Люди в погонах

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В субботу Наташа ходила в кино. Возвращаться домой не торопилась, хотя было уже поздно. После дневной оттепели чуть подморозило. В матовом свете плафонов колыхались редкие снежинки. Крыши высоких зданий упирались в темное небо, пропадая из виду. Лишь окна светились, как огни далеких маяков.

Подходя к дому, Наташа заметила впереди человека в военной форме. Он быстро пересек улицу и, не задерживаясь, нырнул в подъезд. Наташа вздрогнула, вспомнив о Глебе. Но этот был выше ростом и гораздо стройнее. «Кто же тогда?» В своем доме она знала всех жителей. Среди них не было ни одного офицера. «Может, Сережа?» Наташа перевела дух и побежала. Распахнув дверь, быстро откинула на плечи воротник.

Офицер поднимался на третий этаж, уверенно отсчитывая ступени прочными армейскими сапогами. «Он», — решила Наташа и, не чувствуя ног, мгновенно взбежала наверх.

Офицер стоял у двери и нажимал пуговку звонка. Наташа уже набрала воздуху, чтобы крикнуть «Сережа», но вдруг застыла на месте, прижав к сердцу ладонь в синей варежке:

— Ой, как вы меня напугали!

Перед ней был Соболь, немного постаревший, но по-прежнему живой и щеголеватый. О том, что служит он вместе с мужем, она знала из писем. И все же растерялась.

— Вы оттуда… от него?

— Да, представьте, Наталья Мироновна, от него со специальным поручением. Здравствуйте! — Он протянул руку.

— Здравствуйте, — смущенно ответила Наташа.

На пороге появилась Анастасия Харитоновна.

Наташа сбивчиво объяснила:

— Мама, это Сережин товарищ. В одном полку с ним, понимаешь?

— Совершенно точно, — подтвердил Соболь. — Вместе в академии учились. И теперь, как говорится, из одного котелка едим кашу.

Анастасия Харитоновна засуетилась:

— Пожалуйста, пожалуйста. — Впустив гостя в квартиру, спросила: — Сам-то он что думает? Может, приедет скоро?

— Пока нет. Жену приглашает. Вот послание передать просил. — Соболь достал из кармана конверт.

Наташа подхватила его и умчалась в спальню. Там у столика при свете ночника стала читать. В кроватках зашевелились дети. Володя опросил:

— Письмо папино?

Наташа кивнула головой:

— Папино, сынок, папино. Спи.

Письмо было коротким. Кончалось оно словами:

Выходя из спальни, Наташа спросила:

— Как все же там, в Приуралье?

Соболь хитровато ухмыльнулся:

— Обыкновенно. Звезды светят, но не греют. Сергей находит, что весело.

— А вы?

— Я все-таки постараюсь перебраться в Москву. Прощусь с провинцией не плача.

— Умный человек, — вздохнула Анастасия Харитоновна и ушла на кухню.

Наташа шепнула Соболю:

— Не надо так о провинции.

— Все ясно, — заговорщически подмигнул он. — Молчу, молчу.

Наташа стала расспрашивать о муже:

— Ну что, похудел он там? На здоровье не жалуется?

Анастасия Харитоновна принесла чайник, стала накрывать на стол. Соболь запротестовал:

— Зачем такое беспокойство? Совершенно не требуется. — Он повернулся к Наташе: — Пойдемте в ресторан. Там люди, музыка. А?

— Что вы, — удивилась Наташа. — Никакого ресторана. Сейчас будем пить чай и цимлянское.

За столом Анастасия Харитоновна пыталась склонить гостя к разговору о провинции. Но он довольно ловко уклонялся от ее вопросов. Только изредка бросал невинные фразы: «Оно ведь кто как смотрит» или «В жизни бывает всякое».

Соболь пил вино не торопясь, маленькими глотками, причмокивая. Поднимая бокал, громко произносил:

— За ваши успехи, Наталья Мироновна. Желаю уговорить профессора.

Около двенадцати Наташа вышла проводить гостя на лестницу. Он взял ее за руку:

— Слушайте, строгая женщина, давайте хоть в театр вместе сходим?

Она задумалась:

— Вы понимаете, Михаил, никакого настроения.

— А вот встряхнетесь, и настроение поправится.

— Нет, извините.

— Тогда вот что. Решайте быстрей с отпуском и дайте знать. Живу в гостинице. Адрес — пожалуйста. — Соболь достал из кармана блокнот, вырвал приготовленный заранее листок. — А если потребуется мой разговор с профессором, звоните немедленно. Учтите, выехать мы должны в следующее воскресенье.

Когда Наташа вернулась, Анастасия Харитоновна сидела на диване и плакала, вытирая лицо полотенцем. Острые плечи ее ссутулились, на худой шее вздулась толстая жила. Наташа испугалась, ничего не говоря, села рядом с матерью, обняла ее и молча прижалась к плечу.

Следующий день был у Наташи беспокойным. Ее волновало ее только то, что профессор мог отказать в просьбе. Она не знала, как разговаривать с ним. Чем обосновать свою просьбу?

До обеденного перерыва Федотов был занят в операционной. Потом его куда-то срочно вызвали. Вернулся он усталый перед самым концом рабочего дня.

Переступив порог его кабинета, Наташа растеряла все мысли, виновато сказала:

— Извините, Юрий Максимович, я потом.

— Стойте, стойте, — вскинул голову профессор. — Как же это, зашли и вдруг назад? Извольте докладывать.

Он поправил пенсне, вышел из-за стола, вопросительно прищурился:

— Что случилось, признавайтесь?

— Ни… ничего, — сбивчиво заговорила Наташа. — Это совсем не срочно. Это мое личное. Если можно, я в другой раз…

— Нет, нет, извольте сейчас.

Наташа стала объяснять. Получалось тяжело и нескладно. Профессор вздохнул, наклонил голову. Потом вдруг оживился, спросил резко:

— Отпуск изволите просить?

У Наташи заныло в груди: «Я так и знала, я чувствовала».

Федотов медленно прошел по кабинету, поглаживая редкие седые волосы.

— Ну и задачку вы мне задали. Что же с вами делать?

— Простите, Юрий Максимович, если трудно…

— А вы как думаете?… Профессор Федотов маг, да? Ничего подобного. Ну ладно, извольте, на семь дней отпустим.

— Спасибо, Юрий Максимович. Вы, пожалуйста, на меня…

— Все, все, — строго сказал Федотов, подняв руку с желтыми пальцами. — Никаких извинений. И вообще извольте не нервничать. Пора привыкнуть решать вопросы хладнокровно. Вы врач и при том уже с опытом.

После восьми вечера Наташа отправилась в гостиницу к Соболю, предусмотрительно пригласив с собой Дину. Дина очень обрадовалась, узнав, что знакомство предстоят с холостяком, который должен скоро переехать в Москву. Всю дорогу расспрашивала, какой он собой и почему до сих пор не женился. В пылу откровенности призналась:

— Пойми, Ната, всю жизнь неравнодушна к офицерам. Потому и в военный журнал работать перешла. Но счастья все равно нет.

Наташа смотрела на курносое, покрасневшее от волнения лицо спутницы и думала: «Вот и познакомишься. В жизни всякое бывает».

Соболь встретил женщин весело. Узнав, что вопрос с отпуском решен положительно, схватил Наташу за руку и стал поздравлять с успехом. Наташа сконфузилась:

— Вы так говорите, Михаил, будто я установила спортивный рекорд или сделала какое-то научное открытие.

— Прошу прощения — сказал Соболь. — Вношу поправку. Рад за удачу. Опять не то? Ладно, просто пусть дорога будет счастливой!

Он торжественно вытянулся и победно поднял руку. Казалось, что событие, о котором шла речь, больше радовало Соболя, чем Наташу.

Из гостиницы пошли в ресторан, где играл джаз и между столиков кружились пары. Наташа запротестовала:

— Скажите, пожалуйста, чего мы здесь не видели? Сплошная грусть.

— Ну, знаете ли!… — воскликнул Соболь, сморщив лоб. — В ресторане и вдруг… Нет, я вас не узнаю, Наталья Мироновна. Вы невероятно оторвались от жизни.

— А я и раньше не ходила по ресторанам.

Молчавшая до сих пор Дина шепнула ей в самое ухо:

— Послушай, Ната, ради меня ты можешь?

У Дины были такие умоляющие глаза, что Наташа не могла не согласиться.

Едва успели сесть за круглый стол, Соболь крикнул официантке:

— Бутылку российского и яблок!

После очередного тоста он протянул руку Наташе, приглашая ее на вальс. Она закачала головой:

— Нет, нет, Михаил, перед такой мастерицей танца, как Дина, мои таланты ничего не стоят.

Соболь медленно вышел из-за стола, нехотя кивнул партнерше. А когда вернулся, написал Наташе записку:

Она ответила строго:

— Нет.

Дина поняла Соболя, стала нервничать. На фокстрот ее пригласил какой-то длинный пожилой грузин. После танца она погрустнела и перестала разговаривать. Наташа чувствовала себя виноватой. «Как нехорошо получилось. Думала сделать человеку удовольствие, а тут…»

Домой возвращались втроем. Было тепло, моросил дождь. У самой двери Наташа попыталась оставить Соболя с Диной. Снова ничего не вышло. Когда он ушел, Дина заплакала:

— Неужели я такая незаметная, Ната?

— Не говори глупости, — сказала Наташа.

— Почему же тогда?..

— Почему да как! Российское на тебя действует.

— Нет, российское тут ни при чем. Я просто вспомнила Володю. Ведь он любил меня, ты понимаешь, любил…

Наташа догадалась, что Дина подумала о своем «красавчике», хотела спросить: «Почему же ты уехала от него?», но удержалась, не стала бередить старые раны.

Скорый поезд «Москва — Ташкент» шел точно по расписанию. На стыках рельсов гулко стучали колеса. За плотно закрытыми окнами свистел ветер. Плыли белые степи с балками, перелесками. Все реже попадались весенние проталины. Заметно холодало.

В купе мягкого вагона, кроме Наташи и Соболя, сидела пожилая высокая женщина. Она была глуховата и на редкость необщительна, все время вязала и тоненьким сиплым голосом напевала один и тот же заунывный мотив.

Соболь нервничал:

— Вот послал бог соседушку. Умрешь от скуки.

Почти на каждой остановке он убегал из вагона в вокзальные буфеты, возвращаясь всякий раз с новым сортом конфет. Клал конфеты перед Наташей и, улыбаясь, приговаривал:

— Угощайтесь. Эти поднимают настроение.

Наташа махала рукой:

— У вас все для настроения. Лучше берегли бы деньги.

А женщина продолжала вязать, не обращая внимания на шумливого соседа. Заунывный голосок ее то затихал, то снова заполнял купе.

В Куйбышеве женщина сошла. Соболь на радостях вынес ей два тяжелых чемодана и огромный узел. Насыпал в карманы пальто конфет. Наташа, глядя на него, рассмеялась:

— Какая обходительность.

— Будешь обходительным, — сказал Соболь, облегченно вздыхая. — С такой побыть еще сутки, попадешь в психиатричку.

Ужинать пошли в вагон-ресторан. Соболь пил коньяк, деловито рассуждал:

— Чудесная вещь. Солнечная энергия, заключенная в виноградной капле. Исцеляет от всех недугов.

Наташа улыбнулась:

— Изумительное открытие. А медики и не знают.

— Знают. — Соболь хитро прищурился. — Только не признают. Ученость мешает.

Выходя из ресторана, Соболь хотел взять спутницу под руку. Она отстранила его.

— Не трудитесь, Михаил, я сама.

— Здесь очень опасно.

Поезд летел на полной скорости. Колеса так часто позвякивали, что трудно было представить, как они успевают крутиться. Тонкие мостики между вагонами тревожно поскрипывали. Наташа перебралась через них, затаив дыхание. Соболь снова попытался взять ее за руку.

— Слушайте, вы несносны, — строго сказала Наташа и прошла мимо.

В купе Соболь стал жаловаться:

— Так вот и получается в жизни: ты к человеку со всей душой, а он коготки выпускает.

Наташа не поняла, опросила:

— Кто? Какие коготки?

— Эх, Наталья Мироновна, и все-то вы понимаете, только не хотите признаться. — Соболь обиженно отвернулся к окну. — Так уж, видно, мир устроен. Один счастлив, другой лишь любуется чужим счастьем.

— Хорошим любоваться всегда приятно, — заметила Наташа, делая вид, что ничего еще не понимает. — А счастье, оно у каждого в руках. Только не каждый…

— Довольно, — остановил ее Соболь. — Не люблю нравоучений. — Он достал из кармана папиросу, нервно помял ее в крупных пальцах, попросил: — Разрешите, я покурю здесь.

— Курите, — сказала Наташа и приоткрыла дверь.

Выпустив изо рта густой клуб дыма, Соболь сунул окурок в пепельницу, закрыл дверь и в упор посмотрел на спутницу.

— Вы помните вечер нашей первой встречи?

Наташа растерянно заморгала.

— Не помните, — покачал головой Соболь. — А я до сих пор во сне вижу, и вас, и ваше зеленое платье, и бинокль, который взял для вас. Теперь хоть вспомнили?

— А зачем? — серьезно спросила Наташа.

— Ну, хотя бы…

— Вы пьяны, Михаил.

— Кто пьян? Эх, Наталья Мироновна, нет у вас души. Поймите, из-за этой самой встречи я и в холостяках до сих пор хожу.

— Ой, как страшно. Еще в монастырь уйдете.

— Вам смешно. — Соболь расстегнул китель и опустил голову. — А я ведь тоже человек.

Наташа встала и широко открыла дверь.

— Душно, — сказала она, — и много дыму.

Соболь долго смотрел на нее, о чем-то думая, потом снял китель, сапоги и лег, повернувшись к стене. Наташа посидела еще немного и тоже легла, не снимая халата. Прислушиваясь к шумному дыханию соседа, подумала, что, кажется, слишком резко говорила с ним. Ведь, может, и правда его признания были чистосердечными. А то, что у нее, Наташи, нет и не было к нему никаких чувств, так в этом никто не виноват. В жизни так бывает. Во всяком случае, надо было ответить как-то иначе… И у нее вдруг возникло желание поправить положение, сказать Соболю что-то мягкое, теплое.

— Михаил, вы спите? — спросила она вполголоса.

Он молчал.

— Извините меня, — продолжала Наташа. — Не хотела я… Так получилось…

Соболь тяжело вздохнул и укрыл голову одеялом. Наташа долго смотрела в темный потолок вагона, потом повернулась на бок и закрыла глаза. Ей приснилось, будто Соболь совсем еще маленький. И она играет с ним в мячик на широком зеленом лугу. Мячик вдруг куда-то укатился, и Миша заплакал. Она взяла его на руки и принялась успокаивать. В этот момент Наташа почувствовала, что кто-то ее трогает. Приоткрыв глаза, увидела над собой освещенное бледной синевой ночника лицо Соболя. Горячими руками он гладил ее плечи, шептал что-то быстро и невнятно. Не вполне разобравшись в происходящем, Наташа попыталась поплотнее укрыться одеялом. Но горячие мужские руки тянулись к ней все настойчивее. Изо всех сил она отбросила их от себя, подняла голову.

— Что вы делаете? — испуганно прошептали ее губы.

— Тише, не кричите, — торопливо забормотал Соболь. — Я люблю вас. Вы понимаете, люблю и не могу без вас жить.

— Подлец, — громко оказала Наташа и, поднявшись с постели, вышла в коридор. Лицо у нее горело, голова кружилась.

Поезд шел медленно. Белые квадраты света бежали, не отставая от вагона, вырывая из темноты телеграфные столбы, будки, до крыш занесенные снегом.

К Наташе подошла проводница, низенькая, уже немолодая женщина с усталым желтоватым лицом.

— Чего это вы не спите? — опросила она ласково.

— Душно.

— Неужели? А на меня уже главному пожаловались, что плохо топлю. Вот и пойми, где правда.

— Может, кому и холодно, — оказала Наташа, стараясь не выдать волнения.

— Врут, — махнула рукой проводница. — Дома небось берегут уголек пуще глаза, а тут казенный — не жалко, вот и командуют. И главное, сразу жалобу…

Поезд остановился. Проводница взглянула в окно, сказала огорченно:

— Опять посреди степи засели. И что за места такие? В Москве весна, а тут заносы, заносы. Уже на три часа от графика отстали.

Проводница ушла. Наташа придвинулась вплотную к стеклу, чтобы получше разглядеть, что творится за окном. Квадраты света лежали на огромном снежном холме, из которого торчали кончики дощатых заграждений и макушки придорожных сосенок. «Значит, поезд опаздывает, — подумала Наташа, собираясь с мыслями. — Значит, Сереже придется ждать. Но ведь он может позвонить, узнать. Неужели не догадается?»

В купе завозился Соболь. Наташа вздрогнула и перешла к соседнему окну. Ей не хотелось видеть человека, который так подло обошелся с ней.

Соболь подошел к ней и тихо заговорил над самым ухом:

— Простите, Наталья Мироновна. Я виноват. Хотите, ударьте меня. Хотите, на колени встану. Простите. Больше никогда и в мыслях не будет этого.

Глаза у Наташи засверкали такими злыми огоньками, что Соболь попятился назад. Она оказала негромко, но решительно:

— Сейчас же забирайте свою постель и уходите в другое купе или полезайте на верхнюю полку.

— Хорошо, хорошо, — оживился Соболь, — я полезу наверх. Можете не волноваться.

С полчаса лежали молча. Но вот Соболь свесил с полки голову, спросил:

— Вы спите, Наталья Мироновна? Молчание.

— Я только два слова скажу.

— А я не хочу слушать.

— Нет, послушайте. Вы думаете, только я один подлец, а другие чистые. Напрасно так думаете. Сергей тоже с грехами…

— Перестаньте! — резко оборвала его Наташа. — Не говорите о Сереже ни слова. Слышите? Ни слова!

Она положила на голову подушку, отвернулась. Соболь помолчал немного и тихо, словно для себя, сказал:

— Есть у него Олечка. Как прибыл, сразу узелок завязал. Я бы, конечно, умолчал, но уж так получилось.

Наташа рывком отбросила подушку и встала во весь роет.

— Слушайте, если вы не прекратите разговор, я позову проводницу. Вы грязный человек, вы… — Она закусила губу и опустилась на постель. Было тяжело дышать. Из глаз бежали слезы.

Едва Наташа успела сойти с поезда, к ней подбежал солдат, невысокий, в помятом полушубке, с круглым курносым лицом.

— Извините, ваша фамилия Мельникова?

— Да.

— Вот и хорошо. Позвольте чемоданчик.

— Вы за мной? — удивилась Наташа.

— Так точно, за вами. Комбат на задании. Прибудет только к вечеру. Вот мне и приказали встречать. Жду и думаю: а что, если не примечу? Ну, теперь все в порядке. Пойдемте.

Обогнули маленькое здание вокзала, подошли к легким четырехместным санкам.

— «Газик», извините, не очень, — сказал солдат, укладывая чемодан в санки, — но это надежней по здешним сугробам.

— А ехать далеко? — опросила Наташа.

Солдат прищурился, подумал:

— С полчасика, если хорошим ходом. Но вы не беспокойтесь, — оказал он, посмотрев на ноги спутницы, обутые в желтые ботинки. — Утеплим. Шуба в запасе есть.

Подошел Соболь, заговорил весело, как ни в чем не бывало:

— Прошу и меня считать в экипаже.

— Пожалуйста, товарищ подполковник, довезем, — ответил солдат и пошел отвязывать рослую вороную лошадь.

Наташа молчала. Все, что произошло в вагоне, казалось тяжелым сном, от которого и теперь еще ныло сердце, шумело в голове.

Когда отъехали от вокзала и вороная перешла на крупную рысь, Соболь попытался заговорить. Он повернулся к спутнице и вытянул руку вперед:

— Вот и степь наша. Смотрите, Наталья Мироновна. Обворожительный простор. Для душ великих наслажденье. А нам, земным, понять его не суждено. Однако сожалеть не будем. Не правда ли?

Наташа молчала.

— Вам не холодно? — спросил Соболь и потянулся к лежавшей в ногах шубе.

— Не беспокойтесь, — сказала Наташа. Голос ее был так сух и резок, что Соболь мигом отдернул руки.

Когда санки подкатили к дому и солдат засуетился возле замка, соображая, как открыть дверь, Соболь тут же предложил свои услуги.

— Позвольте, — сказал он, доставая из кармана ключ от собственной квартиры. — У нас, кажется, запоры одинаковые.

Действительно, ключ оказался подходящим. Распахнув дверь, Соболь сказал весело:

— Прошу, Наталья Мироновна. Степной дворец у ваших ног!

Он взял из санок ее чемодан и хотел занести в дом.

— Не трудитесь, — оказала Наташа. — Я сама.

Отдав чемодан, Соболь остановился в нерешительности. Потом протянул ключ и оказал уже без наигрыша:

— Возьмите, у меня есть другой.

Наташа ответила с неизменной сухостью:

— Спасибо.

«Вот и приехала», — подумала она, робко осматривая холодные, неуютные комнаты. После большой московской квартиры они казались маленькими, низкими. Сразу вспомнился полуостров Дальний, домик на берегу океана. Он был вот такой же, с небольшими комнатами и крошечной кухней. «Да, да, почти такой, — оказала самой себе Наташа. — Только здесь нет веранды и в окна глядит не океан, а степь. Да и не степь, кажется, а какой-то овраг».

Она подошла к окну, отдернула занавеску, посмотрела на забитую снегом приречную впадину, потом повернулась к письменному столу, надеясь увидеть сережины зеленые тетради. Но тетрадей на столе не было. Лежали только черновики, на которых вперемежку с текстом пестрели топографические знаки и разные завитушки, сделанные, видимо, в минуты размышлений. Любуясь всем этим, Наташа переложила один листок, другой, третий. На четвертом текста оказалось совсем мало. Под ним крупно и размашисто было выведено:

У Наташи перехватило дыхание. Она стояла точно каменная, не смея пошевелиться. Неужели у ее Сережи была какая-то Танечка? «А может, это писал не он? — мелькнула в голове спасительная мысль. — Нет, нет, почерк его. Именно его».

Наташа испуганно посмотрела вокруг: нет ли других следов чужой женщины? На краю стола лежал небольшой сверток. Развернув, увидела новенький томик Пушкина в красивом зеленом переплете. Перелистала несколько страниц, нашла коричневую книжечку с надписью «Пропуск». Заглянула в него и от неожиданности выронила из рук. Ее поразила фотокарточка женщины.

— Боже мой! — Наташа вздрогнула всем телом и закрыла глаза. — Значит, все, что говорил Михаил, правда, — задыхаясь от волнения, шептала она. — Какой ужас! Зачем я сюда ехала, зачем?

Рядом с изображением молодой женщины стояла надпись:

Стиснув руками голову, Наташа опустилась на стул, и спазма, горькая спазма до боли сдавила ей горло.

— Сережа, мой Сережа, — еле выговаривали ее дрожащие губы. — Как я любила тебя, как верила, а ты… Нет, это невозможно.

Подняв залитое слезами лицо, Наташа долго смотрела на фотокарточку. Потом встала, подошла к телефону, вызвала вокзал, опросила, когда идет поезд на Москву.

— Через три часа, — послышался в трубке ответ.

«Уеду, — решила Наташа. — Не нужно ни встреч, ни объяснений». Она вытерла платком лицо, взяла бумагу, карандаш и каким-то ломаным, не своим почерком написала:

Она положила записку на томик Пушкина рядом с раскрытым пропуском Рябининой и снова тяжело опустилась на стул. Ей хотелось немного успокоиться, подумать над тем, что произошло, но какой-то внутренний голос торопил: «Уходи, уходи из этого дома!»

Наташа оторвалась от стула, взяла чемодан и быстро вышла на улицу. Зло покусывая губы, она закрыла на замок дверь, сунула ключ куда-то за перекладину и, ориентируясь по свежему санному следу на плохо накатанной дороге, быстро зашагала к станции.

Она то и дело проваливалась, зачерпывая ботинками холодную кашицу мокрого снега. Чемодан больно оттягивал руку. Идти с каждым шагом становилось труднее. Но Наташа не замечала этого. Острая нестерпимая обида словно подталкивала ее в спину.