Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

Эрик Хобсбом. ВСТУПЛЕНИЕ

Русская революция, ее последствия и ее сложные взаимосвязи являются основной темой третьего тома «Истории марксизма». По сравнению с периодом, который рассматривался во втором томе, временные рамки данного тома гораздо шире, а комплекс проблем, связанных с затрагиваемым периодом, гораздо сложнее. Поэтому пришлось разделить этот том на две части. Второй том «Истории» касался в основном преобразования идей Маркса и Энгельса в «марксизм» (который интерпретировался по-разному, но действовал в основном в рамках единственного тогда Интернационала, главной политической силой которого была немецкая социал-демократия; она же являлась его гегемоном в интеллектуальном плане), он рассматривает также дискуссии, вызванные попытками теоретически и практически применить анализ Маркса, формирование и развитие социалистических партий рабочего класса в большей части Европы и в других странах. Проблемы, возникшие в период, охватываемый данным томом, весьма разнообразны. Поэтому необходимо рассмотреть по крайней мере самые характерные из них.

Октябрьская революция прежде всего поставила на повестку дня вопрос о «пути к власти» (мы повторяем здесь название знаменитой книги Каутского, вышедшей в 1909 году), причем более конкретно, чем в период II Интернационала. Для рабочих партий революция явилась первым случаем завоевания власти, увенчавшимся успехом. Тем не менее она оставалась в изоляции, и потому марксисты-революционеры были вынуждены отдавать большую часть своей энергии – в разработке теории и в своей практике – тому, как повторить эту революцию (или сделать нечто подобное), как подойти к революционному завоеванию власти в условиях, отличающихся от условий России 1917 года, какими должны быть отношения между Советской Россией и борьбой за национальное и всемирное освобождение, с тем чтобы довести революцию до конца, и наоборот, в какой мере факт отсутствия революции в других странах мог повлиять на развитие Советского Союза. Со своей стороны нереволюционные марксисты (или по меньшей мере небольшевики) в равной степени были заняты поисками альтернативных путей к социализму.

Во-вторых, впервые в истории вопрос о построении социалистического общества перестал быть абстрактным. До тех пор пока Советский Союз оставался единственной страной, управляемой марксистами, то есть вплоть до конца второй мировой войны, дискуссия по этому вопросу относилась преимущественно к этой стране или же была связана с нею. Эта дискуссия в течение долгого времени испытывала влияние советского опыта и по большей части велась в одном и том же ключе, поскольку все тогдашние попытки построения социализма основывались на примере СССР или же на советском опыте (как позитивном, так и негативном), который служил точкой отсчета в этой области. Но мы не должны забывать и того, что в те годы социал-демократические партии впервые начали приобретать опыт правления – самостоятельно или в составе коалиционных правительств, чего не было до 1914 года, когда им систематически отказывали в участии в государственном управлении. Иногда, в особенности сразу после войны, некоторые их сторонники полагали, что подобные правительства могут содействовать реализации какой-то формы социализма (см. статью Э. Вайсселя). Поскольку вопросы построения социалистического общества до 1914 года являлись чисто академическими, а первые теоретики-марксисты не опускались до частностей, чтобы не впасть в утопию, постольку широкое поле для дискуссий открылось лишь в 1917 году.

К тому же после Октябрьской революции марксизм перестал составлять содержание, или, вернее, содержимое, единого международного движения и единой полемики. Коммунистические трактовки марксизма с тех пор были разобщены с социал-демократическими взаимным непониманием и враждебностью до такой степени, что каждая из сторон нередко доходила в полемике до обвинения своего противника в фашизме, что на церковном языке было бы равнозначно приверженности к дьяволу. Причем необходимо подчеркнуть, что ни один из лагерей не был однородным по своей внутренней структуре, хотя вплоть до 1956 года международное коммунистическое движение, в котором доминировала советская компартия, навязывало как партиям, так и их членам максимально возможное единообразие. И тем не менее даже это движение вынуждено было примириться – как это сделал Социалистический интернационал – с определенной гетерогенностью, обусловленной неодинаковыми, а иногда и прямо противоположными интересами различных коммунистических партий. Все это расширяло и обостряло дискуссии между твердыми марксистами и марксистами разных направлений, которым (в особенности в рамках коммунистического движения) все чаще и чаще присваивались наименования, считавшиеся уничижительными (троцкизм, люксембургианство, бордигизм и т.д.).

Наконец, надо иметь в виду, что марксистское движение приобрело тогда всемирный характер. С этого момента стало невозможно ограничивать его историю рамками одной лишь Европы и – в еще меньшей мере – Северной Америки: после 1917 года любая история марксизма должна отводить соответствующее место Китаю, Индии, Японии, Латинской Америке (если уж говорить о географических регионах), а также проблемам колоний и полуколоний или, как повелось говорить после второй мировой войны, так называемого третьего мира. Необходимо иметь в виду, что движения, распространившиеся в этих регионах, родились преимущественно под влиянием – прямым или косвенным, непосредственным или перспективным – русской революции.

Следовательно, настоящий том должен неизбежно быть посвящен – в позитивном или негативном плане – прежде всего коммунистическому («большевистскому») марксизму. Это, естественно, не означает, что существует только этот вариант марксизма, хотя нужно заметить, что авторы, которые в период между двумя войнами объявляли себя марксистами, были преимущественно членами, сочувствующими или, по крайней мере временно, активистами коммунистических партий и групп. Также верно и то, что публикация трудов Маркса и Энгельса в этот период, как уже отмечалось в первом томе, была осуществлена благодаря коммунистическому движению. Тем не менее некоторые социал-демократические партии продолжали называть себя марксистскими; их теоретики и идеологи были вовлечены в широкую полемику против коммунизма ленинского типа, а в то же время коммунистические партии выступали против социал-демократии. (Две статьи И. Гетцлера о дискуссии по поводу русской революции и о Мартове иллюстрируют некоторые моменты этой полемики.) В тот период речь шла в основном о партиях, участвовавших или готовившихся участвовать в правительстве и не намеревавшихся (об этом они заявляли открыто), по крайней мере в ближайшем будущем, построить социализм. Статьи П. Мерхава и Дж. Маррамао об австромарксизме рассматривают развитие именно такого некоммунистического марксизма. Мы не касались отдельно развития немецкой социал-демократии, поскольку исследование Э. Альтфатера – пусть и в общих чертах – показывает, что в интеллектуальном плане австромарксистская линия была и у нее определяющей (в частности, благодаря Гильфердингу). Можно также добавить, что в период между двумя войнами социал-демократические партии стали прибежищем некоторых марксистских деятелей, исключенных из коммунистических партий или отошедших от них (например, Леви и Розенберг в Германии).

Из статей данного тома хорошо видно, что и сам коммунистический марксизм отнюдь не представлял собой теоретически однородного движения, хотя верно и то, что уже с середины 20-х годов предпринимались систематические попытки приписать ему ортодоксальность советского типа (см. статью М. Гайека о «большевизации» коммунистических партий). Как в СССР, так и в международном плане большевизм сформировался из различных левых движений. В России он соединил последователей Ленина не только с группами и людьми, которые до того не признавали его позиций, но – в особенности в экономической области – и с бывшими меньшевиками, эсерами и прочими (см. статьи Р. Дэвиса и А. Ноува о дискуссиях того периода). Весьма показателен с этой точки зрения и предложенный В. Страдой сравнительный анализ биографии В.И. Ленина и Л. Троцкого как мыслителей. В международном плане, как показывает А. Агости, коммунистическое движение сложилось как объединение различных групп левых марксистов довоенного периода и тех революционеров, которые первоначально были анархистами или анархо-синдикалистами, а также многочисленных представителей интеллигенции и активистов (яркий пример тому Д. Лукач), перешедших на сторону Маркса благодаря урокам Октября. Некоторые из них недолго пробыли в «большевиках» (см. статью М. Гайека о левом экстремизме). Открытая дискуссия в коммунистическом лагере в конце концов была задушена с помощью чисток, расколов и репрессий. Тем не менее вплоть до середины 20-х годов она носила оживленный характер и не совсем заглохла даже в конце периода, которым заканчивается первая часть данного тома.

Раскол, наметившийся между социал-демократами и коммунистами (прочие мелкие марксистские группы все больше теряли свое значение), не должен вести к недооценке того факта, что у этих двух группировок левых сил все еще оставалась обширная область совпадения взглядов. Это явление четко прослеживается в самые первые годы существования Коминтерна, до того как у коммунистов и тех, кто действительно хотел присоединиться к большевистскому лагерю (сюда входили целые социалистические партии), наметилась общая твердая линия. В то же время из статьи Дж. Маррамао явствует, что интеллектуальные контакты между марксистами обеих крупнейших международных группировок имели место и позднее, несмотря на резкую полемику между коммунистами и социал-демократами и на проводимую ими политику, что все более затрудняло их взаимоотношения.

Другими словами, несмотря на ужесточение полемики, многообразное внутреннее развитие марксизма свидетельствует о его жизненности и, как показывает статья Дж. Уиллета, является признаком его глубоких связей с культурными движениями современности. Конечно, советская «культурная революция», представленная в статье В. Страды, опасно повлияла на весь идеологический опыт коммунистического марксизма, тем не менее необходимо подчеркнуть, что марксизм не изменил своего плюралистического характера, хотя в отличие от эпохи II Интернационала и от наших дней в период III Интернационала за ним этого не признавали.

Необходимо также отметить, что после 1917 года марксизм развивался в более сложной и драматической обстановке, чем в эпоху II Интернационала. Ему пришлось выдержать волну несбывшихся надежд и ожиданий, возникших в связи с крахом революций в Европе после первой мировой войны, с пусть и недолгим периодом стабилизации капитализма, завершившимся глубочайшим мировым кризисом 1929 – 1933 годов, с подъемом фашизма и разгромом легальных движений рабочего класса в отдельных странах, которые до 1914 года считались его оплотом, а также в связи с войной, освобождением от фашизма и созданием новых государств, руководимых марксистами, ликвидацией колониальных империй в большей части мира и, наконец, с бурным экономическим развитием мировой капиталистической системы в 50 – 60-е годы. Каждое из перечисленных событий ставило марксистскую теорию и стратегию перед лицом новых явлений и вынуждало пересматривать, приспосабливать и изменять уже апробированные методы анализа гораздо чаще и драматичнее, причем нередко более неожиданно, чем это было до 1914 года. К тому же подобный пересмотр и развитие марксистской теории были теперь затруднены тем обстоятельством, что исчезновение преемственности между довоенным и послевоенным периодами мешало простому возобновлению предшествующих дискуссий. Характерной чертой социал-демократии стала отныне ее адаптация к тому миру, в котором ее партии решали в общей борьбе за победу социализма все более скромные задачи; грань между демократическим либерализмом и борьбой за власть рабочего класса, между развитием «организованного капитализма» и возможным переходом к социализму становилась все менее ощутимой, несмотря на все еще сохранявшиеся в среде немецких социал-демократов и австромарксистов старые марксистские определения. Не удивительно, что марксисты, не принадлежавшие к социал-демократии, предпочитали просто оспаривать ее взгляды, вместо того чтобы разобраться в попытках социал-демократов выявить общий характер новой фазы развития капитализма.

В то же время совпавшее со всем этим превращение коммунистического марксизма во все более жесткую ортодоксию, блокировавшую любую историческую модификацию заученных раз и навсегда «уроков марксизма», исключительно затрудняло реалистическое обновление марксистского анализа и делало практически невозможным правильное применение критериев марксистской критики к развитию новых социалистических обществ в рамках коммунистического движения. Как это видно из статьи А. Агости, еще более затруднила анализ новой экономической, социальной и политической реальности та роль, которую коммунисты приписывали «теории» в эпоху Коминтерна. Неизбежная идеологическая слабость, которая из этого вытекает, хорошо видна на примере неполного и зачастую бессвязного теоретического анализа и соответствующего практического подхода коммунистов в течение многих лет к такому явлению, как фашизм.

Все это обусловливает еще одну особенность марксизма в период, начавшийся в 1917 году, которая уже сама по себе затрудняет задачу историков: дело в том, что развитие теории марксизма во многом неотделимо от конкретных политических действий марксистских партий, поскольку это часто связано с необходимостью обосновывать или теоретически оправдывать изменения в политических решениях; совершенно не отработана, кроме того, и теоретическая терминология, являющая собой важный аспект этого развития, поскольку необходимые формулы могли бы вступить в противоречие с предшествующими теоретическими схемами или официальной ортодоксией, а потому их следует читать лишь между строк текущих политических суждений или же выводить из реальных действий марксистских организаций. Так, например, отношение коммунистов к национальному вопросу, конечно же, не оставалось неизменным (см. статью М. Гайека о «большевизации»), и тем не менее определить эти изменения нелегко, поскольку они не были сформулированы теоретически (это было сделано лишь в особых условиях и в литературе таких компартий, как австрийская и индийская). Официальная теория оставалась замороженной в том виде, в каком ее изложил Сталин в 1913 году, точно так же, как официальная теория империализма окаменела в ленинской формулировке 1916 года. Поэтому в отличие от эпохи II Интернационала писать историю марксизма в период III Интернационала без постоянных экскурсов в историю Советского Союза или марксистских партий, принимая во внимание все политические формы социализма, гораздо труднее.

Кроме того, многое из оригинального, что появилось в марксистской мысли на обочине или попросту за пределами марксистского движения и вне связи с основным предметом (или с разными предметами) марксистской дискуссии, представляется проблематичным, если даже не мнимым. Работа Д. Лукача «История и классовое сознание» была осуждена марксистами (коммунистами и некоммунистами), и этот труд, от которого впоследствии отрекся сам автор, был как бы загнан в подполье. Возможно, что Тольятти читал «Тюремные тетради» Грамши, но их существование оставалось неизвестным вплоть до конца 40-х годов. Эти книги, независимо от их ценности, принадлежат истории марксизма, поскольку они оказали свое влияние на последующий период его развития; здесь они рассматриваются как продукт особой эпохи и отражают или, лучше сказать, преломляют в себе ту историческую обстановку, в которой они были написаны. Тем не менее их точное место в истории марксизма спорно, и если, например, труды Каутского, Люксембург и самого Ленина по империализму довольно легко отнести к периоду II Интернационала, то найти более или менее подходящее место работам Корша или Блоха куда труднее. В свою очередь в отличие от них гораздо легче отвести соответствующее место мыслям Троцкого или Бухарина в истории марксизма периода русской революции и дискуссий советской эпохи (и Коминтерна) в 20-е годы, поскольку они являлись их органическим компонентом.

Таковы соображения, которыми мы руководствовались при составлении тома, посвященного марксизму эпохи III Интернационала. Как мы уже говорили, из-за большого объема пришлось разделить том на две части. Первая охватывает в основном проблемы и события начиная с русской революции и до кризиса 1929 года. Поскольку внутрипартийные марксистские дискуссии носили до 30-х годов более интенсивный и открытый характер, этот период потребовал более широкого освещения вопросов. В силу того, что в те годы основными темами были русская революция и развитие Советской власти, дискуссии о Сталине и сталинизме освещаются в основном во второй части (хронологически она заканчивается 1956 годом).

Первая часть настоящего тома состоит из пяти разделов, в которых собраны статьи разного содержания. В первых пяти статьях рассматриваются дискуссии об Октябрьской революции в многоликом лагере марксизма, события, ознаменовавшие ее рождение и развитие, а также вклад в дело революции ее главных руководителей, и прежде всего Ленина. Статья о Мартове, которая отчасти возвращается к этой тематике (с меньшевистской точки зрения), открывает второй раздел, статьи которого касаются проблем разработки марксизма некоммунистами, прежде всего наиболее творческим направлением – австромарксизмом. Семь следующих статей рассматривают ленинскую концепцию партии, формирование и развитие III Интернационала. Затем идут шесть работ по проблемам становления Советской России с особым вниманием к вопросам социалистической экономики и к позициям Бухарина. Последние страницы книги занимают три статьи по вопросам философии и культуры, освещающие, в частности, отношение русской революции к искусству и литературе в Советском Союзе и в мире. Том завершает статья, посвященная марксистской дискуссии о новых формах «организованного капитализма». В некотором роде она служит переходным материалом ко второй части книги.

Излишне говорить о том, что все эти темы трудно отделить друг от друга с достаточной четкостью; так, в коммунистическом марксизме проблематика развития Советской России и международного движения часто оказывается определяющей ввиду влияния этой страны на другие коммунистические партии даже по вопросам их внутренней политической борьбы. Само различие между коммунистическим марксизмом и некоммунистическим, как уже отмечалось, не всегда имеет разумное обоснование; так, многие социал-демократы в ходе марксистских дискуссий обсуждают проблемы, поставленные Октябрьской революцией, строительством Советской России, ленинским коммунизмом; в свою очередь и социал-демократы, и коммунисты пытаются с разных сторон оценить одно и то же явление, скажем внутренние изменения в капиталистическом мире, особенно в период его «стабилизации» (например, «тейлоризм» и его последствия рассматриваются как теми, так и другими. См. статьи Р. Финци и Э. Альтфатера).

Фашизм и колониальный вопрос не рассматриваются в первой части тома так же, как и история марксизма за пределами Европы. Правда, дискуссии о фашизме уже имели место в 20-е годы, и как раз тогда в Коминтерне начались также широкие дебаты по колониальным проблемам (прежде всего в отношении Азии, и в частности Китая), но мы предпочли сосредоточить анализ этих явлений во второй части тома, имея в виду, что дискуссия о фашизме развернулась с особой силой лишь в 30-е годы. К тому же именно в 30-е годы идеи марксизма и само это движение стали глубоко волновать весь мир, да и в китайской революции в тот период наступил решающий момент.

И последнее замечание. Статьи первой части третьего тома написаны учеными из разных стран – Соединенных Штатов и СССР, Франции и Израиля, Италии и Чехословакии, Германии и Венгрии, Австралии и Англии. Таким образом, перед вами целый набор исключительно разнообразных политических и идеологических точек зрения. Очевидно, было бы бессмысленным пытаться сгладить различия в их подходе к разным проблемам, ясным любому читателю. По той же причине нам показалось неуместным исключать теоретические повторы, которые могут встретиться в этих статьях. И тем не менее нам кажется, что в целом эти статьи не только свидетельствуют в основном о едином мнении в оценке исторических факторов, имеющих столь решающее значение для нашего времени, но и дают довольно единообразное их истолкование.

Лондон, лето 1980 года