Люди в погонах

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

О приезде Наташи Мельников узнал в пути от штабного офицера. Это сообщение словно окрылило его. Мигом пропала усталость. Он не ехал, а летел домой, рисуя в мыслях счастливую картину встречи.

У дома почти на ходу спрыгнул с тягача, взбежал на крыльцо и застыл, увидев на двери замок. «Где же она? Неужели никто не открыл ей?» Посмотрел на окна соседей, отыскал в карманах ключ, зашел в дом. Сразу приметил на полу маленькие лужицы от растаявшего снега. Облегченно вздохнул: «Значит, куда-то вышла». Но тут его взгляд упал на раскрытый пропуск Ольги Борисовны и на записку жены. Прочитав записку, все понял: «Какая нелепая история!»

С минуту сидел в оцепенении, потом вскинул голову и быстро заходил по комнате, приговаривая:

— Нет, она не должна уехать. Поездов, кажется, не было. — Он схватил телефонную трубку, нетерпеливо закричал: — Вокзал, вокзал! А черт его побери! Вокзал? Когда идет поезд на Москву? Что? Через тридцать минут? Хорошо, спасибо.

Затем он позвонил в батальон дежурному, чтобы немедленно подали машину. Положив трубку, посмотрел на часы. Было: четырнадцать тридцать. А в пятнадцать ноль-ноль намечалось у командира полка совещание комбатов. «Что же делать?» — опросил себя Мельников. Он хотел позвонить Жогину, попросить разрешения опоздать, но воздержался, решив, что по этому вопросу лучше всего не звонить, а заехать и поговорить лично. Но когда же?

Вскоре пришла машина.

Мучительно потерев пальцами лоб, Мельников сильно хлопнул дверцей кузова и сказал торопливо:

— К вокзалу!

Джабаев понимающе кивнул головой и пустил «газик» полным ходом.

«Может, еще успею до совещания вернуться? — подумал вдруг Мельников и тягостно вздохнул: — Нет, не успею. Ну ничего, позвоню с вокзала, потом все объясню полковнику. Главное, застать Наташу и побыстрей распутать этот узел. Да какой там узел. Просто смешно».

Послушный рукам Джабаева «газик» выбежал за городок в степь.

— Жмите, — торопил Мельников, то и дело поглядывая на часы. Ему казалось, что машина идет слишком медленно, а время бежит, как никогда, быстро. И тут еще, будто назло, ухудшилась дорога. Плохо прикатанный снег захватывал колеса и тянул их то в одну, то в другую сторону.

— Левее! Вправо берите! — командовал Мельников. Однако лучше от этого не было. Скорость «газика» гасла, а стрелки часов на руке неумолимо двигались вперед.

Вдали показались телеграфные столбы, ровной цепочкой убегающие к горизонту. Оттуда должен появиться поезд. «Хотя бы запоздал немного», — подумал Мельников. Никогда еще он не испытывал такого внутреннего напряжения, как в эти минуты.

На повороте машина забуксовала, всеми колесами погрузившись в рыхлое месиво снега. Выпрыгнув из кузова, Мельников изо всех сил уперся руками в холодное тело рамы.

— Больше газу! — крикнул он Джабаеву.

Машина дернулась раз, другой, третий и медленно поползла вперед, вздымая за собой два белых фонтана. Мельников на ходу прыгнул в кузов и громко вздохнул:

— Удачно выбрались, могло быть хуже.

Но, не проехав километра, засели снова. На этот раз «газик» зарылся в снег по самую раму.

— Фу ты, черт! — выругался Мельников. И в этот момент далеко над степью взметнулся легкий сероватый дымок паровоза. Раздумывать и возиться с машиной уже не оставалось времени.

— Если выберешься, догоняй! — крикнул Мельников шоферу и побежал, широко размахивая руками. До вокзала было еще больше километра. К тому же ноги все время вязли в рыхлом снегу, казались необыкновенно тяжелыми, чужими. А серый дымок приближался, увеличивался. И вот уже словно из-под снега вырос короткий зеленый поезд. Он подкатил к станции, наполовину скрылся за желтыми домиками и остановился.

«Теперь Наташа подходит к вагону, — подумал вдруг Мельников, на бегу вытирая пот жестким рукавом полушубка. — Сейчас проводник просматривает билет. Эх, только бы успеть». До вокзала осталось не более ста метров. «Если бы не этот рыхлый, глубокий снег!»

Прозвучали два удара колокола. Им ответил хрипловатый паровозный гудок, и зеленый хвост поезда поплыл от одного телеграфного столба к другому.

Когда Мельников, задыхаясь, выбежал на перрон, мимо него уже громыхал последний вагон состава.

— Уехала, — произнес он, бессильно уронив руки. И ему стало до боли обидно за потерянное в дороге время.

«И почему я не догадался взять грузовую машину? — подумал он с горькой досадой. — Ведь надо же было понять сразу, что на «газике» ехать рискованно, нельзя. Эх, голова, голова!»

Поезд уходил все дальше и дальше. Сначала он вытянулся на подъеме, показывая поблескивающие крыши вагонов, потом скрылся за холмом, точно уполз в снежную нору. А Мельников продолжал стоять и смотреть вдаль, злясь на собственную нерасторопность.

Из-за угла вокзала выглянул раскрасневшийся Джабаев. Поводил виноватыми глазами по безлюдной платформе, насупился и исчез, не сказав ни слова командиру.

Долго стоял Мельников, не зная, что делать. На учениях, на фронте в самых сложных обстоятельствах он умел сохранять хладнокровие и всегда находил разумные решения, а тут вдруг вылетели из головы все мысли, кроме одной: «Уехала».

Он потер холодными пальцами еще горячий и потный лоб, подумал: «Может, позвонить на большую станцию военному коменданту? Да, да, так и сделаю, попрошу зайти в вагон. Но в какой? Может, кассир поможет?». Он круто повернулся и торопливо пошел к вокзалу. Распахнув дверь, застыл на месте, не поверив тому, что увидел. На диване сидела Наташа в меховой шубке, серой шляпке и синих варежках. Правая рука ее лежала на спинке дивана, голова — на руке. Широко открытые глаза смотрели куда-то в глубь зала.

— Наташа! — воскликнул Мельников. Она встрепенулась, протянула к нему руки, но тут же отдернула их назад.

— Нет, нет, я все знаю, я… — По лицу ее потекли слезы. Она прижала к глазам варежку и отвернулась.

В зале было пусто. Лишь в углу опал какой-то старик, завернувшись в тулуп. Мельников подошел к Наташе, взял ее за локоть и сказал тихо:

— Пойми, что все это неправда. Я объясню тебе. Я все объясню.

— Не надо, — сказала Наташа слабым голосом.

— Но ведь это чепуха.

— Чепуха? — опросила Наташа, в упор поглядев на Сергея.

— Ну да, — продолжал он как можно спокойнее. — Абсолютная. Я так ждал тебя. Ты все поймешь, ты…

Наташа опустила голову. У нее не хватало сил, чтобы успокоить себя и собраться с мыслями. На глаза сами собой навертывались слезы.

— Пойдем, — сказал Мельников. Она снова подняла на него широко открытые глаза. В них было столько укора, надежды и недоверия, что он вздрогнул и торопливо заговорил:

— Верь, слышишь, верь мне!

Наташа молчала. Он взял ее за руку крепко-крепко. С минуту стояли молча.

— Пойдем же, — тихо, но уже настойчиво оказал Мельников.

Наташа вытерла платком лицо, достала из сумочки купейный билет с надписью «Москва» и устало сунула в руку мужу:

— Сдай обратно, если можно.

Ночь подходила к концу. Давно прекратила работу электростанция. Комнату освещал маленький фонарик, соединенный тонкими проводками с сухими батареями. Фонарик лежал на столе, и синеватый пучок света падал от него на белую стену, образуя большую луну.

Наташа сидела на стуле у окна, в дорожном платье и ботинках, с серым шелковым шарфам на шее. За стеной грустно завывал ветер. Время от времени о стекла бились капли дождя, словно чья-то невидимая рука бросала крупные пригоршни гороха.

Мельников в сорочке, шароварах и теплых носках полулежал на железной койке, даже не отвернув одеяла. Бессонные ночи давали о себе знать. Веки слипались, голова устало падала на плечо.

Но вот он встряхнулся, потерев пальцами виски, заходил по комнате. Потом остановился перед Наташей и заговорил, размахивая рукой:

— Это неумно. Понимаешь? Неумно. Если хочешь, я утром же приглашу Ольгу Борисовну.

— Еще чего не хватало, — вспыхнула Наташа. — Он пригласит любовницу, а жена должна объясняться с ней. Очень умно.

— А как же быть?

— Никак. Я все обдумаю сама.

— Ладно, думай, — сердито сказал Мельников. — А сейчас иди спать. Вот кровать.

— А ты?

— Я устроюсь на полу.

Он взял одеяло, расстелил его возле печки и сел, по-мальчишески обняв колени. Наташа стала раздеваться. Ботинки поставила возле кровати, платье и шарф аккуратно повесила на спинку стула. Мельников уголками глаз следил за каждым ее движением. Ведь больше девяти месяцев он ждал свою Наташу. И вот она перед ним, как и прежде, по-девичьи гибкая, большеглазая, с крупными пушистыми локонами вокруг смуглой шеи. Только лицо непривычно суровое и взгляд какой-то чужой, недоверчивый.

— Наташа! — тихо позвал Мельников. Она даже не повернулась, быстро поправила подушку и легла, до плеч укрывшись простыней.

Мельников подошел к ней и долго смотрел на рассыпанные по подушке волосы, на маленькое розовое ухо, наполовину спрятанное в локонах, на поблескивающие зеленые капельки бус, забытых на шее. И вдруг его наполнило страстное желание взять Наташу на руки и целовать, целовать без конца, как впервые после свадьбы. Он уже качнулся вперед, протянул руки… «Нет, сейчас это невозможно», — подсказал ему внутренний голос. Он резко повернулся к столу, потушил фонарик и лег возле печки на сером солдатском одеяле.

Когда Мельников проснулся, было уже светло. На улице моросил дождь. Приречная впадина с деревьями и кустарниками потонула в густой пелене тумана. Снежные сугробы возле дома заметно осели, стали ноздреватыми и серыми.

Наташа лежала по-прежнему лицом к стенке, до плеч укрытая белой простыней. Чтобы не разбудить ее, Мельников на цыпочках прошел в кухню, умылся, впервые не сделал ни одного гимнастического упражнения. Прежде чем уйти на службу, он подсел к столу и написал записку:

Положив записку на видном месте, Мельников, стараясь не шуметь, оделся и вышел на улицу. Холодный воздух освежил его, напомнил о многодневной борьбе с бураном, о завалившемся бронетранспортере, болезни ефрейтора Груздева. Ни вечером, ни ночью, ни даже утром, когда проснулся, он не подумал об этом. А сейчас забеспокоился, быстрее зашагал по обледеневшей дороге.

В штабе царила тишина. Выслушав рапорт дежурного, Мельников спросил:

— Майор Степшин есть?

— Нет, — ответил дежурный, — не приходил еще.

— Тогда пригласите ко мне Мирзояна.

Вскоре прибежал Мирзоян с марлевой наклейкой на темной щеке. Мельников посмотрел на него, покачал головой.

— Эх, вожак молодежный, людей учил бороться с обморожением, а про себя забыл.

— Виноват, — смущенно сказал Мирзоян, опустив голову. — Все время следил, рукой тер. Не знаю, как получилось, товарищ подполковник.

— Ничего, — подбодрил его комбат. — Война без жертв не бывает. Как там другие себя чувствуют?

— Вроде хорошо. Жалоб нет. О Груздеве беспокоятся.

— Да, Груздева жаль. Всех больше пострадал.

В дверь заглянул Степшин, обветренный, с красным поблескивающим носом. Комбат кивнул ему:

— Заходите, заходите, майор!

Степшину было поручено держать связь с совхозной больницей, в которой остался Груздев, и узнавать о его состоянии.

— Что с больным? — спросил Мельников.

— Эвакуирован.

— Куда?

— В окружной госпиталь.

— На чем?

— Командующий дал самолет.

— Это хорошо, — сказал Мельников и подумал: «Значит, Павлов позаботился, иначе откуда бы командующий узнал, о Груздеве. Какой наш генерал все-таки внимательный человек».

После разговора со Степшиным и Мирзояном комбат направился в парк посмотреть на боевую технику. На полпути догнал его посыльный из штаба полка, сообщил, что вызывает полковник.

На штабном крыльце Мельников лицом к лицу столкнулся с Соболем. Тот злой, раскрасневшийся, каким-то не своим голосом спросил:

— Ты куда Сергей, к управляющему? Ох, он и разъярен, ако змий. Ни за что сейчас придрался. Доложи, говорит, почему поехал в Москву жениться, а вернулся один.

— Ну и как, оправдался? — спросил Мельников.

— Где там? Слушать не хочет. Пиши, говорит, объяснение и все. Боюсь, как бы не заварил кашу. А то у меня ведь с переводом дело вроде настраивается. Ну, тебе тоже холодно не будет. Я знаю, зачем вызывает.

Жогин ожидал Мельникова не один. В кабинете сидели. Сердюк и Григоренко. Сидели молча. Замполит нервничал, двумя пальцами покручивал кончик уса.

— Садитесь, — сухо сказал Жогин, указав на приготовленный стул. «Какая любезность, — подумал Мельников. — Что-то раньше я не примечал этого».

Жогин помолчал, многозначительно постучал пальцами по столу.

— Ну, — спросил он, загадочно сморщив лоб и наклонив набок голову, — навели порядок в собственном доме? Жену уговорили?

— Да, — ответил Мельников, стараясь казаться спокойным. — Не совсем, правда.

— Не верит, наверное? И правильно делает. Я давно знал, что так получится. В донжуаны играете, подполковник.

— Никак нет, — попытался возразить Мельников. — Тут явное недоразумение. Я вчера уже вам докладывал.

— Бросьте прикидываться наивным, — оборвал его Жогин. — Запутались в бабьих юбках, так извольте мужественно признаться. А вы еще какие-то оправдания ищете. Да вы представляете, что значит не явиться своевременно на совещание, которое проводит командир полка? Думаете, телефонным звонком с вокзала прикроетесь?

— Так уж вышло нескладно, — ответил комбат.

— А что у вас выходит складно?

Мельников промолчал.

— Так вот, — деловито продолжал Жогин, обращаясь к Сердюку и Григоренко. — Надо поговорить серьезно. Дела У нас в первом батальоне ухудшаются. Необходимы какие-то меры.

«Ах, вот оно что, — догадался Мельников. — Момент, конечно, подходящий». Туго сцепив руки, он опустил их на колени.

Полковник говорил на этот раз не горячась, стараясь удержаться от привычной резкости.

— Чрезвычайные происшествия в батальоне растут, — продолжал он, то поднимая, то опуская брови. — Бронетранспортер сломали, человека в ледяной воде чуть не утопили. А что касается морального облика некоторых офицеров и прежде всего самого Мельникова… — Полковник сделал паузу и недоуменно пожал плечами. — Право, не знаю, как сказать. Вчерашний случай, признаюсь, ошеломил меня. Я доложил о нем генералу и еще раз подтвердил несогласие на представление подполковника к награде. Но это не все. Я не могу позволить, чтобы в моем полку, который все время был на хорошем счету, происходило черт знает что.

Говорил Жогин минут пятнадцать. Под конец он уже сбился с умеренного тона, стал, как всегда, наливаться яростью и угрожающе покрикивать на Мельникова:

— Вы забываете об офицерской чести. Меняете службу на женскую юбку. Я знаю о всех ваших похождениях с Ольгой Борисовной и молчать о них не намерен.

После его речи наступила тишина. И Григоренко и Сердюк сидели задумчивые, словно ошеломленные тем, что услышали. Потом замполит повернулся к комбату, опросил:

— Это верно?

Мельников поднял голову.

— Разрешите доложить…

— А я не разрешаю! — загремел Жогин, ударив широкими ладонями по столу. — Мне надоели ваши оправдания.

Григоренко дождался тишины, сказал более настойчиво:

— Пусть все-таки ответит на вопрос. Это необходимо.

— Ну, пусть ответит, — сдался полковник, — только покороче, без лирических объяснений.

Мельников не думал произносить длинных речей. Он очень сжато рассказал о случае с пропуском Ольги Борисовны, о недоразумении в отношениях с женой.

— Что же касается быта других офицеров, — заметил Мельников, — то здесь, вероятно, товарищ полковник имел в виду Степшина?

— Совершенно точно.

— Но ведь эта история давняя. Началась она до моего приезда в батальон.

— Хватит! — крикнул Жогин, вскочив со стула. — Я знаю вашу тактику. Раскусил ее хорошо. Можете идти.

Комбат встал и неторопливо вышел из кабинета. Проводив его злым взглядом, Жогин повернулся к замполиту:

— Поняли?

— Пока не очень, — ответил Григоренко.

— Мало поговорили, изучить не успели?

— Да, очень мало.

— Изучайте, — махнул рукой Жогин. — А мне надоело. Я не хочу рисковать батальоном.

Замполит ушел. Оставшись вдвоем с Сердюком, Жогин спросил вполголоса:

— Вы-то, подполковник, надеюсь, понимаете мою тревогу?

Сердюк неопределенно склонил лысую голову.

— А теперь вот что, — сказал Жогин, подавшись вперед и поставив на стол оба локтя. — Придется вам вторично заняться проверкой первого батальона. Отнеситесь к делу серьезно, придирчиво. Смотрите, чтобы снова не получилось, как тогда с изобретательством. Обвели вас.

— Простите, товарищ полковник, — сказал Сердюк, подняв безбровое лицо. — В комиссии по рационализации вопросы решаются большинством ее членов.

— Ну и что же, — повысил голос Жогин. — А вы заместитель командира полка. У вас авторитет, власть. Разве этого недостаточно? Однако я должен заметить, вы не очень стараетесь проявить себя. От серьезных дел почему-то уклоняетесь. Этак можно и аттестацию испортить. А она у вас, по-моему, неплохая. Да и задания вы получаете всегда такие, на которых можно проявить себя как следует. Требуется лишь побольше желания, подполковник.

Сердюк задумался.

— Ну вот, — сказал Жогин. — Значит, проверяйте. Временем не ограничиваю. Сколько потребуется, столько и работайте. Сообщу откровенно: Мельников не соответствует занимаемой должности. Учтите это. — Он поднял палец и многозначительно поводил им перед настороженным лицом Сердюка.

Открыв глаза, Наташа почувствовала болезненную тяжесть в голове и спрятала лицо под простыню. Но простыня была короткой и сползала с лица. Теперь уже боль и тяжесть ощущались не только в голове, а во всем теле. Особенно сильно болели ноги, будто после длительного и трудного похода.

Она уперлась локтями в подушку, осмотрела комнату, Сергея уже не было. Серое одеяло лежало на стуле. Неподалеку на гвозде висел полушубок, тот самый, в котором Сергей приезжал вчера на вокзал.

Наташа задумалась. Все случившееся всплыло в ее памяти, будто сновидение. Она вспомнила, как взяла билет, приготовилась к посадке. Вот подошел поезд. Пассажиры побежали к вагонам, а она, подняв чемодан, застыла на месте. Какая-то внутренняя сила сковала ее движения. Кто-то из мужчин сказал громко: «Вы одна, может, помочь?» Это страшное слово «одна» будто встряхнуло Наташу. Выпустив чемодан, она вдруг подумала: «Неужели Сережа потерян? И я так вот сразу ушла, согласилась…» Потом в большом окне вокзала замелькали вагоны уходящего поезда. Потом…

— Нет, лучше, не вспоминать, — вслух сказала Наташа и села, откинув простыню в ноги. Голова ее почти коснулась висящей на стене деревянной рамки. Повернувшись, она увидела свой портрет и маленькую фотокарточку Сергея. Увидела и затаила дыхание, напрягла мысли: «Что ж это? Ведь здесь была другая женщина. Зачем тогда я?»

Она быстро спрыгнула с койки, отыскала в чемодане халат, набросила его на плечи и пошла по комнате, внимательно осматривая каждый предмет. Ее взгляд остановился на приоткрытом ящике письменного стола. В уголке лежали шоколадные конфеты «Ласточка».

— Мои любимые, — улыбнулась Наташа, на миг забыв о своих волнениях. Взяв конфету, она склонилась над запиской Сергея, лежащей на середине стола. Читала долго, прощупывала взглядом каждое слово. Затем пошла бродить по другим комнатам, внимательно и настороженно оглядывая предметы.

Загудел телефон, тонко и продолжительно. Наташа сразу не поняла, откуда раздался этот странный звук. Даже вздрогнула. Но вдруг вспомнила, что вот так же гудела телефонная коробка на полуострове Дальнем. Подбежала к столу, взяла трубку.

— Алло! Алло! — слышался в ней голос Сергея. Наташа молчала, не зная, как поступить. Она хотела положить трубку обратно и не могла: уж очень громко и настойчиво звучал Сережин голос. Вдохнув побольше воздуха, сказала сурово:

— Да!

— Слушай, Наташа. Ты слушаешь? — еще громче заговорил Сергей.

— Да, да! — повторила она.

— Я заеду, понимаешь? Будем обедать в столовой. В нашей, офицерской. Ну, жди.

«Жди», — задумчиво прошептала Наташа. И ей стало вдруг очень больно за свой вчерашний побег. Все равно не уехала, а шуму наделала. Было бы куда разумнее взять себя в руки сразу. Наверно, и разобралась бы тогда во всем гораздо лучше.

Машина подкатила к дому раньше намеченного времени, Сергей застал жену у зеркала.

— А вот и я, — сказал он, подойдя вплотную. Ему хотелось, как прежде, взять ее за плечи и, повернув к себе, целовать до тех пор, пока не послышится просящий голос: «Ой, замучил, хватит». Но лицо Наташи было таким холодным, что Сергей остановился и, постояв, опустился на краешек стула.

Когда Наташа привела себя в порядок, Сергей помог ей одеться, расправил воротник. Она посмотрела на него, покачала головой:

— Эх, Сережа, Сережа! — Глаза ее заблестели, губы дрогнули.

— Что ты? Зачем? — зашептал он торопливо. — Не надо, Хватит. Смотри, как извела себя. Разве так можно? Эх ты, безоблачная моя Наташка!

Он приблизил ее к себе и готов был снова доказывать нелепость происшедшего, но подумал: «Нет, получается как-то по-детски». Посмотрев в глаза жены, опросил серьезно:

— Ты не веришь мне, да?

Наташа только вздохнула и, повернувшись к зеркалу, вытерла платком лицо…

До столовой ехали медленно. Чтобы отвлечь жену от грустных мыслей, Сергей рассказывал:

— Это наш клуб. А вон там, за кустами, — стадион. Здесь такие футбольные бои будут летом, как на твоем московском «Динамо».

Наташа поворачивалась то в одну, то в другую сторону, и лицо ее постепенно освобождалось от грусти, светлело.

Обедали за одним столом с Соболем. Его пригласил Сергей. Соболь вначале противился:

— Зачем я мешать вам буду?

— Какая помеха? — сказал Мельников. — Садись и все!

И Соболь сел, бросив короткий понимающий взгляд в сторону Наташи.

— Как самочувствие? — опросил он ее заговорщическим гоном.

— Пока неважное, — стараясь перебороть смущение, ответила Наташа. — После дороги не отдышалась еще.

— А что, плохо ехали? — опросил Сергей.

— Чудесно, — сказала Наташа, иронически прищурив глаза. — Михаил так заботился обо мне, так оберегал мой покой…

— Не шутите, Наталья Мироновна, — перебил ее Соболь с явным беспокойством.

— Какие шутки, — продолжала Наташа, довольная тем, что появилась возможность поиздеваться над своим провожатым. — Вы же целую ночь не слали, все караулили, чтобы никто не украл меня.

— Долг товарища, — заметил Мельников, не догадываясь о втором смысле в словах жены. Зато Соболь понимал все и чувствовал себя точно на иголках. Наскоро съев картофельный суп, он не стал ожидать второго блюда, поднялся из-за стола:

— Пойду.

— Обожди, Михаил, — начал уговаривать его Мельников. — Посиди, расскажи, как отдыхал, что нового?..

— Не могу, друже, тороплюсь. Дел много в батальоне, и еще с этим объяснением. К вечеру приказал представить.

— Тогда заходи домой. Чайком побалуемся. Хорошо?

— Не знаю.

«Какой он здесь трусливый», — подумала Наташа, брезгливо поморщившись. И ей вдруг стало обидно, что Сережа так старательно уговаривает Соболя. Зачем это?

Когда Соболь ушел, Мельников сказал, удивленно пожав плечами:

— Не рад, наверно, человек, что съездил в отпуск.

Взгляд Мельникова был таким прямым и чистым, что Наташа подумала: «Неужели он может что-то скрывать от меня? Нет, это было бы ужасно, это невозможно».

После обеда Мельников домой не поехал, сошел с машины возле батальонной казармы. Оставшись вдвоем с шофером, Наташа спросила:

— Вы давно ездите с подполковником?

— Всегда ездим, — сказал Джабаев, не поняв, вопроса. — Большой мороз — ездим, большая пурга — тоже ездим.

— А куда?

— Куда, куда! Вперед степь, назад степь. Везде дорога.

— Я не о том, — сказала Наташа. — Ну вот, положим, в выходной день или накануне где-нибудь бываете?

— Где бывать, куда бывать? Командир ночь пишет, день пишет. Совсем голова устала.

— Да, да, я знаю, — кивнула Наташа и вдруг подумала: «А я ведь и не спросила Сережу, что у него с рукописью. Может, что не ладится?» И весь остаток пути до дому ехала молча. Двумя часами позже, когда Наташа в халате с засученными до локтей рукавами убирала комнату, с улицы кто-то постучал. «Наверно, Сережа», — подумала она и, не окликнув, распахнула дверь. Но вместо Сережи увидела высокого усатого офицера в погонах подполковника.

— Извините, — сказал офицер, виновато наклонив голову. — Позвольте зайти на несколько минут?

— Пожалуйста, — робко оказала Наташа, — но самого Мельникова дома нет.

— Знаю, что нет. Хочу с вами познакомиться. Я заместитель командира полка по политчасти… К тому же Сергей Иванович мой фронтовой друг.

— Очень приятно. Проходите, пожалуйста, — уже смелее предложила Наташа и повела гостя в комнату.

Внимательно присматриваясь к хозяйке, Григоренко осторожно опросил:

— Вы чем-то встревожены?

— Нет, нет, — сказала она, стараясь казаться веселой. — Я просто утомилась в дороге, немножко нездорова.

Григоренко медленно покрутил кончик уса, как бы говоря: «Ну, я-то знаю все, потому и зашел». Но, поняв, что женщина не желает выдавать своих чувств, перевел разговор на другое:

— Вы, простите за нескромность, совсем к нашим берегам?

— О нет, я ведь врач, связана с работой.

— Ну и что же? У нас будете работать.

— Где?

— В районной больнице. Терапевт им нужен. Далековато, правда.

— Мне Сережа писал, — призналась Наташа, присаживаясь на стул напротив собеседника. Может, командование пойдет навстречу и переведет его в другой батальон? Ведь в районном центре есть войска?

— Есть, — сказал Григоренко. — Но вопрос о переводе поднимать не следует.

— Почему?

— Сами посудите. Человек освоился, завоевал авторитет. Люди к нему привыкли. И вдруг…

Наташа вздохнула:

— А мне как быть? Работу бросить?

— Зачем бросать? — сказал Григоренко. — Возить вас будем.

— Что вы, — махнула рукой Наташа. — Это невозможно.

— Как, то есть, невозможно? — Григоренко поднял голову. — Мы детей в школу возим. Ежедневно.

— Куда, в райцентр? — удивилась Наташа.

— Конечно. Если не верите, завтра же можете прокатиться с ними. Организуем.

— Нет, почему же, верю.

Довольный Григоренко поднялся со стула, спросил веселым тоном:

— Убедил, кажется?

Наташа улыбнулась.

— Профессия у вас такая.

— Профессия солдатская, — заметил Григоренко, — а тут женщина, да еще врач. Извините, что ворвался без приглашения, оторвал от дел.

— Ничего, заходите вечером, — оказала хозяйка. — Сережа будет дома.

— Зайду. А вам, Наталья… как вас по батюшке?

— Мироновна.

— Вам, Наталья Мироновна, советую побыстрее перебираться. Что вы на двух лодках балансируете? Этак ведь и равновесие в два счета потерять можно. Садитесь в одну и плывите.

«Действительно, можно потерять равновесие, — задумалась Наташа, когда неожиданный гость ушел. — Как он метко сказал, будто в глазах моих прочитал. А может, мы уже потеряли это самое равновесие и барахтаемся в мутной воде? Может, я совершенно напрасно протягиваю руки и молю о спасении?» Она вздохнула и закрыла глаза.

— О нет! — вырвалось у нее из груди. — Сережа не такой. Он не может обманывать, я знаю, не может!

Через четыре дня Наташа собралась обратно в Москву. На станцию Мельников привез ее после обеда. Погода стояла солнечная. Снега в степи плавились, будто на разогретых кирпичах, и сизоватая дымка испарений медленно заволакивала дальние холмы с проглянувшими рыжими макушками. Легкий ветерок приносил на перрон запахи прошлогодних трав и неуловимую ласку бодрящего весеннего хмеля.

Наташа с удовольствием дышала степным воздухом и любовалась необозримой широтой окружающего простора. Она старалась отогнать от себя тревожные мысли, но внутренний голос неотступно спрашивал: «Неужели обман?»

Мельников понимал жену и сильно переживал, что не сумел до конца развеять ее сомнения. Глядя в лицо ей, он спросил, не скрывая беспокойства:

— Ты что ж, так и уедешь с недоверием?

Она промолчала.

— Как же это? — еще больше заволновался Сергей.

Наташа улыбнулась через силу:

— Ты понимаешь, Сережа. Вот смотрю в глаза твои, думаю: чистые они, хорошие, и нет в них вроде никакого обмана. А как вспомню всю эту историю, сердце словно огнем охватывает.

— А ты не вспоминай.

— Легко сказать, — вздохнула Наташа.

Вдали показался поезд. Пассажиры на перроне засуетились. Мельников взял жену под руку, сказал с сожалением:

— Так и не договорились ни до чего. Ну, ты готовься. Как только Володька школу закончит, сразу сюда, ладно?

— Может, сам приедешь за нами?

— Не знаю, что и сказать.

— А ты постарайся.

Зайдя в тамбур, Наташа повернулась и, помахав рукой, крикнула:

— Когда узнаешь о рукописи, сообщи!..

…Со станции Мельников поехал прямо в степь, к высоте «Верблюд». В километре от нее роты Буянова и Крайнова зарывались в землю, готовились к учебному бою. Окопные работы начались еще ночью, и теперь комбату не терпелось побыстрее взглянуть на результаты солдатского труда.

Оставив машину в лощине между двумя деревцами, Мельников пошел по узкому следу бронетранспортера. След привел его к балке, где в глубоких нишах были укрыты боевые машины. Водители торопливо маскировали ниши снегом, чтобы скрыть их от зорких глаз авиации. Комбат осмотрел все, велел ускорить темпы работы и пошел дальше, хлюпая сапогами по мокрому снегу и раскисающей земле.

С бугра его взору открылся весь район передовых позиций. Выглядел он пустынно. Лишь на самом правом фланге кто-то маячил, то пригибаясь, то выпрямляясь во весь рост.

«Кто это? — подумал Мельников. — Похоже, офицер или сержант. Рядового давно бы товарищи стащили в траншею».

Подойдя поближе, подполковник узнал старшего лейтенанта Крайнова. Постоял, посмотрел и выругался про себя: «Вот голова садовая. Солдатам небось приказал носа из-под земли не показывать, а сам разгуливает, точно по бульвару».

Тут и Крайнов увидел комбата. Он мигом спрыгнул в траншею, подбежал, вытянулся, доложил о состоянии дел.

— А я вас из самого городка приметил, — сказал Мельников. — Охотник, что ли, какой, думаю, бродит перед нашими пулеметами? Сапожки, значит, запачкать боитесь?

— Виноват, — ответил Крайнов. — Больше не повторится.

— Да, на фронте вы бы такую прогулку не повторили. Там подобных смельчаков снайперы без труда снимали. Ну, как вы тут окопались, показывайте!

Они пошли по траншее. Ноги скользили, вязли в грязи, перемешанной со снегом. Солдаты работали. Одни маскировали бруствер, другие выравнивали площадку для пулемета, третьи закрепляли кольями размытую водой стенку.

— А где у вас ниши? — спросил Мельников, повернувшись к Крайнову. Тот виновато пожал плечами.

— Не делаем, товарищ подполковник, прекратили.

— Почему?

— Вода же везде. Вот посмотрите! — Он провел комбата в расположение другого взвода и показал на одну из ниш, наполовину затопленную водой. — Какой от нее толк? Солдатам мука.

Мельников нахмурился:

— Какие вы сердобольные. Учите солдата отступать перед трудностями.

— Зачем отступать, просто…

— Чего там «просто»! Во время войны люди Днепр, Дунай с ходу форсировали, а вы перед ручейками остановились. Никаких уступок. Огневые позиции оборудовать полностью. Ясно?

— Так точно, — ответил Крайнов, невольно подобравшись и вскинув голову. — Разрешите выполнять?

— Пожалуйста.

В роте Буянов а огневые позиции выглядели лучше. Ниши здесь были в каждом отделении и расчете. Располагались они не вровень с дном траншеи, а чуть выше, и потому вода в них не попадала.

— Вот молодцы, — похвалил Мельников, ощупывая руками одну из ниш. — Кто придумал?

— Старшина Бояркин, — ответил Буянов.

— Где он? Кликните!

Откуда-то, словно из-под земли, выросла вдруг высокая голенастая фигура старшины с красным лицом и в измазанном грязью ватнике.

— Значит, тоже рационализатором стали? — спросил его Мельников, приветливо улыбаясь.

— Да нет, — засмущался Бояркин. — Какой я рационализатор?

— Чего скромничаете? — вмешался Буянов. — Он, товарищ подполковник, вместе с Зозулей новые макеты противоатомных убежищ готовит. Замысел, по-моему, интересный.

— Это пока секрет, — сказал Бояркин.

Мельников согласился:

— Хорошо, подождем, когда рассекретите. А сейчас вот что, старшина… Отправляйтесь в соседнюю роту к старшему лейтенанту Крайнову и скажите, что пришли по приказанию комбата поделиться опытом устройства ниш.

Бояркин покосился на Буянова: как, мол, быть-то? Тот забеспокоился, сказал неуверенно:

— Обида может получиться, товарищ подполковник.

— Не получится. За науку спасибо говорят.

И Бояркин побежал вдоль траншеи, пригнув голову.

Вскоре Мельников лицом к лицу встретился с Нечаевым. Тот выбирался из минометного отсека, стряхивая с шинели брызги воды и грязи. Вид у него был усталый, хмурый.

— Здравствуйте, капитан, — сказал комбат, и ему стало вдруг неловко и за свою чистую шинель, и за то, что всю ночь он провел дома, а Нечаев месил грязь вот здесь, в степи, вместе с солдатами.

— Ну, как оно? — мягко спросил Мельников. — Досталось?

— Да, чувствительно, — ответил Нечаев. В голосе его комбат уловил неприятную сухость, насторожился:

— Что-нибудь случилось?

— Нет, вроде, все в порядке, — сказал тот, пожимая плечами.

— А мне кажется, не все. Говорите.

Капитан опустил голову:

— Не буду, товарищ подполковник.

— Почему?

— Не могу сейчас, лучше потом.

— Я не узнаю вас, капитан. Что с вами?

Нечаев тяжело вздохнул и приложил руку к груди:

— Вот, здесь у меня болит, товарищ подполковник. Мельников долго смотрел в розовеющее лицо замполита, как бы угадывая, что его волнует, потом сказал твердо:

— Это надо выяснить сейчас. Зачем откладывать?

Они зашли в один из пустых отсеков, стали друг против друга. Рядом с бруствера гулко, как в бочке, капала вода. Под ногами плескалась лужа. Еле справляясь с волнением, Нечаев спросил Мельникова:

— Что у вас, товарищ подполковник, с Ольгой Борисовной? Серьезно или как?

Комбат улыбнулся:

— А вы почему спрашиваете? Узнали про историю с пропуском, что ли?

— Да, узнал… И не только это…

— Что же еще? — сохраняя спокойствие, допытывался Мельников.

— Сама кое-что говорила, — неуверенно сказал Нечаев.

— Это интересно. Что же именно?

Капитан замешкался, отвел глаза в сторону.

— Да вы не стесняйтесь, — подбодрил его Мельников.

— Не в том дело, товарищ подполковник.

— В чем же?

— Прямо так не говорила, а вообще было понятно…

Мельников взял Нечаева за плечи, притянул к себе, спросил участливо:

— Вы любите ее?

Нечаев промолчал.

— Все ясно, — уверенно сказал комбат. — Тогда слушайте меня, как мужчина мужчину. Все, что беспокоит вас, неправда. Ольга Борисовна порядочная женщина, и вы не можете думать о ней плохо. Я потом на досуге расскажу вам все подробно. А сейчас, капитан, прошу поверить моей офицерской чести.

— Да я что, я не с обидой, — поправился Нечаев. — Сказал, как думал, а ведь мог и молчать, конечно.

— Вы правильно сделали, что сказали. И не держите в голове эту мысль. Скомандуйте ей шагом марш, по-солдатски.

Нечаев повеселел. Он потравил сбитую набок шапку, сказал тихо:

— Если так, то извините, товарищ подполковник.

— Эх, капитан, капитан, и как вы этому поверили?.. Ну ладно, — махнул рукой Мельников. — Пустяки, Как настроение у людей?

— Хорошее, — ответил Нечаев. — Правда, кое-кто ворчит: вода, дескать, заливает. Нельзя ли отменить глубокие работы?

— Я слышал, — сказал Мельников, — даже Крайнов такую мыслишку носит. Забывают, что война ведь и болота не обходит. — Он подумал и заключил: — Недоработка, товарищ замполит. Наша с вами недоработка… А где майор Степшин?

— На левом фланге. Подполковника Сердюка сопровождает.

— Сердюк здесь? Помогать пришел?

Нечаев вздохнул:

— Не знаю. Пока недостатки выискивает.

— Тоже работа, — сказал Мельников, а про себя подумал: «Может, Жогин что-нибудь замышляет». Но тут же отогнал эту мысль, повернулся и пошел по мокрой траншее дальше, к самому левому флангу.

Вернулся из госпиталя Груздев. К Мельникову зашел он осунувшийся, бледный, но с живыми веселыми глазами. Подполковник поднялся из-за стола, обнял ефрейтора за плечи и поцеловал дважды крепко, по-мужски.

— Ну как, ожили? Правильно! — Он кивнул в сторону окна, за которым сияло солнечное небо и тихо покачивалась верхушка тополя, розоватая, с набухшими зелеными почками. — Глядите, весна!

Взволнованный теплотой комбата, Груздев часто моргал глазами и не мог ничего ответить.

— А мы вас к награде представили, — продолжал Мельников. — Не знаю, как там будет, но представили.

Растроганный вконец ефрейтор отвернулся и провел кулаком по глазам.

— Чего это вы? — спросил комбат.

— Да так, товарищ подполковник. Очень все неожиданно. Недавно был на гауптвахте, а теперь… Но ведь в карточке у меня клеймо поставлено.

— В карточке мы спишем.

Мельников подумал, затем подошел к телефону и позвонил в роту.

— Кто это, Крайнов? — спросил он. — Вот что. Возьмите карточку взысканий и поощрений Груздева и заходите ко мне.

Старший лейтенант быстро принес карточку, положил ее перед комбатом. Тот посмотрел, спросил строго:

— А где запись о последнем взыскании?

— Не занес еще, товарищ подполковник. Не успел. Разрешите, я сейчас впишу?

— Ну вот, — недовольно сказал Мельников, — человека уже к награде представили, а мы ему старое взыскание в карточку вписывать будем.

— А чего особенного? Впишем и снимем. Законно. «Теперь я вас, товарищ Крайнов, накажу, чтобы не забывали о человеке», — подумал комбат и распорядился:

— Вписывать не нужно.

— Спасибо, товарищ подполковник, — вздохнув, проговорил Груздев и совсем тихо добавил: — Вы уж извините меня за прошлое.

— Извинить не трудно. — Комбат подошел к ефрейтору и посмотрел прямо ему в глаза. — Вы подумайте, как быстрее стрелковую славу вернуть.

Груздев энергично вытянулся:

— Думаю, товарищ подполковник. Разрешите идти?

Мельников улыбнулся: «Вот она какая, душа человеческая. Сложна и светла, как мир».

В конце дня в штабе батальона появился Сердюк. Встретив в коридоре Мельникова, сказал с нескрываемой тревогой:

— Мне вас, подполковник, нужно.

— Пожалуйста, — ответил комбат, — заходите в кабинет.

Сердюк открыл дверь, сделал несколько шагов и заговорил торопливо, словно боясь, что не успеет высказаться:

— У вас, понимаете, допускаются такие вольности, что мне приходится разбираться.

— Например?

— Сегодня, понимаете, вы не разрешили Крайнову сделать запись в карточке взысканий и поощрений ефрейтора Груздева.

— Видите ли, когда надо было записать, Крайнов забыл, — объяснил комбат, — а сейчас нет смысла. Вы сами понимаете.

— Ничего я не понимаю. Следы взысканий стерты.

— Правильно. А зачем они, если человек совершил подвиг?

— А зачем стирать? — в свою очередь спросил Сердюк.

— Цель простая. Воспитание.

— Кто знает? Цели, понимаете, бывают разные.

— Какие же?

— Разберемся позже. Сейчас, понимаете, важен сам факт: сделать запись человеку не разрешили и ему же за это объявили выговор.

Мельников вдруг насторожился, хотел еще поговорить с Сердюком, выяснить все-таки, почему это важен ему сам факт. Но тот от прямого разговора уклонился и вскоре ушел в роту.

«Странно, очень странно, — возмущенно подумал комбат. — Ходит человек по батальону, выискивает разные факты, собирает их в блокнот. А зачем? Прицепился к карточке Груздева. Нашел, называется, нарушение…»

Не успел Мельников успокоиться, вбежал Степшин, заговорил, сильно волнуясь:

— Вы поймите, Сергей Иванович, подполковник Сердюк требует, чтобы я подписал акт на тот самый бронетранспортер, который по моей вине завалился в канаву. Но ведь он давно отремонтирован. Никаких следов от аварии не осталось.

— А вы не подписывайте, — сказал Мельников.

— Да, но Сердюк обещает вызвать к командиру полка.

— Пусть вызывает. Скажите, что есть комбат…

— Я так и сказал Сердюку… Но вы подумайте, Сергей Иванович, какая несправедливость! В акте написано, что я отстранил от машины водителя и будто самовольно сел за руль… Нет, как хотите, а я в такой атмосфере работать не могу, не хочу. Завтра же пойду в партийное бюро полка…

Комбат впервые видел своего заместителя таким разгоряченным. Собравшись с мыслями, сказал ему:

— Что касается партийного бюро, можете обращаться, имеете на то полное право. Можете также написать жалобу командованию. А насчет службы… — Мельников помолчал, потом добавил без горячности, но решительно: — Эти свои «не могу» и «не хочу» забудьте. Вы советский офицер и служите Родине, а не Сердюку. Ясно?

Степшин выпрямился и ответил уже сдержанно:

— Виноват… Нервы подвели, товарищ подполковник.

— Нервы держать надо, — сказал Мельников, но тут же подумал: «А все же он прав. Такое действительно больше терпеть нельзя, надо поговорить о Сердюке с командиром полка и поговорить немедленно, сейчас же».

Он быстро оделся, заправил под фуражку волосы и отправился в штаб полка. Но было уже поздно. Встретивший Мельникова дежурный офицер сообщил, что Жогин ушел домой.

— Жаль, — сказал подполковник и посмотрел на часы. «Ну что же, — подумал он, — пойду к нему на квартиру, потревожу немного. Будет, конечно, шуметь. Обязательно выругает. Но что поделаешь? Ведь Сердюк не только на моих нервах играет. Он и командиров рот дергает».

Мельников шел тропинкой, пролегшей между молодыми деревцами. Он почти успокоился. В голове все отчетливее складывался план разговора с командиром полка, подбирались нужные слова.

Подходя к домикам, комбат услышал музыку и чье-то пение. Пел мужской голос под аккомпанемент пианино. Тихий предвечерний воздух, пронизанный тонкими лучами багряного заката, казалось, сам звенел и переливался:

Мельников остановился. Музыка и пение доносились из раскрытого окна жогинского дома, который выделялся среди других яркой желтой окраской. Пел сам Жогин. Пел старательно, ровно, с душой, выводя каждое слово:

Никогда Мельников не слышал, чтобы командир полка пел песни да еще с такой душевностью. Постоянно суровый, сухой, сейчас предстал он перед комбатом каким-то иным, словно обновленным. «А я иду к нему с неприятным разговором, — подумал Мельников. — Не стоит, может, портить человеку хорошее настроение?»

А песня все текла из окна и расплескивалась по улице. К мужскому баску присоединился бархатистый голос Марии Семеновны.

Голоса слились, и песня словно взлетела вверх, развернув сильные крылья. Те же слова, которые исполнял один Жогин, теперь в два голоса звучали иначе, по-новому:

Мельников слушал с удовольствием, продолжая стоять на дороге посредине улицы. Мысль о том, что не следует сейчас портить полковнику настроение, овладела им окончательно. «Да, да, не пойду, — решил он твердо. — Поговорю потом в штабе. А может, даже не с ним, а с Григоренко. Тот поймет быстрее».

Круто повернувшись, Мельников зашагал обратно. И чем дальше уходил он от жогинского дома, тем больше волновала его песня. Вот она уже совсем затихла. Смолкла и музыка. А в ушах комбата все еще звучал приятный басок полковника. «Удивил, честное слово, удивил, — подумал Мельников. — А я и не подозревал в нем такого…»