Малый уголок

Глава двадцать пятая

Эрик спустился к морю своей неторопливой походкой, отмеривая ногами землю, словно крокетное поле. Он был спокоен. Он выкинул из головы грязные намеки шкипера. От них остался лишь противный вкус во рту, и Эрик сплюнул, словно после касторки. Но он не был лишен чувства юмора и тихо засмеялся, подумав о нелепости этих намеков. Фред еще мальчик. Эрик и представить себе не мог, чтобы женщина взглянула на него дважды, а уж Луиза и подавно не станет думать о Фреде; Эрик знал ее достаточно хорошо.

Берег был пуст. Все спали. Эрик прошел вдоль пирса и окликнул «Фентон», который стоял на якоре в ста ярдах от берега. Фонарь на корме светился на глади моря, как неусыпный глазок. Эрик снова крикнул. Никакого ответа. Но тут внизу, под ним, раздался сонный глухой голос. Это был матрос в шлюпке, ждавший капитана Николса. Он все еще не совсем проснулся. Потянувшись, он громко зевнул.

— Это шлюпка с «Фентона»?

— Да. Чего надо?

Матрос подумал было, что его зовут шкипер или Фред Блейк, но увидел свою ошибку, и в голосе его прозвучали подозрительность и раздражение.

— Отвези меня на люггер. Я хочу видеть Фреда Блейка.

— Его там нет.

— Уверен?

— Если он не перебрался вплавь.

— Ладно. Спокойной ночи.

Матрос недовольно проворчал что–то в ответ и снова лег. Эрик пошел обратно по безлюдной дороге. Он решил, что Фред отправился в бунгало и Фрис задержал его разговорами. С улыбкой подумал, что вряд ли мальчик многое вынесет из его мистических рассуждений. Однако кое–что он поймет. Фред пришелся Эрику по душе. За всей его пустой болтовней о скачках и крикете, танцах и боксе, за его притязаниями на житейскую мудрость скрывался — нельзя было этого не видеть — милый и простодушный характер. Эрик не был совсем слеп, он видел, как Фред относится к нему самому. С обожанием. Что ж, в этом не было особой беды. Это пройдет. Он славный мальчик. Из него можно кое–что сделать, нужен только случай. Так приятно беседовать с ним. Пусть твои слова странны и чужды ему, чувствуешь, что он старается тебя понять. Возможно, если удастся заронить зерно в эту благодатную почву, на ней произрастет прекрасный цветок. Эрик шагал все дальше, надеясь встретить по пути Фреда. Они пойдут обратно вместе, может быть, Фред зайдет к нему. и они разопьют бутылочку пива с бисквитами и сыром. Эрику совсем не хотелось спать. У него было так мало собеседников на острове; когда он бывал у старого Свона и Фриса, ему приходилось в основном слушать. Он был способен сейчас болтать до петухов.

— «Мы солнце болтовнею, — прочитал он сам себе вслух, — согнали с неба прочь»[46].

Эрик не любил касаться своих личных дел, но он решил рассказать Фреду о помолвке. Ему неудержимо хотелось поговорить о Луизе. Иногда любовь к ней охватывала его с такой силой, что ему казалось — если он не поговорит о ней с кем–нибудь, сердце его разорвется. Доктор стар, он не поймет, Фреду можно было сказать то. что неловко сказать немолодому человеку.

До плантации было три мили, но поглощенный своими мыслями Эрик не заметил, как прошел это расстояние, и был очень удивлен, оказавшись у ворот. Странно, что он не встретил Фреда. И тут ему пришло в голову, что Фред вполне мог зайти в гостиницу, в то время как сам он ходил на берег. Как глупо, что он раньше не подумал об этом! Ну, ничего не поделаешь. Раз уж он здесь, можно зайти посидеть. Конечно, в доме все спят, но он и не будет никого тревожить. Не в первый раз. Он часто приходил в бунгало после того, как все ложились, сидел в саду и думал. Там было одно кресло, у веранды, где старый Свон отдыхал вечерами, как раз напротив комнаты Луизы. У Эрика становилось удивительно легко на душе, когда он тихо сидел там, глядя на ее окно и думая о том, как мирно она спит под москитной сеткой. Ее прекрасные пепельные волосы разметались по подушке, она лежит на боку, юная грудь тихонько поднимается и опускается в глубоком сне. Чувства, наполнявшие его сердце, когда он рисовал себе эту картину, были чисты, как у ангела. Иногда его охватывала печаль при мысли, что эта девическая грация когда–нибудь исчезнет и прелестное стройное тело оцепенеет в последнем сне. Ужасно, что такое прекрасное создание тоже должно умереть. Порой Эрик сидел там до тех пор, пока свежесть душ истого воздуха, легкий шелест голубей на ветвях не возвещали скорое наступление дня. Это были часы душевного покоя и пленительной безмятежности. Один раз он увидел, как тихо открылись ставни и Луиза вышла из комнаты. Возможно, ей стало слишком жарко или разбудил какой–нибудь сон, и она захотела глотнуть свежего воздуха. Она прошла босиком через веранду и остановилась у перил, глядя на звездное небо. Бедра ее окутывал саронг, но верхняя часть тела была обнажена. Она подняла руки и перебросила со спины свои светлые волосы. Ее тело серебристым силуэтом выделялось на фоне темного дома. Она была не похожа на женщину из плоти и крови, скорее напоминала наяду или дриаду, и Эрику, чья память была полна старинных датских сказаний, чудилось, что она вот–вот превратится в прелестную белую птичку и улетит в легендарную Страну восходящего солнца. Эрик сидел неподвижно, скрытый темнотой. Было так тихо, что когда Луиза чуть слышно вздохнула, он услышал вздох, словно держал ее в своих объятиях и ее грудь прижималась к его груди. Она повернулась и пошла обратно. Ставни закрылись.

Эрик прошел по грунтовой дороге, которая вела к дому, и сел в кресло напротив комнаты Луизы. В доме было темно. Его окутывала такая тишина, что можно было подумать, будто его обитатели не спят, а умерли. Но в тишине этой не таилось страха. В ней было беспредельное умиротворение. Она вселяла покой. Она была приятной, как прикосновение нежной девичьей руки. Эрик вздохнул от полноты души. Им овладела грусть, но грусть, лишенная боли, оттого, что дорогой ему Кэтрин Фрис больше нет в живых. Никогда он не забудет той доброты, которую она выказала ему, когда робким зеленым юнцом он впервые приехал на остров. Он боготворил се. Ей было тогда сорок пять лет, но ни тяжелая работа, ни роды никак не отразились на ее великолепной стати. Она была высокая, с пышной грудью, роскошными золотистыми волосами и горделивой осанкой. Казалось, ей суждено дожить до ста лет. Она заняла место его матери, женщины с сильным характером и мужественным сердцем, которую он оставил на ферме в Дании, а Кэтрин любила в нем своих сыновей, рожденных ею много лет назад и отнятых смертью. Но Эрик чувствовал, что отношения между ними были глубже, чем могли бы быть между матерью и сыном. Никогда бы мать с сыном не могли так откровенно разговаривать, как они с Кэтрин. Возможно, общество друг друга не доставляло бы им тогда такого безмятежного удовлетворения. Он любил ее, восхищался ею и был счастлив уверенностью, что Кэтрин ему платит тем же. Даже тогда у него было слабое подозрение, что любовь, которой он когда–нибудь полюбит девушку, не будет такой умиротворенной, как его чистая привязанность к Кэтрин Фрис. Она была не из тех, кто много читает, но обладала огромным запасом лежащих под спудом знаний, собранных, если можно так сказать, бесчисленными поколениями на основе опыта всей ее нации, так что она успешно могла разговаривать с кем угодно на равных и противостоять всей книжной учености. В ее присутствии людям приходили в голову мысли, на которые они не считали себя способными, собственные слова казались интересными им самим. Она была по–житейски мудра, обладала спокойным чувством юмора и сразу подмечала нелепости, но сердце у нее было доброе, и если даже она подсмеивалась над вами, вы любили ее за это еще сильней. Самой замечательной чертой Кэтрин Эрику казалась ее искренность, такая безграничная искренность, что она освещала все ее существо и бросала свой свет в души всех, кто с ней общался.

Сердце Эрика исполнилось теплого чувства благодарности при мысли, что жизнь ее была счастлива по заслугам. Ее брак с Джорджем Фрисом оказался идиллией. Когда Фрис впервые появился на этом далеком прекрасном острове, Кэтрин вдовела уже несколько лет. Первый ее муж, новозеландец, служил шкипером на торговой шхуне и утонул во время Великого урагана, разорившего ее отца. Свон, раненный в грудь и не способный ни к какой тяжелой работе, был разорен, почти все его сбережения пошли насмарку, и они с дочерью вместе перебрались на плантацию мускатного ореха, которую с присущей скандинавам трезвой расчетливостью он придерживал все эти годы на случай, если его постигнет крах. От первого мужа у нее был ребенок, сын, но еще в младенчестве он умер от дифтерии. Кэтрин никогда не встречала таких людей, как Джордж Фрис. Никогда не слышала, чтобы кто–нибудь говорил так. как он. Ему было тридцать шесть лет, растрепанная грива темных волос венчала изможденное романтическое чело. Она полюбила его. Казалось, ее практицизм, ее земные инстинкты стремятся уравновеситься союзом с таинственным бродягой, беспризорным ребенком, который так замечательно говорит о таких возвышенных вещах. Она любила его иначе, чем любила своего грубоватого, прямого мужа–моряка, она испытывала к нему самое ее забавлявшую нежность, желание оградить его и защитить. Она чувствовала, что он неизмеримо выше ее. Ее преисполнял благоговейный страх перед его острым умом, стремившимся в высшие сферы духа. Она до конца своих дней верила в его гениальность и высокую нравственность. И пусть Фрис часто бывает утомительным, подумал Эрик, я всегда буду хорошо к нему относиться, потому что Кэтрин так преданно любила его, а он в течение стольких лет делал ее счастливой.

Кэтрин, и никто другой, первая сказала, что хотела бы видеть Эрика мужем Луизы. Та была тогда еще совсем ребенком.

— О, она никогда не будет так очаровательна, как вы, дорогая, — улыбнулся он.

— Гораздо очаровательнее. Ты этого еще не видишь. Я — да. Она будет похожа на меня и вместе с тем совсем другая, она будет гораздо красивее, чем я была в молодости.

— Я бы женился на ней, если бы она была в точности такая, как вы. Мне не надо другой.

— Подожди, пока она подрастет, тогда ты будешь очень доволен, что она не стара и не толста.

Забавно было вспомнить сейчас этот разговор. Темный дом постепенно светлел, и на миг Эрик испуганно подумал, уж не наступает ли утро, но затем, оглянувшись, увидел, что над верхушками деревьев всплывает кривобокая луна, как пустая бочка, которую несет приливом, и се свет, хотя еще и тусклый, заливает спящее бунгало. Эрик дружески помахал луне рукой.

…Когда эту сильную, бодрую, энергичную женщину непостижимым образом поразила болезнь сердца и жестокие сердечные спазмы, причиняющие мучительную боль, предупредили ее, что в любую минуту смерть может оказаться сильнее ее, Кэтрин снова заговорила с Эриком о своем желании. Луизу, бывшую в то время в школе в Окленде, вызвали домой, но добраться сюда можно было только кружным путем, и на дорогу требовалось не меньше месяца.

— Через несколько дней ей минет семнадцать. У нее есть голова на плечах, но она будет слишком молода, чтобы взвалить на себя все заботы.

— Почему вы думаете, что она захочет выйти за меня? — спросил он.

— Ребенком она обожала тебя. Бегала за тобой следом как собачонка.

— Ну, это просто детское увлечение.

— Ты практически единственный мужчина, которого она знала в своей жизни.

— Но, Кэтрин, не хотите же вы, чтобы я женился на ней без любви.

Она одарила его своей прелестной чуть ироничной улыбкой.

— Нет, конечно, но мне почему–то кажется, что ты полюбишь ее. — С минуту она молчала, затем произнесла фразу. которую он не совсем понял: — Я, пожалуй, даже рада, что меня не будет здесь.

— Ну что вы такое говорите?! Почему?

Она не ответила. Просто погладила его по руке и тихонько рассмеялась.

Эрика охватывала сладкая грусть, когда он думал, как она оказалась права. Он был склонен объяснить ее пророчество тем необъяснимым прозрением, которое свойственно умирающим. Когда он увидел Луизу после возвращения из школы, он был потрясен. Она превратилась в прелестную девушку. Она избавилась от детского обожания, с которым глядела на него, но заодно и от робости и держалась теперь с ним вполне свободно. Конечно, она очень любила его, Эрик не сомневался в этом, она была с ним так мила, так дружественна, так нежна, но у него создалось впечатление, что она… нет, не критикует, но хладнокровно оценивает его. Это не смущало Эрика, однако заставляло как бы смотреть на себя со стороны. У нее появился тот же, хорошо знакомый ему насмешливый иронический взгляд, что у матери, но если у Кэтрин он был полон любви и согревал ваше сердце, взгляд Луизы приводил в некоторое замешательство: никак нельзя было быть уверенным, что она не считает вас чуть–чуть смешным. Эрик обнаружил, что ему надо начинать с ней с самого начала, потому что она изменилась не только внешне, но и внутренне. Она была такой же компанейской, как раньше, такой же веселой, они по–прежнему уходили в дальние прогулки, купались, удили рыбу, они болтали и смеялись вместе так же свободно, как в те дни. когда ей было четырнадцать, а ему двадцать два, и все же он смутно ощущал в ней какую–то отчужденность. Раньше се душа была прозрачна как стекло, теперь ее окутала таинственная дымка, и он чувствовал, что в ее глубинах есть многое, неведомое ему.

Несмотря ни на что, смерть Кэтрин была для них неожиданностью. У нее случился приступ грудной жабы, и когда врач–полукровка добрался до бунгало, она уже не нуждалась в его помощи. Для Луизы это был страшный удар. Как не бывало последних нескольких лет, принесших с собой раннюю зрелость, — она снова стала ребенком. Девочка не могла справиться со своим горем. Она была совершенно потрясена. Часами она лежала в слезах у него на коленях, рыдая как дитя, которое не может поверить, что его боль когда–нибудь пройдет, и не желает слушать утешений. То, что произошло, оказалось сильнее ее, она безропотно делала все, что говорил ей Эрик. Фрис совершенно вышел из строя, толку от него не было никакого. Целые дни он то пил виски с водой, то плакал. Старый Свон лишь толковал о своих бесчисленных детях и о том, как они умирают один за другим. Все они очень плохо по отношению к нему поступили — бросили его, некому и приглядеть за бедным стариком. Одни из них убежали, другие ограбили его, некоторые женились бог весть на ком, а остальные умерли. Ни у одного не достало совести остаться и позаботиться о старике отце, когда ему понадобилась забота.

Все, что требовалось, делал Эрик.

— Ты — ангел, — сказала ему Луиза.

Он увидел свет любви в ее глазах, но лишь похлопал ее по руке и велел не болтать глупостей — он не хотел злоупотреблять ее благодарностью, чувством беспомощности, ощущением, что она осталась совсем одна, и просить выйти за него замуж. Она была так молода! Просто нечестно использовать это в своих интересах. Любил он ее безумно! Нет, тут же поправил он сам себя: он любит ее разумно. Он любит ее со всей энергией своего трезвого ума, со всей мощью своего богатырского тела, со всей решительностью своей честной натуры, любит не только за красоту непорочного девичьего тела, но и за ее твердый характер, вырисовывающийся все отчетливее с каждым днем, за чистоту ее непорочной души. Его любовь усиливала в нем чувство собственной силы. Казалось, нет на свете того, чего бы он не мог достичь. И все же когда Эрик думал о ее безупречности, об утонченной, чуткой душе, так удивительно соответствующей се прелестной оболочке, его охватывала робость.

А теперь все решено. Колебания Фриса — дело несерьезное, во всяком случае, если он не захочет внять доводам рассудка, его можно будет уговорить. Но Свон был очень стар. Он слабел на глазах. Возможно, им придется подождать с женитьбой до его смерти. Эрик хорошо знал свое дело. Компания не будет до бесконечности держать его здесь. Рано или поздно его переведут в Рангун, Бангкок или Калькутту. А в дальнейшем его услуги могут понадобиться и в Копенгагене. Ему недостаточно, как Фрису, провести всю жизнь на плантации, зарабатывать лишь на самое необходимое продажей гвоздики и мускатного ореха. Да и у Луизы нет в характере той безмятежности, которая позволила се матери создать идиллию из жизни на этом прекрасном острове. Ничто так не восхищало его в Кэтрин, как ее способность из самых простых компонентов: повседневных домашних дел, вечных как мир, забот земледельца, привязанности к мужу, покоя, чувства юмора и удовлетворенного сердца — сложить житейский узор, исполненный такого совершенства и красоты. Луиза была куда более нервна и возбудима, чем мать. Пусть она спокойно принимала существующие обстоятельства, ее деятельный ум жаждал применения. Иногда, когда он и вместе сидели на бастионах старого португальского форта и смотрели на море, он чувствовал, что ее изменчивый дух блуждает где–то далеко.

Они часто обсуждали свое свадебное путешествие. Эрик хотел приехать в Данию весной, когда после долгой суровой зимы на деревьях распускаются почки. В зелени этой северной страны есть неведомая тропикам нежная свежесть. Луга с черно–белыми коровами, фермы, укрывшиеся среди деревьев, ласкают глаз опрятной красотой, которая не поражает вас, но позволяет чувствовать себя как дома. Затем в Копенгагене его широкими оживленными улицами, чопорными горделивыми домами, где такое множество окон, что нельзя этому не удивляться, с церквями и красными дворцами, построенными королем Христианом, похожими на дворцы из волшебной сказки. Эрик хотел свозить Луизу в Эльсинор. Там, на зубчатом парапете с бойницами, явился датскому принцу призрак его отца. А как великолепно летом на Зунде, как красиво то серое, то молочно–синее спокойное морс, как приятна жизнь, украшенная музыкой, смехом и живой, веселой беседой в долгие северные сумерки! Они обязательно поедут в Англию, в Лондон. Национальная галерея и Британский музей. Ни Луиза, ни Эрик ни разу не были в Англии. Они посетят Стратфорд–на–Эйвоне и побывают на могиле Шекспира. Конечно, Париж, этот центр цивилизации. Луиза пойдет по магазинам в Лувре, они прокатятся по Буа–де–Булонь, прогуляются рука об руку по лесу Фонтенбло. Италия. Большой канал, лунные ночи, гондолы! Ради Фриса надо заехать в Лиссабон. Разве не удивительно посмотреть своими глазами на страну, откуда отплывали все эти португальцы, чтобы основать империю, от которой — если не считать бессмертной поэзии и немеркнущей славы — не осталось ничего, кроме нескольких разрушенных фортов да кое–где отживающих свой век гарнизонов. Видеть все эти чудесные места вместе с тем, кто для тебя дороже всех на свете, — может ли быть что–нибудь прекраснее? Сейчас, в это мгновение, Эрик понял, что имел в виду Фрис, когда говорил: «Верховный дух, которого можно, если хочешь, называть Богом, находится не вне мира, а в нем. Этот великий дух есть в камне на склоне горы, в диком звере, в человеке и в громе, катящемся по небесному своду…»

Поздняя луна заливала дом ярким светом. Она придавала воздушность его строгим очертаниям, хрупкость и призрачность его солидной массе. Вдруг ставни на окне Луизы приоткрылись. Эрик затаил дыхание. Если бы у него спросили, чего он больше всего хочет, он бы ответил: хоть на мгновение увидеть Луизу. Она вышла на веранду. На ней не было ничего, кроме саронга, в котором она спала.

В лунном свете девушка была похожа на видение. Казалось, ночь вдруг задержала дыхание; ожила, прислушалась тишина. Луиза сделала несколько шагов, озираясь по сторонам. Хотела убедиться, что на веранде никого нет. Эрик ждал, что она, как и в прошлый раз, подойдет к перилам и постоит там немного. Было так светло, что ему казалось, будто он может различить цвет ее глаз. Она обернулась к окну своей комнаты и поманила кого–то. Оттуда вышел мужчина. Остановился на секунду, словно хотел взять ее за руку, но она качнула головой и указала на перила. Он подошел к ним и перелез наружу. Посмотрел на землю в шести футах под ним и легко соскочил вниз. Луиза бесшумно скользнула в комнату и закрыла ставни.

В первый миг Эрик был так изумлен и озадачен, что просто ничего не понял. Он не верил собственным глазам и продолжал сидеть неподвижно в кресле старого Свона, не отрывая взора от незнакомца. Мужчина приземлился на ноги, затем сел. По–видимому, он надевал туфли. Внезапно Эрик вновь овладел своим телом. Он прыгнул вперед — мужчина был от него всего в нескольких ярдах — и, схватив рукой за шиворот, поднял рывком вверх. Тот, напуганный, открыл было рот, чтобы закричать, но Эрик зажал его широкой тяжелой ладонью. Затем ладонь медленно поползла вниз и сдавила шею мужчины. Тот был настолько поражен, что даже не сопротивлялся. Он стоял, оцепенело уставившись на Эрика, беспомощный в его железных тисках. И тут Эрик взглянул на него. Это был Фред Блейк.