Младший советник юстиции

3

Зал заседаний Ключевского народного суда был переполнен.

Прокурор Михайлов, немолодой грузный человек, оторвал взгляд от разложенных перед ним бумаг и посмотрел в глубину зала. Оттуда на него были устремлены сотни внимательных, ожидающих глаз.

«Почему сегодня так много народу? — подумал прокурор. — Дело как дело — ничего особенного…»

— Подсудимый Лукин, встаньте, — сказал судья.

Высокий молодой парень, сутулясь и стараясь ни на кого не смотреть, поднялся со своего места за барьером.

Вглядываясь в его виноватое, застывшее от нестерпимого стыда лицо, Михайлов вспомнил, как несколько дней назад к нему пришла целая молодежная делегация с требованием устроить над Лукиным что-то вроде показательного процесса.

Какой там показательный процесс! Достаточно и того, что он, Михайлов, согласился лично участвовать в рассмотрении этого, на его взгляд, несложного дела.

«Но почему же все-таки оно вызвало в городе такой интерес?» — задал себе вопрос Михайлов.

Он перелистал лежащие на столе бумаги.

«Подсудимый — Лукин Константин Иванович, 1926 года рождения, шофер комбината. Потерпевшая — Лукина Татьяна Павловна, 1928 года рождения, лаборантка на обогатительной фабрике. Так… Другой потерпевший — ее отец, Павел Андреевич Зотов…»

«Зотов?.. Зотов?.. Ах, вот оно что! Ведь этот Зотов — старейший мастер комбината, известный в городе человек. Да и Лукины — кто же в городе не знает старого Лукина, мастера по лесному сплаву, охотника, уральского краеведа? Нашла коса на камень! Впрочем, дело-то само по себе ясное: хватил парень лишнего, повздорил с женой, ударил ее, оскорбил вступившегося за дочь старика, а теперь и стыд и раскаяние… Но вот прямо и честно признать свою вину не желает. Мальчишка! Да как он смел про гордость здесь говорить?»

Прокурор всем своим грузным телом повернулся к подсудимому.

— Так что же, признаете вы себя виновным в предъявленном вам обвинении?

В это время в зал вошел Трофимов. Никто не обратил на него внимания. Молодая женщина, возле которой он остановился, отыскивая свободное место, подвинулась, и Трофимов сел рядом с ней.

— Я был пьян, — тихо, но с упорством, видно уже не в первый раз произнося одну и ту же затверженную фразу, сказал подсудимый. — Я ничего не помню.

— А почему же свидетели отрицают это? — ожесточаясь, возвысил голос прокурор.

— Свидетели сговорились показывать против меня, — еще тише и еще ниже опустив голову, произнес Лукин.

— Константин! Говори правду! Правду говори! — послышался из глубины зала глухой мужской голос. — Не унижайся до лжи.

Подсудимый испуганно глянул в сумрак зала и вдруг, точно переломив что-то в себе, выпрямился и дерзко, с вызовом, крикнул:

— Говорю, как было!

— Костя! Костя! Как же тебе не стыдно? Как же ты можешь?.. — услышал Трофимов рядом с собой горестный шепот.

Он заглянул в заплаканные глаза соседки и, хотя ничего не знал о сути разбиравшегося дела, сердцем почувствовал, что правда на стороне этой женщины.

Она была очень молода, и даже страдальческая морщинка на лбу не лишала ее лица той юной непосредственности, которая сквозила во всем: в уголках глаз, пусть заплаканных, но не померкших, в удивленном изломе бровей, в плотно сжатых губах, которые, казалось, еще миг — и раскроются в улыбке.

Что же случилось, какое горе вторглось в жизнь этой молодой женщины? Трофимову вдруг очень захотелось увидеть ее такой, какой она была, может быть, еще неделю назад. Он понял, что судьба этой женщины тронула его, что и по-человечески и в силу своего долга он сделает все, чтобы помочь ей, хотя и не знал еще, в чем будет заключаться эта помощь.

— Муж? — спросил он у женщины, воспользовавшись минутной паузой, когда судья советовался о чем-то с народными заседателями. Спрашивая, Трофимов показал глазами на подсудимого.

Женщина утвердительно кивнула головой.

— Что же у вас с ним произошло?

Этот вопрос Трофимов задал так участливо и так просто, что она, почувствовав его дружелюбие, наклонилась к нему и ответила откровенно и доверительно, как могла бы ответить только хорошему, верному другу:

— Мы всего два года женаты, а знаем друг друга с самого детства… — Слезинки быстро-быстро, одна за другой, закапали у нее из глаз, но она даже не заметила этого… — И вот точно кто подменил его… В тот вечер пришли ко мне товарищи по работе, отец… Сидели мы на скамейке перед домом, вечер был весенний, теплый — не хотелось уходить в комнаты…

Она смолкла. На мгновение воспоминания вернули ее в прошлое. Казалось, весенний ветер, проникнув в зал суда, коснулся ее лица, и вот уже дрогнула, разгладилась горестная морщинка на лбу. Она вскинула голову, наверно, так же, как в тот вечер, там, на скамейке перед своим домом, прислушиваясь к дыханию весеннего ветра, но увидела не темную полосу леса на горизонте, не синеватый бугристый лед Ключевки, не набухшие почки нависших над забором ветвей, а притихший зал суда, своего понуро стоящего за барьером мужа, услышала строгий голос судьи.

— Что это я? — снова опуская голову, сказала она и чужим, невидящим взглядом посмотрела на Трофимова.

Суд тем временем продолжался.

Неторопливо задавал свои вопросы председательствующий. Трофимову понравилась спокойная, доброжелательная манера, с какой он обращался к подсудимому, предоставлял слово прокурору или защитнику. Чувствовалось, что он знает свое дело и умеет настойчиво и твердо вести судебное разбирательство. Аккуратная гимнастерка и затянутая в черную перчатку неподвижная левая рука красноречивее всяких слов говорили о прошлом этого человека. Его твердое смуглое молодое лицо внушало симпатию, и Трофимов с удовлетворением подумал: «Судья здесь как будто на месте».

Прислушиваясь к спокойным вопросам председательствующего и нервным, сбивчивым ответам подсудимого, Трофимов без труда понял суть разбирающегося дела. Виновность Лукина была очевидна. Трофимов мысленно восполнил неоконченный рассказ своей соседки. Итак, в тот вечер, возвратившись домой в нетрезвом виде, Лукин безо всякого к тому повода обругал и ударил свою жену, а когда за нее вступился отец, то нагрубил и ему.

Теперь Лукин пытался оправдать себя тем, что был тогда очень пьян, говорил, что ничего не помнит. Свидетели же утверждали, что Лукин был не столько пьян, сколько раздражен и не мог не отдавать себе отчета в том, что делал. Неясной оставалась причина, побудившая Лукина совершить этот позорный поступок. Если не докопаться до причины, если ограничиться только доказательством самого факта виновности Лукина, установить для него статью и вынести приговор, то суд, советский суд, не сделает самого главного, самого важного: не заставит Лукина понять и признать свою вину.

Трофимов понимал, что только очень внимательное, очень чуткое отношение к подсудимому поможет суду найти правильное решение в этом, казалось бы, простом деле. Он понимал, что ложная гордость и стыд, а возможно, и страх перед наказанием мешают Лукину говорить правду. Правда же эта была необходима не столько для суда, сколько для самого Лукина, для его жены, для их близких.

Понимали ли это прокурор и судья? Со все растущим беспокойством прислушивался Трофимов к вопросам, с которыми они обращались к подсудимому. Да, не было сомнения: судья добивался от Лукина именно той правды, о которой думал Трофимов, он пытался установить не только виновность подсудимого — она была очевидна, — но хотел, и это было главное, выяснить причину, побудившую Лукина так тяжко оскорбить жену. Прокурор же действовал чересчур прямолинейно. Рассерженный упорством, с которым Лукин пытался умалить свою вину, прокурор, видимо, принял твердое решение просить у суда о самом строгом наказании для подсудимого.

«Сто сорок шестая и сто пятьдесят девятая: шесть месяцев исправительно-трудовых работ! — решил про себя Михайлов. — Чтобы неповадно было! Мальчишка!.. Ее жалко — любит мужа… — Невольно Михайлов подумал о своей дочери, кончавшей в этом году десятилетку. — Вот и моя Катюша, того гляди, приведет в дом доброго молодца. Какой-то он будет? Может, тоже драться пожелает? Ну, нет!..» — и разгневанный этими мыслями, прокурор раздраженно пробормотал:

— Сто сорок шестая и сто пятьдесят девятая по совокупности!

— У вас есть вопросы к подсудимому? — спросил его судья.

— Нет, мне все ясно.

«Все ясно! — повторил про себя Михайлов. — И что это судья с ним разговоры разговаривает? Молодой еще, маловато опыта, — вот и тянет. А мне за двадцать лет судебной практики… — Тут Михайлов мысленно вернулся к тому, о чем мучительно думал последние дни, с тех пор как из области пришло уведомление об откомандировании его на учебу и о том, что на смену ему направляется новый прокурор. — Да и мне, видно, двадцатилетнего опыта маловато… — Он с горечью покачал головой. — Когда я еще молодым человеком сложнейшие дела расследовал, матерых вредителей за ушко да на солнышко выводил, тогда мне опыта и знаний доставало, а теперь вот, чтобы этакого, например, петуха призвать к порядку, надо, оказывается, специальный институт кончать. — Михайлов горько усмехнулся. — Что ж, я солдат: приказано учиться — буду учиться».

Тут, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, он повернул голову и увидел Трофимова.

«Кто таков?» — насторожился Михайлов, уловив в обращенном к нему лице незнакомца напряженное внимание, с каким тот следил за ходом процесса.

«Наверно, дружок подсудимого», — предположил прокурор, но тут же подумал, что на приятеля Лукина человек этот никак не похож. Михайлов снова глянул на него и заметил осуждение в его ответном взгляде.

Да, Трофимов осуждал Михайлова. С недоумением смотрел он на прокурора, который так прямолинейно, так торопливо вел дело. С недоумением и осуждением отнесся Трофимов и к заявлению прокурора о том, что ему все ясно.

«Что же тебе ясно? — с досадой думал Трофимов. — Под какую статью можно подвести вину Лукина? Для этого не стоило и суд начинать. Дело ведь далеко не такое простое! Посмотри, посмотри на мою соседку, на ее горестное лицо. Нет, товарищ прокурор, ничего-то тебе не ясно».

— Если ни у прокурора, ни у защитника нет больше вопросов, — сказал председательствующий, — то суд продолжит допрос свидетелей.

— У меня имеется заявление! — вскочил со своего места седенький старичок.

— Предоставляю слово защитнику, товарищу Струнникову, — объявил судья.

Прежде чем заговорить, Струнников вскинул брови, и будто на одной с ними веревочке вскинулись вверх его плечи. Всем своим видом защитник выказывал крайнее изумление. Лицо его с вскинутыми бровями дышало таким негодованием, что по залу суда пронесся настороженный шепот.

— Товарищи судьи! В интересах истины я ходатайствую, больше того, я настаиваю на вызове в суд еще одного свидетеля и на привлечении к делу дополнительных материалов, которые могли бы должным образом раскрыть перед нами прошлое моего подзащитного! — Адвокат произнес эти слова горячо, и видно было, что он волнуется, точно впервые, а не в какой-нибудь двухтысячный раз приходится ему выступать защитником в суде. — Товарищ председательствующий! Мой подзащитный — еще молодой человек, я бы сказал, юноша, но, тем не менее, его краткий жизненный путь отмечен пусть скромными, но…

— Товарищ председательствующий, — прервал Струнникова Михайлов, — я протестую против того, что защитник, вместо заявления по существу дела, цитирует нам избранные места из своей защитительной речи. Всему свое время и место.

— Товарищ председательствующий! — запальчиво возразил защитник. — А я протестую против того, что представитель государственного обвинения прерывает меня на полуслове.

— Хорошо, хорошо, продолжайте, — улыбнулся судья.

— Итак, я повторяю, краткий жизненный путь моего подзащитного отмечен пусть скромными, но достойными нашего внимания трудовыми заслугами. Лукин — отличный водитель, прекрасный механик. Но это не все. Лукин известен как страстный исследователь нашего богатейшего края. В этом он наследует своему отцу — старейшему уральскому краеведу. Почему же, решая судьбу молодого человека, мы не желаем считаться именно с этой стороной его жизни — с его трудовой и общественной деятельностью? Кадровый советский рабочий — и вдруг подсудимый? Любитель природы, исследователь родного края — и вдруг преступник? Не противоречит ли это одно другому? Безусловно, противоречит. Вот почему, чтобы найти истинную причину, побудившую Лукина совершить то, что он совершил, мы должны, я полагаю, особенно пристально изучить бытовую и трудовую обстановку, в которой он жил последние месяцы.

Струнников выдержал длинную паузу и уже спокойным голосом, как человек, убежденный, что его поняли и согласны с ним, продолжал:

— В целях более глубокого выявления бытовой и трудовой обстановки, в которой находился мой подзащитный, и для более полной, всесторонней характеристики его, я ходатайствую перед судом о вызове еще одного свидетеля: начальника жилищного строительства комбината и непосредственного начальника моего подзащитного — товарища Глушаева Григория Маркеловича. Убежден, что товарищ Глушаев даст объективную и хорошую характеристику Константину Лукину. Кроме того, я ходатайствую перед судом об обязательном приобщении к делу дополнительных документов: служебных характеристик и отзывов общественных организаций города о моем подзащитном.

Струнников сел и почти скрылся за пухлым портфелем, лежавшим перед ним на столе.

Что-то во всем облике старого адвоката, и даже не столько в облике, сколько в той страстности, с которой он только что говорил, решительно расположило к нему Трофимова.

«По форме старомодно, по существу верно», — оценил он мысленно выступление защитника.

Председательствующий посоветовался с народными заседателями и объявил решение суда:

— Посовещавшись на месте, суд выносит определение: ходатайство защитника, товарища Струнникова, удовлетворить — вызвать в качестве свидетеля по делу гражданина Глушаева Григория Маркеловича, а также затребовать характеристики о подсудимом Лукине с места его работы и от общественных организаций города. Дело откладывается до пятнадцатого июня.

Трофимов поднялся со своего места и отошел к окну. Отсюда ему было удобно наблюдать за тем, что происходило в зале. Почти все посетители суда, прежде чем уйти, подходили к Лукиной и, кто — словом, кто — жестом, выражали ей свое сочувствие. Коренастый седоусый старик, вероятно отец Лукиной, взял ее под руку и бережно повел к выходу. Все предупредительно расступились, давая им дорогу.

Лукин, который не был под стражей и свободно мог уйти из зала суда, стоял в полном одиночестве и не трогался с места. Люди проходили мимо него, пряча глаза и отворачиваясь.

— Механик по кулачной расправе! — презрительно сказала какая-то девушка.

— Молчи, Катюша, а то он и тебя ударит! — подхватила другая.

— Пусть попробует! — угрожающе сказал их спутник, молодой плечистый парень, и неожиданно напустился на девчат: — А вы это бросьте, насмешки свои! Не до смеха тут! Пошли!

Мимо Лукина прошел высокий сухощавый старик.

— Отец! — робко окликнул его Лукин.

— После! Дома поговорим! — не оборачиваясь, буркнул старик. — И без того стыда натерпелся!..

Он подошел к Зотовым.

— Здравствуй, Танюша! Здравствуй, сват! Не думал я, что придется нам в суде родство наше топтать, — сказал он хмуро, и протянутая рука его повисла в воздухе.

— Папа! — просительно прошептала Татьяна, прижимаясь к отцу.

Невысокий Зотов глянул снизу вверх на Лукина и, угловато передернув плечом, протянул ему руку.

— Выходит, непрочным родство оказалось. Ошиблись мы… — сказал он и, насупившись, опустил голову.

Так стояли они друг перед другом, и ни один не решался прервать рукопожатие, понимая, что в нем заключалась последняя надежда на примирение, на возврат к былой, зародившейся еще в детстве дружбе. Томительная тишина стояла вокруг, и казалось, не будет ей конца, как не будет конца и тому, что происходило сейчас между Зотовым и старым Лукиным. И вдруг рядом с ними возникла маленькая фигурка Струнникова. Куда девалась его воинственность? Тихим, даже задумчивым показался он в этот миг Трофимову. Задушевно и мягко прозвучали его слова:

— Друзья, друзья мои, не растопчите дружбу… Нельзя… Нельзя.

Его рука легла на руки стариков, их хмурые лица просветлели, и они с благодарностью взглянули на душевно понявшего их сейчас человека.

Татьяна бросилась к Струнникову, обняла его и, улыбаясь сквозь слезы, что-то зашептала ему на ухо, а он, слушая ее и ласково ей кивая, легко подталкивал ее к выходу, к двери, через которую проникали сюда лучи весеннего солнца.

Зал быстро пустел. Наконец ушел и подсудимый, и в большой комнате остались лишь почему-то медливший уходить Михайлов и Трофимов.

— Вы ко мне? — обращаясь к Трофимову, спросил прокурор.

Трофимов подошел к Михайлову.

— К вам.

— Не мне ли на смену приехали?

— Так точно, прислан сюда на работу. Младший советник юстиции Трофимов, — отрекомендовался он.

— Ну вот, я так и понял, как увидел вас, так сразу и догадался, — растерянно улыбаясь, сказал Михайлов. — Что это, думаю, за гражданин такой суровый сидит? А это вон кто… Сразу, значит, решили с суда начать? Можно и так, можно и так. Прошу ко мне, — пригласил он. И, досадуя на себя за внезапно охватившее его волнение, Михайлов, не оглядываясь, пошел к выходу.