Маленький лорд Фонтлерой

XIV

Удивительно, в какое иной раз короткое время могут совершаться замечательнейшие события. Всего несколько минут нужно было, повидимому, для того, чтобы коренным образом изменить судьбу маленького мальчика, болтавшего ногами, сидя на высоком стуле в лавке м-ра Хоббса, и чтобы из маленького мальчика, жившего самой простой жизнью в глухой улице, превратить его в английского дворянина, наследника пышного титула и огромного богатства. Всего несколько минут потребовалось, повидимому, для того, чтобы превратить его из английского дворянина в лишенного всяких средств маленького самозванца, не имевшего ни малейшего права хотя бы на ничтожнейшую долю того блестящего положения, которым он пользовался. И, как бы это ни казалось удивительным, меньше, чем можно было ожидать, потребовалось времени, на то, чтобы картина снова резко изменилась, и он получил обратно все, чего ему предстояло лишиться.

Меньше времени понадобилось на эту последнюю перемену потому, что женщина, называвшая себя леди Фонтлерой, была далеко не так умна, как она была испорчена, и когда м-р Хавишам стал подробнее расспрашивать ее относительно ее брака и ее сына, она дала сбивчивые показания и этим возбудила подозрения, а раз спутавшись в своих объяснениях, она потеряла присутствие духа, вышла из себя и в возбужденном состоянии и гневе еще больше себя выдала. Все ее промахи касались ребенка. Повидимому, не было сомнения в том, что она была замужем за Бевисом, лордом Фонтлероем, поссорилась с ним и, получив известную плату, проживала отдельно от него; но м-р Хавишам убедился, что ее рассказ относительно рождения сына в известной части Лондона был ложный; и как раз во время переполоха, вызванного этим открытием, пришли из Нью-Йорка письма от молодого адвоката и от м-ра Хоббса.

Интересен был вечер, когда пришли эти письма, и когда м-р Хавишам и граф сидели в библиотеке и обсуждали свои планы.

— После трех первых свиданий с нею, — говорил м-р Хавишам, — я начал сильно подозревать ее. Мне казалось, что ребенок старше, чем это выходило по ее словам, и она уклонилась в сторону, говоря о времени его рождения, а затем старалась всячески замять тот вопрос. Сведения, заключающиеся в этих письмах, совпадают с некоторыми из моих подозрений. Всего вернее, по-моему, тотчас же вызвать по телеграфу обоих Типтонов — конечно, ничего не говоря ей об этом — и неожиданно для нее свести их между собою. Ведь, в сущности, она не больше, как грубая, неумелая выдумщица. Я полагаю, что со страха она сразу во всем признается.

И вот как все это произошло. Ей ничего не говорили, и м-р Хавишам держал ее вне всякого подозрения, продолжая по-прежнему видаться с нею, причем уверял ее, что занят разбором ее показаний. Она действительно начала приобретать такую уверенность в успех своего дела, что забыла всякую опасность и стала дерзкой до невозможности.

В одно прекрасное утро, когда она сидела в приемной своего помещения, в гостинице под названием «Доринкурский герб», и строила про себя радужные планы, ей доложили о приезде м-ра Хавишама. Когда он вступил в комнату, вслед за ним вошли еще трое — с острыми чертами лица мальчик, рослый молодой человек и, наконец, сам граф Доринкур.

Она вскочила на ноги и испустила крик ужаса. Этот крик вырвался у нее, прежде, чем она успела сдержать его. Если она когда-нибудь и вспоминала об этих вновь пришедших людях, то считала, что они находятся за много тысяч миль от нее, и никогда не думала снова увидеться с ними. Сказать правду, при виде её Дик скорчил гримасу.

— Здорово, Минна! — сказал он.

Высокий молодой человек — то был Бен — остановился на минуту и посмотрел на нее.

— Знаете вы ее? — спросил м-р Хавишам, глядя то на одного, то на другую.

— Да, — сказал Бен. — Я ее знаю, и она меня знает.

Он повернулся к ней спиной и стал смотреть в окно, как будто уже один вид ее был ему ненавистен. Тогда, видя себя окончательно разбитою и выведенною на чистую воду, она потеряла всякий рассудок и пришла в такую ярость, какой Бен и Дик уже и прежде бывали свидетелями. Лицо Дика вторично исказилось насмешливой улыбкой, пока он смотрел на нее и выслушивал брань и страшные угрозы, которыми она осыпала всех присутствовавших.

Бен, напротив того, стоял все время отвернувшись.

— Могу в любом суде присягнуть в том, что это она, — сказал он м-ру Хавишаму, — и могу привести еще десяток свидетелей, которые скажут то же самое. Отец ее человек порядочный, хотя и очень низкого положения. Мать ее была точь в точь такая же, как и она. Мать умерла, а отец еще жив, и у него хватит честности, чтобы ее устыдиться. Он скажет вам, кто она, и была ли она за мною замужем или нет.

Затем он вдруг сжал кулаки и обернулся к ней.

— Где ребенок? — спросил он. — Я возьму его с собой! Ему нет теперь до тебя никакого дела, как нет и мне!

Едва он успел произнести эти слова, как дверь из спальной комнаты приотворилась, и мальчик, вероятно, привлеченный громким разговором, выглянул оттуда. Его нельзя было назвать красивым ребенком, но он был вылитый Бен, как это мог видеть всякий, и на подбородке у него виднелся трехугольный шрам.

Бен подошел к нему и взял его за руку, причем собственная его рука дрожала.

— Да, — сказал он, — я и за него мог бы присягнуть. Том, — обратился он к ребенку, — я твой отец; я пришел, чтобы увезти тебя. Где твоя шляпа?

Мальчик указал на стул, где она лежала. Он, видимо, был доволен, что его хотят увезти. Он так привык к неожиданностям, что даже не удивился, когда какой-то незнакомец назвал себя его отцом. Ему настолько не по сердцу была женщина, несколько месяцев тому назад явившаяся туда, где он жил с самого младенчества, и вдруг назвавшая себя его матерью, что он был рад этой перемене. Бен взял шляпу и направился к двери.

— Если я вам опять буду нужен, — сказал он м-ру Хавишаму, — то вы знаете, где найти меня.

Он вышел из комнаты, держа ребенка за руку и даже не взглянув на женщину. Она продолжала неистовствовать, а граф невозмутимо смотрел на нее сквозь очки, не спеша надетые им на свой орлиный аристократический нос.

— Будет, будет вам, сударыня, — сказал м-р Хавишам. — Это ничему не поможет. Если вы не хотите, чтобы вас засадили, то лучше успокойтесь.

В его тоне было столько деловитой серьезности, что, убедившись, вероятно, в необходимости убраться по добру по здорову, она бросила на него дикий взгляд и, шмыгнув в следующую комнату, захлопнула за собою дверь.

— Нам теперь нечего о ней беспокоиться, — сказал м-р Хавишам.

И он был прав, потому что в эту же самую ночь она покинула «Доринкурский герб», села на поезд, отходивший в Лондон, и с тех пор ее никто не видал. Выйдя после описанной сцены из комнаты, граф прямо направился к своей карете.

— В Каурт-Лодж, — сказал он Тому.

— В Каурт-Лодж, — повторил Том кучеру, влезая на козлы, — и помни ты мое слово — дело принимает неожиданный оборот.

Когда карета подъехала к Каурт-Лоджу, Кедрик был в гостиной с матерью.

Граф вошел без доклада. Он казался на целый дюйм выше и на много лет моложе. Его глубоко сидевшие глаза сверкали.

— Где лорд Фонтлерой? — спросил он.

М-сс Эрроль пошла ему навстречу. Щеки ее были красны.

— Разве он лорд Фонтлерой? — спросила она. — Неужели, в самом деле?

Граф схватил ее руку.

— Да, — ответил он, — это верно.

Затем он положил другую руку на плечо Кедрика.

— Фонтлерой, — произнес он своим бесцеремонным, властительным тоном, — спроси свою мать, когда она приедет к нам в замок.

Фонтлерой бросился на шею матери.

— Чтобы остаться жить с нами! — закричал он. — Чтобы всегда жить с нами!

Граф смотрел на м-сс Эрроль, а м-сс Эрроль смотрела на графа. Его сиятельство говорил вполне серьезно. Он пришел к решению не терять больше времени для исполнения этого плана. Он уже убедился, что ему следует войти в дружбу с матерью своего наследника.

— Вполне ли вы уверены, что я нужна вам? — сказала м-сс Эрроль, улыбаясь своей милой, кроткой улыбкой.

— Вполне уверен, — ответил он напрямик. — Мы всегда в вас нуждались, только не сознавали этого как следует. Мы надеемся, что вы приедете.