Младший советник юстиции

6

Уже стемнело, когда Трофимов, распрощавшись со своими новыми сослуживцами, вышел из прокуратуры.

Центральная улица, проходившая через весь город, была освещена редкими, но яркими фонарями. И, возможно, оттого, что фонари эти светились поодаль один от другого, улица представлялась Трофимову совсем иной, чем днем. Что-то знакомое было и в широкой, мерцающей огнями, дали, и в негромких голосах прохожих, и в тишине садов за высокими оградами, откуда тянуло горьковатым запахом зацветающей черемухи.

Но что это? Отчего вдруг он остановился, отчего задрожали его руки, когда, закуривая папиросу, он долго чиркал гаснущими на ветру спичками?

«Полтава?» — остро ощутив колющую боль в сердце, подумал Трофимов.

Да, эта вечерняя улица незнакомого города напомнила ему Полтаву, прошлое, юность. И, как это часто бывает, вместе с мыслями о прошлом пришли думы о настоящем, точно на незримых весах сравнивалось и взвешивалось то, что было, с тем, что есть.

Юноша-следователь в Полтаве и прокурор района здесь, в Ключевом, шли по жизни одинаково решительно. Разница была только в возрасте, но разница огромная, и все, прежде казавшееся таким простым и доступным, теперь стало сложнее и интереснее. Вот хотя бы этот первый день на новой работе… Нет, годы не сделали Трофимова уступчивей, не притупили в нем юношеской нетерпимости ко всему, что шло в разлад с его убеждениями. Они углубили его опыт, вооружили знаниями и, что очень важно, — терпением.

Трофимов вспомнил Лукиных, Михайлова, Струнникова, старика Чуклинова, вспомнил даже дежурную из гостиницы — сколько новых людей встало на его жизненном пути за один только день! И сколько бы их ни было, каждый, буквально каждый стоил того, чтобы о нем думали, заботились, чтобы его берегли.

«Не слишком ли много я на себя беру? Не ошибаюсь ли? — подумал Трофимов и тут же сам себе возразил: — Но разве я надеюсь только на свои силы? Или на силы Власовой и Находина? Нет, у меня куда больше помощников. Вот они, эти еще не знакомые мне люди, что идут сейчас навстречу, и сотни людей за стенами этих домов, люди, мысли и стремления которых сходятся на одном слове: „Коммунизм!“».

Только теперь Трофимов заметил, что не идет, а почти бежит по улице.

«Куда это я?» — улыбнулся он и, вспомнив об адресе, который дала ему Власова, решил сейчас же разыскать этот дом…

Дверь Трофимову открыла высокая пожилая женщина. Несмотря на возраст, она держалась прямо, и движения ее были плавны и легки. Она слушала объяснения Трофимова о том, кто и зачем его к ней прислал, и смотрела на него так, будто хорошо понимала, почему он, не дождавшись утра, бросился отыскивать ее дом.

— Пойдемте.

Женщина взяла Трофимова за руку и повела в комнату.

— Марина, а ведь вышло по-моему! — громко обратилась она к кому-то, и в голосе ее прозвучали молодые нотки.

Яркий свет после полутемной прихожей ударил Трофимову в глаза, и он остановился на пороге.

В глубине комнаты, перед большим стенным зеркалом, стояла девушка.

— Ты о чем, мама? — спросила она.

Слова, произнесенные ею, прозвучали звонко и протяжно, словно обронила она их невзначай, думая совсем о другом. Трофимов увидел, как медленным, округлым движением она вскинула руки к голове, оправляя тяжелые русые волосы, и, глядя в зеркало, лишь чуть-чуть повела в его сторону глазами.

— Да о том, — сказала мать, — что Ольга Петровна ошиблась, даром что прокурор — знаток человеческих душ. — Она обернулась к Трофимову: — Власова-то ваша только что звонила мне, предупреждала, что вы придете завтра, а я усомнилась: «Нет, говорю, сегодня заявится, обязательно сегодня». И то сказать, в домах свет, люди, жизнь, а ты один во всем городе — ни родных, ни знакомых.

— А мы, по-твоему, знакомые? — улыбнулась дочь.

И опять слова эти прозвучали как бы невзначай, а ее улыбка — открытая, ясная — обращена была вовсе не к Трофимову, и не к матери, а куда-то мимо них, к тому, что жило сейчас в глазах этой девушки.

— Конечно, знакомые, — рассмеялась мать. — Ведь вас Сергеем Прохоровичем зовут?

— Верно, — улыбнулся Трофимов. — А вас — Евгенией Степановной?

— Тоже верно. Знакомьтесь, моя дочь Марина, санитарный врач города и весьма строгий товарищ, но вы ее не бойтесь: она в отца — накричит, разнесет и тут же помилует.

— Надеюсь, мы будем друзьями, — сказал Трофимов.

— Может быть, если вы не очень похожи на Михайлова… — Марина протянула Трофимову руку: — Белова.

— Вот как? Что же он такое натворил?

— В том-то и дело, что он ничего не натворил, а надо бы.

— Ну-ну, не ко времени разговор, — становясь между дочерью и Трофимовым, с улыбкой сказала Евгения Степановна. — Пойдемте, Сергей Прохорович, я вам покажу вашу комнату, а потом будем чай пить.

Она снова дружески взяла Трофимова за руку и, как маленького, повела его за собой.

— Вот… Это кабинет моего покойного мужа.

Комната, куда ввела Трофимова Евгения Степановна, была вся заставлена книжными шкафами и полками. Широкий письменный стол был почти пуст — стопка чистой, пожелтевшей от времени бумаги, большая необтесанная глыба кварца, в которой было выдолблено гнездо для чернильницы, настольная лампа и рядом с ней маленькая фотография Владимира Ильича, читающего «Правду».

Трофимов подошел к столу, взглянул на эту с детских лет знакомую фотографию Ленина, на полки с книгами, на образцы горных пород, аккуратно разложенные на подоконниках, и сразу почувствовал себя здесь дома, среди родных и близких людей.

— Разрешите? — он вопросительно посмотрел на Евгению Степановну, а руки его уже потянулись к книгам.

— Смотрите, смотрите, — печально сказала Евгения Степановна. — Тут найдутся полезные книги и для вас. Муж собирал их с толком, умеючи. Ах, как он любил книги! И вы, видно, любите?

— Люблю! Очень! — сказал Трофимов, покосившись на Марину, которая в это время показалась в дверях.

И пока женщины, легко двигаясь по комнате, прибирали ее, Трофимов переходил от одной книжной полки к другой, снимая книги и не спеша прочитывая их заглавия.

Чего только тут не было! Книги по садоводству и архитектуре, множество книг о месторождениях золота, нефти и руд на Урале, целая библиотека по лесному сплаву, старинные исследования края, сборники народных песен.

Урал — Урал, с его суровой красотой, с его неисчерпаемыми богатствами, легендами и песнями, смотрел на Трофимова со страниц этих книг.

— Да тут у вас целая сокровищница! — воскликнул он, когда глаза его случайно встретились со взглядом Евгении Степановны.

— Ну что ж, я буду рада, если эти книги вам пригодятся, — сказала она. — Больно смотреть, как стоят они без дела на полках, точно вместе с хозяином… — Она не договорила, не смогла произнести страшного для себя слова. Слезы навернулись у нее на глазах, и дочь, заметив это, тихонько обняла мать и прижала ее к себе.

На минуту в комнате стало тихо и сумрачно. Трофимов, не смея потревожить этой тишины, не знал, что сказать. С книгами в руках он неподвижно стоял посреди комнаты и казался сейчас самому себе нелепо большим, неловким и совсем чужим для этих тяжко переживающих недавнюю утрату женщин.

— Вы уж меня простите за слабость, — сказала Евгения Степановна. — Как увидела вас с книгами, так и вспомнился муж. Он бывало тоже после какой-нибудь поездки вбежит к себе в кабинет и вот, как вы теперь, схватится за книги и начнет их перебирать, листать, восхищаться. Все у него в руках кипело, радовалось. Любил он жизнь!

— Кем же он был? — тихо спросил Трофимов.

— Кем только он не был!.. Мальчишкой на пароходе, грузчиком, приисковым рабочим, сталеваром, солдатом. Был первым строителем нашего комбината, потом его директором… Вот я вам и отвечу, Сергей Прохорович: был наш отец большевиком. Громкое это слово, а скромнее сказать не могу…

— Пойдемте, пойдемте пить чай, — нарушая наступившее молчание, сказала Марина. — Да положите вы книги, еще начитаетесь.

— И верно: что это мы? — встрепенулась мать. — Чай, чай пить! Милости прошу! — Она распахнула дверь и первая прошла в столовую.

— А после чая, — сказала Марина, — если хотите, пойдем в городской сад: там сегодня открытие.

За стол садились молча.

Марина налила Трофимову чаю и пододвинула чашку так просто, таким привычным движением, что он понял: место, на котором он сидел, раньше занимал за столом ее отец. Эта догадка смутила его. Несуразным представилось ему вдруг его вторжение в этот дом, в чужую жизнь, в чужое горе.

Он поднялся и пересел на другой стул.

Ни мать, ни дочь не сказали ни слова. Казалось, они ничего не заметили. Только Марина, когда она снова пододвигала Трофимову чашку, пожалуй, в первый раз за весь вечер внимательно на него посмотрела.