Мидгард

Глава восьмая ОГНЕННОЕ ЦАРСТВО

Никогда раньше Лиф не оказывался в такой темноте. Подземелье, в котором его заперли, было не просто мрачным. Мрак был осязаем, как бестелесное злое существо. Он, как поглощающий свет черный туман, висел между грубо отесанными стенами и мешал мальчику дышать. В камере было невыносимо жарко, и от сухого и пыльного воздуха у Лифа заболело горло.

С тех пор как мидгардская змея разрушила «Скидбладнир», Лиф уже неделю находился здесь. Черное дьявольское судно, обогнув остров, повернуло на юг, и, когда буря и темнота отступили, перед ними, словно из моря, выросли черные скалы высокого и крутого берега. Молчаливые, одетые в черную кожу великаны проводили Лифа и Ойгеля с борта «Нагельфара» через темные штольни в недра земли. Друзей разлучили, и с тех пор Лиф не видел альба. Даже еду ему доставляли через маленький люк в железной двери.

Он пытался считать дни исходя из того, сколько раз ему приносили пищу, но вскоре отказался от этой попытки. Еда появлялась неравномерно. Иногда ее было так мало, что она скорее разжигала, чем утоляла голод, а иногда так много, что ее приходилось есть дважды. Лиф быстро разгадал суть этого трюка. Хозяева тюрьмы явно хотели сбить его с толку, сломить сопротивление, затуманить разум тем, что не только лишили его света и звуков, но и заставили потерять чувство времени.

Если бы Лифу кто-то сказал, что в этой мрачной норе он находится уже целый год, то мальчик поверил бы. И все же мучителям не удавалось сломить его волю. Наоборот. Подавленность, которая овладела Лифом после разрушения «Скидбладнира», постепенно отступала, и ее место занимала беспомощная и поэтому особенно жгучая ненависть.

Сны и грезы не позволили ему сойти с ума. Но не те, которые приходили, когда он спал на голом каменном полу, — они были мрачными и заполненными алчными чудовищами, против которых Лиф был бессилен и поэтому часто просыпался с криком и в холодном поту. Были и другие сны, точнее сказать — грезы, в которые он погружался, когда сидел на полу, вперившись в темноту. В этих грезах битва с мидгардской змеей протекала иначе, в этих грезах он разбивал стены тюрьмы и убегал от охранников, а иногда — это были его заветные мечты — он возвращался сюда с войском рыцарей в золотых доспехах и разрушал мрачное царство великанов.

Казалось, прошла вечность, пока он услышал скрежет задвижки тюремной двери — звук, до которого он не надеялся дожить. Вскоре после этого мальчику принесли еду — безвкусную холодную кашу. Мальчик был рад, что еду в миске он не видел: наверняка каша была столь же противной на вид, как и на вкус. Вскоре после этого высокая железная дверь со скрипом открылась, и Лифа ослепил красный свет факела. В камеру, нагнувшись, вошел широкоплечий великан, пинком опрокинул миску с кашей и, издав нечленораздельный звук, жестом приказал Лифу встать.

Лиф повиновался, но его колени задрожали, он пошатнулся, ударился плечом о стену и за свою нерасторопность получил тычок в ребра.

Раскачиваясь на ходу, он устало побрел к двери и повернул направо — куда указал ему великан. От мерцающего света смоляного факела слезились глаза, поэтому окружающая обстановка выглядела смутно. Но Лиф все-таки заметил, что они отправились не той дорогой, по которой его сюда привели. Великан толкал его в спину, если Лиф замедлял шаги, но ноги мальчика вскоре привыкли двигаться быстро, а глаза перестали слезиться, и он стал видеть гораздо лучше.

Но то, что он увидел, нисколько не обрадовало его.

Сопровождаемый великаном, Лиф покрыл немалое расстояние, но за все время движения ни разу не обнаружил даже проблеска дневного света. Он вспомнил огромную черную скалу, внезапно выросшую перед носом «Нагельфара», один вид которой вызвал у него дрожь. Подземелье, возможно, располагалось под берегом. Часть мрачных штолен и коридоров, скорее всего, спускалась вниз, к морю, так как Лиф не раз ощущал дрожь стен и потолка и слышал отдаленный звук, напоминавший ритмичный грохот, с которым высокие волны разбиваются о скалу.

Коридор спускался все глубже. Если в камере Лифу было душно, то теперь температура повысилась настолько, что он весь вспотел. Тело налилось тяжестью, дышать удавалось с трудом.

Дважды или трижды мимо проходили другие великаны, не удостаивая Лифа даже взглядом, а однажды в конце другого коридора он заметил целую группу одетых в лохмотья пленников. Люди из народа Ойгеля, цепями прикованные друг к другу, кирками и лопатами пробивали в скале штольню. Размахивая кнутом, их охранял угрюмый великан. В другой раз, когда мальчик шел по карнизу, а под ним простиралась глубокая, освещенная красным светом пещера, он увидел внизу великанов и закованных в цепи альбов, занимавшихся какой-то тяжелой работой, но что именно они делали, он не разглядел. По непрерывному звону и ударам по наковальне можно было догадаться, что здесь работает кузница, но свет был так ярок и ослепителен, что фигуры, двигавшиеся в нем, казались бестелесными призраками.

Когда Лиф уже изнемог от усталости, перед ними появилась запертая железная дверь, к которой вели ступени, явно созданные для великанов. С каждой стороны двери стояли по три воина, вооруженные щитами и пиками, и, как только Лиф приблизился, створки ворот распахнулись. Когда Лиф поднялся по лестнице и, шатаясь, прошел через дверь, великан отвесил ему последний грубый пинок.

Лиф упал на колени и на некоторое время застыл в этом положении. У него закружилась голова. Немного придя в себя, он робко поднял глаза.

Он был один. Перед ним простиралась большая пещера, освещенная множеством коптящих факелов и наполненных горящими углями жаровен. Напротив входа стоял гигантский стул, который в первую минуту Лиф принял за трон, пока, присмотревшись, не понял, что стул вполне обычный, только изготовлен специально для великана. Чуть поодаль от стула находился стол, вокруг которого группировались такие же огромные стулья.

За исключением одного. Этот стул тоже был высок, но сделан совсем иначе, будто предназначался для нормального человека, достаточно могущественного, чтобы ему позволялось сидеть в обществе великанов так, как ему удобно.

Лиф огляделся по сторонам, убедился, что он действительно один, подошел к столу и занял это место.

На столе стояла серебряная миска с водой, и тут Лиф ощутил сильную жажду. Без малейшего страха он наклонился вперед, напился и зачерпнул пригоршню воды, чтобы освежить лицо.

Его взгляд упал на отражение, которое двигалось и расплывалось в колышущейся воде, и он испугался.

Его щеки впали, под глазами залегли темные тени. Кожа выглядела болезненной и бледной, а губы распухли и потрескались. От пота и прилипшей грязи его светлые волосы стали серого цвета, уголки глаз гноились. Неожиданно за его спиной распахнулась дверь и вошел кто-то огромный.

Лиф никогда прежде не встречал его, но сразу понял, что перед ним стоит Суртур — огненный великан.

Даже по сравнению с другими великанами Суртур был выше, угрюмее и грубее и был подобен мрачной ожившей горе. У него были огненно-рыжие волосы, широкое лицо прорезали глубокие морщины, а руки казались такими сильными, что Лиф невольно представил, как легко он может разорвать железные цепи.

Мальчик торопливо отодвинул миску, слез со стула и попятился от рыжего гиганта, пока не уперся спиной в стену. Глаза Суртура следили за каждым его движением.

Несколько секунд Суртур молча смотрел на Лифа. Под его взглядом мальчик чувствовал себя все более неловко, так как большие водянистые глаза великана, казалось, проникали даже в самые затаенные уголки его души, от них не ускользала ни одна его тайная мысль. Лиф казался себе обнаженным и беззащитным. Под взглядом Суртура растаяли последние остатки его мужества.

— Ты — Лиф, — вдруг произнес Суртур. Его голос звучал глухо, но был гораздо мягче, чем ожидал Лиф. Он кивнул.

Суртур повернулся кругом и хлопнул в ладоши. В дверях показался другой великан, в руках которого кто-то барахтался, непрерывно выкрикивая проклятья и накликая на голову великана все ужасы преисподней. Великан поднес сопротивлявшегося пленника к ногам Суртура, усадил его на пол и удерживал двумя пальцами левой руки до тех пор, пока не заставил карлика склониться перед огненным великаном.

Только теперь Лиф узнал пленника.

— Ойгель! — закричал он. — Ты жив!

Альб слегка обернулся, но вряд ли осознал присутствие Лифа. Глаза Ойгеля стали сонными и мутными, на его лице появились новые темные морщины — результат перенесенных страданий. У него уже не было сил стоять самостоятельно. В душе Лифа вспыхнул гнев, когда он увидел, в каком жалком состоянии находился карлик. Но едва он взглянул на Суртура, как его гнев погас.

Огненный великан взмахнул рукой, охранник отпустил пленника и отошел к двери, там он остановился и скрестил перед грудью руки. Суртур подошел к своему стулу и сел. Его взгляд метался между альбом и Лифом, но лицо не выражало никаких чувств.

Наконец Лиф поборол свой страх, подбежал к карлику и опустился перед ним на колени. Ойгель сидел на полу. Он упал и, как только мальчик до него дотронулся, вздрогнул и закрыл лицо руками.

— Ойгель, — растерянно прошептал Лиф. — Что они с тобою сделали? Что с тобой?

Ойгель опустил руки и узнал Лифа. Его взгляд вспыхнул. Губы альба так распухли, что говорил он с трудом.

— Ничего, — пробормотал он. — Это… ничего. Я только… только устал. Оставь меня.

Он попытался сбросить с себя руку Лифа, но ему не хватило сил.

Лиф поднял глаза, и на минуту его страх исчез.

— Что вы с ним сделали? — набросился он на Суртура.

— Сделали? — Суртур улыбнулся. — Ничего, дурачок. Во всяком случае, не больше, чем со всеми теми, которые осмеливаются выступить против меня.

— Ты приказывал его пытать! — закричал Лиф.

— Что за глупости приходят тебе в голову, Лиф. Как я вижу, ты вмешиваешься в дела, которых не знаешь.

Лиф был так взволнован, что не сразу понял, что на его слова ответил не Суртур, а другой человек с гораздо более звонким голосом, находившийся за его спиной. Мальчик резко обернулся — и вздрогнул.

На пороге открытой двери появилась стройная, одетая в черное фигура, гораздо ниже ростом, чем великан-охранник и даже чем взрослый человек. Его лицо и голову скрывал рогатый черный кожаный шлем с забралом. Тем не менее Лиф Сразу узнал незнакомца. Это был всадник, который преследовал его и Ойгеля на волке.

— В самом деле, — продолжил одетый в черное человек. — Тебе бы следовало знать это лучше. Суртуру нет необходимости приказывать кого-то пытать. Даже, — он сделал презрительный жест в сторону Ойгеля, — такого жалкого карлика, как этот.

Лиф выпрямился, шагнул навстречу незнакомцу и тут же остановился, заметив, что великан около двери приготовился к прыжку.

— Кто… кто ты? — спросил Лиф.

Человек в кожаной маске тихо засмеялся.

— Тот, кого ты давно ищешь, впрочем, как и я тебя, — сказал он. С этими словами он поднял левую руку, развязал ремень на подбородке и поднял черное кожаное забрало.

У Лифа сердце замерло в груди.

Между ними не было полного сходства. Лицо внутри громоздкого кожаного шлема выглядело чуть уже, глаза были чуть больше, а линии губ и подбородка — чуть мягче. И все-таки Лифу казалось, что он видит собственное отражение.

— Ты долго меня искал, — улыбаясь, сказал Лифтразил. — Ну, не хочешь ли обнять меня, братец?

Его голос издевательски дрожал, а глаза сверкали холодно и зло.

— Ты? — прошептал Лиф. — Ты… всадник на волке?

Лифтразил кивнул.

— Как видишь, ты избавил бы себя от многих неприятностей, если бы пришел ко мне, вместо того чтобы убегать. Я ждал тебя много лет.

— Здесь? — Лиф как будто не слышал слов своего брата. — Ты… здесь? Ты… ты стоишь… на стороне великанов?

— Как ты на стороне азов, — сказал Лифтразил. — Даже если ты сам этого не знаешь, братец. Что тебя так удивляет? Разве тебе никто не рассказывал, что однажды мы будем стоять друг против друга с оружием в руках?

— Хватит, — вмешался Суртур. Он произнес это слово негромко, но так повелительно, что Лиф и Лифтразил одновременно обернулись к деревянному трону огненного великана.

— Слушаюсь, господин, — покорно произнес Лифтразил.

— Я только что подумал, — Суртур взглянул при этом на Лифтразила, — о твоих словах и о том, что произошло. — Он снова повернулся к Лифу: — Думаю, тебе известны старые пророчества.

Лиф кивнул и одновременно с этим покачал головой.

Лицо Суртура помрачнело, но в эту минуту Ойгель встал с колен и отвлек внимание огненного великана на себя.

— Он ничего не знает, Суртур, — устало произнес карлик. — Люди, среди которых он вырос, из страха даже не упоминали о старых легендах и предсказаниях.

— Это очень глупо с их стороны, — сказал Суртур. — Но это не меняет дела. Наоборот. Возможно, он стал бы менее опасен для нас, если бы узнал, кто он. Таким образом, наша победа укрепится. — Он откинулся назад и пристально поглядел на Лифа. — Думаю, вопрос о том, захочешь ли ты перейти на мою сторону или на сторону Лифтразила и бороться против проклятых азов, задавать тебе бессмысленно.

Лиф не ответил, но его молчание оказалось для Суртура достаточно красноречивым ответом.

— Тогда ты умрешь, — спокойно сказал он.

— Господин! — запротестовал Лифтразил, но, поймав гневный взгляд огненного великана, сразу замолчал. Он поспешил склонить голову, отступил на два шага назад и опустился на правое колено.

— Ты не можешь этого сделать! — закричал Ойгель. Хотя его голос дрожал от слабости, он, в отличие от Лифтразила, не опустил перед Суртуром глаза.

— Кто или что помешает мне убить этого мальчишку так же, как тебя, карлик? — настороженно спросил Суртур.

— Ты можешь меня убить, — сказал Ойгель, — но не Лифа. Ты обратишь против себя силы, с которыми не справишься, и ты это знаешь!

Он поднял руку, указал сначала на Лифа, а затем на его брата.

— В легенде сказано, что судьбу мира определят эти два ребенка, а не ты, не твои великаны и не Один и его азы. И ты не сможешь изменить судьбу!

— Смотря как попытаться! — рявкнул Суртур, но в этот момент вмешался Лифтразил, голос которого дрожал от страха.

— Карлик прав, Суртур, — сказал он. — Вы знаете, о чем говорят старые песни. Было бы ошибкой рисковать всем тем, чего мы уже добились.

Суртур прищурил глаза.

— Что в тебе говорит, мой маленький друг-предатель? — недоверчиво спросил он. — Умная рассудительность, осторожность или любовь к своему брату, которую ты внезапно обнаружил в своем сердце?

— Только осмотрительность, — поторопился заверить его Лифтразил. — Было бы ошибкой рисковать всем…

— Молчать! — оборвал его Суртур. — Мое решение принято! Карлик и мальчишка умрут вместе с этим псом, Бальдуром, который посмел явиться в мое царство и издеваться надо мной. Если эти трое умрут, нашу победу уже ничто не удержит. Корабль «Скидбладнир» разбит, Мьёльнир-уничтожитель навсегда затерялся в глубинах подземелья. Скоро дракон Нидхёгер прогрызет первый корень ясеня мира Игдразила, а крепостные стены Азгарда так и останутся недостроены по причине измены самих азов. Что еще, мой милый, умный, маленький Лифтразил, могло бы нас остановить, когда умрет и твой братец, и Бальдур, лучшие бойцы Одина, и Ойгель, король альбов?

Лиф удивленно поднял голову. Король альбов? Ойгель — король? Но разве он не рассказывал, что над ним смеются приятели, потому что он молод?

— Решено, — снова повторил Суртур. — Я учел твое пожелание, дружок, и посмотрел на них обоих собственными глазами. Но что-то я не чувствую в этом парне орудия судьбы. Он всего лишь слабый и запуганный ребенок. — Великан презрительно скривил губы. — Судьба! Чью судьбу я не могу изменить, Ойгель? Нашу или азов, которые украли у нас власть и присвоили себе право стать богами мира, того мира, который был, в сущности, нашим? — Он указал рукой сначала на Лифа, а затем на Ойгеля. — Завтра, как только зайдет солнце, оба они будут казнены, и именно ты, Лифтразил, поведешь их к месту казни.

Лифтразил поднял глаза, и в первый раз Лиф увидел в них нечто иное, чем высокомерие и насмешку. В глазах брата отразился ужас.

Суртур засмеялся, и от его хохота задребезжала на столе серебряная миска.

— Что ты так испугался? — спросил он. — Прими это как доказательство моего доверия, Лифтразил. И докажи мне также, что этого доверия ты достоин. До сих пор ты был моим верным слугой. Но слишком легко расточать уверения в преданности. Покажи теперь на деле, что она искренняя.

Лиф не отрываясь смотрел на брата, и хотя Лифтразил изо всех сил старался смотреть в другую сторону, он это чувствовал и все больше беспокоился.

— Подумайте еще раз, господин, — взмолился он. — Карлик прав. В легенде написано, что…

— Где это написано? — перебил его огненный великан. — Где, Лифтразил? Я отвечу на этот вопрос: в книгах людей и азов. В пророчествах и сказках, которые они сами истолковали в свою пользу, чтобы не быть вынужденными признать свою слабость и трусость и к тому же воровство! Итак, решено: эти двое умрут. Ты знаешь, что Фенрир жаждет пролить кровь Бальдура. Почему бы ему тогда не прихватить с собой карлика и этого, — он усмехнулся, — живого персонажа из пророчества? Или, может быть, сразу двух персонажей?

Последнюю фразу он произнес медленно, изменившимся голосом, и Лиф заметил, как его брат внезапно побледнел, но не возразил своему хозяину.

— Вот так-то, — удовлетворенно сказал Суртур. Он махнул рукой великану, стоявшему около двери. — Отведи мальчишку и альба к Бальдуру. Пусть они вместе до завтрашнего дня оплакивают свою судьбу.

Два молчаливых великана повели их обратно в мрачные недра Огненного Царства. Новая тюрьма оказалась просторнее той камеры, где Лифа держали раньше, но гораздо хуже. На полу лежала гнилая солома, и, когда охранники отворили дверь, от них в темноту бросилась стая крупных крыс. В лицо Лифу ударила страшная вонь, и его чуть не стошнило. Мальчик упал на колени, вскочил снова и вовремя успел обернуться, чтобы подхватить Ойгеля, которого один из великанов пинком втолкнул в тюрьму. С глухим щелчком дверь закрылась на замок, но полная темнота не наступила. Из грязных стен тюрьмы сочилось жутковатое зеленое сияние, похожее на мерцание гнилушки, и слабо освещало камеру.

Лиф осторожно опустил карлика на пол, сгреб охапку мокрой соломы и подложил ее, как подушку, под его голову. Ойгель попытался воспротивиться этому, но его движения были слишком слабы. Тогда он принял помощь Лифа и благодарно улыбнулся.

— Вот видишь — слабо прошептал он, — и ты обо мне позаботился. Добрые дела не остаются без награды.

— Вряд ли, — тихо возразил Лиф. — Если бы ты не кинулся в бой с волками, то не оказался бы здесь.

— Глупости, — недовольно произнес Ойгель. — Боюсь, ты такой же болван, как Суртур, если всерьез думаешь, что можно уйти от судьбы. Что суждено, то и случится. И не в нашей власти изменить будущее, Лиф.

— А правда то, что сказал Суртур? — спросил Лиф. — Ты действительно король шварцальбов?

Ойгель засмеялся.

— Вполне может быть, — ответил он. — Разве кто-нибудь когда-нибудь слышал, чтобы Суртур лгал?

— Почему же ты ничего не сказал об этом мне? — с упреком спросил Лиф. — Я бы…

— Что? — перебил его Ойгель. — Ты бы таращился на меня, заикался и от чувства глубокого благоговения растерял бы весь свой разум. — Он покачал головой. — Нет. Хорошо, что ты себя так не вел.

— Они нас убьют, — прошептал Лиф.

Ойгель кивнул.

— Пожалуй, так и будет. Но это не так страшно, как ты думаешь, карапуз. И кто знает, возможно, даже хорошо. Может быть, как раз твоя смерть и погубит Суртура. — Он тихо засмеялся. — Уже кое-кто остался без пальцев при попытке ухватиться за колесо судьбы.

Он потянулся вверх и с трудом выпрямился в полусидячее положение. Затем он серьезно посмотрел на Лифа:

— Ты боишься смерти?

Вопрос смутил Лифа. Он никогда об этом не задумывался, хотя смерть на суровом севере, где он вырос, была неотъемлемой частью жизни. Но он был слишком молод, чтобы осознавать смысл этого слова.

Мальчик покачал головой. Нет. Смерти он не боялся. Но он боялся казни.

Снаружи в коридоре послышались тяжелые шаги великанов. Звякнула отодвигаемая задвижка, дверь открылась, и два воина Суртура втащили скованную по рукам и ногам фигуру ростом ничуть не меньше, чем они сами.

— Бальдур! — Ойгель вскочил и тут же, пошатнувшись, упад на колени и пополз, дрожа от волнения и страха, к светловолосому великану. — Бальдур! — прохрипел он. — Что с вами, господин? Ну, говорите же!

Сын Одина медленно открыл глаза, посмотрел на альба и заставил себя улыбнуться.

— Ойгель, дружище, как я рад тебя видеть. Желал бы я встретиться с тобою при лучших обстоятельствах. — Он откатился на спину, рывком сел и дернул кандалы, которые сковывали его руки. Лиф заметил, как у него под кожей напряглись бугры мощных мускулов. Лицо Бальдура исказилось от напряжения. Черные кольца кандалов на его руках хрустнули.

И все же они выдержали титаническую силу аза.

— Не старайтесь, — мрачно произнес Ойгель. — Они изготовлены из железа альбов, и даже ваших сил недостаточно, чтобы их порвать.

Бальдур наморщил лоб, оглядел два обманчиво тонких кольца и с угрюмым видом опустил руки. Он кивнул.

— Я знаю, — сказал он. — Суртур показал мне людей из твоего народа, которые на него работают. — Он вздохнул. — Но я не ожидал, что увижу здесь тебя, Ойгель. Как могло случиться, что он поймал короля альбов, о котором ходят слухи, будто он способен убежать даже от своей тени?

Ойгель улыбнулся и покачал головой.

— С тех пор как мы виделись в последний раз, многое изменилось, Бальдур, — сказал он. — Власть Суртура растет.

— Что ж, я готов в это поверить, раз он сумел поймать даже меня, — проворчал Бальдур. — И тебя тоже. — Он поднял глаза, прищурившись посмотрел в сторону Лифа и недоуменно нахмурил брови, словно увидел мальчика не в первый раз. — Я знаю тебя, паренек, — пробормотал он. — Но не могу вспомнить откуда.

Лиф захотел ему ответить, но был не в силах произнести ни слова. Человек в кандалах был не простым смертным — хотя, как и Ойгель, носил на лице следы долгого пребывания в тюрьме, — а сыном Одина, братом Тора и самым сильным воином азов.

— Вы действительно знакомы с этим мальчикком, господин, — сказал Ойгель, опережая Лифа и не давая ему возможности ответить на вопрос Бальдура. — Но, боюсь, вы знаете также и его брата.

Бальдур вытаращил глаза.

— Конечно! — хрипло воскликнул он. — Это… это тот парень, которого я принял за Лифтразила. Но ты, по-моему, Лиф!

Лиф кивнул.

— Но как ты здесь оказался? — спросил Бальдур. — Когда я тебя видел в последний раз, ты был далеко на севере и чуть не стал добычей волка Фенрира. — Он повернул голову и посмотрел на Ойгеля. — Что случилось, Ойгель? Расскажи.

— Нас преследовали, — сказал Ойгель. — Я встретил этого мальчишку, когда за ним гналась свора волков во главе с Лифтразилом, и отправил в безопасное место. Норна Скулд прислала за нами «Скидбладнир», чтобы я отвез его в Азгард, к твоему отцу.

— Почему же ты этого не сделал? — спросил Бальдур.

— Я пытался, — ответил Ойгель. — Но не сумел. Нас преследовал корабль «Нагельфар». Мы вступили в бой и проиграли.

Бальдур побледнел.

— Проиграли? — растерянно повторил он. — Значит… значит, «Скидбладнир» разбит?

— Боюсь, что так, — ответил Ойгель. — Он потонул сразу после того, как мидгардская змея заставила нас перейти на «Нагельфар». Все пропало, господин.

— Ерунда, — буркнул Бальдур. — Ты трус, карлик. Пока мы живы, ничего не пропало.

— Но долго мы не проживем, — вздохнул Ойгель.

Бальдур вытаращился на него.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Мы умрем, — ответил Ойгель. — Завтра, как только зайдет солнце, волк Фенрир уничтожит сначала вас, а затем Лифа и меня.

— Но это неправда! — запротестовал Бальдур. Он попытался засмеяться, но у него не получилось. — Суртур так же хорошо, как и ты, знает, что этого мальчишку убивать нельзя!

— Ойгель говорит вам правду, господин, — сказал Лиф.

Бальдур резко повернул голову, и его взгляд, как прежде взгляд Суртура, проник в самую глубину души мальчика и заставил его вздрогнуть. Во рту у Лифа пересохло от волнения. Он с трудом заговорил снова:

— Суртур сам это приказал, перед тем как его слуги отвели нас сюда. Я слышал.

Бальдур надолго замолчал. Когда же он наконец начал говорить, его голос совершенно изменился. У него исчезла непоколебимая уверенность в себе и убежденность в своей правоте.

— Просто не могу поверить, — прошептал он. — Суртур не дурак! Если он убьет мальчика, то накличет на свою голову сокрушительную силу судьбы.

Ойгель молчал. Бальдур снова покачал головой и с упреком посмотрел на Лифа.

— Почему же ты не остался там, где был? — спросил он. — Никто не знал, где тебя искать, и никогда бы этого не узнал, если бы ты не вмешался.

— Но это неправда! — запротестовал Лиф. — Я видел «Нагельфар» прежде, чем встретился с вами, Бальдур. Он меня искал!

Ойгель испуганно посмотрел на Лифа, который отважился возразить азу, но Бальдур улыбнулся и поднял скованные руки.

— Правильно, — сказал он. — Корабль Суртура действительно тебя искал. Но искать человека и его найти — это две разные вещи. Если бы ты остался, мы бы сумели тебе помочь. Я бы известил своего отца, что тебе угрожает опасность.

— Я не мог остаться! — взволнованно воскликнул Лиф. — Озрун и Фьелла оказались бы в опасности.

— Озрун и Фьелла? — Бальдур задумался. — Значит, это твои приемные родители, да?

Лиф кивнул. С глубоким вздохом аз продолжил:

— Я знаю, что ты скажешь, малыш. Ты боялся, что корабль или волки Суртура вернутся и продолжат поиски. И ты боялся, что принесешь несчастья тем людям, которые воспитали тебя как собственного сына.

Лиф кивнул.

— Что ж, я тебя понимаю. — Голос Бальдура стал мягче. — И все-таки ты совершил ошибку. Может быть, Озрун и Фьелла умерли бы, но они были всего лишь двумя людьми.

Лиф застыл от страха. Бальдур продолжил:

— Есть вещи, которые стоят дороже, чем жизнь отдельного человека. Если победит Суртур, погибнут не только Озрун и Фьелла, но и все люди Мидгарда. Ты не имел права ради будущего всего мира пытаться спасти двух людей.

— Он этого не знал, господин, — сказал Ойгель.

— Я знаю, — ответил Бальдур. — И не сержусь на него. Но в этом была его ошибка.

Лиф почувствовал себя так, словно получил пощечину. Как можно так хладнокровно рассуждать о человеческих жизнях, как будто речь идет о скотине? Он пристально заглянул в глаза Бальдура. Его гнев перешел в печаль, ведь он понял, что между людьми и азами существовала большая разница. Азы и люди были не только соответственно господами и рабами, не только бессмертными и смертными существами, похожими друг на друга лишь внешне, не только могущественными и безвластными. Насколько сильно они походили друг на друга внешне, настолько разными были их души: души повелителей Азгарда, с одной стороны, и души слабых, ранимых людей Мидгарда — с другой.

Эта мысль пробудила другую, более глубокую мысль, которая вспыхнула в недрах сознания Лифа, и в этот момент он понял последнюю тайну азов. Возможно, он был первым человеком со времени создания мира, который это понял.

Он понял, что азы были богами.

Но не богами людей.