Моё – Ей

Мне хочется грусти утонченно-нежной, которой минувшего жаль.

Вся в кружеве черном, с улыбкой печальной, она открывает мне даль.

Из комнаты тесной, где стынут портреты, она отворяет мне дверь.

Туда, где не спеты живые заветы, все – завтра и только – теперь.

Повисли сережки березы плакучей, на иве желтеют цветы.

Христосуясь с милым, «Воистину!» молвив, мне душу овеяла ты.

«Воскресе! Воскресе!» В церковной завесе все складки вещали о том.

В усадьбе, и в саде, и в поле, и в лесе весь воздух был полон Христом.

Из черной земли, из разъятой, богатой, дышала воскресшая весть.

Зеленые травки качались, встречались, в лучах расцвечались, не счесть.

Малиновка пела, скворцы суетились, от ласточки – каждой избой

Как будто владело не горе, не дело, а щебет и сон голубой.

Кто мог бы подумать, что древле распятый узнает распятье опять,

Что в жизни и жизни порвутся напрасно, кровавую примут печать.

Ты, с кроткой улыбкой, вся в облаке черном, зажги безглагольно свечу.

И молви, когда же не тенью пойду я, а к новым лучам по лучу,

Когда истощатся бесовские дымы, в которых вся жизнь – водоверть?

И молвлю «Воскресе!», воистину слыша, что смертью исчерпана смерть.