Малый уголок

Глава тринадцатая

Дул сильный муссон, и когда «Фентон» вышел из–под прикрытия острова, они увидели, что поднялась большая волна. Доктор никогда не плавал на парусных судах, и для его непривычных глаз море выглядело грозно. Капитан велел принайтовать стоящую на корме бочку с пресной водой. Волны, увенчанные белыми гребешками, казались огромными — на таком суденышке палуба была чуть не вровень с водой. Время от времени большой вал ударялся о борт, и палубу окатывало пенными брызгами. Парусник шел мимо островов, и всякий раз, как показывался очередной остров, доктор спрашивал себя, сможет ли он до него доплыть, если они перевернутся. Доктор Сондерс нервничал. Это раздражало его. Он знал, что волноваться нет никаких оснований. Два матроса сидели на крышке люка, связывая концы веревок, чтобы сделать леску, и, погруженные в свое занятие, даже не глядели на море. Вода была мутная, кругом торчали рифы. Шкипер велел одному из матросов залезть на утлегарь и глядеть вперед. Тот предупреждал капитана о рифах движением то одной, то другой руки. Светило солнце, море было ярко–синим, но высоко над ними неслись, не замедляя бега, белые облака. Доктор попытался читать, но ему приходилось беспрестанно увертываться от брызг. Вот раздался глухой скрип, и доктор вцепился в планшир. Они налетели на риф. Перескочили через него и снова очутились на глубине. Николс обругал впередсмотрящего за невнимательность. Ударились о другой риф и снова сошли с него.

— Пора уносить отсюда ноги, — сказал шкипер.

Он изменил курс и направил парусник в открытое море. Суденышко тяжело переваливалось с борта на борт, всякий раз выпрямляясь резким рывком. Доктор Сондерс насквозь промок.

— Почему вы не спуститесь в каюту? — крикнул ему шкипер.

— Предпочитаю быть на палубе.

— Опасности никакой.

— Может стать еще хуже?

— Не удивлюсь. Похоже, что ветер крепчает.

Взглянув за корму, доктор увидел, как прямо на них идет огромный вал, и подумал, что они не успеют подняться прежде, чем на них обрушится следующая волна, но суденышко с поистине человеческой ловкостью избежало ее и торжествующе понеслось вперед. Доктору стало не по себе. К нему подошел Фред Блейк.

— Великолепно, правда? При таком ветерке сразу на душе становится весело.

Его кудрявые волосы разметались под ветром, глаза сияли. Он наслаждался. Доктор пожал плечами и ничего не ответил. Он глядел на кативший на них огромный вал с неровным гребнем, словно тот был обязан своим возникновением не бездушным природным силам, а чьему–то злому умыслу. Вал подходил все ближе и ближе, казалось, еще миг, и он погребет их под собой. Гибель была неизбежна. Утлое суденышко просто не могло выдержать эту чудовищную водяную лавину.

— Осторожнее! — крикнул шкипер.

Он направил люггер носом прямо наперерез волне. Доктор Сондерс инстинктивно вцепился в мачту. Удар, и на них обрушилась стена воды. Палубу затопило.

— Ну и чудище! — воскликнул Фред.

— Я давно хотел искупаться, — сказал шкипер.

Они рассмеялись. А доктора мутило от страха. Ну что ему стоило задержаться на Токане и подождать парохода?! Как глупо было рисковать жизнью ради каких–то двух–трех недель! Подумаешь, скука! Он клялся себе, что если на этот раз ему удастся остаться в живых, он никогда больше не совершит такого дурацкого поступка. Читать он больше и не пытался. Книга насквозь промокла, очки все время заливало водой. Он не сводил глаз с набегающих волн. Острова чуть виднелись в отдалении.

— Нравится, док? — прокричал шкипер.

Люггер плясал на воде, как пробка. Доктор Сондерс вымученно улыбнулся.

— Люблю проветриться. Что может быть лучше! — добавил шкипер.

Доктор еще не видел его в таком хорошем настроении. Откуда только и прыть взялась! Казалось, он наслаждался собственной сноровкой. Он был буквально, а не фигурально, в своей стихии. Страх? Страх был неведом этому вульгарному, бесчестному, изворотливому человеку. Он не знал, что это такое. В капитане не было и крохи порядочности, он представления не имел, что такое внутреннее достоинство и духовная красота, достаточно было пообщаться с ним в течение суток, чтобы понять, что к любой цели он всегда выберет окольный путь. В этой низкой и подлой душонке главенствовало одно желание: перехитрить, обойти своих ближних, взять над ними верх. Им владело даже не зло, в котором есть свое, пусть и мрачное, величие, а злокозненность плута, которого хлебом не корми, а дай кого–нибудь обжулить. И вместе с тем здесь, на этом крохотном суденышке, затерянном среди яростных волн, где, случись несчастье, никто не придет тебе на помощь, он был спокоен, уверен в себе и в том, что может справиться со своим делом, горд и счастлив. Ему доставляла удовольствие власть над люггером, которым он управлял с таким мастерством. Парусник был в его руках, словно конь в руках опытного наездника, знающего все его привычки и уловки, все фокусы и скрытые возможности. Капитан смотрел на волны с улыбкой в хитрых глазах и удовлетворенно кивал, когда они с грохотом катились мимо. Доктору начало понемногу казаться, что они были для капитана чуть ли не живыми существами, которых тоже так приятно обмануть.

Доктор Сондерс вздрагивал от ужаса, глядя на настигающие их валы. Цепляясь за мачту, он откидывался всем телом в сторону, противоположную морю, когда люггер кренился бортом к воде, а затем, словно все зависело от его веса, откидывался назад, когда борт шел вверх. Он знал, что бледен, чувствовал, как застыло в гримасе его лицо. Удастся ли им попасть в шлюпку, если люггер пойдет ко дну? Пусть и удастся, это мало что им даст. Они были в сотне миль от населенных мест и оживленных морских дорог. Если с ними что–нибудь случится, чем быстрее пойдешь ко дну, тем лучше. Доктор не смерти боялся, он боялся умирания и теперь старался представить, насколько неприятно будет глотать соленую воду, задыхаться и вопреки собственной воле отчаянно сражаться за жизнь.

По палубе, качаясь из стороны в сторону, прошел кок — принес им обед. Вода залила трюм, и ему не удалось разжечь огонь, так что весь обед состоял из солонины с холодным картофелем.

— Пришли сюда Ютана, пусть возьмет у меня штурвал! — крикнул шкипер.

Черный матрос занял место шкипера, и трое белых принялись за жалкий обед.

— Живот подвело, — весело сказал Николс, накладывая еду себе на тарелку. — Как у тебя аппетит, Фред?

— Нормально.

Он промокло костей, но щеки его горели румянцем, глаза сверкали. Интересно, подумал доктор, ему действительно не страшно или он притворяется? Напуганный и недовольный собой, доктор хмуро взглянул на шкипера.

— Если вы можете переварить эту пищу, вам впору переварить и целого вола, — сказал он.

— Вы не поверите, док, даже в небольшую волну я и думать забываю про диспепсию, это для меня лучшее лекарство.

— Сколько времени еще будет дуть этот проклятый ветер?

— Что, не по вкусу, док? — Шкипер хмыкнул. — К закату может утихнуть, а может и разгуляться.

— Разве нельзя укрыться у какого–нибудь острова?

— В открытом море безопаснее. Этим люггерам все нипочем, они хоть что выдержат. А там за милую душу на риф напорешься.

Когда они поели, капитан Николс зажег трубку.

— Как насчет картишек. Фред? — спросил он. — Сразимся?

— Не прочь.

— Неужели вы будете играть в этот проклятый крибидж? — вскричал доктор.

Капитан Николс презрительно взглянул на море.

— Небольшая болтанка, и все. Черномазые управятся с румпелем не хуже меня.

Капитан и Фред направились в каюту. Доктор Сондерс остался на палубе и угрюмо воззрился на море. Время тянулось невыносимо долго, а прошло всего полдня. Интересно, что делает А-Кай, подумал он и с трудом пробрался на нос. На палубе находился всего один матрос. Крышка люка была задраена.

— Где мой бой? — спросил доктор.

Матрос указал на трюм:

— Спит. Хотите спуститься?

Он поднял крышку над трапом, и доктор, цепляясь руками за поручни, полез вниз.

В трюме было темно, хотя горела лампа. Один из матросов сидел совсем голый, лишь в набедренной повязке, и чинил штаны. Двое других и A-Кай лежали в койках и спокойно спали. Но когда доктор, качаясь, подошел к А-Каю, тот сразу открыл глаза и улыбнулся хозяину своей милой, дружелюбной улыбкой.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

— Не боишься?

А-Кай снова улыбнулся и покачал головой.

— Ну, спи, — сказал доктор.

Он вскарабкался по трапу и с трудом открыл крышку люка. Матрос на палубе ему помог. Не успел доктор подняться, как его окатило водой. Сердце его ушло в пятки. Он выругался и погрозил кулаком яростному морю.

— Идите лучше вниз, — сказал матрос. — Здесь мокро.

Доктор отрицательно покачал головой. Он стоял, вцепившись в канат. Он нуждался в человеческом обществе. Доктор прекрасно видел, что никто, кроме него, не боится. Даже А- Кай, такой же новичок на море, как он сам, был спокоен. Им ничто не угрожало. Они были на люггере в такой же безопасности, как на твердой земле, а между тем всякий раз, когда их нагоняла очередная волна, швыряя на палубу брызги и пену, доктора охватывал трепет. Из шпигатов стремительно, с шумом низвергалась вода. Доктор замирал от ужаса, обливался холодным потом. Ему хотелось забиться в угол и заскулить, он сдерживался лишь огромным усилием воли. Он безотчетно стремился обратиться за помощью к последнему прибежищу — Богу, в которого он никогда не верил, и должен был стиснуть челюсти, чтобы из дрожащих губ не вырвалась молитва. Ну, не ирония ли судьбы! Он, разумный человек, считавший себя чуть ли не философом, оказался жертвой такого малодушного чувства! Доктор мрачно улыбнулся при мысли об этой нелепости. Чтобы он, с его быстрым умом, широкими познаниями, рациональным взглядом на жизнь, он, который ничего не терял в случае смерти, трепетал, а эти люди — невежественные матросы, мошенник капитан и туповатый Фред Блейк — оставались спокойны?! Если вдуматься, это уж чересчур! Чего тогда стоит рассудок? Доктора мутило от страха, и он спрашивал себя, чего же он боится. Смерти? Ему и раньше приходилось глядеть в лицо смерти. Мало того, был момент, когда он решил покончить с собой, только без боли, и понадобилось немало мужества, цинизма и холодного рассудка, чтобы продолжать существование, которое не сулило ничего привлекательного. Доктор был рад, что тогда переборол себя. Но он знал, что его почти ничто не привязывает к жизни. Иногда, во время болезни, он чувствовал, что его связь с земной юдолью очень слаба, и не только примирялся со смертью, но с радостью ее предвкушал. Боли? Он хорошо переносил боль. В конце концов, если ты способен перенести тропическую лихорадку, нарыв или зубную боль, тебе уже ничего не страшно. Нет, дело было не в этом, а в каком–то инстинкте, над которым он был не властен, и доктор с любопытством рассматривал как что–то отдельное от себя это ужасное ощущение, от которого у него сохло в горле и дрожали колени.

— Забавно, — пробормотал доктор, переходя на корму.

Взглянул на запястье. Господи, всего три часа! Было что- то зловещее в этом безоблачном ветреном небе, что–то жестокое в его сверкающей голубизне. Казалось, оно не имеет никакого отношения к бурному морю; а морю, такой яркой и суровой синевы, не было дела до человека. Неведомые ему слепые силы играли им и губили его не по злобе, а в бездумном веселии.

— Как прекрасно море с берега, — мрачно пробормотал доктор, спускаясь в каюту.

— Прикупаю два, — услышал он голос шкипера.

Они все еще играли в эту нудную игру.

— Как погода, док?

— Премерзкая.

— Ну, прежде чем полегчает, мы еще намаемся, как роженица, что никак не может разрешиться от бремени. Эти люггеры — классные суденышки. Им и ураган нипочем. По мне, лучше выйти в море на таком вот австралийском люггере для ловли жемчуга, чем на трансатлантическом лайнере.

— Для вас это родной дом, — сказал Фред.

Они играли на тюфяке капитана, и доктор, сменив насквозь промокшую одежду, бросился на второй тюфяк. Читать в неровном свете лампы было невозможно. Он лежал и слушал монотонные голоса игроков. Чем дальше, тем больше они резали ему слух. Каюта трещала, стонала, над головой яростно завывал ветер. Доктора швыряло из стороны в сторону.

— Вот это волна! — сказал Фред.

— А люггеру хоть бы что! Пятьдесят два. Пятьдесят три.

Фред снова выигрывал, и шкипер сопровождал игру жалобами на невезение. Доктор Сондерс, оцепенев, пытался превозмочь терзавший его страх. Время тянулось с ужасающей медленностью. Перед закатом капитан Николс поднялся на палубу.

— Немного посвежело, — сказал он, опять спустившись в каюту. — Хочу вздремнуть. Похоже, ночью мне поспать не придется.

— Почему вы не хотите лечь в дрейф? — спросил Фред.

— Становиться на якорь при таком ветре? Нет, сэр, пока все идет, как сейчас, нам ничего не грозит.

Он свернулся калачиком на тюфяке и через пять минут уже мирно похрапывал. Фред вышел на палубу подышать воздухом. Доктор был сердит на себя за то, что свалял такого дурака и сел на это суденышко, и на капитана и Фреда за то, что им был неведом терзавший его страх. Но когда парусник в сотый раз чуть не пошел ко дну и вновь выпрямился, доктором стало овладевать невольное восхищение храбрым суденышком. В семь часов вечера кок принес ужин и разбудил капитана Николса. Ему удалось разжечь огонь, и он приготовил горячее: разогрел мясо и вскипятил чай. Затем они все трое вышли на палубу, и капитан Николс встал за штурвал. Ночь была ясная, сверкали мириады звезд; волнение не уменьшалось, накатывающие на них валы казались в темноте огромными, как горы.

— Вот это волна! — вскричал Фред.

На люггер стремительно надвигалась высокая стена зеленой воды с неровным белым гребнем. Казалось, она неизбежно должна обрушиться на них, и тогда «Фентон» перевернется и над ним покатится вал за валом. Шкипер взглянул на нее и всем телом вжался в штурвал. Он вел люггер так, что водяная стена должна была ударить прямо в корму. Вдруг их занесло в сторону, раздался грохот, и по палубе пронесся водный шквал. На миг они ослепли. Затем на поверхности возник фальшборт. «Фентон» встряхнулся, как пес, выбравшийся на сушу, вода потоком хлынула из шпигатов.

— Да, тут не до шуток! — заорал шкипер.

— Есть поблизости какие–нибудь острова?

— Ага. Если продержимся еще часа два, окажемся под прикрытием.

— А как насчет рифов?

— На карте не обозначены. Скоро взойдет луна. Шли бы вы оба лучше вниз.

— Я останусь, — сказал Фред. — В каюте душно.

— Дело твое. А вы, док?

— От меня может быть здесь польза?

— Как от козла молока.

— Помните, что в ваших руках судьба Цезаря![20] — закричал доктор шкиперу на ухо. Но капитан Николс не получил классического образования и не оценил шутки. «Чему быть, того не миновать», — подумал доктор и решил с наибольшим доступным ему удовольствием провести, возможно, последние часы своей жизни. Он пошел за A-Каем. Бой спустился следом за доктором в каюту.

— Давай попробуем подарок Цзинь Цина, — сказал доктор. — Сегодня можно не скупиться.

Бой достал из саквояжа лампу и опиум и с привычной беззаботностью стал готовить трубку. Никогда еще первая затяжка не доставляла доктору такого наслаждения. Они курили по очереди. Постепенно на душу доктора снизошел покой. Нервы перестали отзываться на каждое движение люггера. Страх покинул его. После обычных шести трубок А-Кай откинулся на спину.

— Еще не все, — мягко сказал доктор. — Сегодня в кои–то веки я дойду до самого конца.

Движения парусника перестали быть неприятными. Мало–помалу доктор уловил их ритм. Швыряло из стороны в сторону лишь его бренное тело, дух его парил в высотах, куда не достигал рев шторма. Доктор шагал по бесконечному пространству, но знал и без Эйнштейна, что оно ограничено его собственной мыслью. Знал он и то, что стоит ему чуть–чуть напрячь воображение, и он постигнет величайшую тайну, но он этого не делал, так как предвкушать это доставляло ему еще большее наслаждение. Эта тайна дразнила его так давно, что было просто бестактно сейчас, когда каждая минута могла оказаться последней, срывать с нее покров. Воспитанный человек не станет подвергать свою любовницу унижению, показывая, что не верит ей. A-Кай уснул, свернувшись калачиком в ногах тюфяка. Доктор Сондерс чуть подвинулся, чтобы его не потревожить. Он думал о Боге, о вечности и — посмеиваясь в душе — о нелепости жизни. В памяти его всплывали обрывки стихов. Ему чудилось, что он умер и капитан Николс, Харон в штормовке, несет его в какое–то неведомое, чудесное место. Наконец он уснул.