Между Лондоном и Москвой: Воспоминания и последние записи

НАЧАЛО ВОЙНЫ

Ситуация, которую я нашел по возвращении, была гораздо серьезнее, чем при моем отлете: польское давление на Данциг и на заселенные немцами районы коридора еще более усилилось, к этому добавились и пограничные инциденты. В день моего прибытия в Берлин кризис достиг своей первой кульминационной точки. Только теперь я узнал, что за время моего отсутствия Адольф Гитлер имел в Оберзальцберге весьма серьезную беседу с британским послом Гендерсоном, передавшим ему письмо английского премьер-министра. В нем говорилось, что военный конфликт между Германией и Польшей активизировал бы действия со стороны Англии. В своем разговоре с Гендерсоном, а вслед за тем в письме Чемберлену от 23 августа Гитлер заявил, что твердо намерен решить вопрос о Данциге и коридоре и дальнейшие польские провокации терпеть не будет. В английских военных мерах он вынужден усматривать акт угрозы рейху, и в этом случае ему придется объявить немедленную мобилизацию германских вооруженных сил. Ситуация полностью зашла в тупик, фюрер прибыл в Берлин.

Утром после моего возвращения из Москвы, т. е. в первой половине драматического 25 августа, я обсудил с фюрером письмо Чемберлена и предложил ему еще раз предпринять попытку в отношении Англии. Вскоре после этого разговора я узнал, что с нашей стороны уже начаты военные меры. Правда, в тот момент Гитлер еще не рассчитывал, что Англия вмешается и начнет из-за Польши войну. Вскоре после полудня я получил через одного чиновника министерства иностранных дел сообщение о ратификации англо-польского договора, который был заключен еще 6 апреля, однако без придания ему официальной формы. Я поспешил с этим сообщением в Имперскую канцелярию, чтобы побудить фюрера остановить уже принятые военные меры. Я вошел к нему со словами, что ратификация англо-польского договора о гарантиях означает, если он выступит против Польши, «войну с Англией» и поэтому «приказ о выступлении войск должен быть немедленно приостановлен».

Фюрер воспринял возбужденно доложенное мною сообщение без возражений; он и сам производил впечатление человека, пораженного этим известием. По недолгом размышлении он информировал меня о том, что итальянский посол в первой половине дня сообщил ему: военный конфликт с Польшей Италия не будет считать ситуацией, обязывающей ее к выполнению своих союзнических обязательств[125].

Гитлер был убежден в том, что итальянская позиция уже сообщена Римом Лондону и привела к ратификации англо-польского пакта. Он приказал немедленно вызвать своего военного адъютанта полковника Шмундта, но его нигде разыскать не удалось. Вместо него вскоре явился генерал-полковник Кейтель. Фюрер спросил его, возможно ли остановить военные меры. Кейтель подтвердил. Фюрер дал Кейтелю соответствующий приказ. При этом Гитлер указал, что только что у него побывал я с сообщением о ратификации англо-польского договора, а потому ему необходимо «время для переговоров».

Адольф Гитлер, несомненно, воспринял это решение как определенный ущерб престижу армии и, казалось, считал меня ответственным за это, что выразилось в открыто проявленном им недовольстве мною. Этой психологической ситуацией я объяснял себе тот факт, что в ближайшие дни меня не привлекали ни к какому обсуждению обстановки, а также и то, что фюрер взял решение польского вопроса исключительно в свои руки. Только 28 августа я был снова привлечен к переговорам с послом Гендерсоном.

Еще 25 августа фюрер сделал британскому послу заявление, что после урегулирования германо-польского вопроса он готов на заключение с Англией пакта о взаимной помощи — предложение, которое, по мнению Гендерсона, как он пишет в своей книге «Failure of a Mission» (с. 259), «заслуживало рассмотрения». В личном самолете Адольфа Гитлера посол отправился в Лондон для непосредственного обмена мнениями со своим правительством; с 26 до 28 августа британский кабинет обсуждал устное заявление фюрера.

28 августа в 17 часов Гендерсон вылетел обратно в Берлин и привез с собой выработанный британским правительством меморандум. Тем самым началась решающая фаза кризиса. За три часа до вылета Гендерсона в Берлин, в 14 часов, английское правительство по телеграфу запросило Варшаву, уполномочивает ли его польское правительство сообщить германскому правительству, что Польша готова немедленно вступить в прямые переговоры с Германией.

Переданный Гитлеру меморандум британского правительства содержит соответствующую констатацию: «Правительство Его Величества уже получило окончательное заверение польского правительства, что последнее готово на этой основе вступить в обсуждение данного вопроса». В качестве основы указывалась непосредственная предпосылка, что жизненно важные интересы Польши должны быть обеспечены, а подлежащее заключению германо-польское соглашение — гарантировано в международно-правовом отношении.

В опубликованной после начала войны британским правительством «Голубой книге» бросается в глаза отсутствие этого упомянутого выше заверения польского правительства. Поскольку запрос был сделан в 14 часов, а Гендерсон вылетел из Лондона в 17 часов, оно должно было поступить в Лондон именно в этот промежуток времени. До сих пор сохраняемый в тайне дословный текст ответа польского правительства имеет решающее значение для оценки дальнейшего развития событий.

Британский премьер-министр Чемберлен торжественно заявил 1 сентября, что «все соответствующие документы доступны общественности». Но, несмотря на данное заявление, именно эти важные документы отсутствуют. Этот бросающийся в глаза факт можно объяснить только тем, что польское правительство ясного «да» как раз и не сказало, т. е. такого «да», которое и практически тоже означает немедленные переговоры, а не то пресловутое «да» дипломатов, которое представляет собой лишь замаскированную перифразу «нет». Польская позиция 30 и 31 августа 1939 г. оправдывает предположение, что Польша вопреки утверждению британского меморандума от 28 августа за действительное начало немедленных прямых переговоров н е высказалась.

Моя защита на Нюрнбергском процессе ходатайствовала о предоставлении британским правительством ответной ноты Польши от 28 августа. Однако суд это ходатайство не удовлетворил!

Еще поздним вечером 28 августа, в 22 час. 30 мин., посол Гендерсон передал меморандум британского правительства Адольфу Гитлеру. Обращало на себя внимание, что в этом документе предложение о заключении германо-английского пакта о взаимопомощи затрагивалось совершенно бегло. С другой стороны, примечательно, что британское правительство было согласно с Гитлером в том, что и оно тоже видело одну из главных опасностей возникшей между Германией и Польшей ситуации в сообщениях об обращении с меньшинствами. В третьем абзаце меморандума английское правительство указывало на то, что все зависит от способа решения существующих между Германией и Польшей спорных вопросов, а также от метода, который будет применен.

Британское правительство подчеркивало, что, на его взгляд, для успеха переговоров, которые должны предшествовать договоренности, необходимо заранее твердо установить: подлежащее заключению соглашение должно быть гарантировано другими державами. Оно заявляло, что, по его мнению, в качестве следующего шага между германским и польским правительствами должны быть начаты прямые переговоры, отвечающие вышеназванным принципам. Британское правительство надеется, говорилось в меморандуме, что германское правительство со своей стороны тоже будет готово согласиться на такую процедуру.

В ходе беседы между Гитлером и Гендерсоном, во время которой был передан меморандум, я напомнил, что Чемберлен в свое время сказал мне: его «самое горячее желание» — достигнуть взаимопонимания с Германией. Эта моя реплика способствовала ослаблению напряженной атмосферы, и в конце концов фюрер сказал, что изучит ноту.

Во второй половине следующего дня (29 августа) Гендерсона попросили прибыть к 18 час. 45 мин. в Имперскую канцелярию. Британский посол вел себя во время этого обсуждения весьма резко и даже позволил себе ударить кулаком по столу. Такое поведение чуть было не побудило фюрера, как он позже рассказывал Гессу, немедленно прекратить всякое обсуждение, но мне удалось вовремя вмешаться и, переведя разговор на другую тему, охладить вспыхнувшие страсти, не допустить срыва переговоров. В конце концов Гитлер передал Гендерсону свой ответ в письменной форме. Из этого ответа вытекало, что германское имперское правительство:

1) несмотря на свою скептическую оценку перспектив таких прямых переговоров с польским правительством, желает согласиться на предложение английского правительства;

2) принимает предложенное посредничество британского правительства в вопросе о направлении в Берлин наделенного соответствующими полномочиями представителя польского правительства и рассчитывает на его прибытие в среду 30 августа;

3) во всех своих предложениях никогда не имело намерения затрагивать жизненно важные интересы Польши или ставить под вопрос существование независимого Польского государства;

4) готово немедленно выработать предложения для приемлемого решения и (если удастся, сделать это еще до сообщения о направлении польского представителя) предоставить их в распоряжение британского правительства.

Этим заявлением Адольф Гитлер недвусмысленно принял британское предложение немедленных, прямых и равноправных переговоров с Польшей. И здесь возникает судьбоносный для оценки дальнейшего хода развития вопрос: когда и в какой форме правительство Англии выполнило взятый им же самим на себя долг сообщить это предложение польскому правительству?

Посол Гендерсон передал своему правительству германский ответ еще вечером 29 августа по телеграфу. Донесение его, как видно из английской «Голубой книги», поступило в Лондон в 0 час. 15 мин. Первой непосредственной реакцией английского правительства была направленная в Берлин телеграмма следующего содержания: ожидать прибытия польского представителя для начала переговоров ранее чем через 24 часа «неразумно». Гендерсон 30 августа сообщил лорду Галифаксу по телеграфу о передаче по назначению этой поступившей ему телеграммы. При этом он процитировал замечание Гитлера, что от Варшавы до Берлина можно долететь за полтора часа. В качестве собственного комментария Гендерсон добавил в своей телеграмме: сам он за то, «чтобы польское правительство в последний час все же проглотило пилюлю этой попытки, дабы установить непосредственные отношения с Гитлером, пусть даже ради одного того, чтобы убедить весь мир, что оно со своей стороны готово принести жертву для сохранения мира…».

Этой инициативе своего берлинского посла — в любом случае не отвергать наотрез предложение Гитлера — британское правительство не последовало. Оно не передало немедленно ответную ноту Германии польскому правительству и тем самым сознательно замедлило вручение ему германского приглашения к переговорам. Хотя оно незамедлительно и проинформировало британского посла в Варшаве сэра Кеннарда, но притом дало ему указание не сообщать польскому правительству ответа Гитлера до получения им новых инструкций из Лондона[126].

Само это указание британского правительства своему послу в Варшаве в английской «Голубой книге» не содержится и до сих пор остается неизвестным. Попытка моей защиты в Нюрнберге и в данном случае получить от британского правительства отсутствующий документ успеха не имела.

Огромнейший исторический интерес представляет выяснение вопроса о том, какая взаимосвязь существует между инструкциями британского правительства своему послу в Варшаве и тем фактом, что в течение того же 30 августа было принято, хотя еще и не объявлено, решение провести в Польше всеобщую мобилизацию. Момент этой мобилизации, о которой нам в тот же день было конфиденциально сообщено, имеет для общей оценки кризиса крупнейшее значение. Она резко противоречит мнимому заверению Польши о ее готовности к прямым переговорам с Германией.

История, к которой в такой торжественной форме апеллировал премьер-министр Чемберлен в своей речи в палате общин 1 сентября 1939 г., решит вопрос, не само ли британское правительство своим проявленным в Берлине негативным отношением к германскому желанию вести переговоры и задержкой передачи данного предложения Варшаве в этот критический момент грубо нарушило взятые на себя в виде «добрых услуг» международные обязательства. Более того, оно явно обдумывало, как найти укрытие в зарослях затяжных тактических процедур. Особенно отчетливо это проявилось в телеграмме, которую Галифакс направил вечером в 18 час. 50 мин. 30 августа послу Гендерсону (она содержится в британской «Голубой книге»).

В ней Гендерсону дается указание предложить германскому правительству через польское посольство сначала пригласить Варшаву обсудить «инициативу проведения переговоров», хотя германское имперское правительство уже с 28 августа имело британо-польское обещание немедленной готовности к переговорам и ответило на него предложением их конкретной даты!

В предвечерние часы 30 августа британское правительство, как кажется, уже подготовило свою ноту германскому правительству. Оно дословно сообщило содержание этого ответа своему послу в Варшаве и только теперь поручило ему ознакомить польское правительство с текстом германской ноты. Одновременно из данной телеграммы видно, что британское правительство продолжает следовать своей тактике затягивания, советуя польскому правительству «без промедления» быть «при определенных условиях» готовым к прямым переговорам. Но совет этот дан не с целью, скажем, быстрого урегулирования кризиса, а — как многозначительно говорится в той же телеграмме — «с учетом внутреннего положения в Германии и мирового общественного мнения»! Однако под ссылкой на «внутреннее положение в Германии», согласно показаниям свидетеля Гизевиуса на Нюрнбергском процессе, можно подразумевать только наличие крупного заговора, участники которого в сотрудничестве с Англией намеревались свергнуть германское правительство[127].

Нота британского правительства, содержащая ответ на заявление Адольфа Гитлера от предыдущего дня (29.8), поступила в английское посольство в Берлине 30 августа между 20 и 23 часами. Посол Гендерсон договорился со мной о встрече в 23 часа. Учитывая позднее поступление ноты, беседа смогла состояться только в полночь. В меморандуме, который Гендерсон захватил с собой и передал мне, британское правительство отступало от своей позиции, занятой им двумя днями ранее (28.8). Тогда оно потребовало «немедленных прямых переговоров» в качестве «логичного следующего шага»; теперь же лондонский кабинет поддерживал предложение о проведении германо-польских переговоров хотя и «со всей срочностью», но «не сегодня же». При этом британское правительство явно желало германо-польской дискуссии уже не о предмете самого спора, а о «способе установления контакта и о подготовке обсуждения».

При передаче мне британской ноты посол Гендерсон в соответствии со своими инструкциями сообщил, что его правительство не в состоянии рекомендовать польскому правительству согласиться с предложенной германским правительством процедурой переговоров. Оно рекомендует вести их нормальным дипломатическим путем, т. е. начать передачей своих предложений польскому послу и тем самым дать ему возможность с согласия своего правительства приступить к подготовке прямых германо-польских переговоров. В случае же если бы германское правительство направило эти предложения также и британскому правительству и последнее пришло бы к мнению, что эти предложения представляют собой разумную основу для урегулирования подлежащих обсуждению проблем, оно употребило бы свое влияние в Варшаве в духе их решения.

Я со своей стороны указал Гендерсону на то, что, согласно поступившим к нам конфиденциальным сообщениям, в течение этого дня уже было принято решение о польской всеобщей мобилизации. Я обратил, далее, его внимание на тот факт, что германская сторона тщетно ожидала прибытия польского представителя, а потому вопрос эвентуального предложения больше не может сохранять свою актуальность. Но дабы предпринять еще одну попытку решения, я зачитал и подробно пояснил послу подготовленные германские предложения, которые Адольф Гитлер лично продиктовал и передал мне с точными указаниями.

В своей упоминавшейся речи в палате общин 1 сентября Чемберлен утверждает, что эти предложения я зачитал послу at top speed (с предельной быстротой), но на самом деле все было совсем не так[128]. Утверждение Чемберлена выглядит тем более странным, потому что, как документально явствует из помещенного в «Голубой книге» отчета Гендерсона об этой беседе, британский посол совершенно правильно понял все основные пункты германских предложений и сообщил их своему правительству. В своих воспоминаниях «Failure of a Mission» (р. 273) Гендерсон сообщает на сей счет, что он сам сразу после беседы с польским послом Липским в 2 часа утра назвал в качестве главных пунктов германских предложений аншлюс Данцига к рейху и проведение народного голосования на территории коридора. Гендерсон замечает по этому поводу, что он охарактеризовал их как не слишком неприемлемые и порекомендовал Липскому, чтобы его правительство предложило немедленную встречу маршала Рыдз-Смиглы с Герингом.

Подробно сообщив Гендерсону германские предложения, я в немалой степени превысил данное мне поручение, ибо, поскольку он согласился посетить меня в тот момент, когда установленный германским правительством срок прибытия польского представителя уже истек, я должен был услышать от него какие-либо сообщения и лишь «кратко изложить содержание» предназначенных для этого представителя предложений, а не передавать их текст.

Давая мне это поручение, Адольф Гитлер подробно разъяснять его не стал. У меня сложилось такое впечатление, что он еще надеялся на возможность уступки со стороны Англии только тогда, когда Лондон будет убежден в его решимости в случае необходимости действовать военными средствами и поймет, что положение смертельно серьезно. Фюрер, вне всякого сомнения, хотел дать это понять англичанам. Беседа велась Гендерсоном невежливо, а мною — холодно[129].

Вернувшись по окончании беседы в Имперскую канцелярию, я доложил фюреру, что Гендерсон был очень озабочен и мое убеждение, что английская гарантия Польше вступит в силу, еще более усилилось. Я рекомендовал дополнительно передать Гендерсону сообщенные ему мною устно германские предложения также и в письменном веде. Гитлер это предложение отклонил, но сделал так, что 31 августа в первой половине дня текст их через Геринга и Далеруса[130] все же попал в руки британского посла. В этот день Гитлер еще раз ожидал вмешательства Англии или появления наделенного необходимыми полномочиями польского представителя и, наконец, вечером 31 августа еще приказал передать германские предложения по радио. Немедленный ответ варшавского радио звучал открытой провокацией.

Английская «Голубая книга» указывает на то, что британское правительство имело в руках сообщение Гендерсона 31 августа в 9 час. 30 мин. Поскольку английский посол уже в 2 часа ночи проинформировал польского посла Липского, никак нельзя предположить, что он уведомил собственное правительство о содержании и результате беседы со мной лишь в столь поздний момент. Оказалось также, что «Дейли телеграф» утром 31 августа поместила сообщение о ночном заседании английского кабинета, на котором обсуждались германские предложения. Заслуживает внимания то, что этот выпуск крупной лондонской газеты был изъят и заменен другим, в котором данной заметки уже не имелось[131].

В любом случае фактом остается то, что германские предложения были известны как в Лондоне, так и в Варшаве в первой половине дня 31 августа. Фактом является и то, что лондонское правительство на протяжении всего этого решающего дня больше не предприняло никаких серьезных попыток преодолеть возникший кризис. Между тем Англия своим вмешательством могла бы ликвидировать его еще и 31 августа. Для этого надо было всего лишь, чтобы Варшава уполномочила своего посла Липского принять для передачи польскому правительству германские предложения. Но именно этого и не произошло.

Показания шведа Далеруса на Нюрнбергском процессе тоже подтверждают, что лондонское правительство уже 31 августа ни на какой серьезный шаг больше готово не было, хотя знало, что альтернатива означает войну. О переговорах Далеруса Гитлер тогда сказал мне, что через этот канал он хочет поддерживать с англичанами контакт, чтобы посмотреть, не наметится ли здесь какая-нибудь новая возможность. Он, как известно, любил оперировать сразу в нескольких направлениях, а отсюда понятна и его попытка, принимая во внимание судьбоносное значение этого дела, позондировать также и неофициальным образом, нет ли какой-нибудь возможности достигнуть договоренности. Однако Гитлер не питал большого доверия к Далерусу, которого привел к нему Геринг. К сожалению, и переговоры Далеруса тоже никакого результата не дали. Я бы только порадовался их успеху. Однако здесь следует сказать: если бы англичане хотели согласиться на компромисс, они сказали бы об этом или Гендерсону, или Далерусу (но вероятнее все же — своему берлинскому послу), и тогда договоренность была бы достигнута.

Когда же из этой интермедии извлекают версию, будто Геринг в данном случае действовал как-то вразрез со мной и вопреки мне, то такое непонимание позиции фюрера, а также тогдашнего политического положения кажется просто гротескным любому посвященному лицу. Вне всякого сомнения, Геринг тоже желал мирного решения, но именно акция Далеруса показала, что англичане не хотели идти на уступки и ему.

Вечером 31 августа в 18 час. 30 мин. польский посол Липский имел разговор со мной. Он заявил, что польское правительство — «за предложение британского правительства»; официальный ответ германское правительство получит «вскоре». На вручение ему германских предложений, а тем более на какие-либо фактические переговоры или же только обсуждение Липский полномочий не имел, и он категорически подчеркнул это в беседе со мной.

В тот же день польский министр иностранных дел устно заверил британского посла в Варшаве Кеннарда, что польский посол в Берлине не был уполномочен получить германские предложения (британская «Голубая книга», док. 96).

Таково было на деле польское стремление к переговорам спустя более трех дней после данного Польшей, по утверждению британского правительства, твердого согласия вступить в немедленные переговоры с Германией.

В своей речи в парламенте 1 сентября премьер-министр Чемберлен вопреки истине утверждал, будто польским посольством вечером 31 августа мне было «сообщено вновь о польской готовности к переговорам», а в ответ на это германские войска «без лишних слов» на рассвете 1 сентября перешли польские границы. В действительности оба события отделены друг от друга официальным обнародованием германских 16 пунктов всеми радиостанциями Германской империи вечером 31 августа в 21 час 15 мин.[132]

Опубликованием своих предложений германское правительство еще раз дало Польше возможность согласиться на обещанные переговоры. События еще могли быть скорректированы, если бы польское правительство подхватило брошенный ему мяч и по радио выразило свое положительное отношение. Действительно, варшавская радиостанция ответила еще 31 августа в 23 часа. Но этот ответ (в британской «Голубой книге» он отсутствует) говорил лишь о германском «бесстыдном предложении» и с возмущением отвергал переговоры. Германия, цинично подчеркивалось в нем, напрасно ожидала посланца Польши. Ответ варшавского правительства содержится в его военных распоряжениях.

Эта польская позиция становится понятной лишь в том случае, если принять во внимание два факта, которые стали очевидны только во время Нюрнбергского процесса.

1. Британское правительство не только не сделало в Варшаве ничего имеющего важное значение для решения германо-польской проблемы, но даже назвало возможный визит польского министра иностранных дел Бека в Берлин «нежелательным». Это говорит о явной боязни, что в результате обмена мнениями с Адольфом Гитлером Бек мог еще пойти на мирное урегулирование.

2. Посол Липский, явно информированный о планах германских оппозиционных кругов, придерживался мнения, что, «как только начнется война, в Германии произойдет путч», «Адольф Гитлер будет устранен» и «польская армия самое позднее через 6 недель окажется в Берлине»[133].

Высказывание Липского сегодня понятно, ибо, по показаниям Гизевиуса в Нюрнберге, группа немецких заговорщиков (к которой принадлежали, в частности, министры, начальник генерального штаба, генералы, высшие чиновники) заклинала в эти дни Англию не поддаваться германским желаниям, а «оставаться твердой», ибо тогда возникнет война, армия откажется повиноваться Гитлеру и Англия сможет вместе с ней ликвидировать национал-социализм и убрать Гитлера.

2 сентября Муссолини предпринял еще одну попытку разрешения кризиса. Он предложил провести международную конференцию, которая должна была собраться 5 сентября с целью «подвергнуть пересмотру положения Версальского договора как причину постоянного расстройства европейской жизни». Дуче дал понять, что может осуществить созыв этой конференции, только «если армии останутся на месте».

Мы приняли это предложение, а когда на него положительно ответила и Франция, 2 сентября несколько часов дело выглядело так, словно мир в Европе все еще мог быть спасен. Только британское правительство через лорда Галифакса во второй половине дня 2 сентября отклонило в палате лордов это последнее предложение о мире[134].

Тексты английского и французского объявлений войны были пересланы в министерство иностранных дел в первой половине дня 3 сентября. Когда фюрер получил их, он не промолвил ни слова. По моему разумению, он этого ожидал.

Моя роль в польском кризисе, который я здесь обрисовал, настолько однозначна, что ни один человек в мире, взявший на себя труд изучить факты, не может обвинить меня в разжигании войны. Мне нечего утаивать от истории, и я знаю, что сделал все, для того чтобы в те критические дни действовать в духе компромисса и найти мирное решение. Я стремился также не оставить у фюрера никакого сомнения насчет того, на какой риск он шел. Отдавая второй приказ на выступление войск, решающее значение для которого предположительно имели военные донесения о польской всеобщей мобилизации, Гитлер, верно, и сам больше уже не верил в то, что Англия останется в стороне.

Само собой разумеется, в дни кризиса я с целью поддержать политику фюрера занимал в отношении своего министерства и дипломатического корпуса вполне однозначную позицию, ибо в этом был единственный шанс заставить противника пойти на компромисс. При неуверенной или двойственной позиции министра иностранных дел в этой ситуации добиться от противной стороны готовности к миру было ни в коем случае нельзя.

То, что в противоположность судетскому вопросу при подобном же состоянии проблемы Данцига и коридора к мирному решению прийти не удалось, объяснялось, с одной стороны, тем, что Англия решилась на войну, ибо не желала дальнейшего усиления Германии, а с другой — тем, что Гитлер не чурался войны в случае, если его разумные предложения не примут.

Был сделан последний шаг по тому пути развития, который начался с заключения британо-польского союза: Англия знала, что Польша использует этот союз с нею, чтобы еще безудержнее выступать против германского населения, проживающего в ее границах. Только в результате соединения английской политики окружения с польским шовинизмом проблема Данцига и коридора оказалась начиненной тем динамитом, который однажды неизбежно должен был взорвать мир в Европе.

Сегодня уже нет никаких сомнений, что Англия в оба последних дня августа имела возможность одним лишь кивком головы в Варшаве ликвидировать кризис, а тем самым устранить опасность войны. То, что британское правительство этого сознательно не сделало, показывает: Англия действительно решилась на войну.

Однако тогда мы еще не знали, что в Лондоне делали ставку на упомянутую группу заговорщиков из числа самых влиятельных немецких военных и политиков и таким образом надеялись легко одержать победу над Германией. А потому эти заговорщические круги внесли в возникновение войны решающий вклад. Они сорвали в последний момент все наши усилия прийти к мирному решению и, вероятно, сыграли главную роль в английском решении начать войну[135].

То, что из-за проблемы Данцига и коридора разразилась германо-английская война, — это трагедия Европы. Я уверен, что Адольф Гитлер считал решение этой проблемы в нашем духе в конечном счете отвечающим и английским интересам. Он всегда боялся, что пробудившийся Восток однажды развернет всю свою могучую силу. Именно поэтому он не в последнюю очередь стремился урегулировать германо-польские отношения, чтобы приобрести лучшие стратегические позиции для обороны.