Младший научный сотрудник 7

Глава 26 Колючая проволока

Колючая проволока

— И куда ты меня привез? — с горя перешел я на ты с товарищем Горлумдом. — В ИТК какую-нибудь что ли?

— Нет, дружочек, — хитро ухмыльнулся он, — Камчатка, если ты не знал, отличается одной особенностью — лагерей здесь никогда не было, нет и, надеюсь, что не будет. Ни при царе-батюшке, ни при советском строе.

— А почему так? — невольно заинтересовался я. — И что, даже СИЗО тут не бывает?

— СИЗО есть, как же без него, в Питере. На улице Строительной…

— Дом 25, квартира 12? — подхватил я.

— Нет, при чем тут квартира, — не понял он юмора, — и дом не 25, а 125. А всего прочего нет, потому что так обстоятельства сложились. А почему они так сложились, обстоятельства, — предвосхитил он мой следующий вопрос, — не могу сказать. Но ты, кажется, еще что-то спросить хотел?

— Да, конечно, — спохватился я, — если это не лагерь, то почему колючка?

— Чтобы пациенты не разбежались, — доходчиво объяснил он, — и это даже не психушка, как вы называете эти заведения, а лепрозорий… это было понятно?

— Иди ты! — не смог я скрыть своего удивления, — лепру же давно победили — это из прошлого века болезнь.

— Как видишь — не до конца ее победили, — грустно ткнул он пальцем в табличку, прикрученную к воротам, а ворота тем временем распахнулись, и мы заехали внутрь огороженного пространства, — как там говорится в нашей программе партии… социализм у нас построен целиком, но не полностью…

— А если быть точным, — заметил я, — то построен он целиком и полностью, но не окончательно.

— Тоже верно, — согласился Горлумд, — вот и проказа, она же лепра, побеждена далеко не везде и не всегда.

— И ты теперь тут практикуешь, — сделал я логичное предположение, — переквалифицировался из психиатров в инфекционисты, да?

— Поживешь с мое, научишься есть всякую гадость, — ответил он словами Карлсона из мультфильма.

— А я-то зачем здесь сдался? — недоуменно спросил я, обводя глазами ряды приземистых бараков, — я не инфекционист и даже не психиатр…

— Зато ты умеешь лечить народ нетрадиционными методами, — Горлумд открыл дверь одного из бараков и пригласил меня заходить внутрь. — А это, знаешь, заменит и психиатра, и инфекциониста, да и всех прочих врачей вместе взятых.

— А ее вроде бы сейчас успешно лечат, эту проказу? — спросил я, усаживаясь на колченогий стул возле окна, — так же, как оспу и чуму.

— Ты прав, — Горлумд поставил чайник на плиту, которая питалась от красного газового баллона, — лекарства от этого дела есть, но жизнь, сам понимаешь, очень сложная штука — не на всех они действуют, эти лекарства. Какая-то часть зараженных полностью невосприимчива ни к хаульмугровому маслу, ни к дапсону, ни даже к БЦЖ, если ты слышал про такое…

— Бацилла Кальмета-Геррена, — неожиданно всплыло у меня из памяти, — лечит туберкулез.

— Молодец, — похвалил меня Горлумд, — умный мальчик. И заодно она и проказу очень хорошо профилактирует.

— То есть меня тут на довольствие должны взять… — еще раз предположил я развитие событий.

— Не должны, а уже взяли, вот, — и он выложил передо мной лист бумаги, где на слепой раздолбанной пишмашинке был напечатан приказ о зачислении меня, Петра Балашова в штат государственного казенного учреждения «ЛПК Елизово».

Название вызвало неожиданные ассоциации у меня в мозгу, поэтому я спросил:

— А число сегодня какое? А месяц с годом?

— 1 сентября 1983 года, — не задумываясь, отчеканил Горлумд, — дети в школу пошли, а что?

— Телевизор тут где-нибудь посмотреть можно? Или хотя бы радио послушать… последние известия или аналитическую программу какую.

— Телевидение у нас тут не ловится, сопки и вулканы кругом, — ответил он, — а радио пожалуйста, хоть обслушайся, — и он вытащил со стеллажа справа от окна радиоприемник Океан-209, такой же, как мне дал спецслужбист в аэропорту, чтобы сенатор Макдональд, помнится, про себя послушал.

Я тут же включил приемник, перещелкнул боковой верньер на УКВ и поймал радио Маяк. Тут передавали концерт по заявкам военнослужащих, не то. Третья программа, чего-то классическое, пропускаем. О, первая программа и оно самое — в Москве пятнадцать часов, а в Петропавловске-Камчатском полночь… вечная полночь.

— В ночь с 31 на 1 сентября с.г. самолет неустановленной принадлежности со стороны Тихого океана вошел в воздушное пространство Советского Союза над полуостровом Камчатка. Затем вторично нарушил воздушное пространство СССР над островом Сахалин. При этом самолет летел без аэронавигационных огней, на запросы не отвечал и в связь с радиодиспетчерской службой не вступал. Поднятые навстречу самолету-нарушителю истребители ПВО пытались оказать помощь в выводе его на ближайший аэродром. Однако самолет-нарушитель на подаваемые сигналы и предупреждения советских истребителей не реагировал, и продолжал полет в сторону Японского моря, — сообщила на этом канале хорошо поставленным голосом Анна Шатилова по-моему… а может и Ангелина Вовк.

— Что творится, — поцокал языком Готлибович, — неустановленные самолеты над нами летают.

— И не говорите, — перешел обратно на вы я, — а далеко тут до елизовского аэропорта?

— По прямой километров десять, — просветил он меня, — но напрямую на Камчатке, сам понимаешь, никто не ходит и не ездит, поэтому по проселку с огибанием сопок и ручьев… ну двадцать километров, может даже двадцать пять.

— На БТРе можно доехать?

— Конечно, я раз десять туда ездил по разным надобностям.

— А меня отвезете туда-обратно? — прямо поставил вопрос я.

— Зачем?

— Надо, — ушел я от ответа.

— Это тебе надо, — логично отвечал Готлибович, — а БТР на мне числится. Так что если объяснишь свои хотелки, то я войду в твое положение… может быть…

— В прошлой жизни я там одно дело не доделал, — решил раскрыться я.

— Какое? И вообще что это из тебя слова клещами тащить надо — раз начал, то доводи начатое до конца, — слегка рассердился он.

— Понимаешь, коллега, — опять вернулся я на более близкую форму общения, — сегодня ночью там должен быть сесть один самолетик… и с ним как раз и связано мое недоделанное дело.

— Дай угадаю, коллега, — ухмыльнулся Горлумд, — самолетик этот именно тот, про который сейчас в новостях сказали — угадал?

— Как в воду смотрел, коллега, — ответил я.

— Тогда тебе, собственно, и незачем ездить в аэропорт Елизово…

— Почему? — недоумевающе спросил я.

— Да потому что все пассажиры и пилоты этого корейского Боинга сидят в нашем лепрозории… вон там, в бараке номер шесть.

— Не может этого быть, — пробормотал я, — зачем здоровых людей запихивать в одно место с больными, при этом больными инфекцией, передающейся воздушно-капельным путем.

— Да потому что больше некуда их девать было, — предельно откровенно объяснил Готлибович, — а передача лепры по воздуху это миф… она только при тесном телесном контакте передается.

— А когда их освободят, — не стал сразу сдаваться я, — что они расскажут про СССР? Что у нас тут ГУЛАГ пополам с принудительной психиатрией?

— А кто сказал, что их освободят? — обезоружил меня Горлумд, — и что они что-то там расскажут?

— Логично, — не смог не согласиться с ним я, — ну тогда вводите меня в курс дела, буду приступать к исполнению своих служебных обязанностей.

— Для начала тебе надо поговорить со старшим из этого корейско-американского десанта…

— Дай угадаю, коллега, — отзеркалил я ему недавнее глумливое обращение, — а зовут этого старшего сенатор Макдональд.

— Не угадал, — торжествующе отвечал он, — его зовут Джозеф Лау, он какой-то там богач из Гонконга, если я ничего не перепутал.

— Помню такого, — наморщил лоб я, — а пускай они оба сразу приходят, и китаец этот, и Макдональд… вместе со своей закусочной…

Но поговорить с таким уважаемыми людьми мне не удалось, потому что над лагерем душераздирающе завыла сирена.

— Что это? — спросил я.

— Ааа, — с отвращением на лице ответил он, — опять воздушная тревога — очередной подарочек из Плесецка летит.

— Стоп, — притормозил его я, — ракетный полигон же гораздо севернее, в районе Ключей…

— Это может в твоей прошлой биографии он там был, а сейчас по соседству — пойдем в убежище.

— И кому в голову пришло строить лепрозорий на ракетном полигоне, — задал я риторический вопрос в воздух, он и остался там висеть без ответа.

Бараки в этом лепрозории были хлипкими и неустойчивыми даже на вид, как будто сошли с иллюстраций книг об ужасах ГУЛАГа. А вот бомбоубежище оказалось крепким и отлично обустроенным, видно, что денег на него не пожалели. Снаружи это выглядело как вход в погреб или подземный, допустим, гараж — строение со скошенной под углом крышей. А внутри надо было одолеть аж два лестничных марша, затем появился серьезных размеров предбанник, оборудованный тремя герметичными дверьми.

Мы с Готлибовичем чуть ли не первыми спустились вниз, я, было, торкнулся в ту дверь, что вела прямо, но он придержал меня за рукав и направил в левую сторону.

— Вот это помещение для специалистов и привилегированных пациентов, — сказал он, мы и зашли туда по очереди. И первым делом я увидел там сидящих на лавочке сенатора Макдональда и миллиардера Лау. А рядом притулилась Нина… ну да, та самая Ниночка, у которой сначала была жгучая любовь с Наумычем, а потом со мной.

— Привет, Нинель, — помахал я ей рукой, но она сделала удивленное лицо.

— Мы знакомы? — холодно спросила она.

— А как же, — я оглянулся на Горлумда в поисках поддержки, — скажи хоть ты ей, Готлибович, что мы в одном отделе работали.

— Не знаю я ничего, а с вашими отделами знаком очень поверхностно, — и он отошел к Макдональду, а я продолжил беседу с Ниной.

— Наверно ошибся, — сдал я немного назад, — ты… то есть вы очень похожи на коллегу по службе… вылитая Нина Брагина.

— Меня зовут Рита, — поправила она, — и фамилия другая.

— Тогда я приношу свои извинения, — и я присел на соседнюю лавочку, изо всех сил пытаясь связать ускользающие смысловые ниточки в хоть какой-то приемлемый клубочек.