Люди в погонах

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В полк приехал генерал Павлов. Почти весь день ходил он по ротам, учебным полям, смотрел, как проводятся занятия, беседовал с людьми. Голос у него был под стать высокому росту — басовитый и сильный. Но говорил он все время сдержанно, спокойно. Заметит какой-нибудь недостаток, посмотрит на Жогина, потом на других офицеров и скажет: «Нехорошо получается, товарищи», или «Странно все это видеть у вас», — и пойдет дальше.

Жогин неотступно следовал за генералом. Когда тот делал замечания или отдавал распоряжения, полковник немедленно доставал из кармана блокнот и старательно записывал. Каждую строчку он подчеркивал одной или двумя жирными линиями, показывая тем самым, что на все записанное будет обращено самое серьезное внимание.

Там, где комдив был доволен действиями людей или состоянием техники, Жогин сразу прятал блокнот в карман и высоко поднимал голову, ожидая похвал. Но каждый раз обманывался: вместо похвал следовали обычные спокойные слова: «Ну вот, правильно» или «Тут, кажется, лучше».

Кирилл Макарович Павлов был необычайно уравновешенный человек. В дивизии никто еще не слышал, чтобы он повысил на кого-нибудь голос или проявил нервозность. Однажды на учениях командующий войсками округа сказал ему откровенно: «Должен заметить, генерал, что вы обладаете завидной выдержкой». — И шутя спросил: «Поделитесь опытом, как вы приобрели ее?»

Павлов только пожал плечами. Действительно, ответить на такой вопрос было трудно. Биография Кирилла Макаровича мало чем отличалась от биографий других генералов его возраста. Вышел он из семьи луганского рабочего-литейщика. Сначала собирался пойти по стопам отца, потом попал в армию. Военным делом овладевал он в школе младших командиров, артиллерийско-минометном училище и академии.

Сам же Кирилл Макарович говорил, что прошел он две академии: Московскую и фронтовую. Война была для него, как и для многих других офицеров, большой, суровой школой. Начав с командира дивизионной разведки, он за три года вырос до начальника разведки армии. За это время ему пришлось испытать многое. Часто ходил он в глубокий тыл врага. Однажды такая вылазка длилась более двух недель. Были моменты, когда гитлеровцы, запеленговав радиостанцию, сжимали смельчаков плотным кольцом. И все-таки они выходили из кольца невредимыми.

Там, в сложной и опасной обстановке, где каждое опрометчивое решение могло погубить людей и дело, вероятно, и приобрел будущий генерал такую завидную выдержку.

Но как бы там ни было, а сейчас спокойствие и рассудительность генерала не нравились Жогину. И потому он втайне не переставал жалеть о старом комдиве. Разве тот оставил бы в покое Мельникова за срыв таких ответственных стрельб? А Павлов даже голоса не повысил при разговоре с комбатом. Как будто ничего особенного и не произошло. «Ну, что же, — успокаивал себя полковник, — я сам поставлю на место этого Мельникова. У меня сил и прав хватит».

Перед отъездом из полка Павлов зашел в кабинет Жогина. Не раздеваясь, присел возле стола и сказал задумчиво:

— Значит, подкачал первый со стрельбами. Хвалили, хвалили вы его, а, выходит, зря.

У Жогина заныло в груди. Он поежился, будто от холода, и стал запальчиво объяснять:

— Батальон не виноват. Я, товарищ генерал, батальон знаю, как самого себя. Тут налицо работа Мельникова. Мне вполне понятен его поступок. Я уже докладывал вам. Он хочет показать, что батальон якобы ничего не стоит, а потом, как водится у таких людей, все достижения приписать себе, завоевать, так сказать, легкую славу.

Павлов положил на стол руки, тихонько пошевелил пальцами и, прищурив умные глаза, спросил:

— А не слишком ли большое обвинение?

Жогин вдруг поднялся со стула.

— Сидите, пожалуйста, — сказал генерал, оторвав от стола руки. — Я не утверждаю. Нет для этого оснований. Однако торопиться с выводами не следует. На меня Мельников не произвел такого впечатления.

— Но посудите сами, товарищ генерал. Ведь каждый честный офицер, увидев, что батальон к стрельбе не подготовлен, тотчас поставил бы вопрос о переносе стрельб на более позднее время.

— Верно, — согласился Павлов.

— А Мельников не сделал этого, хотя разговор о стрельбах у нас был серьезный.

Генерал смотрел на Жогина оценивающим взглядом. Многое из того, что он говорил, имело смысл и заставляло задуматься. Но многое и смущало.

После небольшой паузы он опросил:

— Значит, вы считаете, что внесенные комбатом изменения в обстановку стрельб были ненужными?

— Нет, вообще-то усложнение обстановки для стрелка — дело полезное. Но в данном случае такое действие имело иной смысл. Я предупреждал подполковника. А он, как видите, сделал по-своему.

— Но, по-вашему, выходит, что, изменив обстановку, хорошего стрелка можно сделать плохим?

— Задергать любого можно, — не задумываясь, ответил Жогин. — Вы знаете, товарищ генерал, ефрейтора Груздева. Чемпион округа. Человек известный, проверенный. Призы имеет. А тут задачи не выполнил.

— Да-а-а, — задумчиво произнес Павлов и крупные кустистые брови его поползли кверху. — Этот факт удивил меня, очень удивил.

Он поднялся со стула и подошел к окну, на стеклах которого зарозовел пробившийся из-за облаков закатный луч солнца. Жогин вышел на середину кабинета.

— Ну все, пожалуй, — заключил Павлов, повернувшись к полковнику. — Поеду. А вас прошу выправлять дело. Что ни говорите, а по огневой подготовке в полку оценка снижена.

Жогин хотел сказать, что за полк он готов поручиться головой, и мог бы даже для доказательства сам лично провести повторные стрельбы в первом батальоне, если на то будет разрешение. Но ничего не оказал, а только вздохнул и пожал плечами. Чувствовал он по тону разговора: никакого разрешения сейчас ему не добиться.

Проводив генерала до машины и постояв немного на улице после его отъезда, полковник вернулся в кабинет.

Машина комдива тем временем пересекла территорию военного городка и, пробежав по мостику, свернула на дорогу, ведущую к райцентру. В степи было прохладно. Покачиваясь на сиденье, Павлов смотрел через ветровое стекло на большие краснобокие облака, но думал о другом.

Он вспомнил вдруг первую встречу с генералом Ликовым, у которого принимал дивизию. «Обратите внимание на Жогина, — от души советовал тот. — Настоящая, что называется, военная косточка. Смелый, твердый. Словом, человек-броня». Теперь Павлов недоумевал: «Почему же сегодня командир полка проявил такую нервозность? Странно».

Полковник ходил по кабинету и вслух возмущался:

— Конфуз! Позор! Ну как я мог допустить?

Остановившись, он пощипал толстыми пальцами широкий подбородок, задумался. Никогда раньше его, Жогина, не покидала уверенность, что он умеет держать вожжи натянутыми, что у него есть свои методы руководства подчиненными, методы, проверенные длительной службой. А тут на его глазах какой-то Мельников провалил боевые стрельбы батальона.

— Черт знает, как это получилось, — зло произнес Жогин и, оторвав пальцы от подбородка, снова зашагал по кабинету. Он вспомнил свой разговор с комбатам по поводу предоставления ему двух-трех дней для улаживания домашних дел и очень пожалел, что не сумел настоять на своем. Пожалел он и о том, что не возложил ответственность за стрельбы на Степшина. А ведь мог это сделать. Были все основания. Да и комдив, пожалуй, не возразил бы. Наконец, в его силах было замедлить передачу батальона. Тоже не додумался, проморгал. «Эх, голова, голова», — упрекнул он себя, посматривая на окно, где уже синели вечерние сумерки.

Мысли командира полка перебил вошедший в кабинет Григоренко. В руках у него были какие-то бумаги, брошюра.

— С планами, что ли? — спросил Жогин, явно не настроенный вести разговор с замполитом. Но тот словно не заметил настроения командира, ответил спокойно:

— Нет, не с планами. По другому вопросу.

— Обязательно сейчас?

— Да, лучше не откладывать, товарищ полковник.

— Ну, давайте быстрее.

Жогин сам взял из рук замполита зеленую брошюру и пробежал глазами заголовок. Это были методические указания о порядке учета, рассмотрения и внедрения рационализаторских предложений.

— Зачем принесли?

— Да я не брошюру принес вам, а вот эти документы, — ответил замполит и протянул командиру аккуратно скрепленные бумаги. Это были вычерченные схемы, заявка на фотоматериалы и рапорт Мельникова по поводу изобретения рядового Зозули. На рапорте стояла размашистая резолюция Жогина:

— Что же вы хотите? — спросил полковник, в упор взглянув на Григоренко. — Берете под защиту нарушителя дисциплины?

— Никак нет, — возразил Григоренко, сохраняя спокойствие. — Под защиту брать никого не собираюсь. А делу, по-моему, дать ход нужно.

— Какой ход! — сердито блеснул глазами Жогин. — Человек два наряда получил за нарушение устава. Да его нужно…

Он не сказал, что «нужно», а лишь нервно перекосил губы, точно испытал какую-то внутреннюю боль. Григоренко помолчал, дожидаясь, когда полковник успокоится, потом заметил:

— И все-таки изобретение зажимать мы не имеем права. Послушайте, что вот здесь написано. — Он раскрыл брошюру и стал читать подчеркнутые карандашам строчки: — «Изобретательские предложения должны быть рассмотрены на заседаниях комиссии по изобретательству в десятидневный срок…»

— Знаю, — махнул рукой Жогин. — Вы не забывайте, что комиссия эта подчинена мне.

— Я не об этом, товарищ полковник…

— О чем же тогда?

— О том, что автор изобретения, не получив ответа от нашей комиссии, вправе обратиться в штаб округа.

— Не пугайтесь. Мы ему такую характеристику дадим, что далеко не уйдет. И вообще хватит об этом. Резолюция моя имеется на документах. Вопрос исчерпан!..

Но Григоренко не уходил.

— Что еще у вас? — нетерпеливо спросил Жогин.

— О самой комиссии хочу сказать, — ответил замполит и развел руками. — Не работает она. Никаких планов у нее нет. Заседания не проводятся. Подполковник Сердюк уже забыл, кажется, что он председатель комиссии.

— Ох эти комиссии! — Жогин опять заходил по кабинету. — Скоро из-за них некогда будет боевой подготовкой заниматься.

— Но ведь творческая мысль…

— Знаю, что вы мне скажете. К сожалению, на деле получается совсем иное: как изобретатель, художник, так нарушитель дисциплины. Чего морщитесь? Разве не так?

— Бывает. Но в этой беде, пожалуй, мы сами чаще всего виноваты.

— Правильно, — сказал Жогин, остановившись. — Виноваты в том, что даем поблажки.

— Да не в этом дело, товарищ полковник.

— Именно в этом. Я знаю цену дисциплине. Меня, батенька, сбить трудно. Вы еще под стол пешком не ходили, а я уже на лихом коне саблей махал. За басмачами по степям да горам гонялся.

Григоренко помолчал, не мешая командиру высказаться, потом спросил серьезно:

— Как же быть с комиссией? Может, на партийном собрании поговорить о ней? Дело-то очень важное!

— Почему на собрании? — насторожился Жогин. — Комиссия утверждена командованием, а не собранием. Надо понимать это. Вы же военный человек, подполковник. — И, посмотрев на острые кончики усов замполита, почти приказал: — Ладно, оставьте бумаги. Я разберусь…

Он подумал вдруг о другом собрании, на котором когда-то выступил майор Травкин. И хотя с тех пор прошло уже порядочно времени, Павел Афанасьевич вспомнил все до мельчайших деталей. Травкин стоял тогда на трибуне и говорил, горячо размахивая зажатым в руке блокнотом. Он говорил о значении воспитательной работы в армии, как будто перед ним сидели не офицеры, а молодые солдаты, только что прибывшие с призывных пунктов.

Жогин не ожидал, что Травкин выйдет на трибуну, потому что перед самым собранием командир дивизии генерал-майор Ликов объявил ему строгий выговор за превышение служебных функций и за подрыв авторитета командира-единоначальника. Несмотря на это и на то, что Ликов сидел за столам президиума, Травкин решился высказаться. Он, вероятно, был уверен, что при большой аудитории коммунистов никто не помешает ему доказать хотя бы необоснованность срыва последних политинформаций в ротах. Он так и заявил: «Необоснованный срыв», — прекрасно зная, что политинформации были заменены строевой подготовкой ввиду предстоящего строевого смотра полка. Да и как было не сделать этого, если до смотра оставалось несколько дней.

Пока Травкин стоял на трибуне, размахивая блокнотом, Жогин пережил очень неприятные минуты. Пережил не потому, что сомневался в правильности своих действий. Нет. Его тревожило другое. А вдруг нашлись бы такие люди, которые поддержали Травкина. На собраниях бывает всякое. Но тут вмешался Ликов:

— Я должен прервать вас, майор. Вы не имеете права критиковать служебную деятельность своего командира.

В зале сделалось очень тихо. Все смотрели на Травкина и на его красный блокнот, крепко прижатый к груди. Какую-то долю минуты оратор стоял не двигаясь, будто не понимал, что происходит. Потом снова оживился, взмахнул рукой и заговорил громче прежнего:

— Я коммунист и не моту молчать. Я должен, я обязан…

— А я запрещаю! — категорически сказал Ликов и встал, как бы подчеркивая, что продолжать объясняться он не намерен. Его лицо было суровым и решительным.

Травкин растерянно пожал плечами и медленно сошел с трибуны. Когда он пробирался к своему месту, у него мелко вздрагивали губы.

После собрания Ликов отвел Жогина в сторону и потребовал немедленно подготовить материалы на представление Травкина к увольнению из армии…

«Да-а-а, Ликов не Павлов. При Ликове порядочек в дивизии был железный, не то, что теперь, — с сожалением подумал Жогин. — Ну ничего, либеральничать и теперь не будем». Он долго еще вышагивал по кабинету, постукивая каблуками о крашеный пол и машинально помахивая рукой, в которой на этот раз не было никакого хлыстика.

Подойдя к столу и просмотрев оставленные замполитом бумаги, он взял телефонную трубку и позвонил Сердюку:

— Зайдите ко мне.

Тот немедленно явился.

— Вы помните, что назначены председателем комиссии по рационализации? — спросил его Жогин.

— Так точно.

— А почему не работаете?

Сердюк смутился, не находя слов для ответа.

— План у вас есть? — допытывался командир.

— Нет.

— Ну вот… А если завтра генерал спросит, что скажете? Командира под удар поставите? Очень красиво получается.

— Да все как-то не знал, с чего начать, — попытался оправдаться Сердюк.

— Но план-то можно было составить?

— Это можно.

— Так вот, — строго сказал Жогин. — Чтобы завтра план был. А вот это, — он взял со стола бумаги, — рассмотрите на комиссии. Резолюция тут моя стоит.

— Слушаюсь, — ответил Сердюк и внимательно посмотрел на размашистую подпись командира.

К штабу дивизии генерал Павлов подъехал уже поздно. Свет горел только в кабинете начальника политотдела. Комдив приоткрыл дверь и, задержавшись на пороге, сказал с добродушным упреком:

— Нарушаете распорядок, Аркадий Николаевич.

Тарасов решительно встал и вышел из-за стола.

— Приходится нарушать, товарищ генерал. В срочном порядке к пожарной команде пристегиваю политработников. Надо подумать, что им делать.

— К пожарной, говорите?

— Так получается, — вздохнул Тарасов, колюче блеснув светло-карими глазами. — Загорелось… Теперь все туда…

— Заливать, значит. — Комдив подошел к полковнику и протянул ему руку. — Это вы хорошо оказали насчет пожарной команды. Удачно. Но вот сидеть до сих пор в политотделе все же не советую. Отдыхать надо: читать, кино смотреть, радио слушать. Кстати, у пожарников тоже есть время отдыха, как мне известно.

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. Общительность и внимание комдива всегда располагали полковника к откровенности.

— Вообще-то я не сторонник таких массовых инспекций, — признался он. — Да разве нашего начальника штаба убедишь? Ему кажется, что политработники — самый свободный народ в армии и их можно включать в любые комиссии.

— Верно, такие мысли у него водятся, — согласился Павлов и подумал: «А все же хорошо, что застал я начальника политотдела в штабе. Иначе пришлось бы беспокоить его на квартире». И он решил сразу сообщить ему свое мнение относительно офицерской группы, которую начальник штаба подготовил для поездки в батальон Мельникова.

— Хочу, Аркадий Николаевич, отменить выезд этой, как вы назвали, пожарной команды.

— Совсем?

— Да, совсем.

Тарасов не ожидал этого. Групповые выезды штабных офицеров в полки и батальоны давно стали в дивизии традицией. И никому не приходило в голову сомневаться в их полезности. Если же он сейчас высказал комдиву свое неудовлетворение, то лишь тем, что слишком велика группа, что ее можно сократить на добрую половину. А может, и больше? Может…

— Вы садитесь, пожалуйста, — прервал его мысли Павлов и сам первым опустился на стул возле стола. — Сейчас поговорим, посоветуемся.

После небольшой паузы он взял телефонную трубку и попросил соединить его с квартирой начальника штаба.

— Кто это? Василий Фомич?.. А почему, вы дома?.. Где быть? В кино… Сегодня же новый фильм. К тому же должен быть интересным… Что?.. Жена сама ушла… с дочерью… Очень любезно с вашей стороны. Вообще должен заметить, в кино вы ходите редковато… Откуда знаю? А вот рядом Аркадий Николаевич сидит. У него учет ведется. Ведь политработникам больше делать нечего. — Павлов громко рассмеялся и, зажав ладонью трубку, подмигнул Тарасову: — Догадался!.. — Отняв ладонь, продолжал: — Ну ладно, пойдемте завтра вместе в кино. Приглашаю. Надеюсь, не откажетесь? А сейчас, раз уж вы дома, загляните сюда, к Аркадию Николаевичу. Ждем.

Опустив трубку, комдив снова повернулся к Тарасову:

— Слыхали? Жена с дочерью в кино ушли, а он сидит дома. Устал, занят. И в воскресенье на концерте художественной самодеятельности, кажется, не был.

— Да, да, — подтвердил Тарасов, — жену и дочь я видел, а самого нет.

— В старики записался, отяжелел. — Генерал озадаченно покачал головой. — Так вот относительно команды… — оказал он несколько изменившимся, но по-прежнему сдержанным голосам. — Был я у Жогина. Разбирался в истории со стрельбами. Командир полка, конечно, обвиняет во всем комбата. Оснований, правда, не очень много, но обвинить можно. Опасаюсь, что наша оперативная группа слишком увлечется ситуацией. Жогин увлечет ее. А это, на мой взгляд, нежелательно.

— А у вас, товарищ генерал, какое мнение о Мельникове? — опросил вдруг Тарасов, желая лучше понять мысли Павлова. — Мне не очень нравится, что он умолчал о неподготовленности батальона к стрельбам. Мог бы предупредить.

— Да, мог. Но видите ли… — Павлов долго смотрел на полковника, соображая, как лучше и понятнее объяснить. — Оно со стороны, Аркадий Николаевич, всегда легче судить. А вы представьте, как бы мы с вами реагировали, услышав от нового человека, что в передовом батальоне провал с огневой подготовкой, да перед самыми стрельбами. Так вот и поверили бы? Или приказали Мельникову не усложнять обстановку на стрельбище?

Брови Тарасова сдвинулись, и, чем глубже он вдумывался в слова комдива, тем сильнее сдвигались брови, выпуклый лоб словно увеличивался.

— Выходит, вы, товарищ генерал, исключаете все, в чем обвиняет Мельникова командир полка?

— Ничего я не исключаю, — сказал Павлов, спокойно положив руки на колени. — Но у меня нет оснований и поддерживать эти обвинения. Тем более, что Жогин невероятно раздражен. Разве в таком состоянии может человек объективно разобраться в происшедшем?

— Как же тогда быть? Верить Мельникову?

Вопросы собеседника не удивляли комдива. Он уже знал привычку Тарасова непременно поспорить, прежде чем высказать свое мнение. Не смущали его и подозрительные намеки относительно Мельникова. Он воспринимал их как своеобразную разведку, твердо зная, что начальник политотдела обязательно постарается понять его. И Павлов не ошибся. Задав еще несколько вопросов, полковник потер ладонью выпуклый лоб и задумчиво сказал:

— Пожалуй, вы правы, Кирилл Макарович. Посылать бригаду не стоит. Можем подлить масла в огонь.

— Совершенно верно. И вообще эти бригадные выезды… — махнул рукой Павлов, но закончить мысль не успел. В дверях появился полковник Жданов, полный, но подтянутый, Ничего не подозревая, он подошел к генералу и, верный своей профессиональной привычке, не дожидаясь вопросов, доложил о готовности группы офицеров к выезду. Помолчав, добавил:

— На пять утра я распорядился подать машину.

— Этого делать не надо, — сказал Павлов, предлагая полковнику сесть. Тот округлил глаза, выражая полное недоумение:

— Как это понять, товарищ генерал?

— Очень просто. Отменим выезд.

— Отложим? — переспросил Жданов.

— Нет. Отменим совершенно. Видите ли, что происходит…

И Павлов стал излагать свои мысли о нецелесообразности намеченной проверки батальона. Начальник штаба, слушая, волновался. Его большое лицо с толстыми губами то краснело, то покрывалось болезненной бледностью. Время от времени он переводил взгляд на Тарасова, думая: «Этот, конечно, доволен, торжествует». Вместе с тем он старался держать себя независимо и не терял надежды переубедить комдива, отстоять свою точку зрения.

— Я полагаю, товарищ генерал, нас не похвалят за это. Посудите сами. В батальоне провалены стрельбы, а мы даже не хотим выяснить причину этого. А если завтра опросят из штаба округа?

— А вы комиссией хотите прикрыться?

Под прямым взглядом комдива Жданов не сразу нашелся что ответить.

— Прикрываться я не хочу, товарищ генерал, — выдавил он приглушенным голосом. — Но какие-то меры мы должны принять. Обязаны.

— Лишь бы меры, — заметил молчавший вое это время Тарасов.

— Ну да, — в тон ему усмехнулся Павлов. — Будут акты, рапорты и прочие бумаги. Формализм это! Парадный формализм вместо живого дела. Вспомните, ведь за две недели до стрельб в полку Жогина работала группа наших офицеров. Что же нашла она? — Генерал вопросительно посмотрел на Жданова, потом на Тарасова. Достав из кармана блокнот, отыскал нужную страницу и прочитал: — «Стрельбище в хорошем состоянии. Подготовка к стрельбам тоже хорошая…» Видите, все прекрасно. А стрельбы показали совсем иное. Выходит, штаб не знает положения дел в полку. Какой же вывод? Очевидно, следует изменить методы работы. А у вас… — Он повернулся к начальнику штаба. — У вас в новом плане опять проверки, проверки. Ну что дадут нам эти гастроли? Надо повседневно и внимательно вникать в учебу подразделений, узнавать людей, помотать им, терпеливо формировать в них боевые качества. И как можно меньше групповых налетов.

Жданов глубоко вздохнул и опустил голову. Генерал сделал вид, что не заметил этого. Он понимал: нелегко полковнику справиться с собственным самолюбием, если даже мысли у него уже не те, что были в начале разговора.

— Надо получше понять Мельникова, — продолжал Павлов, делая паузы после каждой фразы. — И Жогина мы еще плохо знаем. Отсюда и все беды. — Он помолчал, затем посмотрел на наручные часы и забеспокоился:

— Ох, времени-то сколько! Не будем больше задерживаться, товарищи. По домам! А завтра в кино. Договорились?

— Обязательно, — поддержал его Тарасов. — Нельзя же отставать от жен.

Павлов, застегивая шинель, предупредил начальника штаба:.

— Вы сейчас же позвоните людям, чтобы не готовились к выезду. А в девять утра соберите всех офицеров штаба ко мне.

— Слушаюсь, — ответил тот, понимая, что дискуссия окончена.

Месяца три назад на совещании офицеров в клубе Жогин сказал, что он ставит задачу подтянуть все подразделения полка до уровня первого батальона. Для этого у полковника были все основания. На только что проведенном тогда строевом смотре майор Степшин получил благодарность от заместителя командующего войсками округа генерал-майора Ликова. Была объявлена благодарность также и другим офицерам батальона. Сам Жогин в приказе похвалил многих сержантов и солдат за правильное и четкое выполнение строевых приемов, за хорошее знание требований уставов и наставлений.

Готовясь к выступлению на совещании, полковник использовал не только материалы строевого смотра. Он взял у Степшина описок отличников огневого дела, которых в первом батальоне было намного больше, чем в других подразделениях. Словом, поставленную задачу Жогин считал вполне обоснованной. Но последние стрельбы все вдруг спутали. И хотя полковник был твердо уверен в том, что в снижении результатов огневой подготовки солдат виноват один Мельников, все же призывать подразделения равняться на первый батальон теперь было неловко. Приходилось молчать. А это страшно тяготило и раздражало Жогина, не давало ему покоя.

Тревожила полковника мысль и о самом Мельникове. Он рассуждал: «Если уж этот человек задергал батальон на стрельбах, то может задергать его и на учениях». И, чтобы не допустить ничего подобного, Жогин приказал начальнику штаба усилить контроль за деятельностью нового комбата. Сам тоже стал чаще бывать в батальоне. Особенно внимательно присматривался к инструктивным занятиям, которые проводил Мельников с офицерами.

Сегодня такое занятие должно было состояться на штурмовой полосе. Чтобы не опоздать к его началу, полковник вышел из дому на пятнадцать минут раньше обычного.

— Вызвал бы машину, — сказала Мария Семеновна, провожая мужа. — Смотри, слякоть-то какая. И дождь, кажется, моросить начинает.

Серое тяжелое небо висело над самыми крышами. В лицо сыпало что-то мелкое и холодное. На деревьях и заборе еще поблескивали тонкие пленки таявшего льда.

Не сказав ничего жене, Жогин сошел со ступенек крыльца, помахал в воздухе тонким хлыстиком и зашагал к дороге. Он ступал по лужам смело и твердо, не боясь запачкать начищенные до блеска хромовые сапоги. «Офицер должен быть непреклонным во всем», — любил он повторять при каждом удобном случае и сам постоянно следовал этому правилу.

Подходя к штурмовой полосе, расположенной в глубине леска, за батальонными плацами, Жогин увидел группу офицеров, стоявших под деревьями. Среди них он сразу узнал Мельникова, подумал: «Уже спрятался. Боится намочить шинель, что ли?» Между тем низкое серое небо еще больше потяжелело. Казалось, оно вот-вот придавит собой и деревья, и землю. Дождь усиливался.

Заметив полковника, Мельников скомандовал:

— Товарищи офицеры!

Затем вскинул руку под козырек и спокойно, без суеты, доложил о теме и целях занятия.

— Понятно, — сухо сказал Жогин и после короткой паузы спросил: — Почему вы решили инструктировать офицеров под деревьями, а не там? — Он кивнул головой в сторону штурмовой полосы, до границы которой было не меньше сорока метров.

— Занятие будет на полосе, — ответил Мельников. — А здесь сбор, товарищ полковник. У нас еще есть свободное время.

Жогин посмотрел на часы. Действительно, до начала занятий оставалось еще семь минут. Значит, зря поторопился со своим вопросом.

— А где у вас план? — строго спросил полковник, не успокаиваясь.

Но план оказался довольно аккуратным и ясным. Он даже понравился Жогину. В нем были такие многообещающие пункты:

— Ну что ж, — оказал полковник, возвращая план комбату. — Можете начинать. — И про себя подумал: «Посмотрим, какой вы сами пример покажете».

Мельников быстро построил офицеров и повел к исходной позиции, обозначенной небольшой узкой траншеей. Здесь он рассказал, как надо готовиться к преодолению препятствий, показал, на что следует обратить особое внимание. Потом провел всех по самым трудным участкам, объяснил особенность и назначение каждого препятствия. Когда вновь подошли к исходной позиции, объявил:

— А сейчас, товарищи офицеры, приступим к практическим действиям.

Жогин, стоявший в стороне, на песчаном холмике, подошел к самой траншее. С козырька его фуражки капала вода. Он резко тряхнул головой и, достав из кармана платок, тщательно вытер лицо, шею.

Тем временем Мельников успел заправить под ремень полы шинели, взять в одну руку автомат, в другую — учебную гранату и, опустившись в траншею, приготовиться к рывку вперед.

«Вот, вот, — подумал Жогин, — покажите, товарищ комбат, на что вы способны».

Мельников, казалось, не замечал Жогина, Он быстрым взглядом окинул штурмовую полосу, потуже надвинул на лоб фуражку и, быстро выскочив из траншеи, побежал к проволочному заграждению.

Командиру полка не раз приходилось наблюдать, как солдаты и сержанты проползали под низким навесом густых металлических колючек. Летом в гимнастерках с этой задачей справлялись многие. Но удачно проползти под проволокой в шинели редко удавалось даже лучшим спортсменам полка. Поэтому полковник был уверен, что Мельников сразу же зацепится за колючки и забарахтается, как заяц в капкане.

Но этого не произошло. Скользнув под проволоку, Мельников так плотно прижался к земле, что ни одна металлическая иголка не коснулась шинели. Точно рассчитывая каждое движение, он словно не прополз, а проплыл под препятствием.

«Сработал, однако, здорово, — удивился Жогин, но тут же вернулся к прежней своей мысли: — Посмотрим, что получится у него дальше».

Выбравшись из-под проволоки, Мельников с ходу перемахнул через толстую перекладину, пробежал, сохраняя равновесие, по длинному качающемуся бревну, бросил гранату в окно дзота и смело прыгнул в канаву с отвесными стенками. Но в тот момент, когда он рывком хотел выскочить из нее, под руками вдруг продавилась земля.

Жогин увидел, как показалась и опять скрылась в канаве фуражка комбата. Не успел он сообразить, что произошло, как тот сделал новый сильный рывок и, будто подброшенный кем-то, вылетел из канавы.

Увлеченный ловкими движениями Мельникова, Жогин подумал вдруг: «Молодец, подполковник, постарался».

Последним серьезным препятствием штурмовой полосы была стена, сбитая из гладко выструганных досок. От дождя доски потемнели, сделались скользкими, Но это не пугало Мельникова. Готовясь к занятиям, он хорошо потренировался, отработал каждое движение.

Сейчас, подбегая к препятствию, он поправил на ходу ремень, фуражку, вытер о шинель мокрые руки. Подпрыгнув, крепко ухватился за гребень стены, мигом перекинул через нее правую ногу, подтянулся и, выбросив руку с автоматом вперед, спрыгнул, как будто нырнул с вышки в воду.

— Вот это мастерство! — воскликнул Жогин, торжествующе резанув хлыстиком воздух.

Когда Мельников подошел к офицерам, командир полка обнял его за плечи и сказал громко, чтобы все слышали:

— Хвалю, подполковник! Отлично работаете!

— Служу Советскому Союзу, — ответил комбат и попросил разрешения продолжать занятия.

— Да, да, продолжайте.

…В штаб полка Жогин пришел изрядно вымокшим, но веселым. Вызвав к себе Шатрова, сказал ему откровенно:

— Мельникова сейчас похвалил. Хотя и зол я на него, но не удержался, похвалил. Здорово берет препятствия на штурмовой полосе.

— Он вообще человек энергичный, — заметил Шатров.

— Не знаю, как там вообще, а тут силен. Если бы все наши командиры умели так действовать… — Жогин мечтательно прищурился. — Знаете что? Давайте-ка напишем приказ.

— Верно, — сказал Шатров. — Мельникова отметить нужно. Я был у него на многих занятиях. Могу доложить…

— Не надо, — остановил его Жогин. — Вы уже, кажется, влюбились в него. А влюбленные всегда видят все в розовом свете.

Майор улыбнулся и сказал как можно мягче:

— Ведь Мельников не девушка, товарищ полковник, и я уже не кавалер. Да и разговор о приказе вы сами начали.

— Я говорю о действиях Мельникова на штурмовой полосе, — посуровел вдруг Жогин. — Об этом и надо писать. А впрочем… — Он поджал губы, задумался: «Зря я, пожалуй, затеваю с приказом. Приказ — все же документ. И после истории со стрельбами… Нет, приказа писать не следует», — решил полковник и снова повернулся к Шатрову:

— Давайте, майор, так сделаем. Сами соберите всех офицеров полка и пусть Мельников раза два проведет их через штурмовую полосу. А потом потребуем, чтобы подобные занятия провели во всех подразделениях.

— Понятно, — оказал Шатров, привычно наклонив голову.

Жогин повторил:

— Организуйте все сами, лично.