Монтесума

ЭФЕМЕРНЫЙ ПРОТЕКТОРАТ

О событиях последующих нескольких месяцев известно очень мало. Сначала Кортес осуществил некоторые мероприятия, связанные с безопасностью его войска. Хорошо представляя себе опасность своего положения на острове, где он мог быть в любой момент отрезай от внешнего мира, он осуществил постройку четырех бригантин — достаточно больших, чтобы взять на борт людей (но крайней мере, европейцев) и лошадей. Известия и деньги были направлены на острова с целью получения дополнительной военной силы.

Дон Эрнан неоднократно обещал Монтесуме, что сделает его еще более могущественным, чем раньше, правителем и поможет расширить территорию его государства. Капитан начал с помощи в подавлении мятежей. Он способствовал решению пограничных споров между некоторыми королевствами. В то же время он собирал информацию обо всем, что касалось империи. По его требованию была составлена карта побережья — для того чтобы с ее помощью экспедиционный отряд из десятка испанцев мог найти удобную, хорошо защищенную от ветра и воли гавань. Сопровождаемый индейцами маленький отряд прошел по прибрежной полосе до устья реки Коацакоалькос, где местный король, недруг Тройственного Союза, принял их с большим радушием. Монтесума охотно сообщал Кортесу о ресурсах страны, в частности, о местонахождении золотых коней, что значительно облегчило поиски испанцам.

Продолжался, естественно, сбор дани, особенно — в виде золота. Затем была осуществлена переплавка всего наличного драгоценного металла и его дележ. Предварительно была выделена королевская квинта, то есть причитающаяся королю пятая часть. Конкистадор восхищался находившимися там золотыми украшениями, «такими красивыми и своеобразными, что им нет цены. И нет в мире короля или принца, который бы владел столь прекрасными вещами». Столь ценимые Кортесом ювелиры по приказанию Монтесумы принялись за изготовление распятий, медалей, изображений святых и различных украшений, «чудесно» имитирующих то, что имело распространение в Испании. И уже в иной области — император завел для испанцев обширную ферму, где культивировались в большом масштабе маис, фасоль и какао и выращивались пятнадцать тысяч индеек и большое количество уток. Испанцы заполняли свой досуг тем, что фланировали по городу и наносили визиты. При случае занимались также воровством. Так, например, Педро де Альварадо был замешан в краже шестисот нош какао-бобов из дворца Монтесумы. Кортес велел провести расследование, но не стал прибегать к полагавшемуся в подобных случаях наказанию, когда узнал о причастности к краже Альварадо. Последний все же получил изрядный нагоняй. В общем и целом, испанцы вели себя достаточно сносно, хотя инциденты вроде того, который привел к гибели Какамы, были, очевидно, не редкостью. Что касается Кортеса, то он вел записи, благодаря которым мы получили прекрасные восторженные описания города, в котором он был фактическим правителем.

Кортес часто беседовал с Монтесумой о религии. Этим же занимались испанские монахи, пытавшиеся обратить его в христианство. Их усилия не были, пожалуй, напрасными, поскольку через какое-то время tlatoani изъявил желание пройти обряд крещения. Однако церемония, для придания ей большего блеска, была отложена до воскресенья Тростников, но в конце концов ей не суждено было состояться. Был ли Монтесума искренен в этом деле? Скорее всего, стремясь усыпить недоверие испанцев, он не желал им противоречить. По-видимому, он испытывал раздвоение чувств. С течением времени он проникся симпатией к Кортесу и его людям, в чьей власти он находился. Современная нам эпоха знает много примеров этого феномена, заключающегося в том, что пленник постепенно привязывается к своему похитителю.

Внешне эти два человека достаточно хорошо понимали друг друга. Кортес делал все необходимое для облегчения участи находящегося в плену императора. Будучи оба игроками, они посвящали много времени азартным играм. Генерал-капитан следил за тем, чтобы никто не унижал достоинства его царственного заложника.

Берналь Диас говорит, что Кортес всегда приветствовал императора низким поклоном, что нравилось Монтесуме. Однажды Диас сказал пажу Монтесумы, некоему Ортегилье, что хотел бы иметь женщину. Ортегилья сообщил об этой просьбе императору, и Диас быстро получил красивую девушку благородного происхождения, и в придачу — золото и ткани. Что касается Ортегильи, то Монтесума сам попросил определить к нему этого мальчика, который к тому времени освоил в какой-то мере ацтекский язык. Благодаря ему Монтесума узнавал что-то об Испании, а Ортегилья, в свою очередь, докладывал испанцам о совещаниях Монтесумы с ацтекскими военачальниками.

А что можно сказать об индейцах? Если верить Кортесу, упивавшемуся своей мирной победой, они были довольны в той же мере, что и он… «Я занимался всеми этими делами, — пишет он, — к большому удовольствию Монтесумы и народов этих провинций, которые все это время подтверждали признание Вашего Величества в качестве своего законного монарха и весьма охотно выполняли все то, что я им поручал от вашего королевского имени». В действительности, мешики находились в нетерпеливом ожидании освобождения императора или получения от него сигнала к действию. Сигнала, однако, не было.

Монтесума начал постепенно убеждать себя в том, что его ситуация была не столь уж и плохой. Испанцы пришли на свою Землю обетованную и захватили ее, не вызвав при этом катастроф, которыми был отмечен конец Толлана — войны, эпидемии, голодные годы, резкое падение жизненного уровня… Сам он продолжал управлять страной. Вместе с Кортесом, конечно, по зато страной более объединенной и более протяженной по своим размерам. Вместе с испанцами — однако не следовало ли видеть в них некое подобие преторианской гвардии и прообраз армий обновленной империи? Кроме того, автохтоны всегда поглощали новоприбывших! Наконец, продолжал говорить себе Монтесума, он сам и его близкие были живы. В случае его освобождения, могли бы оправдаться его наихудшие предположения. Это означало бы мятеж, войну в Мехико, бесчисленные жертвы и, вероятно, разрушение города, конец империи и гибель императора со всем его родом. Теперь он знал достаточно о Европе и, в частности, об Испании, чтобы понимать неминуемость поражения. Лучше было спасать то, что еще можно было спасти, и поддерживать существующее положение вещей. Безусловно, его ситуация не была столь уж плачевной. Он был заложником пришельцев, но те, в свою очередь, были заложниками Мехико. Должен был существовать способ нахождения взаимопонимания.

Конечно, император ни с кем не делился этими соображениями. Две-три трагические ошибки испанцев положили конец неосуществимым мечтам об относительно автономном протекторате и надеждам Монтесумы на то, что ему удастся уберечь свой народ от катастроф конца эры.

ИДОЛЫ БОЛЬШОГО ХРАМА

Первая ошибка была совершена Кортесом. Являясь фактическим правителем ацтекской империи, он никогда не забывал, что главная роль королей Испании в Америке заключалась в обращении индейцев в истинную веру. Он довольно часто беседовал об этом с Монтесумой, который, разумеется, посещал Большой храм, где по-прежнему совершались человеческие жертвоприношения. Однажды Кортес решительно потребовал положить этому конец. Император ответил, что если он выполнит требование Кортеса, то народ возьмется за оружие, чтобы защищать своих богов, которые давали ему дождь, урожаи, здоровье и многое другое.

Некоторое время спустя, прогуливаясь по Большому храму в обществе нескольких своих людей, Кортес поручил одному из них, Андреасу де Тапиа, осмотреть, святилище на вершине одной из пирамид. Тапиа поднялся в сопровождении нескольких жрецов. Вход в святилище был скрыт за тяжелой занавеской из волокна агавы, увешанного колокольчиками. Затем сам Кортес поднялся туда же с десятком солдат. Для того чтобы лучше разглядеть внутренность помещения, они срезали своими шпагами занавеску. Войдя в святилище, они увидели стоящие вдоль стен статуи божеств, местами покрытые запекшейся кровью. «Боже милосердный, — вздохнул Кортес, — отчего допускаешь ты, что бы этот гнусный дьявол так почитался в этой стране? Благослови нас на доброе дело». Он велел позвать переводчиков и через них обратился к жрецам: «Бог, который создал небо и землю, создал и нас, и вас, и всех остальных людей. Благодаря ему мы существуем. Если мы будем добры, он призовет нас на небо, в противном случае мы попадем в ад — что я вам объясню более подробно тогда, когда мы лучше будем понимать друг друга. Я хочу, чтобы здесь, где находятся ваши идолы, стояли изображения истинного Бога и его святой матери. Принесите воды, чтобы можно было вымыть эти стены, и уберите все это отсюда». Жрецы, чьи религиозные убеждения не были поколеблены, ответили смехом: «Не только жители этого города, но и все другие люди этой страны считают этих идолов своими богами. Они находятся здесь вместе с Уицилопочтли, к которому мы принадлежим. Для каждого человека родители и дети — ничто в сравнении с этим богом, и наш народ скорее умрет, нежели расстанется с ним. Уже и сейчас, когда люди увидели, что вы поднимаетесь сюда, каждый приготовился взяться за оружие и отстаивать своих богов».

Ситуация становилась критической. В городе было не более двухсот десяти испанцев, так как некоторые отправились с разными поручениями по стране. Вне себя от ярости, Кортес велел позвать еще тридцать человек и одновременно приказал удвоить охрану при Монтесуме. Затем он схватил железную палку и стал крушить статуи. Сохранилось свидетельство Тапиа об этом эпизоде. «Я утверждаю как благородный дворянин и клянусь перед Богом, что маркиз (Кортес был впоследствии удостоен титула маркиза Оахаки) выглядел как сверхъестественное существо. Он держал свой инструмент так, чтобы им можно было удобнее поражать идола в лицо и сбивать с него золотую маску. При этом он говорил: «Пусть Бог решит по своей милости, жить нам здесь или умереть, но мы здесь для того, чтобы служить ему!»

Узнав обо всем этом, Монтесума попытался вмешаться. Он послал Кортесу просьбу о неотложном свидании с ним с одновременной просьбой до выяснения ситуации прекратить начатые разрушения. Дон Эрнан разрешил ему прийти под усиленной охраной. Монтесума успокоил толпу и предложил установить с одной стороны христианские изображения, а с другой оставить прежних богов. Кортес отказался от такого решения. Монтесума тогда выдвинул иной вариант: «Я постараюсь, чтобы все было так, как вы хотите, но в этом случае вы должны отдать нам наших идолов, чтобы мы могли унести их в другое место». Против такого решения Кортес не возражал. Идолы были выселены из храма, а их место заняли изображения Богоматери и Св. Христофа — единственные, которыми располагали в тот момент христиане. Монтесума вроде бы тогда же обещал положить конец человеческим жертвоприношениям. Похоже, что это обещание в дальнейшем не нарушалось, по крайней мере, в присутствии испанцев.

Жрецам и Мехико было нанесено смертельное оскорбление. Мало того, что испанцы отняли у них их великого tlatoani, теперь они начали разрушать статуи богов, как если бы они находились в побежденном городе. Императору удалось ограничить ущерб, идя при этом на непозволительные уступки. У самых решительных его подданных возникало желание немедленно разделаться с пришельцами. И вполне естественно, они стали смотреть на своего императора как на существенное препятствие, постепенно утрачивая надежду на то, что он станет на их сторону.

Монтесума в этот момент обратился, по своему обыкновению, к Уицилопочтли. Бог, явившийся черей посредничество жрецов или как результат умерщвления плоти, объявил ему, что следует выбирать: либо он прогонит и уничтожит испанцев, либо Уицилопочтли придется уйти. Продолжать править совместно с испанцами становилось совершенно невозможно. Близкие ему люди помешали бы ему в этом. Как убедить их в том, что война не всегда является лучшим решением? Он не уверен, что отважился бы заговорить с ними об этом. Помешали бы чувство собственного достоинства и боязнь упреков.

Под давлением обстоятельств Монтесума решил начать действовать. Он должен будет предъявить испанцам ультиматум: либо они уйдут, либо погибнут. Втайне готовилась стотысячная армия. Действительно ли он хотел отпустить испанцев или просто думал о том, как заставить их уйти из укрепленных кварталов, для того чтобы иметь большую возможность их уничтожить — как, например, в Чолуле? По-видимому, великие полководцы планировали нападение, тогда как Монтесума все еще надеялся на менее рискованное решение. И уж, конечно, совершенно невозможно было бы предположить, что Кортес им подчинится, отсюда и стотысячная армия.

Отважившись действовать, Монтесума призвал к себе Кортеса. Получив приглашение, Кортес уловил в нем какую-то угрозу их прежнему, относительно спокойному существованию: «Интересно, что там могло случиться? Дай-то Бог, чтобы было что-нибудь хорошее для нас. Однако не нравится мне это посольство».

Император увидел Кортеса, входящего к нему в сопровождении дюжины солдат. Он принял его менее приветливо, чем обычно, отвел его в сторону и обратился к переводчице: «Скажи капитану, что я прошу его покинуть этот город и эту страну, поскольку мои боги сердятся на присутствие здесь чужеземцев с их богами. Пусть он просит, чего хочет — я ему это дам, и пусть он возвращается в свою страну. И пусть не думает, что я говорю это ради шутки. Это действительно должно произойти. Пусть он только скажет, что он хочет взять с собой и что ему нужно в дорогу».

Не успела еще Марина окончить свой перевод, как Кортес уже послал человека объявить тревогу по всему своему войску. Затем он спросил императора, когда им надлежит покинуть Мехико. Монтесума ответил, что они могут сделать это в любой удобный для них момент. Кортес заметил, что им понадобится время для постройки новых судов, и попросил предоставить в его распоряжение местных плотников, на что гут же получил согласие. Конечно, он и не думал покидать Мехико. Вернувшись в свой штаб, он поговорил со своими людьми и посоветовал им тянуть время в ожидании прибытия подкреплений.

НА СЦЕНУ ВЫХОДИТ НАРВАЭС

Какое-то время Кортес мог считать, что его желания счастливо исполняются по мере их возникновения. Через восемь дней после того, как испанцам было предписано покинуть страну, в Сан-Хуан де Улуа бросила якорь испанская флотилия. Восемьсот человек под командой Панфило Нарваэса и восемьдесят лошадей вышли на берег.

Весть об этом визите, конечно, усилила беспокойство Монтесумы. Теперь более чем когда-либо встала необходимость ухода его назойливых гостей. Он поспешил сообщить о прибытии нового отряда христиан Кортесу. Капитану, по его мнению, больше не нужно было ожидать окончания постройки своих судов, поскольку на прибывших судах было достаточно места для всех его людей, так что они могли отправляться не мешкая. Испанцы чрезвычайно обрадовались, думая, что речь идет о долгожданных подкреплениях.

В окружении Монтесумы эта весть вызвала глубокое потрясение. Один из его главных советников настоятельно рекомендовал ему не допускать возможности соединения этих двух вражеских армий и уничтожить сначала людей Кортеса — тем более что многие из них находились в провинции, — а затем расправиться с остальными. Однако после долгих дебатов было решено не препятствовать приходу новоприбывших в город. В ином случае, узнав об исчезновении войска Кортеса, они не пошли бы на Мехико, а уплыли бы к себе, чтобы вернуться затем в еще большем числе, и тогда пришлось бы встречаться с ними в открытом поле без особых шансов на успех. Надо было уничтожить их всех сразу, в подходящей для этой цели местности, в данном случае — в условиях озерного города.

Напрасно беспокоились мешики и радовались испанцы. Новое войско было послано Диего Веласкесом для того, чтобы сместить Кортеса с фактически занимаемого им поста и отдать его вместе с его пособниками под суд за мятеж и незаконный захват власти. Adelantado земель, завоеванных Кортесом, Веласкес твердо вознамерился взять их под свой контроль и получить большую часть их фантастических богатств. Несмотря на возражение властей Сан-Доминго, он хотел сам уладить это дело вооруженным путем. Это была вторая непростительная ошибка, которая внесла раскол в ряды испанцев.

Кортес отправил своих гонцов за новостями, но те не вернулись. Узнав от мешикских эмиссаров об аресте гонцов людьми Нарваэса, он направил капеллана экспедиции Бартоломео де Ольмедо к новоприбывшим, чтобы объяснить им ситуацию в стране, спросить у них о целях их визита и узнать, в чем им нужно помочь. Лишь через несколько дней Кортес узнал от людей из Веракруса, что Нарваэс старался перетянуть к себе как можно большее число его людей. Кортес послал Нарваэсу письмо с просьбой обосновать свое присутствие и свои действия на данной территории предъявлением соответствующих королевских санкций; кроме того, он указал на невозможность для пего покинуть в данный момент Мехико из-за опасности мятежа.

Нарваэс Знал, что люди Кортеса были закаленными в боях солдатами и что они могут рассчитывать на помощь многочисленных местных союзников. Ради успеха своего предприятия он старался завоевать симпатию и помощь индейцев, начиная с тотонаков, которые быстро сообразили, что новый отряд христиан многочисленней и сильней, чем предыдущий. Затем он связался с Монтесумой, который направил к нему в качестве посла одного из высших сановников. Нарваэс велел передать Монтесуме, что он намерен посетить Мехико для того, чтобы арестовать Кортеса, очень плохого человека, и после этого сразу покинуть город.

Для Монтесумы небо, наконец, стало проясняться. Новое вторжение было направлено не против него, а против его врагов. Последние вынуждены будут уйти, чтобы выступить против Нарваэса. Что ему оставалось еще делать, кроме как ждать того момента, когда две армии уничтожат друг друга, а затем ликвидировать гарнизон Мехико и всех, кто останется в живых?

Кортес видел, что ситуация стремительно ухудшается. Он должен был во что бы то ни стало помешать вновь прибывшим появиться в Мехико. Для этого надо было идти к ним навстречу, в направлении Чемпоалы, где обосновался Нарваэс. Капитан попрощался с императором, напомнив ему об обязательствах перед испанской короной и поручив его заботам остававшийся в Мехикр гарнизон. Монтесума обещал выполнить все просьбы и даже предложил Кортесу местную вспомогательную силу, от чего Кортес вежливо отказался. Монтесума попросил согласия на то, чтобы молодые дворяне и «храбрецы» получили возможность отметить праздник Токскатля в Большом храме. Кортес дал свое согласие и отправился в путь, взяв с собой лишь сотню солдат; по дороге, однако, он увеличил численность своего отряда за счет тех людей, которые были посланы с разными поручениями в провинцию. Возле Чолулы он встретил отца Ольмедо с письмом Нарваэса, в котором тот требовал от Кортеса полного подчинения. Однако представитель Веласкеса пи словом не обмолвился в своем письме о королевских указах, предъявления которых требовал Кортес.

По мере приближения отряда к Чемпоале обмен посланиями участился, однако без каких бы то ни было уступок с той или другой стороны. Нарваэс обдумывал возможность заманить Кортеса в западню, тогда как Кортес старался перетащить на свою сторону как можно больше солдат противника. Наконец показалась Чемпоала.

БОЙНЯ НА ПРАЗДНИКЕ ТОКСКАТЛЯ

В Мехико тем временем царило предпраздничное возбуждение. Люди лихорадочно готовились к большим празднествам двадцатидневного месяца Токскатль (4-23 мая). В этом месяце чествовались два главных бога города: Уицилопочтли и Тецкатлипока.

В маленьком гарнизоне общей численностью не более ста пятидесяти человек, которые были оставлены для того, чтобы стеречь Монтесуму и охранять империю, царила тревога, которая нарастала по мере приближения праздника. Конкистадоры сами понимали опасность, нависшую над ними в последнее время. Ведь совсем недавно Монтесума предложил им уйти, намекнув на то, что в ином случае они могут быть принесены в жертву. Тот самый Монтесума, который смог втайне мобилизовать сто тысяч человек, готовых хоть сейчас ринуться в бой.

Напряжение нарастало с той и с другой стороны. Добрая половина испанских солдат вышли из своих казарм. Они направились к Большому храму, где находились танцевавшие, и некоторые из них сразу же блокировали четыре его выхода. Пятьдесят других обнажили свои шпаги и напали на танцевавших великих сеньоров и воинов. «Тогда они окружили тех, кто танцевал; они сразу направились туда, где были тамбурины; они напали на барабанщика и отрубили ему кисти рук; затем они отрубили ему голову — так, что она отлетела далеко в сторону. Затем они направили на людей свои металлические копья и стали их рубить и колоть своими металлическими шпагами. У некоторых была изрублена голова, другие были ранены в руки, плечи, живот и во всякие другие места.

И не было возможности убежать. Было очень много раненых. А если кто-нибудь хотел убежать, то на него набрасывались христиане и от человека ничего не оставалось.

Некоторым удалось перелезть через стены и убежать. Иные вбежали в соседние дома и там спрятались. А еще некоторые притворились мертвыми и притаились среди мертвых, и так спаслись. Но когда кто-нибудь не мог лежать спокойно и было видно, что он жив, то на него набрасывались эти люди и продырявливали человека своими шпагами.

Кровь храбрых воинов текла так, как если бы это была вода. Отвратительный запах поднимался от крови и от внутренностей, которые были разбросаны повсюду. Испанцы ходили по домам и своими шпагами протыкали занавески, если им казалось, что там скрывается кто-нибудь из танцевавших во дворе Большого храма, и если кого-нибудь находили, то тут же убивали. И пока испанцы искали людей, они одновременно грабили дома».

Началась настоящая охота на людей внутри и вокруг десятков больших и маленьких зданий, находившихся за оградой Большого храма. Персонификатора Уицилопочтли или Тецкатлипоки ранили в лицо. Важные особы, принимавшие участие в танцах, почти все были убиты, а их тела ограблены: испанцы снимали с них как особенно любимые ими золотые украшения, так и украшения из полудрагоценных камней. Убитых были сотни, а может быть и тысячи.

Зрелище было ужасным, сообщают индейские информаторы де Саагуна. Однако информаторы описывают эти события с опозданием в несколько десятилетий — тогда, когда менталитет народа сильно изменился и когда ацтекское общество перестало быть грозной военной машиной, взявшей на себя обязанность кормить вселенную человеческой кровью. Тон свидетельств изменился. Нет уже речи о «славной рыцарской битве, поле которой усеяно цветами, дорогими перьями и телами умерших в радости». Лежащие на земле «цветочного поля» окровавленные тела уже не представляются «цветами, драгоценными камнями, красными розами в обрамлении драгоценных перьев». И воины, падая от смертельных рай, больше не сообщают о «радости, которую они испытывают от присутствия в обществе предков и древних королей».

И тем не менее раздавались крики, призывавшие на помощь или побуждавшие к схватке с врагом. «О, храбрые воины! О, мексиканцы! Хватайте оружие, какое придется! Скорей! О, наши храбрые воины гибнут!»

«Люди кругом заплакали и стали ударять себя по губам, причитая. И снова поднялись храбрые воины, и продолжилась битва. И храбрые воины бросали дротики и копья, и гарпуны. И все это выглядело как желтый туман над испанцами». Последние были окружены со всех сторон многочисленными отрядами решительно настроенных ацтеков и были вынуждены поспешно отступить ко дворцу Ахаякатля. Альварадо, весь в крови, прибежал к Монтесуме, которого он никогда не любил, и вне себя от злости, стал упрекать императора, указывая на свои раны: «Смотри, что наделали твои вассалы!» — «Если бы ты не начал, — ответил монарх, — мои вассалы ничего такого не сделали бы. Вы просто хотите погубить и себя, и меня!»

Испанцы вернулись в казармы и считали себя уже в безопасности. Однако громадное множество ацтекских воинов обрушилось со всех сторон на дворец. Некоторые из них пытались проникнуть во дворец, но не могли преодолеть железный барьер, противопоставленный им осажденными испанцами. Численное преимущество индейцев в этих условиях не имело большого значения. С крыш соседних домов на индейцев летел град стрел, камней и дротиков. Поскольку пришельцы держались стойко, то нападающие попытались сделать подкоп под стену. В результате их усилий часть стены рухнула и они смогли проникнуть во дворец. Однако очень скоро они должны были отступить. Были проделаны другие бреши, но эта тактика в целом оказалась безуспешной.

Сражение прекратилось только с наступлением ночи. На следующий день оно возобновилось и продолжалось еще несколько дней. Каждый раз ацтеки шли в бой с такой яростной решимостью, что испанцы и их союзники тласкальтеки, вконец измотанные, считали уже, что наступил их конец. В отчаянии, Альварадо, решившись на последний шаг, требует к себе Монтесуму. Императора вместе с его сыновьями и другими грандами заставили выйти на террасу. Но едва мешики увидели их, они потребовали их немедленного освобождения. Альварадо приставил к груди Монтесумы свой кинжал и заявил, что если тот не остановит мятеж, то будет убит вместе со своими сыновьями и со всеми находившимися во дворце индейцами.

Монтесума вынужден был подчиниться. Ведь если бы он погиб, то солнце закатилось бы, воцарился бы хаос и его близкие погибли бы вместе с ним; ацтекское «солнце» больше не взошло бы, его заменило бы «солнце» новоприбывших, «солнце» Кецалькоатля. Обращаясь к мешикам, он говорил им, что если они хотят видеть его живым, то должны прекратить мятеж.

Спокойствие было восстановлено, однако положение испанцев оставалось по-прежнему опасным. В последующие дни бои несколько раз возобновлялись — до того момента, когда воюющим стало известно о встрече Кортеса и Нарваэса. Продолжая осаду дворца, мешики прекратили всякую поставку продовольствия. По мнению некоторых конкистадоров, Монтесума советовал им подождать возвращения победителей и йотом уже ликвидировать всех испанцев разом.

Такая картина явствует из имеющихся документов. Однако, как и в случае Чолулы, воинственные намерения ме-шиков были подвергнуты сомнению. Как если бы они были чем-то постыдным… Таковыми они могли казаться индейцам позже, в эпоху Новой Испании, когда они пытались уверить себя и окружающих в том, что их сопротивление испанцам с их благодеяниями цивилизации было вызвано, в конечном итоге, только чрезмерными притеснениями со стороны конкистадоров, в частности, ничем не оправданной резней в Чолуле и на празднике Токскатля. Эти намерения могли казаться постыдными также испанским монахам, которые старались представить ацтеков в виде кротких овечек — чрезвычайно доверчивых, но ставших жертвами жестокости белых агрессоров. Парадоксальный факт: наиболее заинтересованными в отрицании ацтекского заговора были друзья Веласкеса.

Согласно большинству свидетельств, которые были собраны Веласкесом в 1521 году, бойня на Токскагль была совершенно неоправданной. Как свидетельствует Васкес де Тапиа, эго была просто прихоть Альварадо. Последовавший затем мятеж был вызван лишь этой бойней и более ранними проявлениями жестокости испанцев, казнивших простых индейцев и подвергших мучительной пытке великого сеньора. Все же эти свидетельства не являются такими уж беспристрастными. Для Веласкеса существенным было доказать ложность утверждения Кортеса, согласно которому положение в Мехико ухудшилось в результате прибытия Нарваэса. Те свидетели, которые выступали в поддержку Кортеса, настаивали на ответственности Нарваэса, а вместе с ним и Веласкеса.

Существует также мнение, что Альварадо вмешался в события лишь с целью овладения великолепными драгоценностями именитых танцоров. Хуан Кано, а также Гомара и Сервантес де Салазар утверждают это совершенно определенно, хотя Берналь Диас, например, говорит об абсурдности этого утверждения. Правда состоит в том, что положение Альварадо в возбужденном городе не позволяло ему действовать по своему произволу и тем более устраивать провокации. В его подчинении было не более ста пятидесяти человек, из которых значительная часть должна была обеспечивать охрану дворца и императора.

Обвинение, согласно которому только жадность была причиной токскатльской бойни, отсутствует в версиях побежденных. В этом случае они допускают обычную для них путаницу. Так, анналы Тлателолько, датируемые 1528 годом, относят описываемые события к тому же времени, что и смерть Незауалькецин и Коатльнопоки. В этих анналах говорится также об избиении носильщиков воды, принесших ненароком корм лошадям (скорее всего, здесь мы имеем путаницу с событиями в Чолуле).

Chronique X, или по крайней мере текст Дюрана, относит резню на Токскатль ко времени после возвращения Кортеса и делает ее результатом сговора Альварадо и Кортеса.

Отец Товар утверждает вслед за Дюраном, что танцы были организованы по просьбе испанцев. В другом тексте он говорит, «что нападение произошло вследствие неизвестно какой прихоти, возможно, из-за жажды драгоценностей». Обратившийся к мешикам Монтесума был подвергнут оскорблениям и обвинен в трусости. Однако здесь же Товар добавляет, что «каждый день люди собирались толпами и требовали освобождения своего короля, а он, в свою очередь, старался их успокоить и делал это до того момента, как Кортес пришел из Веракруса с новыми войсками».

Безусловно, имперцы собирались уничтожить испанцев. Они поступили бы очень глупо, если бы не воспользовались такой благоприятной для них обстановкой. Отсутствие Кортеса, малочисленность гарнизона, ссоры белых, готовность мешиков к решительным действиям, праздник богов, враждебных Кецалькоатлю… Монтесума потребовал от Кортеса уйти из Мехико еще перед прибытием Нарваэса, а это прибытие лишь вдохновило партию войны. Кровавое преступление Альварадо только ускорило события, вынудив мешиков отбросить маску.

Как нам уже известно, в первое время некоторые советники полагали, что следует напасть на пришельцев до того, как две христианские армии: та, которая находилась в Мехико, и та, которая высадилась недавно на побережье, соединятся. В конце концов было принято решение пропустить новую группу христиан, а затем уничтожить их всех сразу.

Ситуация приобрела иной вид, когда стало известно о походе Кортеса против Нарваэса. Поскольку два войска должны были уничтожить друг друга, то почему бы не очистить город от остававшихся в нем богов? Но сначала — освободить Монтесуму. Например, налетом — организовав общее нападение на дворец.

Возможно, именно этот план разрабатывался мешиками. Для этого они устроили в период Токскатля танец сеньоров и выдающихся воинов, который, похоже, не входил в обычную обязательную программу празднества. Согласно свидетелю событий Хуану Альваресу, Альварадо проник с несколькими своими людьми в Большой храм для того, чтобы увидеть собственными глазами, как разворачивались празднества. Как это обычно делалось на праздник Токскатля, мешики изготовили большую статую Уицилопочтли из теста, приготовленного на основе кукурузной муки в смеси с перемолотыми сердцами и кровью принесенных в жертву, и теперь они танцевали возле нее, потрясая оружием.

Информаторы де Саагуна говорят об устрашающем, воинственном виде бога: «На нем была мантия, украшенная человеческими черепами и другими костями. На плечах у него было знамя красного цвета, как если бы оно было окровавленным. Знамя было сделано из бумаги и выкрашено красной краской; и обсидиановый нож, которым был вооружен бог, был тоже из бумаги. А его щит был сделай из прочного тростника и украшен в четырех местах перьями орла и пучками пуха, teueuelli, который осыпался на землю. И ленты, свешивавшиеся со щита подобно знамени, были выкрашены красным цветом. Вместе со своим щитом он держал четыре стрелы, а на левой руке у него красовался браслет из шерсти койота».

Вернемся, однако, к свидетельству Хуана Альвареса. Речь идет о двух пленных, обреченных на жертвоприношение: один был привязан веревкой к спине статуи Уицилопочтли, другой таким же способом был прикреплен к другой статуе, очевидно Тецкатлипоки. При виде всего этого Альварадо решил, что затевается что-то недоброе. Он приказал освободить обоих пленных и отвел их к себе в казарму. На допросе они признали, что действительно были обречены на жертвоприношение, добавив при этом, что были рады тому, что им предстояло вскоре встретиться со своими богами. Кроме того, они сообщили, что окончание танцев должно было явиться сигналом для нападения на христиан. Конкистадоры через своего представителя потребовали принятия решительных мер, что и было выполнено — с известными уже результатами. Через некоторое время Альварес увидел Альварадо и спросил о положении дел. «Слава богу, — ответил Альварадо, — мы накрыли этих мерзавцев. Они хотели на нас напасть, но мы их опередили. Среди мошенников выигрывает тот, кто ударит первым».

Так это выглядит в интерпретации Альвареса, кстати сказать — свидетеля обвинения против Кортеса в 1521 году.

Монтесума был сторонником свободного прохода новой вражеской армии в Мехико, что во всяком случае давало возможность отсрочить столкновение — существенное преимущество для короля, имевшего мало шансов выжить. Изменились ли его представления после того, как он получил заверения Нарваэса? Никто не смог бы ответить на этот вопрос. Возможно, он одобрял лишь планы по его освобождению, отложив на более поздний срок заботы по ликвидации или изгнанию пришельцев.

ПЕРЕВОРОТ В ЧЕМПОАЛЕ

Между тем Кортес продолжал свой путь к Чемпоале, занимаясь одновременно торговлей, посылая предписания и угрозы в адрес своего противника и подкупая нужных людей. Нарваэс не боялся встречи с ним, надеясь на свои значительно более многочисленные силы. «Зная, что индейцы в любой момент могут поднять мятеж и будучи уверенным, что умереть на службе королю, защищая его владения от любых посягательств, весьма почетно, я, отбросив все страхи и поручив себя воле Господа, приказал главному судебному исполнителю Гонсало де Сандовалю арестовать Нарваэса и тех, кто называл себя алькальдами и рехидорами. Я дал ему восемьдесят человек и приказал идти вперед, тогда как сам с отрядом в сто семьдесят человек пошел вслед за ним для того, чтобы оказать ему поддержку в том случае, если Нарваэс вздумал бы сопротивляться». Узнав о подходе противника, Нарваэс вышел к нему навстречу, но не обнаружил его там, где искал, и вернулся ни с чем в Чемпоалу.

Подойдя ночью к Чемпоале, Кортес захватывает одного часового, но другому удается убежать и поднять тревогу. Когда Кортес через полчаса входит в город, люди Нарваэса уже находятся в состоянии боевой готовности. Но он продвигался так спокойно, что прежде чем кто-либо сообразил, что происходит, он проник, пропустив вперед Сандоваля, за ограду Большого храма, где расположился противник, и устремился к штабу Нарваэса, находившемуся на вершине одной из пирамид. Артиллерия, охранявшая вход, дала один залп, не имевший никакого результата. Люди Кортеса быстро взобрались на пирамиду, напали на стражу Нарваэса, а самого его взяли в плен. Сражение закончилось. Потери были невелики, хотя среди пострадавших оказался и сам Нарваэс, который лишился глаза.

С помощью денег и обещаний было не очень трудно убедить солдат Нарваэса встать на сторону хозяев Мехико. Кортес взял под свой контроль флотилию Веракруса, чтобы исключить передачу какой-либо информации Веласкесу. Были посланы экспедиции к Коацалькоалькос и в страну уастеков и одновременно были отправлены добрые вести в гарнизон Мехико-Теночтитлана. Через двенадцать дней посланец вернулся с вестями о мятеже в городе.

Кортес направился в Мехико форсированным маршем, однако в Тласкале ему пришлось некоторое время подождать подхода отрядов со стороны Коацалькоалькос и Пануко. Затем войско продолжило свой путь. В этот раз в нем насчитывалось более тысячи пехотинцев, сто всадников, восемьдесят арбалетчиков, столько же стрелков из аркебузы и две тысячи тласкальтеков. С такой армией Кортес мог считать себя неуязвимым. Он остановился в Тескоко, где никто не вышел к нему навстречу. Испанский посланец из Мехико сообщил, что гарнизон держится хорошо и потерял всего лишь шесть-семь человек, а также что после того, как индейцы узнали о победе над Нарваэсом, их ныл значительно поубавился.

Затем появился эмиссар от Монтесумы. Император опасался не без оснований, что на него будут смотреть теперь как на виновника событий и что вместе со своими близкими он станет жертвой мести победителя. Ведь он еще недавно требовал от испанцев покинуть город, после чего пытался сговориться с Нарваэсом. Можно ли при здравом размышлении предположить, что он не задумывался над взаимным истреблением двух белых противников? Поверят ли ему, когда он скажет, что у него уже не было власти, если всем известно, что одного его появления на людях достаточно для того, чтобы прекратилось сражение. Он старался, таким образом, заранее успокоить капитана, отрицая всякое свое участие в мятеже, что в глазах Кортеса было равносильно признанию вины.

Панегирист Иштлильхочитль рассказывает, как он сам, этот злополучный кандидат на трон Тескоко, проводил все свое время в нападениях на тылы мешиков, чтобы оказать носильную помощь испанцам. Он предложил пятьдесят тысяч воинов Кортесу, а затем набрал в течение всего двух дней еще двести тысяч; при помощи этого воинства он помог капитану войти в Мехико. Узнав о прибытии Иштлильхочитля, мешики разбежались кто куда…

В действительности Кортес вошел в Мехико 24 июня, не встретив никакого сопротивления. Город казался мертвым. Осажденные встретили его с чувством радости и облегчения. Два индейских сановника пришли к нему с приглашением к Монтесуме, но он отказался: «Пусть он отправляется ко всем псам! Это по его приказу были закрыты все рынки, так что нигде не возможно было найти еду!» Некоторые офицеры пытались возражать против таких резких слов, но Кортес еще добавил: «Какие церемонии мне еще разводить с этим псом, который втайне сговаривался против меня с Нарваэсом, а теперь еще не хочет нас кормить?» В этот раз собеседники поддакивают: «Да, это важная мысль. Это он должен обязательно делать». Сановники, поняв, что оскорбляют их сеньора, были очен^ огорчены. Узнав об отказе Кортеса навестить его и об оскорбительных выпадах, Монтесума велел передать своим подданным, что теперь они могут во всем поступать по своему усмотрению, не считаясь с его существованием. Он приносил себя в жертву, поскольку апокалипсис стал неизбежным.

Испанцы попросили Монтесуму послать какое-нибудь ответственное лицо открыть рынок. Воспользовавшись случаем, Монтесума выбрал на эту роль своего брата Куитлауака, который покинул дворец и уже не вернулся. Через некоторое время пришел ранее посланный в Веракрус курьер с вестью: город восстал и на помощь восставшим со всех сторон спешат все новые индейские отряды. Возглавил восстание Куитлауак. На разведку было послано несколько всадников. Им не пришлось далеко ехать, так как уже вскоре они увидели, что мосты на дамбах были разобраны. После того как в испанцев полетели индейские дротики, они не мешкая повернули назад — доложить обо всем увиденном Кортесу.

КОРОЛЬ, УБИТЫЙ СВОИМИ

Сражение бушевало несколько дней. Испанцы и их союзники неоднократно возобновляли свои попытки выбраться из города. При этом каждый раз им приходилось отступать с потерями. Град камней, дротиков и стрел падал на них с крыш домов, индейцы наступали плотными рядами. Пушки, арбалеты и аркебузы, шпаги и алебарды испанцев наносили имперцам громадный урон, но они сжимали ряды и возвращались в бой, проявляя безумную храбрость. Затем сражающихся сменяли другие отряды неистощимого имперского войска. Нужно было преодолевать каналы, захватывать или восстанавливать мосты и при этом надо было следить за тем, чтобы в пылу боя не оторваться от своих. Потери конкистадоров исчислялись десятками, потери Тройственного Союза — сотнями или тысячами. Пришельцы вернулись во дворец, но и там их не оставили в покое индейские воины. Они забирались на крыши, пробивали бреши в стенах, использовали все виды имевшегося у них оружия. Так прошло три дня.

На четвертый день была осуществлена большая вылазка с применением передвижных укрытий — мантелетов, которые Кортес велел изготовить для защиты своих людей от летящих в их сторону стрел, дротиков и камней. Используя всю свою артиллерию, они медленно продвигались вперед, нанося при этом большие потери осаждавшим их индейцам.

Целью испанцев была Главная пирамида. Ее защищали сотни храбрецов, собравших на вершине большое количество камней и балок, которые они сваливали на осаждавших. После одного часа ожесточенного боя испанцам и их союзникам удалось захватить и поджечь одно из святилищ. Это был момент высшего триумфа тласкальтеков, ставших участниками победы, которая раньше была для них совершенно немыслимой: ведь захват храма и означал победу. Мешики, однако, сражались с еще большей яростью. Поэтому испанцы и их союзники вынуждены был» спуститься и занять прежние позиции. Это было сделано вовремя — как раз в тот момент, когда противник готов был устремиться через пролом во дворец. Ночью Куитлауак продолжил военные действия — но уже с применением иного рода оружия. Маги и колдуны устрашали осажденных жуткими видениями прыгающих в патио голов, шагающих самостоятельно ног, бесцельно шатающихся покойников…

Наступил момент, когда вмешательство Монтесумы стало необходимым. Кортес обратился к нему через своего Посланника — вначале безуспешно: «Чего хочет от меня Малинче? Я не хочу с ним разговаривать: по его flame я оказался в таком положении». Тогда Кортес сам. отправился к нему и опять-таки услышал слова упрека: «Поздно вы обо мне вспомнили, сударь: они уже выбрали себе другого короля — моего брата. И они решили не выпускать вас живыми отсюда. Но так и быть: пойду и сделаю то, чего вы меня требуете».

Перед дворцом бушевало сражение. Монтесума направился к одной из террас, чтобы обратиться к своему народу. Испанцы шли рядом с ним, защищая его своими щитами. Но как только он вышел на террасу, в него полетели камни, одним из которых он был ранен. Он умер через три дня, как свидетельствует Кортес. Гомара уточняет, что мешики даже не имели возможности разглядеть своего tlatoa-ni, который был скрыт за большим щитом. То же утверждал еще до него Хуан Кано, зять Монтесумы. Анонимные конкистадоры, рассказывавшие об этом событии Овьедо, почти не расходятся в своих свидетельствах. Агилар рассказывает то же самое, но добавляет, что индейцы, находившиеся перед дворцом, не были мешиками и поэтому они не узнали императора. Едва щит был слегка опущен, для того чтобы дать Монтесуме обратиться к собравшейся толпе, как град камней полетел в его сторону; один круглый камень поразил его в лоб. Васкес де Тапиа свидетельствует в том же направлении: рана от камня оказалась смертельной. Такова суть свидетельств о смерти Монтесумы. Но по поводу этого события существует еще множество различных версий, давших пищу для не закончившейся до сих пор полемики.

Начиная с Origen de los Mexicanos — небольшого документа, датируемого примерно 1532 годом, — не затухают разговоры, согласно которым мешики совершенно сознательно убили Монтесуму. Эти разговоры получили отражение и в подробных описаниях Сервантеса де Салазара, то есть значительно позже событий. У этого автора сам Монтесума, будучи отъявленным коллаборационистом, обращается к Кортесу с просьбой разрешить ему успокоить народ, к которому он затем обращается с пространной речью, обещая среди прочего, что испанцы уйдут, если мешики этого хотят. После нескольких секунд молчания вожди осаждающих снова обратились к нему с непотребной бранью: «Молчи, трус, содомит, баба. Тебе бы ткать и прясть, а не быть королем и воевать. Эти собаки-христиане, которых ты так любишь, держат тебя в плену как плебея. Наверное, эти люди спят с тобой как с любовницей». Добавив к этому еще ряд оскорбительных слов, они стали бросать в него камни. Откуда берет Сервантес де Салазар эти слова, которые через тридцать лет откликаются эхом на Origen? Единственный знакомый уже нам след приводит нас к побежденным, которые постоянно силятся опозорить Монтесуму и сделать из него всеобщего козла отпущения. Особенно это относится к Chronique X. Действительно, если верить используемой Дюраном Histoire, Кортес попросил Монтесуму обратиться к народу. Выйдя на террасу, государь кольхуас сделал знак, что собирается говорить, и битва моментально затихла. Он потребовал прекратить враждебные действия против испанцев, на что последовал резкий ответ его офицеров, назвавших его любовницей испанцев и их пособником в избиении мешиков. Он уже перестал быть их королем, продолжали они, а его дети должны быть изгнаны из страны вместе с испанцами. Брошенный из толпы камень поразил императора в лоб. Затем он был раней в ногу стрелой. Раны не представляли опасности для жизни. Он умер позже от рук испанцев, которые не хотели возиться с ним во время своего бегства. Позже, войдя во дворец, мешики обнаружили его тело со следами нескольких кинжальных ран. Тела других великих сеньоров лежали там же неподалеку. Среди них — тело Какамы.

Таким образом, некоторые индейские версии утверждает, что Монтесума был убит испанцами. Пабло Назарео де Кальтокан, племянник Монтесумы, Муньос Камарго де Гласкала, Иштлильхочитль из Тескоко признают вину мешиков. То же можно сказать и о Хуане Кано, тогда как информаторы де Саагуна тлателольки по этому поводу не выказываются.

Следует признать, что мешики имели некоторые основания считать себя невиновными в смерти Монтесумы. Император умер через несколько дней после того, как был ранен камнем, и к тому же — в испанском лагере. Но главное то, что они хотели считать себя невиновными.

Версии, обвиняющие конкистадоров, безнадежно противоречивы. Нашли вроде бы тело, пронзенное в пяти местах кинжалом. Однако Товар, этот неутомимый выдумщик, утверждает, что Монтесума был убит более необычным способом: чтобы не оставлять следов, шпагу всадили в него через задний проход. Если здесь учесть обвинения в содомии, то такая казнь выглядит как своего рода намек. Нечто сходное со случаем Эдуарда II, также наказанного соответственно тому, как он грешил… Это преступление могло произойти и сразу после возвращения Кортеса, который, укрепив свои силы за счет людей Нарваэса, мог считать, что больше не нуждается в Монтесуме. И напрасно — потому, что через пять часов бои настолько ужесточились, что возникла острая необходимость найти такого человека, который бы мог успокоить индейцев. Вдохновившись, очевидно, примером Сида, Кортес импровизирует сцену, главным участником которой должен стать мертвый, но выдаваемый за живого Монтесума, которого за прикрытием щитов перетаскивают на террасу для того, чтобы он обратился с речью к осаждающим. Увидев Монтесуму и не думая о том, что он уже мертв, мешики стали бросать в него камни, один из которых угодил ему в голову. Как замечает проницательный автор, этот удар не мог нанести ему большого вреда. Наконец, де Саагун и Чимальпахин знакомят нас с третьей версией, согласно которой Монтесума был удавлен испанцами перед самым их бегством.

По всей видимости, побежденные говорят все, что им пришло на ум. Обнаружив тело, они могли бы без особого труда установить, был ли человек удавлен или он умер от кинжальных ран, или, может быть, тело выглядело нетронутым в результате применения каких-то коварных способов умерщвления. Однако они не останавливаются на деталях. Прежде всего они стремятся отвести от себя ответственность за убийство tlatoani. Вместе с тем они, в присущей им манере, выдвигают ряд соображений, оправдывающих это убийство. Нам уже известны их попытки представить Монтесуму гордецом, тираном, узурпатором, убийцей; затем, после появления испанцев — трусом, предателем и, наконец, извращенцем. Падение империи и катастрофа 1521 года явились результатом нарушения установленных правил. Монтесума является именно таким нарушителем, преступником, которого, по свидетельству Дюрана, собирались убить сами мешики; однако и в этом случае их опередил Кортес. Впрочем, индейцы не отрицают, что забрасывали камнями своего короля. Для того, кто умеет читать между строк, все в версии побежденных говорит о том, что именно они убили Короля, Отца. Особенно, миф о бегстве в Чинкалько и общении с Уэмаком, который, по мнению некоторых, совершил самоубийство — то, к чему стремился Монтесума и что он фактически осуществил, позволив себе умереть, — или был убит своими близкими.

В конце Толлана Уэмак умер как теперь Монтесума, тогда как Кецалькоатль, настоящее тольтекское солнце, отправился на восток, в страну Тланаллаи, где он скрылся из виду. Через несколько лет после Монтесумы Куаутемок, героический защитник Мехико в 1521 году, «настоящее» ацтекское солнце, но вместе с тем — солнце на закате (имя Куаутемок переводится как «спускающийся орел»), также отправится на восток, в страну Тлапаллан, где он попадет в руки Кортеса и будет повешен.

Испанские свидетельства ясны и однозначны. Свидетельства Кортеса и Берналя Диаса, монаха Франсиско де Агилара и зятя Монтесумы совпадают. В то время, когда на судебном процессе Кортеса обвиняли в чем угодно, никто все же не инкриминировал ему смерть Монтесумы. Он не повинен в этой смерти, потому что она ему была совершенно ни к чему. Внешне Монтесума сохранял свою власть до самого конца и мог быть в таком виде полезен. Народ не оскорблял его последними словами. Развенчание наступило лишь йотом, в легендах побежденных — потому, что оно было им необходимо, и потому, что оно способствовало осуждению испанцев, для которых Монтесума перестал быть полезным. Как утверждает не без основания Муньос Камарго, именно на него испанцы возлагали свои главные надежды.

Дело рассмотрено. Однако это не мешает некоторым современным историкам настаивать на виновности испанцев. В XIX веке Ороско-и-Берра, например, считает себя «обязанным» высказаться именно в этом смысле, как он говорит, «по спокойном размышлении, движимый не ненавистью, но убеждением». И, возможно, поисками истины, но увы, не аргументов. Чаверо и Гусман придерживаются той же позиции. Тот и другой склоняются к версии удавки, тогда как Падден непонятно почему отдает предпочтение версии кинжала. Тоскано и Брандейдж также поддерживают предположение о ликвидации Монтесумы испанцами, а Сотомайор принимает даже уточнение, касающееся избиения камнями мертвого тела. Другие авторы сопоставляют обе версии, не высказывая своего предпочтения (Леон-Портилья), хотя Бабелон считает индейскую версию более правдоподобной. Большинство признает очевидность испанской версии — начиная с Прескотта и кончая Васкесом, который противопоставляет непротиворечивость испанских версий противоречивости индейских.

Невозможно однозначно ответить на вопрос, намеренно ли мешики убили своего короля. Возможно, что по крайней мере некоторые из них считали своим долгом пойти на такой шаг. Особенно Куитлауак, которому Монтесума помог выйти из неволи, возможно давая ему карт-бланш и принося, таким образом, себя в жертву. Без сомнения, именно через своего брата Монтесума заявил своему народу, что в данных обстоятельствах его можно не принимать во внимание. Куитлауак буквально использовал это заявление и велел убить детей Монтесумы.

Раненный в лоб Монтесума умер лишь несколько дней спустя. Он желал этой смерти, поскольку жизнь для него уже не имела смысла. Он был помехой для своих подданных, и поэтому он хотел умереть. Испанцы хлопотали возле него — ведь от него зависело их спасение. Он отвергал всякое лечение. Напрасно была сделана попытка уговорить его принять крещение. Он поручил своих детей, и особенно своего сына Чимальнопоку заботам Кортеса, который сделал, что смог. Когда он умер, его тело было поручено двум пленникам, которые его передали мешикам. В состоянии глубокой скорби индейцы сожгли своего короля на следующую ночь и устроили ему пышные похороны.

Рассказывают также, что когда тело императора было выдано индейцам, то некий Апанекатль (имя лунного врага Кецалькоатля) взял его к себе на спину и отправился в поисках места для достойного погребения. Никто, однако, не захотел заниматься телом покойного Монтесумы, а в Некатитлане его даже стали забрасывать камнями. Наконец, Апанекатль, потеряв терпение, воскликнул: «О сеньоры! Что же мне делать с этим несчастным Монтесумой? Неужели мне суждено таскать его на себе всю жизнь?» В конце концов было решено предать тело огню.

Тело подвергалось оскорблениям даже на погребальном костре. «Негодяй! Повсюду он сеял страх, и каждый дрожал перед ним. Каждый, кто обидел его хоть самую малость, сразу становился покойником! Сколько людей поплатилось жизнью за неосторожно сказанное слово или в результате наговора!» Следует заметить, что этот текст, в котором, собственно, подвергается критике само понятие империи, возник рядом с Мехико, в Тлателолько. В тексте имеется, кроме всего прочего, упоминание о том, что при сожжении «тело издавало гнусный запах». В Месоамерике, как известно, плохой запах связывается с грехом и нечистотой. Пепел императора остался без особого погребения.

Монтесума был одновременно убит и покончил самоубийством — как раз вовремя для того, чтобы не видеть то, чего он боялся больше всего — гибели своего города и его цивилизации. Он хотел избежать героического самоубийства своего народа. Его трагедия заключается в том, что как раз это ему было поставлено в вину.

Он понял с самого начала, что его империя не сможет противостоять натиску пришельцев, поскольку они представлялись именно теми непобедимыми божествами, чье возвращение ожидалось с таким страхом.

Монтесума был пленником мифов своего народа, он стал их жертвой.

Но эго не помешало ему действовать в нужном направлении. Впрочем, он считал, что может применить мифы к реальным событиям, поскольку пришельцы казались ему непобедимыми; он счел их непобедимыми не потому, что это подсказывалось мифами. Конечно, он обратился к магии, но вместе с тем он не отказывался и от реальных действий — целенаправленных, обдуманных, где результат достигался бы при наименьших потерях. Монтесума изучал захватчика, испытывал его на прочность, лишал его продовольствия, устраивал на него западни. Он пытался уничтожить этого захватчика, оставляя за собой возможность в случае неудачи сохранить мешикскую империю. Отсюда эти сражения с участием других специально «подставленных» народов: майя Табаско, тласкальтеков, чолультеков; далее, западня Мехико, где хозяин тяжелой имперской машины был вынужден еще раз отступить под натиском немногочисленной группы противника — маневренной, хорошо управляемой, настроенной на победу.

В плену он сохранил прежнюю линию поведения, направленную на сохранение империи — этого разнородного и неустойчивого сооружения, которому он всегда старался придать больше прочности и внутренней гармонии. Этот великий король был автором поистине революционных реформ, которые, к сожалению, не успели реализоваться. Он понял также, что для его страны заполнение лакун было важнее, чем простое расширение границ.

Некоторые ему всего этого не простили. Отодвинутые на задний план монархи, свергнутые царьки, униженные дворяне, ритуальные противники, с которыми стали обращаться как с настоящими врагами, города, вынужденные выплачивать более крупную дань, связали централизаторские устремления императора с непомерной гордостью, которой он якобы был одержим. И когда произошло крушение империи, именно эта гордость была названа в качестве причины. Впоследствии из Монтесумы сделали, как известно, козла отпущения, виновника трагедии, а также типичного автохтона, живущего в роскоши, трусливого, изнеженного, нерешительного. Создание этого ложного образа имело, между прочим, тот результат, что мешики оказывали сопротивление испанцам и новой религии лишь в самых крайних случаях, будучи доведенными конкистадорами до полного отчаяния. И, наконец, император стал заходящим солнцем гибнущей эры.

Из всего этого возникла проникнутая мифологией история, которую слишком часто принимали за чистую монету.