Маленький лорд Фонтлерой

XI

Когда юный друг м-ра Хоббса покинул его с тем, чтобы уехать в Доринкурский замок и сделаться лордом Фонтлероем, и когда лавочник сообразил, что целый океан отделяет его от маленького товарища, проведшего столько приятных часов в его обществе — он начал сильно скучать. Дело в том, что м-р Хоббс далеко не отличался общительностью и веселым нравом; он был несколько вял и тяжел на подъем и никогда не заводил обширного знакомства. Он не обладал достаточной живостью характера, чтобы уметь развлечь себя, так что все его удовольствия ограничивались чтением газет и подведением своих счетов. Не легко доставалось ему это последнее занятие и требовало иногда очень много времени. В былые дни маленький лорд Фонтлерой, научившийся порядочно считать с помощью пальцев, доски и грифеля, нередко прилагал все усилия в старании помочь ему. К тому же Кедрик был таким внимательным слушателем, так живо интересовался тем, что говорилось в газетах, и с м-ром Хоббсом у них происходили такие длинные разговоры насчет войны за освобождение, насчет выборов и республиканской партии, что ничего удивительного не было в том, что в овощной лавочке чувствовалась какая-то пустота. В первое время м-ру Хоббсу казалось, что Кедрик в сущности совсем не далеко и скоро приедет обратно, что в один прекрасный день он отнимет глаза от газеты и увидит стоящего в дверях мальчика в белом костюме и красных чулках, в запрокинутой на затылок соломенной шляпе и весело приветствующего его словами:

— Здравствуйте, м-р Хоббс! Вот жаркий-то день нынче!

Но так как дни проходили за днями, а мечты м-ра Хоббса не сбывались, то ему стало очень тяжело и грустно. Даже газеты не доставляли ему прежнего удовольствия. Прочтет газету, положит ее на колени и уставится неподвижным взором на высокий стул. На длинных ножках этого стула остались некоторые знаки, наводившие на м-ра Хоббса тоскливое уныние. То были знаки, оставленные пятками будущего графа Доринкура, имевшего обыкновение во время разговора усиленно болтать ногами. Видно, даже юные графы обивают ножки того, на чем сидят; благородная кровь и древний род этому, должно быть, не препятствуют. Насмотревшись на эти знаки, м-р Хоббс обыкновенно вынимал свои золотые часы, открывал их и созерцал надпись: «От стариннейшего друга, лорда Фонтлероя, м-ру Хоббсу. Когда увидишь сей стишок, то вспомни обо мне, дружок». Наглядевшись, он громко захлопывал часы, со вздохом поднимался, становился в дверях, между ящиком с картофелем и бочкою с яблоками, и смотрел на улицу. Вечером, заперев лавку, он закуривал трубку и медленно шел по мостовой, пока не доходил до дома, где жил Кедрик. На доме стояла надпись: «Сей дом отдается внаймы». М-р Хоббс обыкновенно останавливался здесь, смотрел на эту вывеску, качал головою, напряженно раскуривая трубку, и через несколько времени с печальным видом уходил обратно.

Так прошли две или три недели, пока у него не явилась новая мысль. Будучи тяжел и неповоротлив, он не скоро додумывался до чего-нибудь нового. Обыкновенно он не долюбливал новых мыслей, предпочитая им старые. Однако, спустя две или три недели, в течение которых, вместо того, чтобы улучшаться, дела все шли хуже и хуже, в нем начал медленно и осторожно возникать новый план. Он вознамерился пойти к Дику. Много трубок он выкурил, прежде чем пришел к этому заключению, но в конце концов все-таки пришел к нему. Нужно было повидать Дика. Насчет Дика ему было все известно от Кедрика, а идея его была та, что Дик, обсудив дело сообща, может быть, несколько утешит его. И вот, в один прекрасный день, когда Дик был сильно занят чисткой сапог одного посетителя, дюжий человек, с хмурым лицом и лысой головой, остановился на мостовой и несколько минут рассматривал вывеску, на которой было изображено:

Он смотрел на вывеску так долго, что Дик заинтересовался им и, сделав заключительный взмах по сапогам своего посетителя, сказал незнакомцу:

— Угодно положить лоск, сэр?

Дюжий мужчина сделал осторожно несколько шагов вперед и поставил ногу на скамейку.

— Да, — произнес он.

Затем, когда Дик принялся за работу, дюжий мужчина переводил глаза с Дика на вывеску, с вывески опять на Дика.

— Откуда это у тебя? — спросил он.

— От одного друга-малыша, — сказал Дик. — Всю обстановку подарил мне. Прекрасный был малый. Он теперь в Англии. Поехал лордом там ихним сделаться.

— Лорд… лорд, — спросил с тяжеловесною медленностью м-р Хоббс, — лорд Фонтлерой — должен сделаться графом Доринкуром?

Дик чуть не выронил щетку.

— Как!? — воскликнул он. — Вы сами его знаете?

— Я знал его, — отвечал м-р Хоббс, вытирая свой мокрый лоб, — с самого его рождения. Всю нашу жизнь мы были знакомы — вот мы как.

Он решительно не мог говорить об этом без волнения. Он вытащил блестящие золотые часы, и, открыв их, показал Дику внутреннюю доску.

— Когда увидишь сей стишок, то вспомни обо мне, дружок! — прочитал он. — Это был его прощальный подарок мне. Не хочу, чтобы вы меня забыли — так он говорил. Да я бы помнил о нем, — продолжал он, качая головой, — когда бы он мне и ничего не дал, и я б от него и порошинки потом не видел. Это был товарищ такой, что всякий стал бы его помнить.

— Чудеснейший был малый, — подтвердил Дик. — А смышлен-то как — не видывал я еще такого смышленого. Я его страсть как уважал; мы с ним тоже друзьями были с самого начала. Я достал ему мячик из-под дилижанса, и он этого никогда не забывал; часто, бывало, приходил ко мне с матерью, а то с нянькой; придет и сейчас закричит: «Эй, Дик, здорово!» да так ласково всегда, словно взрослый мужчина, несмотря, что еще такой маленький пузырь был. Веселая была голова; случится, бывало, какая незадача — тоска возьмет; а пришел он, глядишь и разговорит тебя.

— Так, так, — подтвердил м-р Хоббс. — Жаль было такого в графы отдавать. Пусти они его по нашему колониальному или хотя по мануфактурному делу, то-то бы из него делец вышел; на славу бы делец вышел!

И он с самым горьким сожалением покачал головою.

Ясно было, что сразу им не успеть переговорить обо всем, а потому они условились, что на следующий день Дик придет к м-ру Хоббсу в лавку и проведет с ним вечер. Этот план очень понравился Дику. Он провел на улице почти всю свою жизнь, но никогда не был дурным мальчиком и в душе питал всегда желание устроить себе приличное существование. С тех пор, как он повел свое дело самостоятельно, он успел скопить столько деньжонок, что имел возможность ночевать в доме, а не под открытым небом, и стал уже надеяться достигнуть со временем и еще лучшего положения. Таким образом, приглашение в гости к осанистому, почтенному человеку, владельцу колониальной лавочки, да еще с лошадью и повозкой, казалось ему настоящим событием.

— А что, друг любезный, не знаешь ли ты чего насчет графов и замков? — осведомился м-р Хоббс. — Я бы не прочь разузнать о них поподробнее.

— Есть тут об них одна история в Дешевой Газете, — сказал Дик. — Называется она преступление Графской короны или месть графини Мэй. Занятная вещь к тому же. Кое-кто из наших берут ее читать.

— Захвати ее ко мне с собою, — обрадовался м-р Хоббс, — я тебе заплачу, что стоит. Забери все, что найдешь, где говорится о графах. Если не о графах, то хоть о маркизах что ли или герцогах — пригодится и это, хотя он никогда не понимал ни про герцогов, ни про маркизов. Заходила у нас с ним речь и о коронах графских, только мне что-то не приходилось видать их. Думается мне, здесь их не держат.

— Должны бы быть, кажется, — сказал Дик, — только я не знаю, не видывал.

— Вероятно, их очень мало спрашивают, — заметил м-р Хоббс в заключение.

Таково было начало очень тесной дружбы. Когда Дик пришел в лавку, м-р Хоббс принял его очень радушно. Он предложил ему стул около кадки с яблоками и, когда молодой гость его уселся, он сделал по направлению их жест рукой, в которой держал трубку, и сказал:

— Угощайся сам.

После этих слов он принялся просматривать свои деловые бумаги, а затем они читали и разговаривали о британской аристократии. При этом м-р Хоббс усиленно курил свою трубку и часто качал головою. Он закачал ею особенно сильно, указывая на высокий стул со следами на ножках,

— Это его следы, — произнес он трогательным голосом, — это они самые. Я сижу и смотрю на них по целым часам. Подумаешь, как все меняется на белом свете. Вот ведь, сидит он, бывало, здесь и ест сухари из ящика и яблоки из кадки, а семечки выплевывает на улицу; а теперь… теперь он лорд и живет в замке. Это лордовы следы; придет время еще и графскими будут. Сижу я так, сижу, да вдруг и скажу про себя: тьфу, ты пропасть!

Повидимому, он находил большую отраду в своих размышлениях и посещении Дика. Прежде чем Дику уйти, они поужинали в маленькой задней комнатке; поданы были бисквиты, сыр, сардинки и другие консервы из находившихся в лавке. Вдобавок м-р Хоббс торжественно откупорил две бутылки имбирного эля и, налив два стакана, произнес тост:

— Это за его здоровье! — сказал он, поднимая свой стакан, — и пусть он покажет им — этим там разным графам да маркизам!

После этого вечера новые друзья видались часто, и м-р Хоббс стал более спокоен и не так сильно грустил. Они читали Дешевую Газету и много других интересных вещей и приобрели такие познания в нравах дворянства и аристократии, каким не мало подивились бы эти классы, если бы они стали им известны. Однажды м-р Хоббс совершил путешествие в центральную часть города со специальною целью пополнения их с Диком библиотеки. Он вошел в книжную лавку, облокотился на прилавок и сказал приказчику:

— Мне нужно книгу о графах.

— Что? — переспросил его удивленный приказчик.

— Книгу о графах.

— Боюсь, — сказал, со странным выражением лица, приказчик, — что у нас нет такой книги.

— Нет?! — с беспокойством произнес м-р Хоббс. — Ну так… о маркизах… или герцогах.

— Я не знаю подобной книги, — ответил приказчик.

М-р Хоббс сильно смутился. Он посмотрел сначала на пол, потом вверх.

— И о графинях нет? — осведомился он.

— Нет, не думаю, — сказал приказчик улыбаясь.

— Тьфу, ты, пропасть! — воскликнул м-р Хоббс.

Он было уже направился к двери, когда приказчик позвал его назад и спросил, не подойдет ли ему повесть, где дворянство играет главную роль. М-р Хоббс дал утвердительный ответ — если уж нельзя достать целый том, посвященный графам. Тогда приказчик отпустил ему книгу под заглавием «Лондонский Тауэр», сочинение м-ра Гаррисона Эйнсворта, и м-р Хоббс унес ее с собою.

Как только пришел Дик, они принялись за ее чтение. Это была чрезвычайно интересная книга, описывавшая царствование знаменитой английской королевы, прозванной некоторыми Кровожадной Марией. Услыхав о поступках королевы Марии, о ее обыкновении снимать людям головы, подвергать их пыткам и сжигать живыми, м-р Хоббс пришел в сильное волнение. Он вынул изо рта трубку и устремил глаза на Дика; наконец, принужден был достать свой красный носовой платок и вытереть выступивший у него на лбу пот.

— А ведь ему несдобровать! — сказал он. — Несдобровать! Если уж бабы, сидя на троне, дают приказы на подобные вещи, то кто поручится, что может случиться с ним в эту самую минуту? Беда ему, долго ли тут пропасть! Придет бабе фантазия, ну и прощай!

— Ну, что вы говорите, — сказал Дик, хотя и он был тоже несколько встревожен, — здесь ведь говорится не про ту, которая теперь правит. Я знаю, ее зовут Виктория, а ту, которая здесь в книге, зовут Мария.

— Так, так, — сказал м-р Хоббс, продолжая обтирать лоб. — Положим, газеты ничего что-то не говорят насчет дыбков, козел или костров — ну, а все-таки, пожалуй, опасно ему жить там с этим народом. Ведь вот говорят же, будто они не празднуют четвертое июля.

В течение нескольких дней после того, ему было как-то не по себе. Он снова успокоился только тогда, когда получил письмо Фонтлероя и прочитал его несколько раз и про себя, и Дику, да прочитал еще письмо, которое около того же времени получил Дик.

Эти письма доставили им обоим большое удовольствие. Они читали и перечитывали их и толковали о них, наслаждаясь каждым их словом. Потом целые дни проводили они над ответами, которые послали, читая их почти по стольку же раз, сколько и полученные.

Писать было для Дика не совсем легким делом. Все свои познания по части письма и чтения он приобрел в течение нескольких месяцев, пока жил со старшим братом и ходил в вечернюю школу; но, как мальчик смышленый, он употребил с пользою это непродолжительное ученье и упражнялся с тех пор по газетам, изображая слова кусочком мела где-нибудь на стене или на мостовой. Он рассказал м-ру Хоббсу про свою жизнь и про старшего брата, который после смерти матери, когда Дик остался совсем маленьким, был довольно добр к нему. Отец их умер незадолго до этого. Брата звали Бен; он, как умел заботился о нем, пока мальчик не подрос настолько, что мог продавать газеты и быть на побегушках. Жили они вместе, и, став постарше, Бен добыл себе под конец очень приличное место в магазине.

— А потом, — рассказывал с отвращением Дик, — задумал он на грех жениться на одной девчонке! Обезумел себе человек, да и только! Женился, завел хозяйство, снял две комнаты. И бедовая же она оказалась — настоящая тигрица. Так, бывало, и рвет все на куски, когда взбесится, а бесилась она постоянно. Ребенок у нее был, точь в точь, как она сама — кричит, бывало, и день и ночь! Я еще только и ходил за ним! А запищит он, она в меня давай швырять чем ни попало. Раз запустила в меня тарелкой да угодила в ребенка — подбородок ему разрезала. Доктор сказал, что на всю жизнь знак останется. Нечего и говорить, хорошая была мать! Досталось-таки нам всем троим — и Бену, и мне, и маленькому. Злилась она на Бена, что он не так скоро наживает деньги. Уехал он, наконец, на запад с одним человеком скотом промышлять. Прошло, знать, с неделю, не больше; вернулся я как-то домой с газетной продажи, смотрю, комната на замке, никого нет; хозяйка домовая говорит мне: ушла, говорит, Минна — и след ее простыл. Другие говорили, будто она за море уехала, в кормилицы нанялась к какой-то барыне. С тех пор ни слуху, ни духу — ни я, ни Бен ничего не знаем. Будь я на его месте, ничуть бы не беспокоился — да так, кажется, он и сделал. А сначала куда как он хвалил ее, просто без ума был от нее. Смазливая она была, это правда, когда оденется да не бесится. Глаза такие большие, черные, и волосы черные, до колен; свернет их, бывало, в косу — что твоя рука, и завертит, завертит это их на голову; а глаза, так скажу вам, точно съесть хотят! Говорил народ будто она наполовину итальянка — отец или мать ее будто оттуда были — оттого, должно быть, такая и вышла. Да, скажу вам, так оно и есть — из них она!

Он часто рассказывал м-ру Хоббсу разные истории про нее и про Бена, который с тех пор, как ушел на запад, раз или два писал Дику. Дела у Бена не ладились, и он бродил с места на место, но, наконец, основался в Калифорнии, где вел торговлю скотом, в то время, когда Дик познакомился с м-ром Хоббсом.

— Девчонка эта, — сказал Дик однажды, — повытрясла его порядком. Нет, нет, да и пожалеешь его.

Они сидели вместе у дверей лавки, и м-р Хоббс набивал свою трубку.

— Ему бы не нужно было жениться, — произнес он торжественно, поднимаясь за спичками. — Женщины… я никогда не видел в них толку.

Беря спичку, он остановился и посмотрел на прилавок.

— Э! — сказал он, — а ведь как будто это письмо! Не видал я его раньше. Должно быть, почтальон положил его, когда я не заметил, или газета свалилась на него. Он взял письмо и тщательно осмотрел его.

— Это от него! — воскликнул он. — От него и есть!

Он совсем забыл про трубку; взволнованный вернулся на стул, взял свой карманный ножик и вскрыл конверт.

— Любопытно, какие на этот раз будут новости, — сказал он.

Затем он раскрыл письмо и прочитал следующее:

М-р Хоббс откинулся назад, письмо выпало из рук на колени, ножик и конверт свалились на пол.

— Тьфу, пропасть! — произнес он.

Он был так ошеломлен, что изменил свое восклицание. В обычае было у него говорить: тьфу, ты, пропасть! — а на этот раз он сказал: тьфу, пропасть. Что означала та разница — осталось невыясненным.

— Ну, что же? — заметил Дик. — дело стало быть выходит к лучшему?

— К лучшему! — воскликнул м-р Хоббс. — А я так думаю, что все это шутки британских ристократов: просто хотят отнять у него права, потому что он американец. Они все злы на нас с самой войны за независимость, вот и вымещают на нем. Говорил я вам, что ему несдобровать, вот оно так и случилось! Что там ни говори, а видно все власти ихние сговорились отнять у него все достояние.

Он был очень взволнован. Сначала он не одобрял перемену в положении своего юного друга, но потом несколько примирился с нею; получив же от Кедрика первое письмо, стал, может быть, даже несколько гордиться в душе высоким положением, выпавшим на долю этого друга. Несмотря на свое дурное мнение о графах, он знал, что даже в Америке деньги считаются довольно приятной вещью, а если все богатство и величие должно отойти вместе с титулом, то потерю эту перенести уже не так легко.

— Они стараются обобрать его! — настаивал он на своем убеждении, — это, наверное, и людям с деньгами нужно бы смотреть за ними.

Он удержал Дика до позднего вечера, продолжая все обсуждать с ним так беспокоивший его вопрос о коварных происках британской аристократии. Когда, наконец, Дик собрался домой, он дошел с ним до угла улицы; на обратном пути он остановился перед пустым домом и несколько времени смотрел на вывеску «отдается», причем усиленно тянул свою трубку, ясно доказывая этим тревожное состояние своего духа.