина опиралась о подоконник, ее грудь почти не деформировалась.

— Дай мне огня!

Он пошел и взял со стола спички. Крошечный огонек затанцевал, как он танцевал на другой стороне улицы. Они стояли, облокотившись на подоконник, как та, другая пара.

Шло время. Стихла музыка в баре. Замерли все шаги в городе.

Возможно, они стояли так около часа, когда крупные капли дождя рухнули с неба и разбились о землю. Колины отпрянули. Их окно закрылось. Капля воды упала на руку Неджлы, и та вздохнула:

— Неужели тебя не забавляет тот факт, что они из ГПУ?

Сейчас напротив можно было рассмотреть лишь темное окно с бледной филигранью штор.