Люди в погонах

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В один из субботних дней Жогин в хорошем настроении приехал домой обедать. Прямо с порога сообщил жене:

— Привет от генерала Ликова!

— А где он? — опросила Мария Семеновна.

— По телефону звонил.

— Чего это вдруг?

— Так, узнать, как живем. Другой, конечно, забыл бы давно, а этот помнит, интересуется. Приехать в полк обещает. Вот это человек!

Полковник снял шинель, китель и вошел в кухню помыть руки. Мария Семеновна хлопотала возле плиты.

Мыл руки неторопливо, поглядывая в окно на медленно падающие снежинки. Легким пухом покрывали они землю, деревья, крыши и низкие дощатые изгороди. Все вокруг становилось белым, ласковым, будто обновленным.

Возле дома, за изгородью, появилась женщина в зеленом пальто и пуховом платке. Заметив Жогина, она кивнула головой. Полковник поздоровался с ней.

— Кто это? — спросила Мария Семеновна, не отходя от плиты.

— Степшина Дуся.

— Ой, она мне нужна, — спохватилась Мария Семеновна и побежала к двери. Распахнув ее, крикнула:

— Дуся-я-я! Подожди минуту!

Вернулась, накинула телогрейку, платок и вышла на крыльцо.

— Ты почему на занятия не ходишь? Срываешь нам спевки.

— Нет настроения, — ответила Дуся, тяжело вздохнув.

Разговор женщин доносился в кухню, и Жогин невольно прислушивался к нему. Он знал, что жена Степшина раньше была самой активной хористкой, могла целыми днями не выходить из клуба. Даже частые ссоры с мужем не могли остудить ее страсти к выступлениям на сцене. И вдруг такое резкое изменение.

Медленно вытирая руки, Жогин вышел в маленькую прихожую, чтобы получше слышать разговор, который становился все громче.

— Ну почему, почему ты раскисла, — допытывалась Мария Семеновна. — С мужем не поладила, да?

Дуся долго молчала, потом ответила с сердцем:

— Не хочу говорить. Надоело. И спевки ваши тоже надоели. Пусть поет Мельников. У него талант особенный. А мы что — провинция… Мы…

Голос ее дрогнул, оборвался, и снова наступило молчание.

— Зря ты это говоришь мне, — тихо сказала Мария Семеновна. — И Мельников тут ни при чем.

— Конечно, теперь все в стороне. Подложили мужу под ноги камень, и никто не виноват.

— Глупости говоришь ты, Дуся, честное слово.

— Ах, Мария Семеновна!

В тишине послышались частые удаляющиеся шаги.

— А ты не злись, приходи завтра на спевку.

Ответа не последовало.

Мария Семеновна постояла еще немного на крыльце и, расстроенная, вошла в дом.

— Ну и гарнизон у тебя, — насмешливо бросил Жогин, вешая полотенце на гвоздик. — Очень красиво получается.

— А все из-за тебя, — со злостью выпалила Мария Семеновна. Полковник сурово посмотрел на нее и спросил:

— Как это понимать?

Он ожидал, что жена сейчас начнет разговор о Степшине, и уже приготовился отчитать ее за то, что вмешивается в дела службы. Но не пришлось. Мария Семеновна, раскрасневшись от волнения, сказала:

— Надоели всем твои указания: в одной песне любви много, в другой солдатского духу нет.

— Да при чем тут мои указания? — прервал ее Жогин. — Я ведь слышал, о чем разговор-то шел.

— А если слышал, зачем спрашиваешь?

— Не хочу, чтобы ты бегала за своими хористками, как девчонка.

— Кто же будет бегать?

— Есть начальник клуба для этого.

Мария Семеновна разочарованно махнула рукой:

— На вас надеяться…

— Прикажу — и соберет, — строго сказал Жогин.

Мария Семеновна вздохнула и пошла к столу…

Обедали вначале молча, искоса посматривая друг на друга. Потом Жогин не вытерпел, заговорил:

— Вообще некрасиво жене командира полка унижаться перед женами офицеров.

— Я не полковник, — резко бросила Мария Семеновна.

— Конечно, авторитет мужа тебя не волнует. Подрывать его ты мастерица.

— Новое дело, — вспыхнула Мария Семеновна, отложив ложку.

Спор продолжался до конца обеда. Перед уходом на службу Жогин твердо повторил:

— Начальнику клуба я прикажу, чтобы сам собирал твоих певиц.

Придя в штаб, он сразу же распорядился вызвать Сокольского. Тот явился быстро. Вбежал в кабинет командира запыхавшийся, стал докладывать и, как всегда, сбился в спешке.

— Нет, Сокольский, не военный вы человек, — пренебрежительно махнул рукой Жогин. — Простой азбуки усвоить не можете. Ну что с вами делать? Наказывать?

Привыкший к подобным нотациям, Сокольский терпеливо стоял посредине кабинета и смотрел мимо полковника куда-то в пустой угол.

Отчитывая Сокольского, полковник тщательно осмотрел его шинель, сапоги, подворотничок. Не снижая суровости, спросил:

— Чем вы занимаетесь?

— Готовлюсь к солдатскому вечеру, — ответил Сокольский, переступив с ноги на ногу.

Полковник оживился:

— Да, да, ведь сегодня вечер.

Он совсем забыл, что сам же неделю назад, просматривая план клубной работы, подчеркнул этот пункт красным карандашом и предупредил замполита, чтобы тот внимательно проверил программу вечера.

— Ну и как, все готово? — спросил он у Сокольского.

— Почти все, товарищ полковник.

— Что значит «почти»?

Сокольский замялся.

— С оформлением еще не закончили. На часок работы будет.

— Вот-вот, на часок, на два. Очень красиво получается. А с женским хором что у вас происходит? Когда очередная репетиция?..

— Завтра, — ответил Сокольский.

— А как с посещаемостью?

— Ничего… Нормально…

— Где же нормально? Степшина не приходит на репетиции… Ничего вы, Сокольский, не знаете. В хоре спевки срываются, а у вас все нормально. Безобразие.

Сокольскому сделалось жарко. Он попятился назад и совсем тихим голосом произнес:

— Товарищ полковник, ведь хором сама Мария Семеновна…

— Что Мария Семеновна, — загремел Жогин. — Вы начальник клуба, а не Мария Семеновна. Сами извольте и заботиться о хоре. А то нашли себе заместителей. Мария Семеновна! С завтрашнего дня сами занимайтесь сборами хористок. Поняли?

— Так точно, понял.

Сокольский вышел из кабинета. А Жогин все еще продолжал возмущаться: «Ишь, приспособился. Мария Семеновна собирает ему хористок, Мария Семеновна руководит хором, а он бездельничает. Надо еще посмотреть, что сегодня будет у него в клубе».

Эта мысль не выходила из головы Жогина до конца дня. С ней он и пришел в клуб. Пришел, когда уже солдатский вечер был в полном разгаре. В вестибюле его остановила большая красочная афиша: «Товарищ! Заходи скорей, скучать не будешь». Под этими словами перечислялась вся программа:

— Мда-а-а, — произнес полковник и покачал головой. — Цирк, а не солдатский клуб.

Еще раз внимательно перечитав афишу, он заглянул в зал. Там было много солдат и, как показалось Жогину, царила неорганизованность. «Ну вот, я так и знал». Но, присмотревшись получше, он убедился, что организованность есть, что все солдаты разделены на три группы и каждая занимается своим делом. На сцене собрались любители разгадывать загадки, ребусы, шарады. В зале одна из групп накидывала кольца на деревянные штоки, другая тесным кругом стояла возле четырех плясунов, рьяно старающихся переплясать друг друга.

Минут пять прохаживался Жогин от одной группы к другой. При его приближении солдаты бросали игру, вытягивались. Он довольно кивал головой и говорил вполголоса:

— Продолжайте.

Внешне полковник был спокоен и строг, но внутренне бушевал. «И придумают же занятия, — рассуждал он, возмущаясь. — Это для школьников подходяще, а для солдат…» Подозвав к себе невысокого подвижного сержанта, он коротко сказал ему:

— Разыщите начальника клуба. Быстрей!

Тот громко пристукнул каблуками и бегом устремился по залу.

Пришел Сокольский, суетливый, немного растерянный.

— Показывайте, что еще есть.

Сокольский пригласил полковника в соседние комнаты. В одной из них состязались певцы. Чуть приоткрыв дверь, Жогин махнул рукой, недовольно проворчав:

— Не то. Боевое что-нибудь покажите!

Прошли в другую комнату. Здесь солдаты метали ручные стрелы в фанерные фигуры зверей.

— Ох и занятие, — развел руками Жогин. — Да что тут, детский сад?

Но в другом конце комнаты он увидел вдруг плакат:

— Вот это игра! — одобрил Жогин и подошел к солдатам, которые вытягивали из ящика билетики с вопросами. Первым с таким билетиком попался на глаза командиру Зозуля. И то ли от смущения перед полковником, то ли по рассеянности, он никак не мог пересказать обязанности часового у технического парка. Трижды начинал и всякий раз что-нибудь забывал.

— Не знаете, — заключил Жогин. — Плохо. Может, и другие обязанности забыли?

Солдат молчал, виновато моргая длинными ресницами.

— Изобретательством занимаетесь, — продолжал полковник. — К высоким материям тянетесь, а солдатскую азбуку не изучаете. Ну что ж, давайте заглянем в устав.

Но устава в комнате не оказалось.

— Да как же так? — строго спросил Жогин. — Игру придумали, а о главном забыли.

Полковник перевел взгляд на Сокольского:

— У вас-то уставы есть?

— Уставы? — несмело повторил лейтенант. — Должны… Кажется, есть…

— Тащите сюда.

Только успел Сокольский уйти, как в комнату зашел Григоренко. Смуглое лицо его было довольным. Острые кончики усов лихо торчали в стороны. Сдержанно улыбнувшись, он хотел что-то сказать, но Жогин перебил его короткой фразой:

— Ну и вечер устроили.

— А чем плох? — удивился замполит. — Столько развлечений разных…

Жогин покачал головой, выдавил сквозь зубы:

— Развлечения. А что толку от этих развлечений? Мы с вами под стол пешком ходили, когда увлекались подобными играми. А вы солдат, вооруженных защитников страны, потчуете вот этими штучками.

Он поднял с полу стрелу, повертел ее в руках и бросил обратно:

— Очень красиво получается! — Помолчав, добавил: — Единственное серьезное занятие — это вон по уставу.

— Почему же единственное? — спокойно сказал Григоренко. — Зайдите, пожалуйста, в библиотеку.

Жогин посмотрел на замполита, словно спрашивая: «А что там?». — и шагнул к двери.

Читальный зал библиотеки был переполнен. Солдаты сидели за столами, стояли возле стен. Среди них полковник сразу же увидел светловолосую голову Ольги Борисовны. Она стояла возле одного из столов и, обращаясь к присутствующим, спрашивала:

— Какие художественные произведения посвящены Сталинградской битве?..

Рядом с Ольгой Борисовной сидел Мельников, перелистывая книгу. «И этот здесь», — подумал Жогин, делая вид, что не замечает комбата.

Появление Жогина внесло в аудиторию замешательство. Сначала все встали, потом наступила тишина. Ольга Борисовна настойчиво добивалась:

— Товарищи, кто же назовет произведения?

— Ну вот, — сказал Мельников, подняв голову. — То так активно выступали, а то вдруг затихли.

Жогин бросил на него косой недружелюбный взгляд и, резко повернувшись, направился в вестибюль. Следом за ним вышел и замполит.

— Смущается народ, — сказал он, покручивая усы.

Полковник вдруг спросил:

— А что тут Мельников делает?

— Пришел со своими людьми, — ответил Григоренко. — Заботится.

— О ком?

— О солдатах.

— А может, о библиотекарше?

Замполит пожал плечами:

— Не думаю.

— Это плохо. Следовало бы думать.

Жогин многозначительно крякнул. По лицу его проползла чуть заметная усмешка.

Подбежал Сокольский с коричневой книжечкой. Вытянув острый подбородок, громко доложил:

— Есть устав, только строевой.

Полковник взял книжечку, перелистал несколько страниц, сказал, сурово посмотрев на Сокольского:

— Соберите этих метателей стрел в свободную комнату.

— Может, позже? — спросил Григоренко.

— Ничего, — пробасил Жогин. — Устав помнить будут.

Минут через пять солдаты уже сидели перед командиром полка. А он стоял у стола с раскрытым уставом и говорил строгим голосом:

— Ну, поразвлекались. Теперь займемся серьезным делом. Кто скажет, что называется строем?

Солдаты молчали.

Жогин обвел взглядом всех присутствующих, скомандовал:

— Рядовой Зозуля, встать!

Зозуля вытянулся, как в строю. Глаза светились, будто два кусочка чистого неба.

— Отвечайте, — сказал Жогин.

Солдат тихим, но уверенным голосом произнес:

— Строй — это установленное уставом размещение военнослужащих и подразделений для их, значит, совместных действий.

— Правильно, — подумав, сказал Жогин. — Только говорите без «это» и «значит». Поняли? Садитесь. Теперь, кто скажет, что такое колонна? Вот вы скажите, — показал он линейкой на сидевшего в первом ряду ефрейтора Груздева.

Высокий, длиннорукий, он стал отвечать и сбился. Попытался поправиться, снова запнулся посередине фразы.

— А кто скажет точно? — повысил голос Жогин. Несколько человек подняли руки. Полковник удовлетворенно кивнул и снова вытянул вперед линейку: — Вот вы, отвечайте!

Послушав, сказал:

— Хорошо. А теперь скажите, еще какие уставы есть в армии?

Руки подняли почти все присутствующие.

— Активно, — улыбнулся Григоренко.

У Жогина тоже лицо сделалось мягким, довольным. Не дожидаясь ответа, он полистал страницы строевого устава и задал новый вопрос:

— Что такое развернутый строй?

Солдаты становились все более активными. Каждому хотелось показать свои знания перед командиром полка и заслужить его похвалу. Одутловатое лицо Жогина даже раскраснелось от удовольствия. Он время от времени посматривал на Григоренко с ядовитым упреком: «Вот чем заниматься-то надо, а не детскими шарадами».

Минут двадцать Жогин задавал солдатам вопросы из строевого устава, а они отвечали на них четко и громко, как на занятиях. Потом, когда была подана команда расходиться и полковник остался наедине с замполитом, он торжествующе произнес:

— Как, Петр Сергеевич?

Григоренко вяло повел бровью и неопределенно шевельнул кончиками усов.

— Не нравится? — допытывался Жогин.

Замполит посмотрел ему в лицо:

— Разрешите откровенно?

— Ну понятно.

— Не нравится, — оказал Григоренко.

— Странно: политработнику не нравится воинский устав. Как это?

— Извините, Павел Афанасьевич. По уставу я живу с первого дня службы в армии. Каждое уставное требование считаю священным. Сам два месяца назад готовил и проводил вечер, посвященный воинским уставам, вот в этом клубе. Но сегодня у нас вечер отдыха.

— А какой толк солдату от пустого отдыха? — уже резко спросил Жогин.

— Солдат — человек, — как можно спокойнее сказал замполит. — В часы отдыха ему хочется заняться литературой, музыкой, ребусами.

— Вот, вот, — перебил его Жогин. — Солдату захочется водку пить…

— При чем тут водка?

— А как же — развлечение… Эх вы, политработники! Музыка, ребусы. Смешной народ. — Он ударил линейкой по сапогу и, словно боясь, чтобы не услышал кто-либо посторонний, сказал тихо: — Думать надо серьезно. Солдат есть солдат. Чем больше у него времени на всякие развлечения, тем чаще проступки.

Григоренко отрицательно покачал головой.

— Да, да, — продолжал Жогин. — У меня, батенька, опыт. Хочешь, чтобы дисциплина была, держи людей в кулаке, поблажек не давай. А вы — музыка, ребусы. Воевать, что ли, ребусами будете? — И, уже надев шапку, добавил с явной издевкой: — Был у меня один ребусник. Тоже любил доказывать…

Это его «тоже» показалось Григоренко острым, как нож. И все же он одержал себя, сказал без горячности:

— Послушайте, Павел Афанасьевич. Вот вы все о Травкине вспоминаете. А скажите, сами-то вы твердо уверены, что человек виноват?

Такого вопроса Жогин не ожидал, и потому лицо его сделалось сразу и удивленным и настороженным.

— Что значит сами? Здесь комиссия разбиралась. Даже следователь приезжал.

— Я знаю… — кивнул Григоренко. — В то время всякое бывало. А я тут на днях старые газеты в библиотеке просматривал. Статья мне его попалась о воспитательной работе в ротах. Прочитал с интересом. Думающий он человек, по-моему. И смелый.

— Смелый? — скривил губы Жогин. — С каких это пор у политработников игнорирование уставных требований смелостью называться стало?

— Я о статье, — заметил Григоренко.

— И я о статье, — сказал Жогин. — И сожалею, что вы не поняли ее второго смысла.

— Какого второго? Прочитать снизу вверх, что ли?

Жогин раздраженно блеснул глазами:

— Удивляет меня ваше легкомыслие, подполковник. Очень удивляет.

И, ничего больше не сказав, направился к выходу.

Зима началась круто. Едва успел выпасть снег, как ударили большие морозы. По широким просторам загулял злюка степняк. Бешено закружились белогривые вихри, заметая овраги и ложбины. Лесок вокруг военного городка поредел, стал низким и хрупким. Солдатские казармы, офицерские домики, казалось, осели, зябко сгорбились под заснеженными крышами.

Но жизнь полка текла по-прежнему, плотно укладываясь в строгий воинский распорядок. Точно по расписанию шли занятия.

После обеденного перерыва группа офицеров на лыжах вышла из леска и направилась к белевшей вдали высоте, похожей на лежащего верблюда. Офицеры шли цепочкой один за другим, стараясь держаться заданного темпа.

Жогин вначале шел впереди. Но у него ослабли лыжные крепления. Он сделал шаг в сторону и нагнулся, чтобы подтянуть ремешки. Шедшие за ним Сердюк и Шатров тоже замедлили движение. Жогин махнул им рукой:

— Вперед!

Сам же, закрепив лыжу, встал в середину цепочки. Идти ему было нелегко: начиналась одышка. Ноги плохо слушались. Но полковник бодрился. Не хотелось показывать подчиненным свою слабость. Каждым своим движением он стремился подчеркнуть: вот какой, дескать, я бравый, не смотрите, что годами ушел от вас далеко.

Когда перед выходам в поле кто-то сказал, что хорошо бы к высоте выехать на тягаче, Жогин сразу же обрезал:

— Барство!

А минутой позже приказал всем становиться на лыжи. Он всегда поступал так, чтобы офицеры чувствовали его твердую руку. Не щадил при этом и себя. Мария Семеновна уже несколько раз говорила ему:

— Что ты тянешься за молодыми? Как будто заставляют.

— А ты хочешь, чтобы я им курорт организовал, нарзанные ванны, — сердился Жогин. — Не-е-ет, пусть попотеют.

Сейчас полковник шел по лыжне с той же мыслью: «Ишь чего захотели — тягач. Разнежились».

Навстречу дул резкий ветер. Он подхватывал колючую снежную крупку и бросал в лицо. Время от времени приходилось загораживаться рукавицей. Жогин делал это как можно реже и короткими взмахами, чтобы не привлекать внимания офицеров.

Местами снег был серым от песчаной пыли, нанесенной с ближних бугров, лыжи скользили плохо. Жогин всем корпусом подавался вперед, пригибая голову. Но кончался трудный участок, и снова к щекам тянулась рукавица.

Перед глазами маячила ладно скроенная фигура офицера. Полковник узнал Мельникова.

Он шел редким размашистым шагом и, как показалось Жогину, очень легко. Запыленные песком участки преодолевал быстро, без заметных усилий и сразу оказывался далеко впереди, разрывая цепочку. На пригорки он тоже взлетал как на крыльях. «Ловко работает», — подумал Жогин и шагнул с лыжни влево, чтобы посмотреть на идущих позади офицеров. Заметив, что некоторые отстают, громко крикнул:

— Живей!

После сорокаминутного марша подошли к высоте. Короткий декабрьский день угасал. Ослабли порывы ветра. Дальние холмы, перелески медленно тонули в сизой дымке.

Полковник, не сходя с лыж, окинул взглядом местность и, указывая палкой на едва приметную вдали полосу дороги, стал вводить офицеров в обстановку.

— Оперативное время двадцать два тридцать. Ночь, — сказал Жогин и сделал небольшую паузу, чтобы присутствующие могли осмыслить его слова. — Итак, двадцать два тридцать, — повторил он, повысив голос. — Наша разведка обнаружила, что на восточном берегу реки Малой и южнее поселка Ольховка «противник» ведет активные окопные работы. Разведка была обстреляна пулеметным и минометным огнем…

Офицеры, встав полукругом возле командира, внимательно слушали, делая пометки на картах. Потирали рукавицами покрасневшие носы и щеки.

— По данным авиаразведки, — громко и бодро продолжал Жогин, — установлено: в тридцати километрах восточнее Ольховки движется колонна мотопехоты и танков «противника». Направление движения — на запад. Наши главные силы совершают марш. Голова колонны прошла Совиное урочище, что южнее высоты «Верблюд».

Жогин помолчал, оглядывая присутствующих, воткнул в снег палку, сказал:

— Даю десять минут на размышление, затем буду слушать. Действуете все в роли командира полка.

— Разрешите вопрос? — подал голос Мельников.

— Какой? — спросил Жогин.

— Что еще известно нашей разведке?

— Ничего.

— Еще вопрос. — Мельников сделал шаг вперед. — Каково состояние наших войск?

— Состояние, — повторил Жогин, подумав: «Неужели плохо объяснил?» Но, быстро отогнав эту мысль, ответил с обычной сухостью: — Изменений никаких. Войска в полной боевой готовности.

— Понятно, — сказал Мельников.

Когда время, отведенное на размышление, истекло, Жогин посмотрел на часы и, подняв голову, скомандовал:

— Все!.. Кто доложит решение?

Еще с минуту длилось молчание. Потом вперед выступил Соболь. Морщась от усиливающегося мороза, он заговорил приглушенным, слегка дребезжащим голосом:

— Я, товарищ полковник, считаю…

— Зачем это: «я», «считаю», — остановил его Жогин с явным неудовольствием. — Докладывайте командирским языком. Коротко и ясно.

— Виноват. — Соболь неловко переступил с ноги на ногу и после небольшой паузы продолжал докладывать: — Главные свои силы сосредоточиваю в районе высоты «Верблюд» и балки Пологой. Организую дополнительную разведку. Наступление готовлю на восемь ноль-ноль…

Полковник слушал и довольно кивал головой. Правда, у Соболя и теперь не все обстояло гладко с формой доклада, зато по мыслям он, как всегда, был близок к решению самого Жогина.

— Так, хорошо, — оказал полковник, когда Соболь кончил. — Послушаем других товарищей. Кто не согласен с подполковником Соболем? У кого имеется другое решение?

— У меня другое решение, — послышался голос Мельникова. Жогин просверлил его острым взглядом.

— Ну, докладывайте, что там у вас.

— Я решил наступать сразу с ходу, не дожидаясь рассвета, — твердо сказал Мельников.

— С ходу? — удивленно переспросил Жогин. — Храбро! Но всякое решение требует обоснований.

Степь быстро окутывали сумерки. Холмы, перелески словно приседали, уменьшались, теряя очертания. Пропала и серая полоска дороги. Офицеры по-прежнему стояли полукругом. Холод донимал их, пробирал сквозь полушубки, заползал в валенки. Все чаще приходилось пошевеливать руками, переступать с ноги на ногу. У Мельникова по телу тоже расползались холодные мурашки. Чтобы заглушить дрожь, подполковник говорил громко:

— У «противника» может оказаться термоядерное оружие. С наступлением рассвета он получит возможность применить его по скоплениям наших войск. Допустить этого нельзя. Надо атаковать «противника» с ходу, используя темноту. При этом следует учесть, что «неприятель», по всей вероятности, не успел еще подтянуть силы. Надо опередить его…

— Но вы не учитываете, что свои войска совершили большой марш, — заметил Жогин. — К тому же ночь, снег, река. Полных разведданных о «противнике» нет. Что скажете на это, подполковник?

Последнее слово он произнес подчеркнуто, как бы говоря, что звание обязывает серьезнее подходить к решению задачи. Мельников подумал, но от своих мыслей не отказался.

— Войска наши в полной боевой готовности, — снова послышался его уверенный голос. — А войска «неприятеля» сильно потрепаны, расстроены. Лед на реке достаточно прочный, чтобы форсировать этот рубеж с ходу. Соприкосновение с «противником» лишит его возможности…

— Вы очень настойчивы, — внушительно сказал Жогин. — Это неплохо. Но сейчас мы изучаем тему, в которой не предусмотрено термоядерное оружие. Поэтому прошу не отвлекаться. У вас есть что-либо по существу темы?

— В таком случае нет, — с волнением произнес Мельников. Наступила тишина. Полковник постоял с минуту молча, потом спросил:

— Кто еще доложить хочет?

Попросил слова молчавший до сих пор Григоренко. В белом полушубке и с густо заиндевевшими усами, он был похож сейчас на древнего витязя из старинных русских сказок. Посмотрев на него, Жогин сказал с усмешкой:

— Только вы кратко, по-военному.

Григоренко улыбнулся:

— Попытаюсь. Мне думается, в решении Мельникова есть рациональное зерно. Кому не известно, что у наших врагов…

— Не понимаю, — перебил Жогин. — Кого вы убеждаете? Кто возражает против того, что вы говорите? Еще раз повторяю, товарищи, не отвлекайтесь от темы. — Он повернулся к стоявшему на правом фланге Шатрову и приказал: — Доложите мое решение.

Пока начальник штаба пересказывал заранее составленный план подготовки к утреннему наступлению, полковник смотрел на замполита и досадовал: «Что за привычка у человека? Всегда он выскочит со своими нравоучениями. Как будто перед ним солдаты первого года службы».

Стало совсем темно. Майор Шатров докладывал торопливо, однако держался, несмотря на донимающий холод, бодро. У него была хорошая память, и она сейчас выручала. Даже не видя ни карты, ни текста, он будто читал пункт за пунктом, не нарушая их уставного порядка.

— Ну как, всем ясно? — спросил Жогин, когда Шатров, прижав руки к бедрам, сказал, что доклад окончен. — Вот та-ак, — почти пропел полковник с хрипотцой в голосе. — Теперь слушайте насчет завтрашнего дня. Выход от штаба в семь ноль-ноль. Пункт сосредоточения здесь. — При этом он поднял палку и снова воткнул ее в снег возле лыжи. — Будем разыгрывать динамику боя.

Затем последовала его команда «шагом марш», и офицеры один за другим заскользили по склону высоты, вытягиваясь в цепочку. Впереди Жогина, не торопясь, двигался майор Шатров, позади — Соболь. В темноте резко скрипели по снегу лыжи, цокали железные наконечники бамбуковых палок.

Перед самым леском, когда выбрались на хорошо накатанную дорогу, Соболь догнал полковника и пошел рядом с ним.

Жогин опросил:

— Послушайте, подполковник. Если не ошибаюсь, вы друзья с Мельниковым?

— Так точно, вместе в академии учились.

— А докладывает он лучше вас, — заметил Жогин. — По крайней мере, чувствуешь командирский голос. Но откуда у него такая страсть к оригинальностям?

Соболь замялся.

— Не знаю. Может, на почве исканий. Он ведь пишет книгу.

— Какую?

— Кажется, о действиях войск в условиях современного боя.

— Это серьезно? — Жогин даже замедлил шаги, не то удивленный, не то пораженный неожиданным сообщением.

Соболь охотно продолжал:

— Написано солидно, товарищ полковник, почти три толстые тетради. Провидцем, так сказать, хочет быть.

— Да-а-а, — задумчиво пробасил Жогин. — Это новость. Три тетради?

— Так точно. Собственными глазами видел. Может, и получится что-нибудь умное, товарищ полковник?

— Не знаю.

Весь остаток пути до штаба Жогин шел молча. Лишь когда снял с ног лыжи и увидел, что рядом никого, кроме начальника штаба, нет, спросил вполголоса:

— Вызнаете, майор, что Мельников научными упражнениями занимается? Не знаете? А ведь ходите на его занятия, наблюдаете. Очень красиво получается. Этак он может превратить батальон в подопытного кролика, и вы не заметите. Обратите внимание, майор. Усильте контроль.

— Слушаюсь, — ответил Шатров, не совсем понимая, о каких научных упражнениях идет речь.

Была уже глубокая ночь, а Мельников не спал. Он смотрел на синеватое в темноте окно и старался неторопливо разобраться в том, что произошло на высоте «Верблюд».

Сперва ему казалось, что Жогин отмахнулся от его решения лишь потому, что это решение именно его, Мельникова, а будь оно, к примеру, Соболя или еще чье, все вышло бы иначе. Но тут он вспомнил, как совсем недавно полковник расхвалил его на штурмовой полосе, невзирая на всю злость, вызванную провалом на стрельбах.

«Значит, дело не в том, что решение мое, — поправил себя Мельников. — Значит, все гораздо сложнее».

Тогда он попытался сравнить сегодняшнее поведение Жогина с тем, каким оно было во время осенних стрельб. Правда, события по характеру были различны. Это Мельников понимал. На стрельбах, как известно, полк держал экзамен за целый год, и командиру, естественно, не хотелось, чтобы оценка оказалась плохой. На высоте же было обычное командирское занятие, где можно делать любые эксперименты, не опасаясь за оценку. Почему же все-таки Жогин проявил нервозность? Может, просто спешил закончить занятие? Но не такой у него характер.

Перебирая в памяти факт за фактом, Мельников силился уцепиться то за одну деталь, то за другую. Привыкший внимательно приглядываться ко всему окружающему, он не мог успокоиться, не найдя ответа на возникший у него вопрос: «Как же понять Жогина?»

За стеной чуть слышно подвывал ветер. В незапушенный морозом кусок окна была видна выползавшая из-за облаков луна.

Мельников сразу же представил, как искрится сейчас высота «Верблюд», изрезанная лыжами и окутанная лунной дымкой. Из дымки мгновенно выплыло усатое заиндевелое лицо Григоренко. Точно такое, каким оно было, когда замполит высказывал свое мнение относительно ядерного оружия.

«А ведь он понял меня, — подумал Мельников. — И тогда, после стрельб, тоже понял. И насчет климатологии говорил, как видно, неспроста». Отбросив одеяло, Мельников сел на койке, потом опустил ноги на пол и, не зажигая света, закурил. Луна то скрывалась за облаками, то снова выплывала на простор, и было видно из окна, как в приречной пойме раскачивались тяжелые заснеженные деревья.

Через три дня после офицерской учебы состоялось первое заседание полковой комиссии по рассмотрению рационализаторских предложений. Было принято решение ходатайствовать перед командованием о выделении денежных средств и фотоматериалов для осуществления рядовым Зозулей своего изобретения. Узнав от подполковника Сердюка об этом решении, Жогин пришел в ярость. Он отбросил протокол и закричал, багровея:

— Вы заместитель мой или кто?

Сердюк вобрал в плечи лысую голову и принял выжидательную позу.

— Кто вы, я спрашиваю? — не унимался Жогин. Губы его посинели. Еще минуты две он гремел, потом шумно вздохнул и размашисто заходил по кабинету, возмущенно повторяя:

— Они приняли решение!.. Они решили!.. А^:что же вы, председатель комиссии, там делали?

Сердюк ответил нерешительно:

— Ведь два члена комиссии изучали замысел Зозули, товарищ полковник. И вот пришли к выводу…

— Пришли, пришли, — снова загремел Жогин. — А вы там зачем? А моя резолюция? Беспринципный вы человек, подполковник. На поводу у других идете, вместо того чтобы влиять, воспитывать.

Жогин разочарованно махнул рукой и пошел к столу.

— Вы не верите, что изобретение может быть ценным? — спросил Сердюк, постепенно расправляя свои покатые плечи.

— Не задавайте детских вопросов, подполковник. Неужели вы не понимаете, что поощряете нарушителя дисциплины?

— Но Мельников дал ему положительную характеристику.

— Что́ Мельников? — поморщился Жогин. — Мельникова самого надо воспитывать и воспитывать.

В кабинете воцарилось тягостное молчание. Сердюк долго смотрел на залитое густой краской лицо командира, потом сказал примирительно:

— Вы же, товарищ полковник, можете не утверждать протокол комиссии. Ваше право.

Жогин бросил на Сердюка подозрительный взгляд.

— Ишь какие хорошие! Не утве-ержда-ать! А вы за плечами командира ангелов разыгрывать будете. Все! Можете идти!

Сердюк вышел. Жогин прошагал еще раз по кабинету, потом взял из стаканчика карандаш, медленно постучал им по столу, горько досадуя: «Ну и помощничек. Мельников ему закон, а резолюция командира ничто».

Он бросил карандаш и сел за стол. Хотел перечитать протокол, но не смог. Лицо горело, точно рядом пылала печка. Бесцельно побродив взглядом по витиеватому почерку Сердюка, Жогин откинулся на спинку стула.

В дверь постучали.

— Да, — крикнул полковник.

Зашел Шатров с бумагой в руках.

— Приказ министра, — доложил он, вытянувшись и застыв на месте.

— Давайте. — Жогин спрятал протокол в папку и стал внимательно читать приказ. В нем говорилось о результатах инспекторской проверки крупного воинского соединения. Отмечались недостатки в боевой подготовке личного состава и указывалось на случаи недисциплинированности некоторых офицеров, на снижение ими требовательности к себе и подчиненным. Фамилии офицеров были выделены жирным шрифтом.

— Ага, наконец-то! — Жогин вскинул голову и поглядел на Шатрова. — Чувствуете, батенька? Значит, не только у нас эти Мельниковы крылышки расправляют. Пора, пора за них взяться. Нужно будет собрать всех офицеров полка и разобрать слово в слово. Особенно насчет дисциплины. Да, вот что: нет ли там каких дополнительных указаний, а?

Шатров отрицательно покачал головой.

— Жаль, — сказал Жогин. — Раньше к таким приказам имели привычку прилагать или директиву или разъяснение. А вы в штабе дивизии не узнавали? Как же это? Значит, получили, почитали и успокоились. Нельзя так. Начальник штаба должен все выяснить, а потом докладывать командиру.

— Можно позвонить, — сказал Шатров. — Разрешите сейчас?

— Да. Скажите, получили, мол, приказ. Изучаем. Не будет ли каких разъяснений? Одним словом, прощупайте.

— Слушаюсь.

Когда Шатров скрылся за дверью, полковник взял из стаканчика красный карандаш и снова склонился над приказом. Внимательно перечитывая текст, он подчеркивал отдельные слова и строчки, делал одному ему понятные пометки на чистых полях документа.

В кабинет опять вошел взволнованный Шатров и доложил:

— Говорил с начальником штаба дивизии, товарищ полковник.

— И что же?

— Получил какой-то неопределенный ответ. Указаний, говорит, не ждите. Сами думайте.

— Сами. Г-м. — Жогин откинулся на спинку стула и часто забарабанил пальцами по краю стола. — Мудро, ничего не скажешь. Значит, приказ отправили — и руки в карманы. Вы тут хотите — изучайте его, хотите — спрячьте в сейф. Штабу дивизии никакого дела. Славно. Ничего не скажешь.

Шатров молчал. Он понимал, что сейчас лучше всего в разговор не вступать, что всякая малейшая попытка возразить или объяснить приведет к большой неприятности.

— Ну ладно, — сказал полковник, озабоченно потерев пальцами лоб. — Идите, майор. Я сам поговорю с генералом.

После ухода Шатрова Жогин долго стоял у окна и наблюдал в незамерзший кусочек стекла за тем, как в предвечернем воздухе падают крупные хлопья снега, как, цепляясь друг за друга, они мягкими клочьями ваты повисают на деревьях и на дощатой изгороди.

По запорошенной дороге прошли строем солдаты. Они остановились возле штаба на площадке, предназначенной для развода караулов. Потом послышалась команда: «Равня-я-яйсь!» Заиграл оркестр. Полковник перешел к другому окну, пытаясь лучше увидеть солдат. Но морозные узоры на стеклах скрывали все от его взора. Тогда он быстро оделся, расправил на голове высокую каракулевую папаху и вышел на крыльцо. Заметив его, люди на площадке подтянулись, выше подняли головы. «Правильно, так и должно быть, — подумал полковник. — Командира за километр видеть надо».

Домой приехал в сумерках. Дверь оказалась на замке. «Значит, ушла на спевку, — подумал он о Марии Семеновне. — И чего бегает? Не молодая ведь. Пора бы понять это». Включив свет, он поставил чайник на электрическую плитку. Потом, переодевшись в пижаму, лег на диван, повернулся к стене и закрыл глаза. Ему хотелось отдохнуть, ни о чем не думая. Но злые мысли сами лезли и лезли в голову, собирались в тугой узел, заставляли волноваться. «Какая-то беспокойная жизнь наступила, — вздыхал полковник. — Раньше этого не было. Сейчас рассуждать много стали. Другой и в офицерах-то ходит без году неделя, а уже норовит поучать. У него, видите ли, собственные мнения, как у нашего Мельникова. Эх, Мельников, Мельников, еще книгу сочинять вздумал. А что он может сочинить путного, если сам как следует жить по уставу не научился? Что ни день, то у него новое «творчество». Вот она, дисциплина-то, и качается. И сверху еще кое-кто поблажки дает. Ну зачем начальник штаба дивизии ответил Шатрову: «Думайте сами». Вот и начнутся разговоры, кривотолки разные. А почему бы не сказать прямо: «Завернуть гайки согласно приказу. Выявить всех нарушителей дисциплины и представить комдиву или наказать в полку». Разучились, что ли?»

Пришла Мария Семеновна. Одетая, не снимая пухового платка, встала перед мужем, сказала:

— Паша, ты бы, что ли, побеседовал со Степшиным. Неладно у них с Дусей. Весь вечер в слезах просидела. До развода ведь может дело дойти.

— А я что, сводить их буду?

— При чем тут «сводить». Поговори хоть толком. Ведь Степшин, кажется, твой любимец. Поймет, может.

— А брось ты: «любимец», «поймет», — махнул рукой Жогин. — Терпеть не могу в чужую жизнь вмешиваться. Сами разберутся.

— Не прав ты, Паша. — Мария Семеновна сняла платок, разделась и подошла к зеркалу, поправляя уложенные в тугой пучок темные волосы. — Я сама завтра поговорю с ним, если ты не хочешь.

— Говори, пожалуйста, — резко бросил Жогин и, не желая больше спорить, взял в руки газету. Мария Семеновна искоса взглянула на мужа и ушла на кухню.

В штабе полка появился необычный рапорт. Он был написан ровным убористым почерком на шести тетрадных листах. Сейчас рапорт лежал на столе перед Жогиным. Полковник читал:

Далее шли замечания по поводу огневой подготовки солдат, отдельных тактических приемов. В конце рапорта стояла подпись: «Подполковник Мельников».

Прочитав рапорт, Жогин поежился и потер пальцами лоб. За время службы в армии ему, не приходилось получать от подчиненных офицеров подобных бумаг. А тут вдруг целая петиция, да еще с какими словами: «мне кажется», «на мой взгляд», «мои соображения».

— До чего дошел человек, — вспыхнул полковник, ударив ладонью по краю стола. — Учебный план утвержден мною и командиром дивизии, а он умника разыгрывает…

Жогин прошелся по кабинету, затем вызвал начальника штаба.

— Что вы скажете об этом сочинении? — спросил он сдержанно, чтобы расположить Шатрова к откровенному разговору. Тот помолчал, опустив голову, потом неторопливо ответил:

— По-моему, есть ценные мысли.

— Не о мыслях я спрашиваю, — повысил голос полковник, но сразу же взял себя в руки, перешел на прежний тон. — Сам факт меня поражает. Что значит ему, Мельникову, не нравится план боевой подготовки? Мало, видите ли, ночных занятий, не так оборудовано стрельбище. Неужели вы считаете все это нормальным?

— Можно обсудить, — сказал Шатров и, помедлив, добавил: — Было бы очень полезно.

Жогин повел на него недоверчивым взглядом:

— Вы предлагаете устроить собрание?

— А почему бы нет?

— Ну и придумали! — Жогин возмущенно покачал головой. — Хотите боевой полк превратить в артель. И это сейчас, после приказа министра, когда мы обязаны пресечь всякую малейшую недисциплинированность, требовать строжайшего выполнения устава. Нет, я рассудка еще не лишился. План, утвержденный старшим начальником, для меня закон и для вас тоже.

— Да, но творческое обсуждение вопросов боевой учебы не противоречит уставу.

— Это громкие фразы. Надо не обсуждать, а выполнять то, что приказывают. Вызовите подполковника ко мне.

После ухода Шатрова Жогин еще раз перечитал рапорт, подчеркнул красным карандашом некоторые строчки и долго думал над тем, как вести себя с автором этого странного сочинения.

Медленно походив по кабинету, полковник решил поговорить с комбатом не горячась, обстоятельно. «А то ведь он может пойти к комдиву, — подумал он, — а тот начнет упрекать, что не могли побеседовать, убедить».

— Садитесь, — вполголоса предложил Жогин, когда Мельников вошел в кабинет. — Очень удивлен вашими действиями, — начал он, постукивая тяжелыми пальцами по рапорту. — Вы своими замечаниями ставите под сомнение план, утвержденный старшим начальником. Кто позволил вам это делать?

Мельников недоуменно поморщился:

— Вы не так поняли, товарищ полковник. По-моему…

— А по-моему, это безобразие, — отрывисто сказал Жогин. — Представьте, если каждый из нас начнет составлять вот такие петиции, — он взял рапорт и бросил обратно на стол, — вряд ли армия будет армией. Надеюсь, вы согласитесь со мной, подполковник… Иначе быть не может… Теперь о ваших так называемых мыслях. Должен сказать, что все это несерьезно. — Голос его то набирал силу, то слабел, но тон все время был непререкаемым. — Вот вы пишете о ночном бое. И так пишете, будто открытие делаете. А ведь мы еще басмачей по ночам громили. Бывало, такие налеты совершали, что от вражеских отрядов пыль одна оставалась. Да, да. И сейчас, батенька, понимаем, что значит воевать ночью. Но должен вам сказать: с такой дисциплиной, как у вас, пожалуй, и днем в беду попасть можно.

Мельников попытался не согласиться, но Жогин остановил его.

— Вообще, — сказал он, резко тряхнув головой, — разговор этот ненужный. Командующий дал указания, какие учения проводить ночью. Будут другие указания — будем выполнять. Но пока их нет, а есть приказ министра о недисциплинированности некоторых офицеров. Советую подумать и вам.

Но Мельников обдумал все еще до того, как написать рапорт. Вначале он хотел поговорить с командиром полка в присутствии Григоренко и Шатрова. Готовился даже высказаться на очередном совещании офицеров. Но мысль о том, что Жогин все равно отмахнется от него так же, как отмахнулся на высоте «Верблюд» во время занятий, заставила Мельникова придумать другой ход: изложить свои взгляды в рапорте. «Тут желаешь или не желаешь, разговаривать придется», — решил он и не ошибся. Жогин действительно кипел, но разговаривал. А Мельников старался быть спокойным. Он понимал, что ничего плохого своими действиями не совершил, а беседы все-таки добился. Полковник хотя и пренебрежительно, но все же разбирал вопрос за вопросом, затронутые комбатом в рапорте. Касаясь учебы офицеров, он не выдержал, сказал с раздражением:

— Почему вы так пишете, что изучение офицерами техники проводится в отрыве от боевой подготовки подразделения? Это же ложь.

— Разрешите доложить? — спросил Мельников.

— Что, что вы доложите?

— Я считаю, что на занятиях и учениях офицеры должны и работать на радиостанциях, и водить машины. У нас же этого нет.

— Значит, водителей долой и сажай за руль офицеров? — с усмешкой спросил Жогин. — Очень красиво получится. Обезличка, хаос, и за поломки отвечать некому. — Он встал и вышел на середину кабинета. — Нет, подполковник, техника у нас новая, дорогая, и пусть каждый отвечает за то, что ему поручено. Заменять водителей на учениях разрешаю только в случае болезни. А практикой вождения занимайтесь, как я приказал, на специально выделенных машинах и строго в отведенном месте.

— Но этого мало, — сказал Мельников.

— Мало? — удивился Жогин. — Впервые слышу. Ну, что же… — Он подумал и вдруг предложил: — Если хотите, можете количество часов на вождение прибавить. Буду очень рад. Правда, с горючим у нас туговато, но попытаемся запросить дополнительно, давайте рапорт, заявку.

— Хорошо, я напишу, — согласился комбат. — Но ведь мое предложение…

Полковник остановил его и сказал категорически, что никаких самодеятельных предложений он рассматривать не будет и что разговор по этому поводу считает законченным.

Уходя из кабинета, Мельников подумал: «Разговор можно закончить, но от мыслей своих я не откажусь и попробую доказать, что они правильные».

Проводив комбата долгим взглядом, Жогин облегченно вздохнул. Он был доволен тем, что разговор закончился удачно. Взяв красный карандаш, полковник старательно написал на углу рапорта: «Побеседовал, разъяснил ошибку». Затем он взял рапорт и сам отнес его начальнику штаба.

Однажды утром, едва Жогин успел зайти в штаб, ему навстречу попался председатель колхоза «Маяк» Фархетдинов. Невысокий, подвижной, в лохматом лисьем треухе, он пожал полковнику руку и сразу заговорил о деле:

— Павел Афанасьевич, уважаемый, ну как же быть? Волки овец едят. Помощь нужна…

— Товарищ Фархетдинов, — остановил его Жогин, — ну как вы не поймете, что полк — это не охотничье общество, а боевая единица. Мы не можем отвлекать людей от боевой подготовки. Не можем. У нас план.

Фархетдинов развел руками:

— Нехорошо, Павел Афанасьевич. У вас план и у нас план. Мы хлеб даем армии, мясо. Ничего не жалеем. Только помощь просим. Летчики аэросани дали. Тридцать волков убили. В лес аэросани не идут. Солдат надо в лес.

Жогин вздохнул:

— Не знаю, как убедить вас, товарищ Фархетдинов. Не можем мы дать солдат, не можем. Вот разве полковых охотников мобилизовать. Пойдемте в кабинет. — Перед самой дверью полковник остановился и крикнул дежурному: — Позовите замполита!

Пришел Григоренко. Жогин сказал ему, кивнув в сторону Фархетдинова:

— Опять на волков соблазняет.

— Чувствую, — сказал Григоренко. — Что ж, надо помочь.

— Ясное дело, надо, Павел Афанасьевич, — подхватил Фархетдинов, сняв с головы рыжий треух. — На вас вся надежда. Ведь чуть не каждый день овцы гибнут. Прямо сладу нет с проклятым зверем.

— Знаю, все знаю, — сказал Жогин после небольшой паузы и перевел взгляд на Григоренко. — Давайте, подполковник, помогайте. Вы — охотник. Вам, как говорят, и карты в руки.

Григоренко молчал, посматривая себе под ноги и слегка покачиваясь, как бы говоря: карты-то карты, но что можно сделать?

— А кто у нас из комбатов охотник? — спросил вдруг Жогин.

— Мельников, кажется, — ответил Григоренко.

— Вот с ним и действуйте.

— Не знаю, какое у него настроение.

— При чем тут настроение, — повысил голос полковник. — Передайте, что я приказал. — Он повернулся к Фархетдинову и так же громко сказал: — Вот и все! Теперь имейте дело с замполитом. А ко мне больше не ходите.

Повеселевший было Фархетдинов сразу изменился в лице и пристально посмотрел на Жогина. Посмотрел сердито, исподлобья, смяв треух в крепких, задубевших на ветру пальцах. Полковник неожиданно смягчился. Но не потому, что испугался взгляда председателя. Нет. За время командования полком ему приходилось иметь дело не с такими смельчаками. А, вероятно, потому, что перед ним стоял человек в штатской одежде, которому нельзя даже скомандовать «вы свободны».

— Вы, конечно, не поймите, товарищ Фархетдинов, что я вообще не желаю с вами встречаться, — как можно сдержаннее проговорил Жогин. — Вы председатель колхоза, человек ответственный. Какие вопросы возникнут, пожалуйста, заходите. Но не требуйте невозможного. Не отрывайте нас от учебы. Ведь задача армии — охранять вас, охранять!..

— Понимаем, все понимаем, Павел Афанасьевич, вздыхая, ответил Фархетдинов и вместе с Григоренко вышел в коридор. Им обоим было понятно, что несколько даже самых лучших охотников не смогут провести облаву на большой территории, густо заросшей лесом и пересеченной балками. Григоренко подошел к тумбочке дежурного, взял телефонную трубку, позвонил в первый батальон.

— Мельников? Здравия желаю! Тут я с командиром полка беседовал. Есть одно важное поручение. Какое? По части охоты на волков. Собраться надо и выехать на облаву. С кем? Ну вы, я, другие офицеры. Может, удастся солдат взять…

«Это что, приказ?» — прозвучало в трубке.

Замполиту не хотелось переходить на официальный тон, однако не дать прямого ответа комбату он не мог.

Несколько секунд трубка молчала. Затем в ней послышался сдержанный, но язвительный вопрос: «Значит, и на охоту здесь ходят по приказу?»

«Обиделся», — подумал Григоренко и решил, что продолжать телефонный разговор бесполезно, лучше всего поговорить с комбатом лично. И он спросил с товарищеской мягкостью.

— Нагрянуть к вам можно?

— Пожалуйста, — равнодушно ответил комбат.

Григоренко повернулся к Фархетдинову.

— Пойдемте!

Мельников встретил их суховато. Но, познакомившись с Фархетдиновым, повеселел, стал расспрашивать о колхозе, вспомнил Дальний Восток.

— Там у нас была хорошая дружба с рыбаками, строителями. Даже на рыбалку вместе ездили. Охоты какие закатывали.

— Вот, вот, — оживился Фархетдинов. — Насчет охоты и пришел. Волки донимают, сладу нет. Десять овечек за неделю съели.

— Помочь надо, Сергей Иванович, — серьезно сказал Григоренко, впервые назвав комбата по имени и отчеству. Мельников посмотрел ему в глаза и покачал головой: ловкий вы, дескать, ход сделали. Но тут же перевел взгляд на гостя и сказал твердо:

— Ладно, поможем.

«Вот это по-человечески», — подумал Григоренко и, чтобы довести начатое дело до конца, подсказал комбату:

— Может, мы договоримся конкретнее? Не получилось бы так: пока за столом сидели, соловьями пели, а как из-за стола встали, мигом голоса потеряли.

— Да мы вроде еще не пели, — улыбнулся Мельников. — А вот насчет конкретности сейчас посмотрим.

Он достал из сейфа карту, развернул ее на столе и красным карандашом подчеркнул серые квадратики, обозначающие колхоз «Маяк». Григоренко и Фархетдинов тоже подошли к карте.

— Ну, где тут волчьи места? — спросил Мельников и ткнул карандашом повыше населенного пункта. — Вот здесь, что ли, севернее?

— Так, так, — закивал головой Фархетдинов. — Они самые, Барсучьи урочища.

Взяв циркуль, Мельников поставил одну его ножку на край леса, другую — в скопление серых квадратиков, обозначающих военный городок, затем перенес его на линейку и стал что-то мысленно прикидывать, шевеля густыми черными бровями. Вскоре был вызван Степшин. Он вошел в кабинет чем-то расстроенный, грустный. Тоже склонился над картой, вытянул вперед губы и на вопрос комбата: «Что можно придумать?» — неопределенно ответил:

— Что ж тут придумаешь? Боевую подготовку срывать не разрешат.

— А так, чтобы не срывать? — спросил Мельников.

— Не знаю, товарищ подполковник.

— Да-а-а, — задумчиво протянул Мельников, опустив глаза, и вдруг оживился. — А знаете, что мы сможем сделать? — Он снова повернулся к Степшину. — Есть у нас тема: «Наступление в лесистой местности». Вот и отработаем ее в этих самых Барсучьих урочищах. А до урочищ ночной марш совершим. Тоже плановый. Как думаете?

— Можно, — нехотя согласился Степшин. Григоренко покрутил ус и, довольный, поднялся со стула.

— Правильно, Сергей Иванович, лучшего не придумаешь. Поможем колхозу по-настоящему. Мне, например, и в голову не приходила такая мысль.

Мельников улыбнулся.

— Мудрость тут невелика. Просто тема нужная под руки попала. Только нам хорошо сговориться с охотниками нужно. Главное, силы правильно расставить. У вас много охотников? — спросил Мельников у Фархетдинова.

— Человек пять будет.

— А у нас?

— Тоже человек шесть наберем, — сказал Григоренко.

— Вот и хорошо. — Комбат посмотрел на Степшина. — Придется вам выехать на место, посмотреть, потом план составим.

— Слушаюсь, — ответил майор. Оживленный Фархетдинов схватил Мельникова за руку и принялся изо всех сил трясти ее, горячо приговаривая:

— Спасибо, командир, от души спасибо.

Наблюдая за поведением гостя, Григоренко все больше удивлялся необыкновенной подвижности и сердечной простоте, с которой тот выражал свои чувства. Особенно подкупало замполита лицо председателя. В момент гнева на нем сжимался и каменел каждый мускул. Зато в минуты радости оно мгновенно светлело и начинало сиять, будто под яркими лучами солнца. Таким было лицо Фархетдинова сейчас. И Мельников проявлял к гостю все больше уважения. Он даже пригласил его на обед в офицерскую столовую, но тот ответил, что, к сожалению, не может, очень спешит в районный центр на совещание.

Когда председатель колхоза ушел, Григоренко и Мельников еще долго беседовали: Замполиту хотелось подробнее расспросить комбата о его дальневосточной дружбе с гражданским населением. Во время разговора он одобрительно кивал головой и в то же время жаловался:

— У нас плоховато с этим делом. Надо поправлять.

А когда Мельников стал рассказывать о выездах батальонной художественной самодеятельности в рыболовецкие колхозы, Григоренко сразу предложил:

— Знаете что, Сергей Иванович, давайте и здесь создадим такую бригаду. Подберите из своих солдат хороших певцов, декламаторов, а я с женщинами из клубного хора поговорю. Идет?

— Не возражаю.

— Вот и замечательно. А насчет выезда договоримся дополнительно. Клубную машину можно будет взять.

Григоренко говорил и, глядя в лицо комбата, думал: «Большой души человек, не то, что Жогин». Он вспомнил свои неоднократные разговоры с командиром полка относительно приглашения колхозников на спортивные праздники и его холодные слова: «Бросьте выдумывать. Будто вам делать нечего». Вспомнил, но вслух об этом не сказал, только чуть приметно пошевелил острыми кончиками усов.

Под конец беседы Григоренко поднялся со стула, подошел вплотную к Мельникову, сказал задумчиво:

— А все-таки мы с вами где-то встречались.

Комбат улыбнулся.

— Да, да, Сергей Иванович, встречались. И не случайно, а так, знаете, основательно. Но никак не вспомню. Прошлый раз на высоте «Верблюд» смотрю на вас и не пойму, то ли голос знакомый, то ли взгляд. И кажется, вот-вот отгадаю. Нет, не отгадал.

— Со мной тоже бывали такие случаи, — заметил Мельников. — Встретишь человека: знакомый — и все. А потом оказывается: он просто похож на кого-то из знакомых.

— О нет! — воскликнул Григоренко и спросил: — В шахматы играете?

— Играю.

— Вот и посидим на досуге, подумаем.