Младший советник юстиции

30

Самолет шел на посадку. Под резко накренившимся крылом замелькали верхушки сосен. Казалось, еще мгновение — и самолет коснется их колесами.

Сняв мешавшую ему шляпу, Швецов прильнул к окну.

От белого здания Ключевского аэропорта по дорожке, ведущей к посадочной площадке, бежали люди.

Мысль о том, что через несколько минут он увидит кого-нибудь из своих сослуживцев, обрадовала Швецова, как радовало его все, что так или иначе было связано с комбинатом.

Каждый раз, когда ему приходилось надолго отрываться от привычной работы, он начинал тосковать. Но вот он снова у себя. Его ждут сотни неотложных дел и многое, многое из того, что составляет для каждого личное понятие — «у себя».

Москва утомила, встревожила Швецова. Он был недоволен поездкой. Со смутной тревогой вспомнил он свой разговор с заместителем министра и напутственные слова, которые тот сказал ему, прощаясь: «Реальность нашей программы — это живые люди…» Ох, как всем нам следует помнить эти слова товарища Сталина!..

«Мне ли их не помнить?» — подумал Швецов и, точно продолжая разговор с заместителем министра, стал припоминать все, что выполнил и собирался выполнить для многотысячного коллектива работников комбината.

Перед ним возникла длинная вереница больших и малых дел, из которых состоит повседневная работа директора. Все было учтено. Все перед глазами. Швецов даже сейчас, в самолете, мог до мельчайших деталей представить себе огромное хозяйство комбината, слагавшееся из шахт, заводов, лабораторий.

Знать все, что касалось своего предприятия, было обязанностью директора, но знать все это так, как знал Швецов, было искусством. И он гордился этим особым директорским искусством, которое далось ему далеко не сразу.

Самолет взревел моторами и остановился. Швецов так задумался, что не заметил, как произошла посадка. Он встал и пошел к выходу. Первым, кого он увидел, ступив на землю, был Глушаев.

«Что с ним?» — удивился Швецов, всматриваясь в его непривычно серьезное, встревоженное лицо.

— Здравствуйте, Леонид Петрович! Как долетели? Не укачало? — подхватив швецовский чемодан, допытывался Глушаев.

Голос его показался Швецову напряженным, движения чересчур суетливыми.

— Что-нибудь случилось? — чувствуя, как тревога Глушаева передается и ему, спросил Швецов.

— Ничего, ровным счетом ничего, Леонид Петрович, — попытался улыбнуться Глушаев.

— Так. А почему именно вы приехали меня встречать?

— Ну как же, Леонид Петрович, — снова изобразил на лице улыбку Глушаев. — Ведь в Москве решались мои вопросы.

— Да вы уж не улыбайтесь, если не хочется, — с неожиданным раздражением сказал Швецов.

Они сели в машину.

— Здравствуйте, Леонид Петрович! — радостно приветствовал Швецова шофер. — С ветерком?

Это «с ветерком» повторялось каждое утро. Швецов любил быструю езду. Жители города и поселка давно уже привыкли к бешено мчащемуся автомобилю директора комбината.

— С ветерком, — откидываясь на спинку сиденья, сказал Швецов.

Машина рванулась и понеслась по шоссе к городу.

— Так что же все-таки случилось, Григорий Маркелович? — спросил Швецов. — Как идет стройка новых домов?

— На третьем участке все по плану.

— А на четвертом?

— Там еще не начинали.

— Не начинали? — строго глянул на Глушаева Швецов.

— Секретарь райкома создал комиссию, кстати, там и Марина Николаевна была, и комиссия этот участок забраковала. Сырой, видите ли…

— Почему мне об этом не телеграфировали?

— Не хотелось вас беспокоить, Леонид Петрович.

— Напрасно!

— Кстати, как в Москве решили с осушкой болота? — спросил Глушаев.

— Будем сушить.

Глушаев радостно потер руки:

— Ну вот, я же говорил! Вам, да не разрешат! А планы жилищного строительства утвердили?

— После, после об этом, — нахмурился Швецов. — Скажите лучше, почему вы такой кислый?

Глушаев пожал плечами.

— Я?.. Пустое… маленькая неприятность… Тут, кстати, новый прокурор у нас появился…

— Трофимов?

— Вы его знаете? Кстати, он что-то зачастил к нам на комбинат…

Швецов резким движением повернул голову и в упор посмотрел на Глушаева.

— И что же из этого следует?

— Нет, я просто так заметил… Неуживчивый, очень неуживчивый прокурор!

— Какое вам дело, уживчив он или не уживчив?

— Мне? Никакого!

— Пусть о прокурорах думают те, у кого совесть нечиста. Надеюсь, ничего без меня вы тут не натворили?

— Что вы, что вы, Леонид Петрович! — усмехнулся Глушаев. — Я ведь, кстати сказать, всего лишь строитель… Делаю, что прикажут…

— Послушайте, Григорий Маркелович! — резко сказал Швецов. — Это, кажется, пятое «кстати» за наш минутный разговор.

— И все пять некстати? — невесело пошутил Глушаев.

— Вот именно. Впрочем, если уж вы настаиваете на этом слове, то скажите, кстати, выполнили вы мой приказ об озеленении пустыря перед детским садом или нет?

— Не выполнил, Леонид Петрович.

— Не выполнили? Я же дал Марине Николаевне слово!

— Виноват, Леонид Петрович. Тут такое творилось… Завтра же дам указание приступить к работе.

— Черт знает что! — сердито сказал Швецов. — Выходит, на вас нельзя положиться даже в мелочах! — Он привстал и, видя, что шофер сворачивает в сторону города, тронул его за плечо: — Сначала на комбинат!

— Есть на комбинат! — выворачивая руль, отозвался шофер.

Швецов откинулся на спинку сиденья и, опустив стекло, стал сосредоточенно смотреть на дорогу.

Комбинат, разбросанный на огромной территории в несколько километров, медленно разворачивался перед ним.

«Да, вот я и у себя», — подумал Швецов, всматриваясь в знакомые очертания всех этих сотен больших и малых строений, связанных между собой единой трудовой целью, — будь то крошечная диспетчерская будка, притулившаяся у стрелок комбинатской железной дороги, или огромные корпуса обогатительной фабрики, или эта вот похожая издали на загородный особняк и уютно поблескивающая своими зеркальными окнами научно-исследовательская лаборатория.

— Снова у себя, — вслух негромко повторил Швецов.

— Вы о чем? — встрепенулся Глушаев, вопросительно глядя на Швецова. Но тот, задумавшись, ничего ему не ответил.

Смутная, непонятная тревога, которая нет-нет да и возникала в Швецове с памятного ему прощального разговора с заместителем министра, снова и еще сильнее, чем прежде, овладела им сейчас. Странно, но встреча с Глушаевым и то, что он говорил ему, уснащая свой рассказ этими некстати вставленными «кстати», не на шутку встревожили Швецова.

Казалось бы, что в огромном хозяйстве комбината есть дела куда поважнее, чем застройка поселкового участка или — а уж об этом и говорить нечего — озеленение пустыря перед детским садом. Взять хотя бы работу одной только шестой шахты и не всей даже шахты, а ее новых камер, в которых совсем недавно были установлены мощные комбайны. Трудно было даже сравнивать объем и сложность этих шахтных работ с тем, что тревожило сейчас Швецова, и он, подумав об этом, попытался сосредоточить свои мысли на главном для него: на шестой шахте.

— Как на шестой? — спросил он у Глушаева.

— Где? — не понял тот вопроса.

— На шестой шахте! — раздраженно сказал Швецов. — Как с добычей? Или начальнику жилищного, строительства об этом знать не положено?

— Отчего же, — смущенно потер ладонью лоб Глушаев. — Я слышал, что на шестерке дело спорится.

— Спорится! — усмехнулся Швецов. — Точнее и не скажешь!

— Можно и точнее, Леонид Петрович, — оглянулся шофер. — Вчера шестая дала сто двадцать процентов, а сегодня в первой смене сто сорок на-гора выдали.

— Сто сорок, — удовлетворенно кивнул Швецов. — Да, пожалуй, что и спорится. Вези-ка, Андрианыч, меня прямо на шестую.

— Есть прямо на шестую! — весело отозвался шофер.

— Кстати, Андрианыч, — с улыбкой обратился Швецов к шоферу: — А как у нас с жилищным строительством дело обстоит — спорится?

— В процентах так вроде и спорится, Леонид Петрович, — украдкой глянул на Глушаева шофер. — А вот на деле — не сказал бы…

— Так, — нахмурился Швецов. — Ну, ничего, разберемся.