Малый уголок

Глава четырнадцатая

Разбудила его предрассветная свежесть. Доктор открыл глаза и увидел, что люк над трапом открыт, затем заметил на тюфяках фигуры шкипера и Фреда Блейка. Те спали. Когда они спустились в каюту, они не захлопнули люк, чтобы выветрить едкий запах опиума. Внезапно до сознания доктора дошло, что люггер больше не качает. Доктор встал. Голова у него была тяжелой, он не привык так много курить. Доктор решил выйти на воздух.

A-Кай мирно спал на том же месте, где уснул. Доктор коснулся его плеча. Юноша открыл глаза, и губы его раздвинула медленная улыбка, так красившая юное лицо. Он потянулся и зевнул.

— Приготовь мне чай, — сказал доктор.

Через минуту A-Кай уже был на ногах. Вслед за ним доктор поднялся по трапу. Солнце еще не взошло, на небе замешкалась одна бледная звезда, но тьма поредела, небо стало призрачно–серым, и чудилось, будто люггер плывет в облаках. Матрос у штурвала, в старой куртке, шарфе, обмотанном вокруг шеи, и мятой, нахлобученной на голову шляпе, приветствовал доктора хмурым кивком. Морс было абсолютно спокойно. Они проходили между двумя островами, стоявшими почти вплотную друг к другу. Казалось, парусник идет по каналу. Дул легкий бриз. Штурвальный подремывал у руля. Между низкими лесистыми островами скользила заря, медленно, словно с нарочитым спокойствием, в котором таилась опаска, и то, что для людей она олицетворяет собой образ юной девы, представлялось не только естественным, но и неизбежным. В ней и правда были застенчивость и грация молодой девушки, прелестная серьезность, равнодушие и даже жестокость. У неба был линялый цвет античной статуи. В девственных лесах по обеим сторонам от них все еще держалась ночь, но серое море незаметно заиграло мягкими переливами, как перышки на груди голубки. И вот с улыбкой на устах на землю вступил день. Когда плывешь между необитаемыми островами по спокойному морю, в такой тишине, что хочется задержать дыхание, возникает странное и волнующее чувство, будто мир сотворен только вчера. Здесь, возможно, никогда еще не ступала нога человека, ничьи глаза до вас не видели этого всего. Вас охватывает ощущение первозданной свежести, все проблемы многовековой цивилизации исчезают, как дым. Абсолютнейшая простота, обнаженная и суровая, как прямая линия, наполняет душу восторгом. В эти минуты доктор Сондерс познал поистине мистический экстаз.

A-Кай принес ему чашку ароматного жасминного чаю, и, спустившись с духовных высот, куда он на миг воспарил, доктор погрузился, словно в мягкое удобное кресло, в более материальное блаженство. Воздух был душистый и прохладный. Доктору ничего не хотелось, только плыть вот так, вперед и вперед, по безбрежному морю меж зелеными островами.

Он просидел на палубе около часа, наслаждаясь безмятежным покоем, когда послышались шаги и на палубу поднялся Фред Блейк. В пижаме, с растрепанными волосами, он выглядел совсем юным; он проснулся свежим, сон разгладил его лицо, а не помял его, как и без того помятое и изрезанное временем лицо доктора.

— Рано встали, доктор? — Он заметил пустую чашку. — А мне можно чашечку чаю?

— Попросите А-Кая.

— Хорошо. Только скажу Ютану, чтобы окатил меня парой ведер воды.

Фред прошел на нос и заговорил с одним из матросов. Доктор увидел, как тот опустил на веревке ведро в море, затем Фред Блейк скинул пижаму, и матрос облил его водой. Ведро снова опустилось в море. Фред повернулся лицом. Он был высок, широкоплеч, стойкой талией и узкими бедрами; руки и шея загорели, но все остальное тело было белым. Он вытерся и, опять надев пижаму, вернулся на корму. Глаза его сияли, на губах играла улыбка.

— А ты красивый мальчик, — сказал доктор.

Фред безразлично пожал плечами и опустился в соседнее кресло.

— У нас сорвало ночью одну шлюпку. Слышали уже?

— Нет.

— Дуло, как в преисподней. Кливер разорвало в клочья. Николс был рад–радешенек, когда мы смогли наконец укрыться у островов. Я думал, нам сюда не дойти.

— А ты всю ночь так и провел на палубе?

— Да. Решил, если мы перевернемся, лучше быть наверху.

— Ну, это бы тебя не спасло.

— Знаю.

— А ты не боялся?

— Нет. Чему быть, того не миновать. Тут уж ничего не попишешь.

— А я струсил.

— Николс так мне днем и сказал. Ну и потешался же он!

— Тут дело в возрасте. В старости мы сильнее подвержены страху. Мне и самому казалось смешным, что я, которому осталось куда меньше терять, чем тебе, — ведь перед тобой впереди вся жизнь, — сильнее боялся за нее.

— Как вы могли размышлять, если были так напуганы?

— Напугано было мое тело. Это не мешало моему мозгу думать.

— А вы оригинал, да, доктор?

— Не мне судить.

— Простите, что я был так груб с вами, когда вы попросили взять вас на борт. — Фред умолк. — Я болел, и у меня немного шалят нервы. Я не так уж жалую незнакомых людей.

— Не важно. Забудем это.

— Я не хочу, чтобы вы считали, доктор, будто я — человек без роду и племени, какой–то прощелыга. — Он посмотрел на окружавший их мирный ландшафт. Они выплыли из узкой протоки между двумя островами и оказались как бы в лагуне. Их окружали низкие островки, покрытые густой растительностью, вода была спокойная и голубая, как в швейцарском озере. — Не то что прошлая ночь, да? Когда поднялась луна, стало еще хуже. Не представляю, как вы могли спать. Шум стоял страшный.

— Я накурился.

— Николс так и сказал, что вы будете курить, когда вы пошли в каюту со своим желтокожим. Я ему не поверил. Но когда мы спустились вниз… уф! Хоть топор вешай!

— А почему ты не поверил?

— Я не мог представить, что такой человек, как вы, может настолько опуститься.

Доктор негромко засмеялся.

— Мы должны быть терпимы к слабостям своих ближних, — сказал он.

— Я никого ни в чем не виню.

— А что еще Николс сказал обо мне?

— Н-ну… — Фред замолчал, увидев подходящего к ним А-Кая, стройного и изящного, в чистом и аккуратном белом костюме; он подошел, чтобы забрать пустые чашки. — Это не мое дело. Он говорит, вас за что–то вычеркнули из списков.

— Точнее: лишили права практиковать, — невозмутимо произнес доктор.

— Он говорил еще: вы, верно, сидели в тюрьме. Людям, естественно, кажется странным, когда такой умный человек, как вы, с такой репутацией, какую вы завоевали на Востоке, обоснуется на всю жизнь в вонючем китайском городишке.

— Почему ты думаешь, что я умен?

— Ну, я же вижу, что вы получили хорошее образование. Не думайте, что я какой–то там бродяга. Я учился, чтобы стать бухгалтером, когда заболел. Я вовсе не привык к такой вот жизни.

Доктор Сондерс улыбнулся. Трудно было представить себе более здорового человека, чем Фред Блейк. Он просто пышет здоровьем. Его широкая грудь, атлетическое сложение начисто опровергали легенду о туберкулезе.

— Сказать тебе что–то?

— Решайте сами.

— О, не про себя. Я о себе много не говорю. Я думаю, врачу только на пользу некоторый налет таинственности. Пациенты ему тогда больше верят. Я хотел поделиться с тобой одной мыслью, к которой пришел на основании опыта. Если какой–нибудь непредвиденный случай — безрассудство, преступление или несчастье — разрушает твои планы на будущее, не считай, что ты потерпел полное крушение в жизни. Может быть, тебе как раз повезло, и когда, много лет спустя, ты оглянешься назад, ты скажешь себе, что не променял бы новую жизнь, которую навязало тебе несчастье, на скучное, монотонное существование, ожидавшее тебя, если бы не вмешалась судьба.

Фред опустил глаза.

— Почему вы мне об этом говорите?

— Думал, может, тебе пригодится.

Юноша негромко вздохнул.

— Чужая душа потемки, верно? Я раньше считал: человек бывает или порядочный, или подлец. А теперь мне кажется: нельзя заранее сказать, кто как себя поведет, когда дойдет до дела. Я еще в жизни не встречал такого негодяя и пройдохи, как Николс. Он просто органически не способен поступить честно. Ему и на йоту нельзя доверять. Мы с ним уже не один день плаваем, и я был уверен, нет такого, чего бы я о нем не знал. Он родного брата обманет, если представится случай. На нем пробу ставить негде. А посмотрели бы вы на него этой ночью! Не буду скрывать от вас, я решил — нам каюк. Вы бы глазам своим не поверили. Он был совершенно спокоен. По–моему, он просто наслаждался всем этим. Один раз он сказал мне: «Ты помолился, Фред? Если не доберемся вскорости до островов, будем утром кормить рыбку». И ухмыльнулся во всю свою гадкую рожу. Ни разу не потерял головы. Я немного ходил на яхте у нас, в Сиднейской гавани. Поверьте мне на слово, я еще не видел, чтобы кто–нибудь так управлялся с парусником, как он. Я снимаю перед ним шляпу. Если мы с вами сейчас здесь, на этом свете, так только благодаря ему. Храбрости ему не занимать. А ведь если бы он мог без риска для себя нас угробить и заработать на этом хоть двадцать фунтов, не задумался бы ни на секунду. Как вы можете это объяснить?

— Право, не знаю.

— Но вам не кажется странным, что такой прирожденный плут может быть таким смелым человеком? Я что хочу сказать… Обычно считают: если человек негодяй, он будет запугивать других, угрожать, хвастать, но в решительный момент подожмет хвост. Я терпеть не могу этого типа и все равно этой ночью не мог им не восхищаться.

Доктор тихо улыбнулся, но ничего не ответил. Его забавляло то, как искренно юноша удивлялся сложности человеческой природы.

— И он к тому же тщеславен. Мы каждый день сражаемся в крибидж, он воображает, что умеет играть. Я бью его раз за разом, но он не отступает.

— Он жаловался мне, что тебе все время везет.

— Говорят, везет в любви — не везет в карты. Я играю всю свою жизнь. У меня к этому особые способности. Это одна из причин, почему я решил стать бухгалтером. Голова так устроена. Это не удача. Удача идет полосами. Я понимаю в картах, и в конечном итоге всегда выигрывает тот, кто играет лучше. У Николса нет ни малейшего шанса меня победить.

Разговор угас, они молча сидели рядом, наслаждаясь покоем. Немного погодя проснулся и вышел на палубу капитан. В грязной пижаме, неумытый, небритый, запущенный, с испорченными зубами, он являл собой весьма непривлекательное зрелище. На лице, сером в утреннем свете, было раздражение.

— Она вернулась, док.

— Кто?

— Моя диспепсия. Перехватил кое–чего вчера перед тем, как лечь. Знал, что мне нельзя есть перед сном, но я просто помирал с голоду, а теперь под самую грудь подпирает.

— Посмотрим, что тут можно сделать, — улыбнулся доктор, вставая со стула.

— Да ровным счетом ничего, — хмуро сказал шкипер. — Я свой живот знаю. Как вылезем из шторма, так и жди опять диспепсии. Так же верно, как то, что я — капитан Николс. Ну где тут справедливость! Казалось бы. имеет человек право проглотить кусочек колбасы и ломтик сыра после того, как восемь часов простоял за рулем. Пропади оно все пропадом, должен же я что–то есть!