Маленький лорд Фонтлерой

XII

Прошло очень немного дней со времени обеда, данного в замке, как уже почти всякий англичанин, читавший газеты, знал романтическую историю, случившуюся в Доринкуре. Передаваемая со всеми подробностями, история эта представлялась очень интересною. Маленького мальчика-американца привезли в Англию, чтобы сделать его лордом Фонтлероем. Говорили, что мальчик был очень красив и изящен, что все его успели полюбить, и старый граф, его дед, весьма гордился своим наследником. Рассказывали про молодую красавицу-мать, навлекшую на себя гнев старого вельможи за то, что вышла замуж за капитана Эрроля. Сообщали о странном браке Бевиса, покойного лорда Фонтлероя, о странной, никому не известной женщине, вдруг явившейся с сыном, будто бы настоящим лордом Фонтлероем, и с требованием признания принадлежащих ему, как лорду Фонтлерою, прав. Все это производило сильнейшее впечатление и сделалось предметом бесконечных словесных и печатных обсуждений. А потом прошел слух, будто граф Доринкур не доволен оборотом, какой приняло дело, и намерен оспаривать претензию судебным порядком, так что из этого мог возникнуть громкий процесс.

Никогда еще не было такого волнения в графстве, где лежал городок Эрльборо. В базарные дни народ стоял группами и толковал, пускаясь в догадки, что из этого выйдет; жены фермеров приглашали друг друга на чай, чтобы сообщить одна другой все, что они слышали, и все, что они думали сами, а также и то, что по их мнению, думали другие. Они рассказывали чудесные анекдоты о том, как граф выходил из себя, как он решил не признавать нового лорда Фонтлероя и как он презирал женщину, мать претендента. Но, само собою разумеется, больше всего можно было узнать от м-сс Диббль, бывшей теперь в еще большем спросе, чем когда-нибудь.

— Хорошего из этого ничего не выйдет, — говорила она. — Если б вам, мадам, пришлось спросить моего мнения, я бы должна была сказать по совести: поделом ему — зачем он так обошелся с бедняжкой матерью — отнял у нее ребенка — ведь он так возлюбил его, так баловал, так гордился им, что чуть с ума не сошел, как это случилось. Мало того, новая-то эта совсем не леди, не то, что мать его милости. Черноволосая она такая да черноглазая. Мистер Том говорит— ни один порядочный ливрейный, — говорит, — не станет ее слушаться; пусть, — говорит, — только придет в дом, сейчас же уйду. Да и мальчишка-то никуда не годится. И ума, кажется, не приложишь, что только изо всего этого выйдет и чем это кончится. Я так и присела, как Жанна мне все это порассказала.

Не меньшее волнение господствовало и повсюду в замке: и в библиотеке, где происходили совещания графа с м-ром Хавишамом; и в людской, где целый день слышались оживленные беседы под председательством м-ра Тома; и в конюшне, где Вилькинс исполнял свое дело с самым сокрушенным, подавленным видом, еще усерднее, кажется, ухаживая за маленьким пони. Он изливал перед кучером свое горе.

— Много я молодых господ обучал, — говорил он, — а такого смелого и смышленого у меня в науке еще не бывало. Как-то даже приятно ехать за ним.

Но среди всей этой суматохи совершенно спокойным оставался один только лорд Фонтлерой, про которого говорили теперь, что он совсем не лорд Фонтлерой. Правда, когда в первый раз объяснили ему положение дела, он пришел в некоторое недоумение и беспокойство, но не вследствие того, что его честолюбие было обмануто.

Пока граф сообщал ему о случившемся, он сидел на стуле, обняв коленку, как делал это и раньше, слушая что-нибудь интересное. Рассказ был кончен, а мальчик казался все еще совершенно спокойным.

— Я очень странно себя чувствую, — сказал он, — очень странно.

Граф молча смотрел на мальчика. Он тоже очень странно себя чувствовал — так странно, как еще ни разу в своей жизни. И еще страннее почувствовал он себя, заметив смущение на всегда так счастливо смотревшем лице ребенка.

— Они возьмут у Милочки ее дом… и ее карету? — спросил Кедрик несколько нетвердым, тревожным голосом.

— Нет! — отвечал граф решительно и совершенно громко. — Они ничего не могут взять у нее.

— А! — произнес Кедрик с видимым облегчением. — Они не могут?

Затем своими широко раскрывшимися, кроткими глазами он задумчиво посмотрел на деда.

— Этот другой мальчик, — сказал он слегка дрожащим голосом, — он будет… будет теперь вашим мальчиком… как я был?

— Нет! — ответил граф и так громко и гневно, что Кедрик привскочил.

— Нет? — воскликнул он с изумлением. — Так он не будет? Я думал…

Он вдруг встал со стула.

— Так я останусь вашим мальчиком, если даже мне и нельзя будет сделаться графом? — сказал Кедрик. — Я так и останусь у вас, как был до сих пор?

И его разгоревшееся личико ясно говорило, с каким нетерпением он ожидал решения этого вопроса.

Каким взглядом старый граф окинул его с головы до ног в эту минуту! Как тесно сдвинулись его большие щетинистые брови, и как странно смотрели из-под них его впалые глаза!

— Мальчик мой! — сказал он, и самый голос его казался странным, почти надорванным и хриплым, хотя он говорил еще решительнее, чем прежде. — Да, ты будешь моим маль чиком, пока я жив, и, признаюсь, мне иногда кажется, как будто бы ты был моим единственным ребенком.

Лицо Кедрика покраснело до корня волос; то была краска облегчения и удовольствия. Он глубоко засунул руки в карманы и прямо смотрел в глаза своего благородного деда.

— В самом деле? — сказал он. — Тогда для меня все равно, граф ли я или нет. Я думал… видите ли, я думал, что тот, кто должен сделаться графом, должен быть и вашим внучком, и… и что я им не могу быть. Вот отчего я чувствовал себя так странно.

Граф положил ему на плечо руку и притянул его к себе.

— Они ничего не возьмут у тебя такого, что я могу удержать за тобою, — сказал он тяжело дыша. — Я даже не верю, чтоб они могли отнять у тебя хоть что-нибудь. Тебе назначалось это место — и ты можешь занимать его по-прежнему. Но что бы ни случилось, у тебя будет все, что я могу дать тебе — все!

Почти не похоже было, чтобы он говорил это ребенку — столько решительности было в его лице и голосе; скорее это походило на обещание самому себе — как оно, вероятно, и было.

До сих пор он не сознавал, насколько сильна была его привязанность к мальчику, и насколько он был для него предметом гордости. Никогда еще так ясно не видел он всех внутренних и внешних достоинств своего внука. Его упрямой, настойчивой натуре казалось невозможным — более чем невозможным — отдать то, чему всецело предано было его сердце. И он решился не уступать этого сокровища без самой отчаянной борьбы.

Через несколько дней после свидания с м-ром Хавишамом, женщина, претендовавшая на титул леди Фонтлерой, явилась в замок вместе со своим сыном. Ее не приняли. Граф велел сказать ей через лакея, что не желает ее видеть, что ее делом займется адвокат. Этот ответ передан был ей Томом, который впоследствии, находясь в людской, свободно выражал о ней свое мнение.

— Кажется, я довольно пожил в хороших домах, — говорил он, — чтобы сейчас же увидеть, кто леди, а кто нет, и уж если это была леди, то значит я не судья женской братии. Вон та барыня, что живет в том доме, — прибавил он с гордостью, — американка она, нет ли, а уж сейчас видно, что настоящего сорта — с полглаза всякий порядочный человек скажет. Я сейчас же сказал это Генри, как только мы в первый раз туда приехали

Женщина удалилась. Простонародное, хотя и красивое, лицо ее имело при этом полуиспуганный, полусвирепый вид. М-р Хавишам, во время своих свиданий с нею, заметил, что при всей страстности ее характера и грубых, нахальных манерах, она была совсем не настолько ловка и смела, как представлялась; иногда она казалась почти подавленною тем положением, в которое себя поставила. По-видимому, она не ожидала встретить такое противодействие.

— Очевидно, — говорил адвокат м-сс Эрроль, — эта особа из низших сфер жизни. Ее невежество и отсутствие воспитания видны во всем; она совершенно не привыкла держаться с людьми, подобными нам, мало-мальски в условиях равенства. Она не знает, что ей делать. Посещение замка вполне усмирило ее. Она была взбешена, но вместе с тем и испугана. Граф не хотел ее принимать, но я посоветовал ему отправиться со мною в гостиницу, где она стоит. Увидав его входящим в комнату, она побледнела, хотя тотчас же пришла в ярость, грозила и требовала в одно и то же время.

Дело в том, что, войдя в комнату своею гордою поступью, граф остановился и, с высоты своего аристократического величия, устремил на женщину неподвижный взгляд из-под своих нависших бровей, не удостаивая ее ни единым словом. Он лишь пристально смотрел на нее, как на какую-то отвратительную диковину. Он дал ей полную волю наговориться, пока она не устала, сам не произнося ни слова, а потом сказал:

— Вы называете себя женой моего старшего сына. Если это верно, и вы представите неотразимые тому доказательства, то закон на вашей стороне В таком случае сын ваш лорд Фонтлерой. Дело будет рассмотрено самым тщательным образом, в этом можете быть уверены. Если ваши требования будут доказаны, вы получите свое. Но, пока жив, я не желаю видеть ни вас, ни вашего ребенка. К сожалению, и после моей смерти вам останется еще довольно времени для занятия этого места. Вы как раз того сорта особа, на какой мог, по моему предположению, остановиться выбор моего сына Бевиса.

Затем он повернулся к ней спиною и так же гордо вышел из комнаты, как и вступил в нее.

Несколько дней спустя, м-сс Эрроль, писавшей в своем маленьком кабинете, доложили о приезде посетителя. Служанка, пришедшая с этим докладом, казалась несколько взволнованной; глаза ее были широко раскрыты от удивления, и, как девушка молодая и неопытная, она смотрела на свою госпожу с тревожным сочувствием.

— Сам граф, сударыня! — проговорила она дрожащим, испуганным голосом.

Когда м-сс Эрроль вошла в гостиную, на разостланной перед камином тигровой шкуре стоял высокий, величественного вида, старик. У него было красивое, сурово смотревшее лицо, с орлиным профилем, длинными белыми усами и упрямым взором.

— Вы м-сс Эрроль? — сказал он.

— М-сс Эрроль, — отвечала она.

— Я граф Доринкур.

Несколько секунд он, почти бессознательно, молчал, смотря на ее поднятые на него глаза. Эти глаза были так похожи на большие, светившиеся любовью и детской искренностью глаза, так часто смотревшие на него за последние несколько месяцев, что вид их вызвал в нем какое-то совершенно особое чувство.

— Мальчик очень похож на вас, — сказал он отрывисто.

— Мне это часто говорили, — отвечала она, — но я с удовольствием замечала в нем большое сходство и с отцом.

Леди Лорридэйль оказалась права, рассказывая брату о приятном звуке ее голоса, о простоте и достоинстве ее манер. Она нимало не казалась смущенною его внезапным посещением.

— Да, — сказал граф, — он похож также и на моего сына. — Он поднял руку к большим седым усам и начал яростно крутить их. — Знаете ли вы, — произнес он, — зачем я сюда я вился?

— Я видела м-ра Хавишама, — начала м-сс Эрроль, — и он сообщил мне о предъявленных требованиях.

— Я приехал сказать вам, — прервал ее граф, — что эти требования будут рассмотрены и против них заявлен спор, если он только возможен. Я приехал сказать вам, что на защиту мальчика будет призвана вся сила закона. Его права…

Тихий голос м-сс Эрроль перебил речь графа в свою очередь.

— Он не должен иметь ничего не принадлежащего ему по праву, если даже закон и может дать ему это, — сказала она.

— К несчастью, закон этого не может, — возразил граф. — Если бы он мог, то непременно дал бы. Эта гнусная женщина и ее ребенок…

— Может быть, она так же заботится о нем, как я о Кедрике, — сказала м-сс Эрроль. — И если она была женою вашего старшего сына, то ее сын лорд Фонтлерой, а мой нет.

М-сс Эрроль так же мало боялась графа, как и Кедрик, и смотрела на него так же, как смотрел бы и Кедрик, и ему, бывшему всю жизнь свою тираном, втайне это нравилось. Люди так редко осмеливались расходиться с ним во взглядах, что для него это противоречие казалось теперь интересною новостью.

— Вы, полагаю, предпочли бы, — сказал он, слегка нахмуриваясь, — чтоб он не был графом Доринкуром.

Ее красивое лицо покрылось румянцем.

— Конечно, мой лорд, — отвечала она, — носить титул графа Доринкура очень лестно — я это знаю; но я всего больше забочусь о том, чтобы сын мой был тем, чем был его отец— мужественным, честным и справедливым при всяких условиях.

— В резкую противоположность тому, чем был его дед — так? — сказал с сардонической улыбкой граф.

— Я не имела удовольствия знать его деда, — возразила м-сс Эрроль, — но я знаю, что мой сын считает, — она на мгновение остановилась, спокойно глядя ему в лицо, а затем прибавила: — я знаю, что Кедрик любит вас.

— Стал ли бы он меня любить, — сказал граф сухо, — если бы вы сказали ему, почему я не принимаю вас в замке?

— Нет, — отвечала м-сс Эрроль, — не думаю. Поэтому-то я и не хотела, чтоб он знал об этом.

— Да, — сказал граф резким тоном, — немного найдется женщин, которые бы ему этого не сказали.

Он вдруг начал ходить взад и вперед по комнате, еще усиленнее прежнего теребя свои большие усы.

— Да, он меня любит, — произнес он, — и я люблю его. Не могу сказать, чтобы я что-нибудь любил до сих пор. Я люблю его. Он понравился мне с первого раза. Я стар и устал жить. Он дал моей жизни содержание и цель. Я горжусь им. Мне приятна была мысль, что он со временем займет место главы семьи.

Он вернулся и стал перед м-сс Эрроль.

— Я несчастный, — сказал он. — Несчастный!

Он и действительно смотрел несчастным. Даже гордость не в силах была придать твердости его голосу и его рукам. Был момент, когда казалось, будто в его глубоких, сердито глядевших глазах сверкнули слезы.

— Может быть, я и пришел к вам, потому что я несчастный, — сказал он, глядя на нее сверкающими глазами. — Я всегда ненавидел вас: я ревновал к вам. Это жалкое, постыдное дело изменило меня. Увидав эту отвратительную женщину, называющую себя женою моего сына Бевиса, я действительно почувствовал, что для меня будет облегчением взглянуть на вас. Я был упрямый старый глупец и, полагаю, дурно поступала с вами. Вы похожи на мальчика, а мальчик первый предмет в моей жизни. Я несчастный, и пришел к вам только потому, что вы похожи на мальчика, а он заботится о вас, я же забочусь о нем. Относитесь ко мне настолько хорошо, насколько вы это можете, ради мальчика.

Он проговорил это своим резким, почти грубым голосом, но повременам он казался настолько убитым, что глубоко трогал м-сс Эрроль. Она встала и несколько выдвинула вперед кресло.

— Мне бы хотелось, чтобы вы сели, — сказала она мягким, симпатичным тоном. — Вам пришлось так много тревожиться и волноваться, что вы, наверное, сильно устали, а вам необходимо сохранить все свои силы.

Такое приятное и мягкое обращение было для него столь же ново, как и противоречие. Ему снова пришел на память «мальчик», и он исполнил ее просьбу. По всей вероятности, испытанное им горькое разочарование послужило для него хорошей дисциплиной. Не случись с ним этого несчастья, он, может быть, продолжал бы ее ненавидеть, в настоящую же минуту она вызывала в нем несколько отрадное, умиряющее чувство. Ему показалось бы приятным почти все, что могло составить противоположность леди Фонтлерой; а у этой женщины было такое приятное лицо, такой симпатичный голос и столько достоинства в речи и движениях! Очень скоро, благодаря незаметным чарам этих влияний, его душевное настроение несколько просветлело, и он продолжал беседу.

— Что бы ни случилось, — сказал он, — мальчик будет обеспечен. Об нем позаботятся теперь и в будущем.

Прежде чем уйти, он оглядел комнату.

— Вам этот дом нравится? — спросил он.

— Очень, — отвечала она.

— Это веселая комната, — сказал он. — Могу я опять прийти сюда и еще раз потолковать об этом деле?

— Всегда, когда вам вздумается, мой лорд, — отвечала она.

Вслед за тем, он вышел, сел в карету и уехал, а сидевшие на козлах Том и Генри казались онемевшими от удивления перед таким оборотом дел.