В этот день Трофимов долго сидел в своем кабинете. Уже разошлись все сотрудники, уже и секретарша, пересилив робость перед новым начальником, решилась напомнить ему о позднем часе, а он, отпустив ее домой, все сидел и читал письма, заявления, документы.
Вот жалоба колхозников села Искра на плохую работу сельпо. Хищения, порча товаров. И, вспомнив о рассказе Антонова в райкоме, Трофимов на этом письме сделал пометку: «Громову немедленно выехать в село Искра, связаться там с Антоновым».
Вот письмо, которое, собственно, не должно бы касаться прокурора: служащий комбината предлагает план застройки новых участков и указывает на ошибки, допущенные при строительстве индивидуальных домов рабочих. Но и на этом письме Трофимов пометил: «Проверить лично. Обсудить с Рощиным». Больше того, он отложил это письмо в сторону и в течение вечера несколько раз возвращался к нему. Дело было в том, что очень многие письма, адресованные прокурору, касались жилищного строительства.
«Да, тут, видно, что-то не ладится, — подумал Трофимов и вспомнил слова Рощина: „Любить, любить все это надо! Любить беззаветно, бескорыстно!“ Странно, — размышлял он. — Деньги расходуются большие, размах жилищного строительства огромный, а люди недовольны. Чем же?»
И Трофимов снова принялся перечитывать письма.
Медленно, очень медленно вел беседу район со своим прокурором. Но с каждым прочитанным письмом, с каждым новым делом все шире становилась осведомленность Трофимова, все яснее представлял он себе, на что следует в первую очередь обратить внимание.
А за окном кабинета уже показались звезды, зажглись матовые фонари на мосту, и в парке зазвучал оркестр.
— «В городском саду играет духовой оркестр… На скамейке, где сидишь ты, нет свободных мест…» — тихонько запел Трофимов. И опять стал просматривать письма, в которых говорилось о жилищном строительстве.
«Да, необходимо поговорить с Андреем Ильичом, — снова подумал Трофимов. — Но с чем я к нему приду? — тут же спросил он себя. — Нет, сначала надо съездить на комбинат, в район, проверить факты, изложенные во всех этих письмах, а уж потом — разговор».
Зазвонил телефон.
— Слушаю, — поднял трубку Трофимов.
— Прокурор Трофимов? — послышался чей-то незнакомый веселый голос.
— Да.
— Приветствую вас на новом боевом посту! Глушаев говорит — начальник жилищного строительства комбината. Здравствуйте!
— Здравствуйте.
— Не мог никак лично к вам заскочить познакомиться, так что давайте уж знакомиться по телефону.
— Давайте.
— Сергей Прохорович?
— Правильно.
— Вот видите, я уж и имя-отчество ваше знаю. Как же, прокурор — следует уважать.
— Похвально, похвально.
— Как с охотой, Сергей Прохорович?
— С чем? — не понял Трофимов.
— Я говорю, как с охотой? Любитель? У нас на Урале охота — первое удовольствие! А вы как, охотитесь?
— Приходилось.
— Плюс в вашу пользу! Рыбачите?
— И это случалось.
— Еще плюс в вашу пользу!
Самоуверенная болтовня телефонного собеседника начинала раздражать Трофимова.
— Послушайте, — сказал он, — я очень занят. У вас есть дело ко мне?
— Есть и дело. У меня к вам дело, а у вас на меня дела, — пошутил Глушаев. — Еще не встречались с моей фамилией на бумажках?
— Нет, не встречался.
— Ну так встретитесь. Такая уж у меня разнесчастная профессия.
— Я прошу вас объяснить, что вам все-таки от меня угодно, — сказал Трофимов.
— Приступаю! — все с той же бойкостью отозвался голос в трубке.
Трофимову на миг даже показалось, что он видит этого своего неведомого собеседника. Вот он сидит там за столом, у телефона, обязательно толстый, с глупым, самодовольным выражением лица, вот отвалился в кресло, вот чиркнул спичкой и не спеша поднес ее к папиросе…
— Итак? — сухо спросил Трофимов.
— Я, знаете ли, очень обрадовался, — снова зазвучал веселый голос, — когда услышал, что старика Михайлова посылают от нас на покой.
— На учебу.
— На учебу ли, на покой ли — суть дела от этого не меняется. Главное, что теперь у нас новый прокурор — молодой, культурный и так далее. Это, знаете ли, очень приятно.
— Нельзя ли ближе к делу?
— И скромный! — продолжал веселый голос. — Тем более приятно.
Трофимов, сдерживая растущее в нем возмущение, решил все же дослушать своего развязного собеседника до конца.
— Да, так вот… перехожу к делу… Тут у вас недавно судили моего шофера Лукина. Отличный, знаете ли, шофер, великолепный парень, и вот — совершил страшное преступление!
— Вы так думаете?
— Нет, это Михайлов так думает, вернее думал. А на самом деле — все сущие пустяки. Посудите сами: повздорил парень с женой, сказал ей резкое слово, а у нее не хватило ума смолчать. В результате небольшая затрещина семейного типа. И все.
— И все?
— Да. А Михайлов из этого целый процесс соорудил. Защита, обвинение, свидетели, заседатели! Чепуха какая-то! Пока же суд да дело — отличный шофер ходит сам не свой, смотрит чертом, каждый миг может кого-нибудь задавить и так далее.
— Чего же вы от меня хотите?
— Как чего? Полагаю, вам, человеку, знающему жизнь, культурному, ясно, что из-за таких пустяков суды не затевают.
— Но ведь Лукин ударил жену.
— Экая беда! Да жены от таких ударов только больше нас любить начинают!
— Я бы попросил вас говорить серьезно.
— Я и говорю серьезно. Одним словом, нельзя, товарищ прокурор, засудить за такую малость хорошего парня. Нельзя! Учтите: это вам не Москва, а Урал, тут еще старинкой попахивает. Надеюсь, вы понимаете?.. Уральский быт, то да се…
— Знаете что? — сказал Трофимов. — Вам бы это все не мне по телефону говорить, а на суде. Тем более, что уже есть решение вызвать вас в качестве свидетеля. Убежден, что ваша защита будет оценена правильно.
— Вы полагаете?
— Уверен.
— А как-нибудь без суда нельзя обойтись?
— Теперь уж поздно об этом говорить.
— Ах, этот мне Михайлов! Ну, что ж, Сергей Прохорович, воспользуюсь вашим советом, выступлю на суде.
— Да, да, в качестве свидетеля защиты.
— Просто в качестве Глушаева Григория Маркеловича — меня ведь как-никак знают.
— Не сомневаюсь.
— А как насчет вашей поддержки?
— Я на стороне Лукиных.
— Рад слышать! Значит, поохотимся?
— Поохотимся.
— Приветствую! До скорой встречи! — и Глушаев повесил трубку.
— Ну и ну! — вслух сказал Трофимов.
Снова зазвонил телефон.
— Да, — взял трубку Трофимов.
— Сергей Прохорович, вы ли это? — услышал он оживленный голос Марины.
— Да, здравствуйте, Марина Николаевна.
— Как вам не стыдно, Сергей Прохорович? Ведь уж ночь на дворе! Мама сердится. Сейчас же идите домой завтракать, обедать и ужинать — все вместе!
— Иду, иду! — смеясь сказал Трофимов, испытав вдруг неожиданную радость оттого, что Марина позвонила ему и что в этом еще почти чужом городе кто-то помнит и заботится о нем, хотя в звонке Марины — дочери квартирной хозяйки — не было в общем-то ничего необычного.
Он задумался. И вдруг стало слышно, как где-то в коридоре прокуратуры тихонько пел репродуктор. Знакомая мелодия напомнила Трофимову что-то давно забытое. И вот, оттого ли, что мысли прокурора были сейчас очень далеки от занимавших его за минуту до этого дел, или от внезапно услышанной им в ночной тишине знакомой мелодии все вокруг представилось ему в каком-то ином, неведомом свете.
С удивлением огляделся он по сторонам. Кабинет прокурора района — стол, кресло, несколько стульев, шкаф. Что может быть обыкновеннее и прозаичнее? Но сейчас все это приобрело неожиданно торжественный облик. Здесь призван был он — прокурор — оставаться наедине со своей совестью. Здесь, как и в суде, перед лицом избранных народом судьи и заседателей, должен был он всегда и неизменно быть достойным того огромного доверия, которым наделило его государство.
Внезапно в комнату ворвался ветер, переворошил бумаги на прокурорском столе, а самого прокурора мимоходом потрепал по волосам. Ветки молодой липы застучали о подоконник.
Трофимов вздрогнул и встал из-за стола.