Маленький Бобеш

Глава 43 ФРАНТИШЕК

К концу каникул Франтишек прихворнул. Мать беспокоилась, что у нее стоит работа, потому что Франтишек беспрестанно кричал и она от него почти не отходила.

— Что с тобой, детка? — спрашивала мать.

Она качала Франтишека на руках, говорила ему ласковые слова, но Франтишек все плакал и плакал.

— Наверное, у него болит животик, — предполагала бабушка.

— Он не ест, не пьет.

— Вот я и говорю, что это животик. А может, и от голода он кричит.

— Что-то мне это дело не нравится, — вмешивался в разговор дедушка. — Нет у него температуры?

— Головка-то у него горячая.

— Сделай ему, пожалуй, холодный компресс.

— Я думаю, что компресс не поможет. Иногда дети совершенно без причин нервничают, капризничают, — не соглашалась бабушка.

— Если у него горячая головка, значит, что-нибудь да болит. Ни с того ни с сего ребенок кричать не будет, это глупость! — сердился дедушка.

Мать все-таки сделала Франтишеку компресс на головку. Но потом ей показалось, что и все тело у него какое-то горячее. Подошел дедушка, потрогал Франтишека и подтвердил:

— Да, ребенок болен. У него высокая температура.

Мать положила Франтишека спать. Ей удалось его укачать. Но и во сне он кричал, разбрасывал ручонки, дышал с открытым ртом, и в горлышке у него что-то хрипело. Бобеш смотрел на спящего Франтишека и удивлялся: что такое хрипит у него в горле? Щеки у Франтишека были необыкновенно красные, а губы, наоборот, побледнели. Обычно они были у Франтишека красные, а теперь стали совсем бледные и потрескались.

«Бедняга Франтишек! — подумал Бобеш. — Я-то знаю, что значит болеть. Как же было мне плохо, когда я болел!»

Ночью мать с маленьким Франтишеком почти совсем не спала. Он все кричал и кричал, а потом охрип. Температура, по-видимому, поднялась еще выше. Мать обложила его всего холодными компрессами, а горло завязала платком. Она думала, что у Франтишека та же самая болезнь, какая была у Бобеша, то есть ангина. Только ей казалось, что Бобеша тогда так не тошнило, что во сне он так не хрипел и, кажется, не было такого жара.

— Может быть, это режутся зубки, — утешала себя мать. — Когда зубочек не может легко вылезти из десны, ребенок тоже болеет.

У маленького Франтишека уже сверкало во рту шесть зубов: два были спереди, внизу, — они прорезались раньше всего, и четыре наверху — тоже спереди. На другой день Франтишеку стало еще хуже. Когда мать давала ему с ложечки сваренное всмятку яйцо, он ударил по ложке несколько раз ручкой и сбросил все матери на подол.

— Нет, нет, — с трудом выдавливал он из себя.

А когда мать, придерживая обе его ручки, стала кормить насильно, он с трудом проглатывал. У матери не было больше сомнения в том, что у Франтишека ангина. Она делала ему компрессы и утешала себя тем, что Франтишеку, как только спадет температура, сразу станет лучше. Но на следующую ночь матери стало ясно, что это и не зубки и не ангина. Маленький Франтишек не мог не только глотать, но и дышать. Он метался, кричал, заламывал руки, стискивал зубы. Шейка у него отекла и стала горячей, как огонь. На четвертый день мать вообще не знала, что делать; она была совершенно убита горем.

— Я не знаю, что и предпринять… Чем дальше, тем хуже.

О том, что Франтишек болеет, отец до сих пор ничего не знал, потому что он бывал дома только по воскресеньям.

— Надо бы сходить за врачом, — сказал дедушка.

— Надо-то надо, а чем мы будем платить? Я все думала, что у него простая ангина. Тогда я и без доктора обошлась бы, И потом, я все думала: Йозеф работает на дороге последнюю неделю. Кто знает, как скоро он снова получит заработок…

— Ты права, — согласилась бабушка. — Доктора стоят много денег.

— Подождем еще до обеда. Но, если ему будет хуже, я сбегаю за доктором. Никак не могу понять, что с ним такое. Зубки, конечно, тут ни при чем. Он весь горит. И посмотрите, как корчится! Бедный малыш — наверное, у него болит животик.

Мать гладила Франтишека по головке и приговаривала:

— Бедный малыш, бедный малыш!

На улице был дождь и сильный ветер. Капли дождя били по стеклу и стекали вниз. Бобеш грустил. Во-первых, приходилось сидеть дома, и, во-вторых, ему было жаль братишку. В середине дня Франтишека стал душить кашель. Он кашлял так, что у него надувались жилы на шейке, он беспрестанно хватался ручонками за горло. А когда мать попыталась напоить его теплым молоком, он оцарапал ее и вообще противился этому так, словно его резали. Мать расплакалась. Франтишек через минутку успокоился, но его голубые, когда-то такие красивые, большие и веселые глазки были полны отчаяния, боли и грусти. Он оглядывался по сторонам, смотрел на Бобеша, открывал ротик, как будто бы хотел что-то сказать и не мог. Когда он пытался выдохнуть, животик у него почему-то быстро стягивался, лобик покрывался потом.

— Послушай, Тоня, — сказал дедушка матери, — я все-таки побегу за доктором. Может, застану его дома.

Дедушка умылся, побрился, переоделся в праздничное платье и пошел за доктором. Когда дедушка ушел, Бобеш подошел к матери и шепотом попросил у нее поесть.

— Видишь, я совсем о тебе забыла, — погладила мать Бобеша. — Там есть немножко молока. И возьми еще кусок хлеба. Сегодня, Бобеш, я варить обед не буду. Бабушка с дедушкой поедят тоже одно молоко с хлебом.

У всех было такое плохое настроение, что бабушка просто отказалась есть, а дедушка сослался на то, что он перекурил. Бобеш, сидя на скамейке, ел в одиночестве. Он был очень голоден, но, когда увидел, что мать плачет, у него тоже пропал аппетит.

— Мама, — шептал он, — а поправится наш Франтишек?

— Наверное, поправится, Бобеш. Ведь ты же поправился, правда?

Бобеш вспоминал, как Франтишек перевирал слова, как вместо «Бобеш» говорил сначала «Бокеш», а потом «Бопеш». Припомнилось ему, как счастлива была мать, когда Франтишек только начал ходить около лавки. Мать тогда его окликнула; он повернулся, оторвался от лавки и сделал по направлению к ней несколько шажков сам, без поддержки. Так и научился он ходить. Вероятно, и мама вспомнила о том же самом, потому что она сказала:

— Не бойся, Бобеш, Франтишек поправится… Правда, моя маленькая детка, ты поправишься? Будешь снова ходить, будут снова бегать эти маленькие ножки… Покажи, где у тебя болит?

Франтишек недавно занозил пальчик на ноге. Пальчик у него нарывал, и нарыв еще не прошел.

— Ну, уже проходит пальчик, я вот подую на него.

Франтишек смотрел широко открытыми глазами на мать, с матери переводил взгляд на Бобеша, молчал и только тяжело дышал. Рот у него был открыт, в нем белели зубки. Язычок тоже был белый, весь покрытый белой пленкой. Мать часто платочком стирала ему пленку с язычка, но, вероятно, это было очень больно, потому что Франтишек пронзительно кричал. Теперь мать снова спросила:

— Мамочка вытрет тебе язычок, хорошо?

Франтишек не ответил. Даже не поднялся. Даже не завертел головкой, только на глазах у него выступили крупные слезы.

— Нет-нет, мама не будет делать больно своему воробышку! — поспешила сказать мать, увидев слезки в глазах маленького Франтишека. — Мама не будет больше его обманывать. Придет доктор и поможет Франтишеку, нашему маленькому мальчику. Дедушка приведет доктора, доктор даст лекарства, и у Франтишека все пройдет.

Казалось, что Франтишек улыбнулся.

— Ну конечно, станет легче нашему маленькому мальчику. Мать отошла от постельки к окну — якобы посмотреть, не идет ли уже дедушка с доктором, но Бобеш хорошо видел, как она закрыла глаза руками и тихонько плакала. Скоро дедушка привел доктора.

— Ну-ка, покажите вашего пациента, — сказал он прямо в дверях.

Доктор сделал три шага, положил на стол чемоданчик и нагнулся над люлькой Франтишека.

— Почему вы не позвали меня раньше? — строго спросил он мать.

— Я думала, что это воспаление миндалин, ангина, что это пройдет само собой, — объясняла мать.

Не обращая внимания на ее слова, доктор говорил:

— Боюсь, что вы позвали меня слишком поздно. Это большая ошибка. Но я еще сделаю попытку.

Он вынул из чемоданчика какие-то вещи, потом подошел к печке с маленькой бутылочкой, отбил у этой бутылочки горлышко и вобрал из нее жидкость в специальную трубочку. Но потом Бобеш уже не видел, что доктор делает с Франтишеком, потому что люльку закрывала спина доктора. Видел только, как он обернулся к матери и сказал:

— Не бойтесь, ему больно не будет. Слезами вы ему не поможете. В другой раз, как заболеет у вас ребенок, сразу же присылайте за мной.

— Она бы за вами, господин доктор, еще вчера послала, да у нас нет в доме ни гроша, — отозвалась бабушка.

— Об этом, милая старушка, речи быть не может. Здесь дело идет о жизни ребенка. На «нет», как говорится, и суда нет.

Когда доктор осматривал Франтишеку горло, мальчик задергался от боли. Доктор еще раз строго взглянул на мать и, немного помолчав, сказал:

— Кажется, дело еще хуже, чем я думал.

Мать заплакала. Он положил ей руку на плечо и сказал:

— Я еще зайду вечером. Старшего сына никуда не пускайте — это дифтерия. И к вам пусть тоже никто не ходит. А где ваш муж?

— Он работает на дороге.

— А ходит домой?

— Не ходит.

— Хорошо, что не ходит. Иначе ему пришлось бы оставаться дома: это заразная болезнь.

Мать проводила доктора за дверь, и Бобеш видел через полураскрытые двери, как мать о чем-то спрашивает доктора и руки у нее сложены так, будто она о чем-то просит. Он видел, что доктор пожал плечами и подал ей руку со словами:

— Вечером приду посмотреть.

Когда доктор ушел, Франтишек еще минутку поплакал, но потом быстро уснул. Во сне ему, наверное, снилось что-то хорошее, потому что он улыбался.

На другой день дедушка сказал:

— Пожалуй, нужно сходить за Йозефом.

— А кто же пойдет за ним? — спросила мать.

— Я… К вечеру авось вернемся.

Бобешу хотелось пойти вместе с дедушкой, но это на самом деле было очень далеко, и он такой дороги не выдержал бы. Бобеш не мог смотреть на плачущую мать. Сам плакать он уже не мог. Ему казалось, что он выплакал все слезы, и все-таки грудь у него как-то странно сжималась и слезы сами бежали. Вдруг Бобеш почувствовал, что у него прерывается дыхание, и тогда он испугался, не разболеется ли он, как Франтишек, не стянет ли и у него тоже животик. Когда Франтишек начинал кашлять (это был уже не кашель, а какой-то с трудом издаваемый стон), у Бобеша мороз пробегал по коже.

Перестал идти дождь, но небо все еще было в тучах. Комната казалась Бобешу совсем другой, и все было какое-то другое. Сегодня как-то слишком громко тикали часы, и бой был какой-то противный. Бобеш охотно остановил бы их. Потом он вспомнил, как фабрикантша рассказывала у реки, что доктор вылечил ее собачонку и что собачонка уже снова жрет. (Бобеш помнил, что она сказала «кушает», но он ни за что на свете не сказал бы так о собаке.) Как же так, собачонку доктор вылечил, а Франтишека не вылечит? И как эта пани беспокоилась о собачонке, как кричала! Мама тоже беспокоится о Франтишеке, конечно, не меньше той пани, но она ведь плачет и жалуется потихоньку. Та пани падала в обморок, а мама не падает. И, несмотря на это, Бобеш был совершенно убежден, что мама Франтишека очень любит. Ему даже казалось, что плачет она теперь больше, чем тогда, когда он, Бобеш, болел.

«Откуда только эти болезни берутся? — думал он. — Ведь перед тем как заболеть, Франтишек был такой веселый, смеялся». Они играли вместе в прятки. Бобеш прятался от него под постель, а когда замечал, что Франтишек приближается, он высовывал голову и рычал на Франтишека. Малыш с громким смехом и криком убегал от постели. Франтишек делал вид, будто бы боится Бобеша, а потом они вместе валялись на полу. Бобеш ложился на спину, а Франтишек перелезал через него. А теперь вдруг эта болезнь, и щечки у Франтишека совсем запали и так тяжело ему дышать. Наверное, в нем что-нибудь есть, что-нибудь душит его. Мама так хочет ему помочь, но ничего не может сделать. И доктор, наверное, тоже не может. Ах, если бы мама перестала плакать! Бобеш положил руки на лавку, голову на руки и уснул. Мать взяла спящего Бобеша и отнесла в постель.

Когда Бобеш проснулся, в комнате была полутьма. Сначала ему показалось, что никого нет. Но когда он приподнялся, то заметил, что мать и бабушка сидят у люльки и тихо плачут. Мать, пожалуй, — даже не плакала, а только вытирала слезы, а бабушка все время вытирала нос. Когда мать подняла голову и увидела Бобеша, она встала, молча подошла к нему и поцеловала в лоб. Бобеш совсем растерялся. Потом она взяла его за руку и подвела к люльке. Бобеш видел, что у Франтишека закрыты глазки, а ротик немножко приоткрыт. Он казался очень бледным и как будто бы чуть потоньше, чем всегда. Лежал он спокойно, без движения.

— Теперь Франтишек хорошо спит, да? — зашептал Бобеш матери в ухо.

— Спит. Спит и никогда уже больше не проснется. Франтишек у нас, Бобеш, умер.

Едва это мать промолвила, Бобеш почувствовал, как в груди у него все сжалось. Его затрясло, и крупные слезы ручьем потекли у него по щекам. А потом он услышал, как мать сквозь слезы, но совершенно другим уже голосом сказала:

— Бедный малыш, — что он только вытерпел! Такой наш маленький воробышек… До последней минутки на маму смотрел. Смотрел и глазками мамочке говорил: ты мне уж, мамочка, не поможешь. Эти его глазки — как они просили! Рот у него, прежде чем глаза навсегда закрылись, двигался. Наверное, мне мой маленький воробышек хотел что-нибудь сказать… Наверное, с нами прощался. Отца уж не увидел. Поводил глазками по комнате, посмотрел минутку на дверь — знал ведь, что оттуда приходит отец, — а потом посмотрел снова на меня, как будто бы спрашивал: где же он? Я сказала ему: «Придет, Франтишек, придет! Придет папа и пожалеет нашего мальчика».

Мать теперь расплакалась в голос, и Бобеш тоже. Он опомнился, когда вошли дедушка с отцом. Бобеш удивился, как необычно серьезно смотрит отец. Его загоревшее лицо было небритым и бледным. Он опустился на одно колено у люльки, положил свою большую руку на лобик малыша, молча на него минутку посмотрел, потом посмотрел на мать и тоже заплакал.

— Значит, мы уже Франтишека и не увидим, — проговорил он со слезами.

Бобеш еще никогда не видел, как плачет отец. Он плакал совсем по-другому — не так, как мать или бабушка. Глаза он платком не вытирал, вытирал их рукой, краем ладони. Потом Бобеш заметил дедушку. Он тоже плакал, и рот его, хотя и был закрыт, двигался, усы — тоже.

На следующий день отец принес маленький белый гроб. Мать постелила в нем, как в люльке. Она обмыла Франтишека, переодела в чистое белье. И, когда надевала ему на ножки белые чулки, на пальчике ноги стал виден незаживший нарыв.

— Смотри, мама, нарыв у Франтишека еще не зажил.

— Теперь ему уже не больно, Бобеш.

— Теперь у него уже ничего не болит, мама?

— Ничего, милый Бобеш. Теперь он отмучился.

Франтишека положили в гроб.

Бобеш хотел погладить его по головке, но сразу же отдернул руку:

— Мама, он холодный.

— Наш маленький воробышек! Бедный малыш…

— И он больше никогда не откроет глаза?

— Никогда.

— И его закопают в землю?

— Да.

— Мама, и он взаправду ничего не чувствует и никогда не проснется?

— Нет, Бобеш, никогда.

— А что с ним станет?

— Постепенно он будет растворяться в земле и через несколько лет растворится совсем.

— Как это, мама, — растворяться?

— Так, уходить в землю.

— А что из него в земле будет?

— Он превратится…

— Во что?

— В землю. — Потом мать взяла Бобеша на руки и сказала ему: — Когда ты вырастешь, Бобеш, большой, будешь такой, как отец, ты сходишь на кладбище, подойдешь к могилке Франтишека — и увидишь там цветы.

— Например, златоцвет, да?

— Например, златоцвет.

— Ну и что?

— Эти цветы берут жизнь из земли, а в той земле, благодаря которой они живут, — в той земле и растворится наш Франтишек.

— Так, значит, мама, эти златоцветы будут из него, да?

— Да, и травка, и незабудки, и златоцветы, и все, что растет.

— Но Франтишек уже об этом не узнает?

— Франтишек — нет, а мы об этом будем знать. И будем о нем вспоминать, пока будем живы. А когда мы умрем, то те, кто останется после нас, будут вспоминать о нас. Мы ведь все умрем.

Мать вздохнула и поставила Бобеша на пол. Бобеш ни о чем больше не спрашивал. Он смотрел на гроб, на бледного, чисто одетого Франтишека, и слезы набегали ему на глаза. Потом он зашел за печку, в уголок, где лежали его игрушки, взял из жестяной коробочки из-под гуталина самый красивый и самый «счастливый» свой шарик и положил его под подушку Франтишеку.

«Пусть этот шарик, — думал Бобеш, — будет там с ним, и если Франтишек на самом деле весь уйдет в землю, то пусть останется здесь хотя бы этот шарик на память». Ни матери, ни кому другому Бобеш ничего о шарике не сказал…

— Бобеш, посмотри еще раз на Франтишека, — сказала мать на следующее утро. — Отец закроет крышку, и больше никогда его не увидим.

Бобеш еще раз взглянул на Франтишека; посмотрели на него и все остальные. Никто уже громко не плакал, все только вытирали слезы.

Мать шептала:

— Воробышек мой маленький, воробышек мой маленький!

Бабушка добавила:

— Как ангелочек!

Бобеш в последний раз погладил холодные щечки Франтишека, мать провела по волосам Франтика и поцеловала. Прежде чем отец заколотил крышку, Бобеш заметил, что на лобике и на закрытых глазах Франтишека остались мамины слезы. Они блестели, как роса.