Мечников

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Пастеровский институт. Работы по сифилису

В те дни, когда «Этюды о природе человека» быстро раскупались во Франции и России, мир облетела новая весть.

28 июля 1903 года Мечников продемонстрировал на заседании Медицинской академии в Париже двухлетнюю обезьянку-шимпанзе по кличке Ядвига.

Обезьянка была больна. И не туберкулезом, не воспалением легких (от которых обычно погибали шимпанзе в европейском климате), а той болезнью, которую, как иронизировал Мечников, «не принято называть в обществе»; в России ее именовали «французской», а во Франции (с легкой руки драматурга Бриё) — «аварией»; по мнению некоторых специалистов, она описана в библии и других древних книгах, а по мнению других, ее завезли в Европу заодно с картофелем, табаком и другими заморскими чудесами храбрые сподвижники Христофора Колумба…

Прежде чем отважиться на доклад в академии, Мечников пригласил в лабораторию видных сифилидологов, в том числе крупнейшего специалиста профессора Фурнье. Фурнье был потрясен.

«К огромному моему удивлению, — говорил он, — так как впервые мне дано было видеть то, что я увидел в этот день, я констатировал на животном поражение, которое представилось мне в виде абсолютного, великолепного, неопровержимого сифилитического шанкра».

С тех пор как после возвращения Колумба в Европе разразилась эпидемия сифилиса, медики тщетно искали средства против него.

Долгое время, правда, сифилис считали вполне безобидным. Что он вызывает? Маленькую язвочку, которая через некоторое время исчезает… Потом сыпь, которая тоже то исчезает, то появляется вновь… В последние десятилетия прошлого века, однако, выяснилось, что хотя сифилис сам по себе не смертелен, но он приводит к таким тяжелым болезням, как прогрессивный паралич, сухотка спинного мозга, тяжелейшие поражения сосудов; сифилис, иными словами, ведет к атрофии «благородных» тканей, а значит, к преждевременной смерти. Уже только поэтому Мечников должен был схватиться с ним.

Ученого мучило бессилие науки, глубоко возмущала ханжеская позиция иных моралистов, готовых видеть в тяжелой болезни божью кару за чрезмерное «любострастие».

К тому же «французская» болезнь нередко поражала и тех, на кого богу вроде бы гневаться было не за что. От больных родителей она по наследству переходит к детям; здоровые дети заражались, питаясь молоком больной матери или кормилицы; сифилис передавался через поцелуи, соприкосновения, через общую посуду и вещи. Там, где царили скученность, невежество и антисанитария, как это было, например, в некоторых районах России, особенно же на ее окраинах, однажды занесенная, болезнь поражала целые селения. В конце прошлого века в Ташкенте по масштабу причиняемых им бедствий сифилис занимал второе место после малярии. Да и в «цивилизованных» странах Запада положение было ненамного лучше. По данным одной германской страховой компании, смертность среди ее клиентов на 25 процентов зависела от туберкулеза; на 15 процентов — от сифилиса…

И не было никакой возможности одолеть страшную болезнь. Потому что, чтобы одолеть, надо исследовать. Надо пробовать. Но пробовать на людях нельзя, а животных «авария» игнорировала. Она обосновалась на самой верхней ступеньке эволюционной лестницы, на той, где обитает Homo sapiens, человек разумный — единственное существо, наделенное сознанием и волей.

Многие ученые пытались заразить сифилисом макак, мартышек и других узконосых обезьян. Сам Фурнье тоже немало потрудился на этом поприще, но не получил надежных результатов.

Читать и перечитывать краткое выступление Фурнье по докладу Мечникова необычайно интересно. Видно, какое смятение владеет душой маститого ученого:

«Я счел себя вправе ответить Ру и Мечникову: да, поражение, которое вызвала ваша инокуляция у животного, о котором идет речь, есть великолепное воспроизведение сифилитического шанкра, такого, как мы знаем у человека.

Сказав это, можем ли мы пойти дальше и утверждать, что с сегодняшнего дня разрешен большой вопрос — о возможности прививки сифилиса животным? Что касается меня, мне бы этого очень хотелось, я готов сегодня же сжечь мои корабли, настолько я чувствую себя уверенным в диагнозе, который только что объявил. Однако осторожность советует нам ждать. Тем более что мы имеем критерий, который вскоре разрешит вопрос в последней инстанции. Если в самом деле поражение, возникшее у шимпанзе Ру и Мечникова, действительно сифилитический шанкр, не пройдет и четырех недель (предполагая по крайней мере, что развитие сифилиса у животных подчиняется тем же законам, что и сифилис человека), как у шимпанзе возникнет то, что называют вторичными признаками <…>. И тогда свет будет зажжен, вопрос будет решен окончательно».

Но другие специалисты не хотели ждать четыре недели. Они опасались, что обезьянка за это время может погибнуть от какой-либо посторонней причины. Дю Кастель, Галлопо, Бюро в один голос заявили, что свет надо считать уже зажженным.

И при всем этом ученые не могли отделаться от впечатления, что им демонстрируют какое-то чудо.

«Аналогичные прививки многократно производились на обезьянах и всегда до сих пор сопровождались неуспехом. Не скажет ли нам Мечников, не были ли замечательные результаты, которые ему удалось получить, следствием специальных мер предосторожности?» — спрашивал один из участников заседания, Марк Се.

«Ни в коей степени, — ответил Мечников. — Прививка была сделана самым простым и самым обычным образом. Если она дала результаты, отличные от наблюдавшихся до сих пор, это наверняка относится к различию между животными, которые, будучи человекообразными, более приближаются к человеку, чем обычная обезьяна».

Итак, осуществилась его давняя идея. Мировоззрение эволюциониста подсказывало ему, что с помощью ближайших родичей человека удастся расширить границы экспериментальной медицины, распространить ее если не на все, то, по крайней мере, на некоторые болезни, считающиеся сугубо «человеческими».

После смерти Пастера Илья Ильич пытался внушить эту мысль Дюкло, но новый директор так же, как и прежний, не захотел рисковать скудными средствами, которыми располагал институт. Как-никак человекообразные обезьяны стоили от одной до двух тысяч франков каждая и к тому же быстро погибали в парижском климате.

И вот в апреле 1902 года четырнадцатый медицинский конгресс в Мадриде присудил Мечникову премию. Сумма премии была небольшой — всего пять тысяч франков, цена двух-трех шимпанзе. Ни о каких серьезных исследованиях при этом нельзя было и думать. Но пару опытов для ориентировки провести было можно. Словом, Мечников решил попробовать. И конечно, с жаром рассказывал окружающим о задуманных экспериментах. Некоторых увлекли его планы, причем среди них оказался Эмиль Ру.

Это существенно потому, что Ру вскоре тоже получил премию, да не какой-то пустяк, а целых сто тысяч франков! Премию присудил ему Французский институт (так назывался совет пяти академий), а учредил ее богач Озирис, сделавший редкую, хотя и вполне типичную карьеру — от мелкого мошенника до крупного миллионера и мецената.

Сын бедных родителей, он чуть ли не пешком пришел из Бордо в Париж, где поступил на службу в банк и едва избежал тюрьмы за какие-то спекуляции. Но потом он сказочно разбогател. Бездетный и очень скупой, он рассорился с требовавшими помощи родственниками и целью поставил так распорядиться своими миллионами, чтобы после его смерти им ничего не досталось. К тому же с ростом состояния возрастало и тщеславие банкира. Он сменил свое незавидное имя Ифла на более звучное Озирис и, сообразив, что миллионы в могилу с собой все равно не возьмешь, стал время от времени поражать мир необычными подарками обществу. Он купил и подарил французскому правительству поле под Ватерлоо, где потерпел последнее поражение Наполеон; он собрал большую коллекцию картин, которую завещал Лувру; отвалил солидную сумму Пьеру Кюри на исследования радиоактивности и физику Бонди на работы по беспроволочному телеграфу. Он же учредил премию по медицине, которая присуждалась раз в пять лет за полезное для человечества открытие, сделанное в это пятилетие…

Получив чек, Ру пришел к Мечникову.

— Вот вам деньги для опытов над антропоидами, — сказал он просто. — Я не имею на них права, потому что в течение последних пяти лет ничего не сделал.

Мечников взял деньги без колебаний; лишь поставил условие: Ру должен принять участие в опытах, «разделяя со мною удачи и неудачи, смотря по тому, что получится».

Ру согласился, но фактически почти все работы вел Мечников.

В 1903 году умер Дюкло.

Ру стал директором института, Мечников — его заместителем. И хотя Илья Ильич исправно нес свою долю административных обязанностей, основная тяжесть их легла на плечи Ру. Для лабораторных занятий у него почти не оставалось времени.

Позднее Ру писал Мечникову: «Вы — несравненный товарищ в работе; я могу это сказать, ибо не раз мне выпадало счастье участвовать в Ваших изысканиях. В сущности, все делали Вы». Вероятнее всего, Ру имел в виду исследования по сифилису. Много раньше, ознакомившись с одной из статей, он писал Мечникову: «Я очень смущен тем, что Вы представляете это сообщение от Вашего и моего имени; я не принимал никакого серьезного участия в Вашей работе по сифилису, и было бы лучше, если бы в соответствии с действительностью оно было бы подписано только Вами».

…Узнав о том, как ученый распорядился его премией, Озирис долго не мог этому поверить, а когда поверил, то что-то дрогнуло в душе престарелого богача. Он так растрогался, что решил оставить Пастеровскому институту львиную долю своих капиталов (28 миллионов франков). Когда он умер, родственники пытались оспорить завещание, но по части завещаний Озирис был дока. Дело о его наследстве разбиралось в судах не один год, и телеграмму о том, что оно наконец выиграно, Мечников получил от Ру в том памятном мае 1909 года, когда его с триумфом чествовали в Петербурге.

С этого времени Институт Пастера наконец-то вышел из финансовых затруднений.

А пока, сложив свои капиталы, друзья, по словам Мечникова, «бросились покупать шимпанзе».

Первой обезьяне они привили удаленную у человека саркому. Болезнь не привилась, а животное умерло от воспаления легких.

Второй была Ядвига…

Как только сообщение Мечникова и Ру стало известно, тут же отыскался претендент на приоритет в открытии экспериментального сифилиса. Некто Гамоник заявил, что он еще двадцать лет назад заразил сифилисом макаку.

Но в том-то и дело, что хотя в отдельных случаях прививки низшим обезьянам и удавались, однако поражения оказывались незначительными и совсем непохожими на «человеческие»: следовательно, никакой уверенности в том, что они вызваны именно возбудителем сифилиса, быть не могло. Тем более что сам возбудитель оставался неизвестен.

Только теперь, когда ученые получили возможность экспериментировать на животных (вслед за Ядвигой Мечников без труда привил болезнь Эдуарду, Ивонне, Галю_т Шарлотте и многим другим шимпанзе, причем у всех появлялись не только первичные, но и вторичные признаки), удалось установить природу слабых поражений у низших обезьян.

Мечников составил обширную программу исследований и приступил к ее осуществлению. Он вводил заразу невосприимчивым к ней животным, а потом их кровь вводил шимпанзе, надеясь получить противосифилитическую сыворотку. Но обезьяны заболевали: антитела не образовывались. Одновременно он прививал болезнь человека самым разным видам обезьян; переносил вирус от шимпанзе к шимпанзе, от шимпанзе к макакам, от макак к шимпанзе…

И прежде всего выяснил, что, проходя через организм низших обезьян, вирус ослабляется. Перевивая вирус от макаки к макаке, он видел, что поражения у каждой следующей обезьяны менее сильны, чем у предыдущей; на восьмом животном ему пришлось прервать серию, так как вообще не обнаружилось никаких признаков болезни.

У шимпанзе вирус макаки тоже вызвал меньшее поражение, нежели «человеческий», причем чем через большее число макак его предварительно «пропускали», тем меньше были поражения у шимпанзе.

Самым же важным было то, что шимпанзе при этом становились невосприимчивыми к «человеческому» вирусу.

Значит, вакцинация?!

В сентябре 1904 года Мечников выступил в Берлине на V Международном конгрессе дерматологов, и доклад его стал гвоздем конгресса.

Со времени первой прививки обезьяне прошло уже больше года, но дерматологи всего мира еще находились в состоянии какого-то шока.

Мечников в своем докладе подчеркнул, что работы лишь начаты и «означают только общую ориентацию в трудном и сложном исследовании».

Он говорил так не из одной лишь скромности.

Убедившись, что вирус макак вакцинирует шимпанзе, Мечников, естественно, задался вопросом: а нельзя ли вакцинировать человека?

Но как отважиться на столь рискованный эксперимент?..

Вскоре ему помог случай.

За макаками ревностно ухаживал Латапи, тот отважный препаратор, который некогда пил вместе с Мечниковым холерные культуры. Однажды Латапи обнаружил у себя на нижней губе маленькую язвочку; через несколько дней она исчезла. Но потом язвочка появилась вновь… И хотя она нисколько не походила на сифилитическую, Латапи взволновался. Желая успокоить товарища, Мечников взял из ранки несколько капель и привил макаке. Вскоре они оба забыли об этом опыте, как вдруг на тридцать шестой день у обезьяны появилось типичное для макак поражение. Латапи пришел в отчаяние. Мечников срочно пригласил в лабораторию Фурнье; профессор осмотрел больного и твердо заявил: опасаться нечего.

Мечников показывает маститому ученому обезьяну, но тот стоит на своем. Фурнье много месяцев наблюдает за Латапи и оказывается прав: никаких признаков болезни не появляется…

Выходит, вирус, взятый от низших обезьян, неопасен для человека!

Теперь во что бы то ни стало надо повторить опыт. И Илья Ильич, забыв данный самому себе зарок, прививает ослабленный вирус в предплечье предложившей себя для опытов 79-летней старушке…

Результат такой же!

Да, но как доказать, что ослабленный вирус предохраняет от заражения сильным? Ведь для этого надо привить испытуемому настоящий «человеческий» сифилис!.. Однако Илья Ильич уже не может остановиться. «Психоз» все усиливается. Он предлагает Латани, как «вакцинированному» вирусом макак, подвергнуться испытанию. Но тот решительно отказывается. Да, когда-то он не моргнув глазом трижды пил разводки холерных вибрионов. Но холера — это другое дело: проходит несколько дней, и все ясно — либо ты остался здоров, либо заболел. А тут недели и месяцы томительного ожидания… Нет, с него довольно пережитых волнений! Да он и не тот теперь. Он стал старше. Он хочет жить. У него развился инстинкт жизни. Настаивать Мечников, разумеется, не стал.

Тем более что он понимал — вакцинация живым, хоть и ослабленным, вирусом не найдет широкого применения. Ведь никто не может поручиться, что отдаленные последствия прививок не окажутся неблагоприятными.

Он ищет другие пути.

Многие проблемы не удается решить из-за того, что все еще не обнаружен возбудитель болезни.

Десятки проб, взятых из язв и крови человека, шимпанзе, макак, исследует Мечников под микроскопом в надежде отыскать таинственного возбудителя, но все безрезультатно.

Микроб, вероятно, очень мал; даже самые «сильные» микроскопы не позволяют его разглядеть. Но, может быть, удастся обнаружить присутствие возбудителя косвенным путем? Наталкиваясь на содержащиеся в пробах клетки, микроб должен их приводить в движение… Но клетки неподвижны, словно листья кувшинок в безветренный день на поверхности заброшенного пруда.

Правда, Бордэ и Жангу — они теперь работают у себя на родине, в Брюсселе, — нашли у больного сифилисом маленькую спиралеобразную бациллу и тотчас послали препарат своему учителю. Следом, однако, Мечников получил разочаровывающее сообщение: у пяти других больных найти спириллу бельгийцам не удалось.

Однажды, в начале 1905 года, просматривая очередную кипу литературы, Мечников обнаружил в журнале Прусской академии наук статью простиролога (то есть специалиста по простейшим) Зигеля. В крови больного Зигель нашел мельчайшего микроба, которого окрашивал смесью двух анилиновых красок — азуром и эозином. Вот он, возбудитель сифилиса! — провозглашал автор.

Взглянув на приложенные к статье фотографии, Мечников тут же понял, что утверждение немецкого коллеги вовсе не доказано. За последние 25 лет было обнаружено не меньше 25 «возбудителей» сифилиса. «Открытие» Зигеля — двадцать шестое в этом ряду, только и всего. С разочарованием Илья Ильич захлопнул журнал. Несмотря на поднятый в научных кругах шум, он даже не стал проверять сообщение Зигеля.

Вскоре, однако, Илья Ильич получил письмо от другого немецкого ученого, Шаудина. Это был еще молодой, но уже опытный простиролог, искусный наблюдатель, открывший возбудителей многих болезней. Санитарное ведомство, сообщал Шаудин, поручило ему проверить сообщение Зигеля. Как и следовало ожидать, микроб, описанный Зигелем, к сифилису непричастен. Что ж, так Мечников и предполагал… Но дальше Шаудин сообщал, что ему удалось обнаружить другую бактерию: очень маленькую спириллу, едва поглощающую краски и принимающую бледно-розовый цвет. Он уже обследовал многих больных и у всех нашел бледную спирохету; поэтому он предполагает, что она-то и является истинным возбудителем болезни. Но утверждать это наверняка он пока не решается. Он прикладывает препараты и просит оказать ему любезность — проверить его данные на обезьянах и либо подтвердить их, либо опровергнуть.

Мечников бросился к микроскопу, и теперь, когда он знал, что именно надо искать, взору открылось то, что прежде от него ускользало. У 25 из 31 обследованной обезьяны он нашел бледную спирохету. Сомнений быть не могло. Он изготовил препараты и отправил их Шаудину.

Ответ не заставил себя ждать. Шаудин сердечно благодарил, восхищался качеством препаратов и просил, чтобы Мечников поскорее опубликовал свои данные, так как Зигель и его сторонники полагают, что спирохета содержится… в красках и вместе с ними вносится в исследуемый материал.

«Он искал микроб Зигеля, — поспешил напечатать в очередной статье Мечников, — а встретил микроб, который нам не удалось обнаружить и который Бордэ и Жангу, нашедши его однажды, не смогли найти вновь».

Открылись новые горизонты в изучении страшной болезни — особенно после того, как австрийский ученый Ландштейнер предложил простой способ, позволяющий обнаруживать бледных спирохет без всякого труда. Оказалось, что если освещать пробы не снизу, как это делалось обычно, а сбоку, то спириллы на темном фоне выглядят ярко-серебристыми извитыми нитями.

Когда Илью Ильича познакомили с этим способом и он, заглянув в микроскоп, увидел, как, словно кометы по ночному небу, проносятся по темному полю светящиеся спирохеты, он воскликнул:

— Я никогда не думал, что они могут давать такие великолепные фейерверки!

…Теперь можно было установить, в каких именно органах «обитает» микроб; как он ведет себя во время скрытых стадий болезни; какова природа первичных, вторичных, третичных поражений… Зная возбудителя и имея восприимчивых к нему животных, выяснить все эти вопросы нетрудно.

Но с животными опять стало туго. Сто пять тысяч франков, казавшиеся несметным богатством, незаметно иссякли. Мечников стал опасаться, что в самый решающий момент опыты придется прекратить.

И тут помощь пришла с родины.

Старый друг Ильи Ильича Максим Максимович Ковалевский — в 1905 году он вернулся в Россию, но продолжал часто наведываться в Париж — был в курсе его взысканий. Узнав о новых финансовых затруднениях, он снесся с редактором «Русских ведомостей» В. М. Соболевским, а тот уговорил известных миллионеров и меценатов мать и сына Морозовых пожертвовать Мечникову крупную сумму; они прислали на работы с обезьянами тридцать тысяч франков.

Мечников испытывает на обезьянах самые разные ртутные препараты. Он ищет такие комбинации, которые приносили бы наименьший вред животным и в то же время надежно защищали их от болезни.

Наилучший эффект дает мазь, состоящая на одну четверть (или треть) из каломели (соединение ртути с хлором) и на три четверти (или две трети) из ланолина (жироподобного вещества, выделяющегося при промывке овечьей шерсти).

Можно ставить решающий опыт.

Мечников заражает партию шимпанзе, а потом втирает в место инокуляции каломелевую мазь — через час, два, четыре… восемнадцать, двадцать часов.

Лишь последняя обезьяна заболевает…

Итак, доказано: втирание мази даже через восемнадцать часов после заражения предохраняет обезьяну.

И опять перед Ильей Ильичом тяжелейшая проблема. Как лабораторный опыт перенести в клинику? Как от обезьяны перейти к человеку?

И опять его осаждают добровольцы.

Мечников полон сомнений, но глубокая вера в свою правоту и страстное стремление выяснить истину заставляют его отбросить колебания. Он останавливается на Поле Мессоневе — студенте-медике, уже окончившем курс, хотя еще не защитившем диссертацию. Мессонев, по крайней мере, хорошо понимает, что ему грозит, и, следовательно, отвечает за свои действия.

Мечников в присутствии свидетелей вводит юноше культуру взятой от человека спирохеты, а через час в течение пяти минут студент втирает каломелевую мазь.

Потом все настороженно ждут положенные три недели, когда обычно проявляются первичные признаки си филиса. Ждут еще и еще…

Проходит 94 дня.

Все сроки возможного проявления не только первичных, но и вторичных признаков болезни позади, а Поль Мессонев здоров — это подтверждают два авторитетнейших сифилидолога.

Мечников опять делает доклад в академии. Специалисты снова потрясены. «Не вправе ли мы теперь спросить: может быть, возможность истребить венерические болезни перестала быть сном?» — восклицает один из них.

Блюстители нравственности объявили применение ртутных мазей аморальным, так как они-де оставляют безнаказанным «любострастие». «Но так как все средства моральной профилактики не помешали большому распространению сифилиса и заражению стольких невинных, — возражал против этого „аргумента“ Мечников, — аморальным является ограничение способов борьбы с этим бичом».

Правда, иные «любострастные», узнав о появлении «верного» средства, и в самом деле пустились в разгул. В «Анналах венерических болезней» появилась статья о «перуанце, проезжавшем через Париж, который, проникшись доверием в эффективность каломелевой мази, счел возможным широко, без опасений воспользоваться своим пребыванием в столице. Несмотря на профилактические меры, он заразился».

Появились и другие сообщения о неэффективности каломелевой мази…

По просьбе Мечникова один его друг обошел изрядное число парижских аптек, и вскоре на столе Ильи Ильича образовалась целая коллекция всевозможных баночек. Некоторые из них не имели никаких этикеток; на других было написано: «Мазь против сифилиса», «Каломелевая мазь», «Мазь Института Пастера», «Мазь Мечникова».

Проведя анализ содержимого всех этих баночек, Илья Ильич убедился, что лишь в редких случаях мазь изготовлена по его рецепту; чаще в ней лишь до десяти процентов каломели.

Однако и правильно приготовленная мазь помогала лишь в первые часы после заражения. Когда к Мечникову обращались за помощью позже, он вынужден был отказывать. Случаев таких было немало, и Мечников взялся за поиски более надежного средства.

Доктор Салмон, один из деятельных помощников Мечникова в этих исследованиях, пытался лечить больных мышьяковистым препаратом атоксилом и получил неплохие результаты.

Мечников убедился, что впрыскивание атоксила предохраняет обезьяну от болезни в то время, когда применять каломелевую мазь уже бессмысленно. Проведя серию опытов, он установил минимальные дозы препарата, способные предохранить обезьян, а Салмон использовал эти данные для предохранения людей.

О новом достижении Мечников доложил на Международном конгрессе в Берлине в сентябре 1907 года.

Еще через три года Пауль Эрлих опубликовал свои исследования, длившиеся много лет и завершившиеся изобретением сальварсана. Испытав средство, Мечников убедился в его эффективности. Это он и поспешил признать.