Монтесума

ПЕРВОНАЧАЛЬНАЯ ЧИСТКА

Уже перед своей интронизационной войной государь кольхуас предпринял ряд реформ, не имеющих аналогов в истории Мексики. Эти реформы тогда были плохо восприняты, и даже в наши дни они подвергаются строгому осуждению. Однако именно они являются наилучшим свидетельством прозорливости императора.

Едва лишь закончились церемонии, связанные с коронацией, и Монтесума перестал уверять людей в своей недостойности, как его охватила своего рода мания величия. Призвав к себе чихуакоатля Тлильнотонкви, он объяснил ему необходимость кадровых перемен среди сановников и чиновников — как во дворце, гак и в разных провинциях империи. Монтесума хотел иметь возможность править по своему разумению, а не только так, как это было установлено при Ахвицогле. Кроме того, зачастую это были люди низкого происхождения.

Совершенно недопустимо, чтобы королевские слова терялись в ушах низких и угодливых людей. Король же хотел иметь у себя людей, на которых можно было бы положиться и которые в случае необходимости могли бы правильно передать его слова но назначению.

Монтесума потребовал, чтобы сыновья знатных вельмож Мехико и других городов были взяты из своих школ, calтесас, и поселены во дворце. Они должны были быть законными сыновьями и находиться в таком возрасте, чтобы их можно было воспитать надлежащим образом. Отныне все пажи, камергеры, дворецкие, мажордомы, привратники, метельщики, уборщики, хранители огня — все, кто входил в персонал дворца и мог находиться в присутствии императора, должны были принадлежать к великим родам империи.

Повеление было выполнено. Персонал Ахвицотля был отозван, другими словами — уничтожен. «И это меня не удивляет, — пишет доминиканец Дюран, — поскольку с тех пор, как Монтесума начал свое правление, он оставался великим мясником — уже в силу внушаемого им страха и трепетного почтения». Чистка продолжилась и в следующем году. Повсюду поставили новых людей — даже во главе calpulli и центурий. Затем chihuacoatl, то есть «вице-король», созвал дворянских детей в возрасте от десяти до двенадцати лет и сообщил им о чести, которая выпала на их долю. «Дети мои, считайте себя счастливыми и удачливыми, так как наш государь берет вас к себе в услужение. Он хочет, чтобы вы были его руками и ногами, постоянно находились возле него и делали вместо него то, что он не должен делать сам. Он хочет также, чтобы вы научились искусству руководства и управления и общения с людьми в разных обстоятельствах».

Император собственной персоной занялся их воспитанием, обращаясь с ними по-отцовски. Каждый день он собирал их и показывал, как говорить размеренно, точно, свободно, с соблюдением правил красноречия, как вести себя в различной обстановке. Он учил их скромности, правдолюбию, уважению к старшим и стремлению к добродетели, указывая на необходимость всемерного почитания Уицилопочтли и его собственной персоны. Они должны были молиться ночью и перед рассветом, приучаться к самопожертвованию, подметать в храме и во дворце. Нарушителю порядка угрожала смертная казнь. Его могли бы забить ударами дротиков и закопать где попало. А если бы нарушение касалось женщины из дворца, то родители преступника также были бы казнены, а их жилище разрушено. Увидев проходящего Монтесуму, каждый должен был простереться ниц. Ни в коем случае не позволялось смотреть ему в лицо: это означало бы для нарушителя смерть — как если бы человек узрел божество. «Его и почитали как бога, а его дворец назывался домом бога».

Различные документы из Chronique X совпадают в своих описаниях этих событий за тем исключением, что, согласно Тезозомоку, менее враждебно настроенному по отношению к императору, последний представляется не таким жестоким. Вынужденная отставка функционеров императора Ахвицотля подается как предоставление им заслуженного отдыха. Педагоги и компаньонки были не казнены, а только заменены другими кандидатурами.

Иштлильхочитль из Тескоко датирует указанные события 1508 годом — после сражения против Атлиско, в котором якобы погиб Маквильмалиналли, старший брат Монтесумы, который, по мнению хрониста, имел больше прав на престол. Именно в этом году Монтесума «стал проявлять высокомерие». Для того чтобы стать абсолютным монархом, он заменил всех членов своих советов, заседавших там со времен его отца, на своих людей; подобным образом он поступил также в провинциях и в армии. Отныне он, движимый своим самомнением, решил также не советоваться с вождями из простонародья, которые стали командирами исключительно благодаря своей храбрости. Одни были убиты, другие удалены от двора.

Наконец, мы располагаем описаниями Овьедо, которые относятся к самым старым и самым путанным. По сути, он не говорит о реформах, но его информация указывает в любом случае на то, что восхождение Монтесумы не было гладким. Были казни, коснувшиеся, однако, не функционеров, а прежде всего — большинства братьев Монтесумы, поскольку у отца Монтесумы было около ста пятидесяти детей. И, наконец, — дворянства Тлателолько. Монтесуму должны были выбрать постольку, поскольку он мог освободить Мехико-Теночтитлан от угрозы, которую представлял для города его строптивый сосед. Выдав свою дочь за короля Тлателолько, Монтесума якобы пригласил своего зятя на пиршество вместе с его родными и с элитой города. Там их напоили, связали и принесли в жертву — всех, то есть более тысячи человек. Их имущество, а также имущество четырех тысяч высланных из Тлателолько жителей было конфисковано и отдано надежным людям.

Похоже, что Овьедо или его информатор перепутали события, которые произошли в Тлателолько значительно раньше, с теми, которые действительно имели место в начале императорского правления Монтесумы. Известно, что город Тлателолько был разрушен Ахаякатлем (1469–1481) — правда, без убийственного банкета, у которого были мифические прецеденты, вдохновившие, по-видимому, информатора Овьедо. Действительно, существовало расхожее мнение, что населявшие долину Пуэбла гиганты были уничтожены именно таким образом. В первые годы правления, однако, Монтесума действительно будет иметь столкновения с городом-близнецом.

ГРЕХ ГОРДЫНИ

Существует достаточно причин, побуждающих усомниться в реформах Монтесумы. Обратимся к версии Иштлильхочитля. Если верить в нее, то император сразу же отбросил маску смирения и открыл свое подлинное лицо, то есть лицо великого гордеца. Согласно ацтекскому образу мыслей, гордость была главной отличительной чертой плохого короля. Когда в адрес Тецкатлипоки посылались молитвы о помощи новоизбранному королю в правильном выполнении им своих обязанностей, то говорилось обычно: «Сделай, Создатель, так, чтобы он осуществлял здесь твой образ, и не дай ему возгордиться и стать высокомерным лишь оттого, что он занимает твой трон и твои державные подмостки… Не позволяй, Создатель, чтобы он обижал и оскорблял своих подданных или кого бы то ни было казнил без причины… и пусть его украшения и королевские знаки отличия не станут для него предметом гордости и высокомерия; сделай, напротив, чтобы он служил тебе, соблюдая скромность и простоту».

Гордость представлялась основным грехом. Именно из-за нее в незапамятные времена старшие дети почитаемой народом майя верховной божественной пары были брошены в ад: они хотели создавать, то есть заниматься делом своих родителей, без их на то позволения; они посягнули, таким образом, на чужие привилегии. А их младшие братья обратились к родителям с униженной просьбой и получили соответствующее разрешение.

Сходный по содержанию рассказ существует и в миштекской мифологии. Сыновья изначальной божественной пары 1-й Олень-Змей Льва и 1-й Олень-Змей Тигра постоянно стремились продемонстрировать свое подчиненное по отношению к родителям положение, всячески их почитая и воскуривая перед ними фимиам. Обращаясь к Создателям Всего, чтобы те дали появиться Земле, они в качестве покаяния изранили себе язык и уши. Таким образом они положили начало обрядам кровавого умерщвления плоти, которые выполнялись регулярно королями майя и ацтеков для признания своего долга перед богами, которые наделили их королевской властью. Бесчисленные памятники свидетельствуют об этих королевских обрядах. У майя — восходящие к началу нашей эры, украшенные рельефами стелы и балки, у ацтеков — разнообразные ларцы и фризы.

Таким образом, воцарение последнего Монтесумы соответствует заре новой эры. Вскоре ацтекское «солнце» закатится и на горизонт выйдет испанское. Для ацтеков представлялось существенным объяснить это крушение, эту потерю рая; нужно было найти одного ответчика — кого-нибудь, кто бы своим преступным поведением, своим нарушением установленных правил вызвал, как в мифах, конец эры. Виновным оказался несчастный император, которого стали изображать гордецом, вознамерившимся сравняться с богами.

У легенды была сложная жизнь. Еще в прошлом веке индейцы рассказывали историю о славном Монтесуме — короле, который кончил тем, что рассердил бога своей гордостью. В наказание бог послал против него испанцев, свергших его. В настоящее время Монтесума совершает покаяние где-то на востоке, но он должен вернуться, чтобы прогнать испанцев и восстановить свою империю.

Иными словами, здесь вполне закономерно возникает вопрос о подлинности «реформ» Монтесумы, тем более что реформы упоминаются только в двух не зависимых друг от друга источниках: это утерянная Chronique X, заимствования из которой имеются у Дюрана, Тезозомока и отца Товара, и Иштлильхочитль. Ни в одном из тех изобразительных кодексов, которые вобрали в себя доиспанские элементы, не существует, по-видимому, и намека на реформы. Кроме того, именно Chronique X с яростной убежденностью связывает падение империи с гордостью короля. Мы увидим это в нескольких эпизодах конца его царствования, представляющих своего рода отклик на его реформы.

Удивительнейшим образом, благодаря письму Кортеса Карлу V, которое датируется 30 октября 1520 года, то есть до поражения ацтеков, мы можем проанализировать высказывания хронистов колониальной эпохи по меньшей мере по двум пунктам. Конкистадор описывает события, произошедшие к моменту написания письма. В описании империи он сообщает: «Наиболее важные особы из провинций, особенно из пограничных, пребывали значительную часть года в столице, и все они, или почти все, определяли своих старших сыновей на службу к Монтесуме». Затем Кортес рассказывает о своей первой встрече с Монтесумой, состоявшейся 9 ноября 1519 года. Император ему сказал: «Я знаю обо всем, что с вами приключилось, от находящегося здесь Потуичана; я знаю, что люди из Чемпоалы и Тласкалы наговорили вам много плохого обо мне; верьте только своим глазам и особенно не доверяйте россказням моих врагов, многие из которых были моими вассалами, которые воспользовались вашим прибытием для того, чтобы восстать против меня и, с целью снискать ваше расположение, оклеветать меня. Эти люди говорили вам также, что степы моего дворца сделаны из золота, что циновки в моих залах и другие предметы обычного пользования тоже из золота, что я заставляю людей почитать меня как бога и прочие глупости. Что касается дворцов, так вы их видите; они сделаны из земли, камня и соломы». Затем, рассказывает Кортес, приподняв свою мантию, он указал на свое тело, говоря: «Вы видите, что я состою из мяса и костей, так же, как и вы», и руками ощупывая свое тело, продолжал: «Вы видите, что меня можно пощупать, и, следовательно, я смертен; поэтому вам должно быть понятно, как сильно эти люди налгали».

Таким образом, даже из признаний самого императора следует, что его недруги ставили ему в вину то, что он якобы провозгласил себя богом, и к тому же in tempore non suspecto (в неожиданный момент). Chronique X лишь передает более ранние обвинения, которые будут обобщены после Конкисты. Они возникали в связи с появившимися в то время дурными знамениями, пророчествами и неясными, но устрашающими слухами о странных существах, виденных на далеком Востоке… Ожидался конец света, и нужен был подходящий виновник катастрофы. Кто-нибудь, кто бы представлял нацию, поскольку она вся должна была подвергнуться наказанию, и этим человеком мог быть только король. По-видимому, главной ролью государей повсюду и во все времена была роль главного ответчика, иначе говоря, — козла отпущения в последней инстанции.

РЕФОРМА ИМПЕРИИ

Возможно, что слухи явились лишь преувеличением реальных событий, и это предположение можно отнести к административным реформам. Действительно, в их существовании нет ничего невероятного, даже если хронисты и преувеличили некоторые их аспекты. Большинство современных авторов признают реальность этих реформ, даже если они по примеру самих ацтеков и демократов XX века подвергают их жестокой критике.

«Возможно, — предполагает Жак Сустель, — эта эволюция привела бы в конце концов к формированию чисто наследственного дворянского сословия».

Английский историк Найджел Дейвис также усматривает здесь своего рода «контрреволюционный мятеж против сановников скромного происхождения», которым покровительствовал «прогрессивный» император Ахвицогль. Для этого императора характерными были вроде бы простые товарищеские отношения военного лагеря. Чтобы найти способного кандидата на высокую должность, он искал талант там, где он мог его найти, не отворачиваясь при этом от людей из простонародья. Его популярность наносила ущерб Монтесуме, который постарался убрать всех чиновников и придворных, которые могли быть заподозрены в проведении нежелательных сравнений методов правления его, Монтесумы, и его предшественника. Впрочем, Монтесума якобы фанатично верил в божественное право дворян управлять делами государства. Пожалуй, это выглядит парадоксом, но Дейвис добавляет, что император при всем том стремился к абсолютной монархии… Откуда же эта безумная страсть к реформам? Чтобы избежать размывания иерархии и распада дворянства в условиях расширяющейся империи. Возможно также, что Монтесума противодействовал поднимающимся классам в своем желании покровительствовать консерваторам, благодаря которым он, возможно, был избран. Американец Брандейдж идет еще дальше, называя «беспрецедентной и наглой акцией» и «катастрофой» эту «войну против бастардов и плебеев». Но это «очищение государства» лишь сделало более заметными старые, общепризнанные ценности.

Для Эмили Умбергер Монтесума был всего лишь «выразителем психологии элиты, ставящим себя на равную ногу с богами». Наконец, Рохас считает, что если Монтесума защищал интересы дворянства, то лишь для того, чтобы иметь возможность действовать в духе восточной деспотии, таким образом император лишился поддержки масс, что подтверждается событиями Конкисты. Итак, мы имеем мифические модели для придания структуры нашим интерпретациям.

Монтесума, по сути говоря, не будучи демократом, отнюдь не был и монархом, проводившим реакционную политику. Так что же ему ставится в вину? Считается, непростительным, что он был проводником реакции. Ему ставится в вину стремление к абсолютной монархии, покровительство дворянам, пренебрежение талантом простых людей, притеснение народа и избиение дворянских бастардов, а также те методы, которыми он избавлялся от дворцового персонала, доставшегося ему от Ахвицотля.

Рассмотрим сначала последний пункт, принципиально отличающийся от других, поскольку здесь дворяне также оказались под ударом. Нигде не говорится, что Монтесума ликвидирует только простолюдинов, находившихся на службе Ахвицотля: напротив, как утверждает Иштлильхочитль, ликвидации подлежат все, в том числе «все члены его советов, служившие там со времени правления его отца». Даже это высказанное вскользь утверждение Иштлильхочитля позволяет критически подойти к версии, согласно которой император был одержим своими представлениями об особой роли дворянства, которому он хотел покровительствовать любой ценой.

Предположение Дейвиса основывается на фрагменте, сообразно с которым chihuacoatl предупреждает Монтесуму о том, что это мероприятие может быть плохо воспринято народом, который может усмотреть в нем желание уничтожить созданное его предшественниками. Однако эго осторожное — и вполне законное — предостережение вовсе не говорит о том, что таково было на самом деле намерение императора; оно говорит лишь о том, что в обществе могут прозвучать сомневающиеся или недоброжелательные голоса.

При ближайшем рассмотрении выдвинутые самим императором соображения оказываются вполне приемлемыми. Он хочет иметь администрацию, которая бы ему беспрекословно подчинялась и не противопоставляла бы ему на каждом шагу Ахвицотля. Разве не об этом мечтают многие европейские министры, жалуясь на то, что их администрация действует лишь по собственному разумению, в духе установившихся традиций. У Монтесумы были грандиозные планы. Он желал всесторонней и полной поддержки.

С самого начала XV века в ацтекском обществе постоянно нарастала тенденция к расслоению и к установлению иерархии. Усиливающие социальные различия законы издавались уже в начале образования империи, при Ицкоатле. Последний даровал чипы и отобранные у противника земли воинам, особо отличившимся в войне против тепапеков. Кроме того, им воздвигли статуи, память о которых была увековечена в книгах. А ведь все эти храбрецы были большими сеньорами.

Монтесума I развил введенную Ицкоатлем систему раздачи чипов и издал законы против роскоши и чрезмерных расходов. Одному лишь государю предоставлялось право носить золотую корону в городе; только он и chihuacoatl могли ходить во дворце обутыми; сандалии предназначались только для аристократии. Простые люди не должны были одеваться в одежду из хлопка; их плащам полагалось быть не ниже колена (отступление от этого правила могло быть сделано лишь в том случае, если надо было прикрыть полученную в бою рану). Само собой разумеется, что простолюдины не могли навешивать на свои одежды никакие украшения. Роскошные, украшенные сложными рисунками разноцветные ткани, образцы которых представлены в нескольких старинных кодексах, были привилегией знатных особ — так же, как нагубники из золота и горного хрусталя, нагрудные пластины, колокольчики, золотые ожерелья и браслеты из нефрита и других полудрагоценных камней, ленты с девизами и плюмажи. Дворяне, не относящиеся по своему происхождению к высшей знати, должны были ограничиться обычными гирляндами, украшениями из простых перьев, ожерельями из костей, раковин или простых камней. В королевском дворце представители определенных классов собирались в специально для них предназначенных помещениях. Под страхом смерти было запрещено простому люду смешиваться с грандами. По-видимому, простолюдины могли проникнуть во дворец лишь в том случае, когда их присутствие было необходимо для выполнения каких-либо работ.

Намеренно увеличивался разрыв между простолюдинами, «храбрыми» и «благородными», и особенно сильно — между «благородными» (дворянами) и самим королем. Дворянин, пришедший во дворец обутый в свои сандалии, подвергался смертной казни. Даже благочестивый император Тизок способствовал усилению общественного расслоения, а Ахвицотль не предпринял никаких тормозящих этот процесс действий. Потрясение, таким образом, не было столь радикальным, каким оно представляется в Chronique X. Добавим к тому же, что уже в незапамятные времена соблюдение четкого различия между наследственной знатью и простонародьем являлось правилом в Центральной Америке, даже вне территорий, подвластных Тройственному Союзу. И с очень давнего времени управление королевством было по существу делом сеньоров высокого происхождения. Можно ли сказать в таком случае, что Монтесума закрыл своим подданным возможность преодоления общественной иерархии с риском оттолкнуть от себя простонародье? Нет. Все свидетельства, указывающие на то, что простолюдины имели возможность перейти в более высокий класс, собраны в XVI веке, и в них указываются случаи, имевшие место после реформ. Главным результатом этих реформ было торможение восхождения к особо ответственным должностям.

Таким образом, с «контрреволюцией» все ясно. Нет вопросов и относительно заигрывания с дворянством. Ведь если подумать, откуда могла прийти самая большая угроза для «абсолютной монархии», к которой действительно стремился Монтесума, как не от дворянства, в особенности из недавно покоренных или не совсем покоренных городов. Необходимо было одновременно успокаивать их и строго их контролировать. В этом и заключалась тактика Монтесумы. Конечно, он дает им почти исключительное право на занятие высоких должностей. Но с другой стороны, он подчиняет их себе и унижает.

Правители провинций оказываются настоящими заложниками. Каждый король обязан был иметь дом в Мехико и ежегодно проживать там в течение нескольких месяцев. Когда он возвращался домой, его заменял кто-нибудь из близких родственников: браг или сын. Наложение таких обязанностей на дворян и вельмож давало дополнительную возможность подрыва их экономического благополучия.

И все же отношения с покоренными городами все меньше и меньше основываются просто на грубой силе, и роль дипломатии должна возрасти в этой сильно разросшейся империи, где следует остерегаться всеобщего возмущения.

Монтесума нуждался в более воспитанных и образованных людях. В частности, ему нужен корпус дипломатов, достаточно сообразительных и владеющих всеми нюансами речи. Он берет этих специалистов в calmecac, который посещают дети дворян. Поэтому последние должны заменить по всей империи функционеров Ахвицотля. Потребность в молодых кадрах — эго также одна из причин, по которой Монтесума привлекает к себе юных дворян, которым он старается привить глубокий смысл общественного долга и понятие империи, которые будут питать к нему сыновние чувства и окажутся компетентными, надежными и лояльными помощниками.

Более того, империя должна быть по-настоящему объединена и укреплена. Естественно, император начинает сверху, с тех самых дворян, которые, каково бы ни было их происхождение, стоят друг к другу ближе, чем обычные горожане, язык и обычаи которых зачастую различны. Они образуют своего рода интернационал, который корона привлекает к себе любым способом в убеждении, что «заслуженные» дворяне будут верно служить ей и в дальнейшем. «Интернационал», сущность которого прекрасно выражается в приглашениях на большие праздники, направляемых друг другу руководителями государств-противников.

Берутся заложники, к которым относятся с уважением, наделяют обязанностями при дворе и дают утонченное воспитание, соответствующее их высокой ответственности в будущем. Этот очень эффективный метод применялся христианскими миссионерами и колониальными империями, и он же по настоящее время применяется западными демократиями к странам третьего мира.

И все же Монтесума действительно оставлял без дела целое множество народных талантов. Однако в том обществе, которое он имел перед глазами, уже один класс дворян мог выдвинуть из своей среды достаточное для администрации и для представительства число кандидатов. Только тогда, когда государственный механизм становится более сложным, а должностные функции более разнообразными, когда отрасли знания специализируются, когда производство требует все большего числа рук, — только тогда возникает необходимость в постепенном распространении образования на все большее число людей.

Речь, таким образом, шла о том, чтобы улучшить администрацию городов и повысить сплоченность империи, повысить контроль над дворянством, чтобы использовать его в качестве связующего элемента, о том, чтобы увеличить вес и престиж центральной власти. Империя должна иметь прочное основание и нерушимые стены. Вся деятельность Монтесумы преследовала одни и те же цели: объединение и укрепление. Вместо того чтобы стремиться к завоеванию все более отдаленных территорий, которое осуществлялось каждый раз ценой все больших усилий и со все меньшей выгодой, он попытался укрепить то, что уже было приобретено, и ликвидировать независимый статус анклавов. То же и в политическом плане: мы видим его строящим общий дом для всех богов империи, объединившихся вокруг Уицилопочтли так, как должно объединиться дворянство провинций вокруг императора.

Следует ли из всего этого, что он стремился к «абсолютной монархии»? Здесь опять допускается анахронизм, во всяком случае, если понимать данное выражение в привычном для него значении. Учитывая, что ацтекская империя — мозаика государств с нечеткой иерархией, с разной степенью подчинения центральной власти, ограничивавшихся выплатой кое-каких налогов или, при необходимости, поставкой военной силы; некоторое число провинций, управлявшихся непосредственно губернаторами; несколько переполненных и вдобавок колонизованных верными центру людьми городов, и все это увенчивается союзом грех городов и трех королей, вопрос можно рассмотреть и с другой точки зрения. Для того чтобы стать абсолютным монархом, Монтесуме пришлось бы пройти очень долгий путь! Укрепить свое положение в Мехико, в частности — по отношению к чихуакоатлю, вес которого, правда, к этому времени значительно уменьшился; подтвердить свое превосходство над Тескоко; всегда быть готовым к непосредственному вмешательству во внутренние дела других государств, — все это представляло собой грандиозную задачу, для осуществления которой у императора средств было в обрез.

Наконец, противники священной войны, бунтари и страдальцы всех мастей выдавали тот факт, что Монтесума провозгласил себя всемирным монархом, усматривая в этом непомерную гордость. Надо помнить, однако, что некоторые его предшественники, начиная с Ицкоатля, уже присваивали себе этот титул, который, таким образом, ни в коей мере не является изобретением великого tlatoani.

СВЯЩЕННАЯ КОРОЛЕВСКАЯ ВЛАСТЬ

Укрепление императорского престижа получило высокую оценку у Дюрана, для которого это было свидетельством того, что индейцы вполне были готовы к самостоятельности. С другой стороны, испанскому хронисту приходится не по нраву то, что он называет обожествлением Монтесумы. И в этом пункте некоторые современные авторы также солидарны с противниками императора.

Обвинение основывается на том обстоятельстве, что запрещено было смотреть императору в лицо, что надо было падать перед ним ниц, что его дом назывался домом бога… Короче, заключает Дюран, его почитали как бога. Однако, принимая Кортеса, Монтесума сам отрицает свою божественность и делает это публично. И пока он ведет долгую беседу с человеком, воплощающим божество, в его словах мы не находим никакого упоминания о божественной королевской власти. Таким образом, можно считать, что приписываемый императору процесс собственного обоготворения является преувеличением. Ведь известно, что начиная с Монтесумы I Илуикамины, всякий, кто входил в императорский дворец в обуви, будь он простолюдин или дворянин, подвергался смертной казни. Согласно изданным им законам государь выходил на публику только тогда, когда это было совершенно необходимо, и всегда, согласно Дюрану, который здесь достаточно близок к истине, его почитали как бога.

Известно, что престиж Монтесумы I в памятниках оценивается чрезвычайно высоко. Ведь он, подобно Кецалькоатлю, был зачат чудесным образом от героических близнецов из Popol Vuh, от Уицилопочтли. Его отец Хвицилихвитль без памяти влюбился в Миахваксихвитль, внимания которой усиленно домогался король Куаунауака. Отец красавицы, Озоматцинтекутли, был nahualli, то есть обладал способностью превращаться в животных. Отличавшийся к тому же недоверчивостью, он определил к своей дочери охрану из пауков, сороконожек, змей, летучих мышей и скорпионов. Хвицилихвитль лишен был возможности встречаться с Миахваксихвитль. Тогда он послал ей по воздуху чудесную стрелу, украшенную нефритовым камнем. Девушка увидела этот камень, взяла, поднесла ко рту и проглотила. Через некоторое время оказалось, что она беременна Монтесумой I. Последний издал законы, которые сравнивались с «искрами, вылетевшими из огня и посеянными в груди великого короля Монтесумы». Он смог, кроме того, возобновить контакт с прародиной, Астланом, посылая туда своих вестников.

Монтесума I Илуикамина, «тот, который пускает в небо стрелы», представляет, таким образом, особый случай. Если рассуждать с позиций времени после Конкисты, то он действительно был пятым королем в ряду девяти, то есть относился к самому центру, к апогею, к полуденному солнцу — месту, наиболее близкому к богу. Другие государи, даже самый первый, жили более обычной жизнью и, в противоположность, например, инкам, не претендовали на то, чтобы быть сыновьями бога или вообще на какое бы то ни было божественное происхождение. Когда, обращаясь к тому или иному монарху, Уицилопочтли называет его своим сыном, он делает это в качестве метафоры или просто потому, что, опять же метафорически, все люди — дети бога.

В речах, произносимых по поводу интронизации Монтесумы II, император сравнивается с солнцем, дарующим свет, но и здесь это лишь метафора, относящаяся к любому монаршему правлению. Не выходя из того же круга представлений, его называют также свечой и факелом, зеркалом народа и сердцем парода, который он представляет и воплощает подобно Уицилопочтли или любому другому богу-покровителю. Именно бог назначает короля, который становится на некоторое время его наместником. Эти мотивы восходят, очевидно, к первым королям, и они часто повторяются.

Являясь образом, наместником бога, король попадает в обширную категорию ixiptla. Этот термин можно перевести как «его кожа», «его оболочка». Он используется для обозначения заменителей, заместителей или воплощений всякого рода. Таким образом, король является ixiptla своих предшественников. В области религиозных представлений, ixiptla представляют божества и делают их более или менее видимыми здесь в различной степени святости. Это могут быть изображения на плоскости, статуи, домашние статуэтки, жрецы, одетые подобно богу, которому они служат, прошедшие ритуальное омовение жертвы, постоянные персонификаторы, реликвии. Один бог может быть заместителем другого: например, Пайиаль — заместитель Уицилопочтли, — или заместителем какой-то вещи. Чальчиутликуэ, «Одетая в нефритовую юбку», богиня воды — ixtipla воды, Чикомекоатль — ixtipla маиса, Ксиутекутли — ixtipla огня. Тот факт, что у божества имеется на этом свете ixtipla, не мешает ему в случае необходимости материализовываться и превращаться в человека для того, чтобы иметь возможность физически вмешиваться в людские дела. Уицилопочтли «рождается» в Коатенеке во время странствований мешиков — для того, чтобы истребить мятежных хвицпауас, а позже — победить своего племянника Копила; Тецкатлипока является по ночам в самых разнообразных личинах; Чихуакоагль иногда отправляется на рынок, чтобы потребовать там кровавых жертв.

Но «заместитель и образ бога» все же остается человеком. «Теперь, — говорят новоизбранному, — ты стал богом (otiteut); хотя ты и человеческое существо, как мы, хотя ты наш сын и наш старший брат, и наш младший брат, ты уже не просто человек вроде пас, мы уже не смотрим на тебя как на человека. Теперь ты представляешь и замещаешь кого-то иного».

Государь, рассматриваемый как человек, сохраняет более низкое по сравнению с богом положение. Он инструмент Тецкатлипоки, его macehualli, его «заслуженный представитель». Сразу после избрания он входит целиком в распоряжение бога, обещая во всем исполнять его волю. Но, тем не менее, он сохраняет свободу действий. Он может не повиноваться, протестовать, быть опрометчивым, импульсивным, рискуя быть сброшенным в грязь и уничтоженным Тецкатлипокой.

Существует мнение, что некоторые короли действительно обладали сверхъестественными способностями, делавшими из них, так сказать, «боголюдей». Таким был Тцомиантекутли, отравленный по приказанию Ахвицотля, таким, возможно, был также Незауальпилли. Однако не все короли были такими и, с другой стороны, не требовалось быть королем, чтобы стать богочеловеком. Что касается Монтесумы, то он лишь утверждал, что «находится в постоянном общении с богом, который является ему в ужасающем виде». Пожалуй, не так уж и плохо. Чем же становился образ бога после своей смерти? Если он был достоин похвалы, а он имел такую возможность благодаря тому, что постоянно умерщвлял свою плоть и довольно часто символически умирал — во время реальных человеческих жертвоприношений, то он становился божеством низшего ранга, спутником утреннего солнца. После полудня он резвился в цветущем райском саду — в виде птицы с роскошным опереньем или красивой бабочки. Ночью он был звездой в небе, огнем, удерживавшим на расстоянии диких зверей и духов, которые только и ждали часа, когда они смогут овладеть землей. В то же время он был держателем небесного свода, приравниваемым к божествам четырех стран света, в одежды которых его облекали после смерти. Его судьба на том свете была, таким образом, в основном такой же, как у «храбрецов», или чуть получше. Возможно, они устраивали воинские забавы, чтобы развлечь Солнце. Что бы об этом ни говорил брат Хуан де Торквемада, из покойных королей не делали идолов, помещая их рядом с богами.

В общем, ацтекское королевство не было божественным, и ничто не указывает на то, что Монтесума хотел бы сделать его таким.

КУПЦЫ, СУДЬИ И РЫЦАРИ

Поскольку некоторые исследователи видят в Монтесуме реакционера, который пытался затормозить подъем народных масс, то параллельно этому, естественно, возникает убежденность в том, что он также старался препятствовать появлению купеческих корпораций, pochteca. Этот последний тезис имеет мало подтверждений в источниках. Он основывается на приводившемся выше отрывке, где говорится о том, что Монтесума строго наказывал негоциантов, выставлявших напоказ свои богатства. Но это ничего не доказывает. Богатство купцов внушало опасение воинам. Они, чтобы добиться престижа, постоянно рисковали своей жизнью, и считали, что их соперники, купцы, добивались гораздо большего, почти ничем не рискуя. Мешикская этика, прославлявшая неимущих воинов в ущерб богачам, была на их стороне. Монтесума должен был, исполняя роль арбитра, устранять возможность конфликта, в которой побежденной стороной оказались бы pochteca, а в них он, безусловно, нуждался. Отсюда его забота о том, чтобы купцы не похвалялись своим добром. В отрывке подчеркивается, впрочем, что Монтесума любил купцов (явное преувеличение!) и покровительствовал им. В других текстах отмечается большой расцвет торговли в данную эпоху.

Оставаясь в рамках тех же экономических реформ, Монтесума без всяких колебаний повысил налоги. Существуют сведения и о других реформах. Например, Монтесума отменил наследственную форму рабства — не характерную для Центральной Мексики. Собственно говоря, известно, что король Тескоко Незауальпилли первым провел это мероприятие уже в 1505 году, а Монтесума лишь расширил его действие на всю империю. Утверждается также, что при его правлении возросло социальное неравенство. Это очень вероятно, но конечно же это неравенство не было столь разительным, просто беспримерным в истории человечества, которое наблюдается в нашем обществе.

Другой пример реформ — усиление наказаний за различные преступления. Взятому с поличным вору полагалось достаточно оригинальное наказание: провинившегося секли связками заостренного тростника, наполненного песком, затем его сажали в лодку и, наконец, пронзали множеством стрел. Император лично следил за выполнением законов и распоряжений, а иногда даже специально переодевался, чтобы на месте проверить, все ли происходит так, как положено. В некоторых источниках утверждается также, что он расставлял всякого рода ловушки на судей с целью проверить их честность. Кроме всего прочего, он установил иерархию среди особо отличившихся воинов и превратил Кольхуакан в место отдыха для военных ветеранов и инвалидов.

РЕЛИГИОЗНЫЕ РЕФОРМЫ И КАЛЕНДАРЬ

Для создания настоящей империи недостаточно было подчинить себе других государей Тройственного Союза, укрепить императорскую власть и создать компетентную администрацию. Необходимо было также обосновать свои претензии на мировое господство и придать этому духовную окраску. Для этого нужно было приспособить идеологию, пересмотреть историю, еще больше повысить роль Уицилопочтли и Тецкатлипоки, подчеркнуть особенность эры мешикас и усилить разрыв с прошлым. Уже Ицкоатль повелел сжечь все книги и заново переписать историю; теперь Монтесума решил незамедлительно разделаться с прошлым.

Его религиозные реформы коснулись, прежде всего, исчисления времени и календарей. Месоамериканцы использовали три разных, и при этом входящих один в другой, временных календарных цикла: ритуальный — из 260 дней, солнечный — из 365 дней и венерианский — из 584 дней. В каждом из них использовался ряд из двадцати дней, носящих имена некоторых животных, растений, метеорологических явлений, химических элементов: Кайман, Ветер, Дом, Ящерица, Змея, Смерть, Олень, Кролик, Вода, Собака, Обезьяна, Трава, Тростник, Ягуар, Орел, Подземный Толчок (или Движение), Кремниевый нож (Кремень), Дождь, Цветок. Каждое название сопровождалось определенным числом из ряда от 1 до 13. Названия и цифры сменялись в заданной последовательности, так что требовалось отсчитать двадцать раз по тринадцать дней, то есть 260 дней, чтобы повторилось то же название с тем же числом. Такой ряд из 260 дней образовывал ритуальный цикл, и такие циклы также бесконечно следовали один за другим.

ТАБЛИЦА ИСЧИСЛЕНИЯ ДНЕЙ (TONALPOHUALLI)

Солнечный год состоял из 365 дней, разделенных на восемнадцать двадцатидневных «месяцев», к которым в конце года добавлялись пять дней, считавшихся злополучными. Каждый из этих месяцев представлял повод для ярких празднеств, кульминацией которых были человеческие жертвоприношения. Каждые пятьдесят два года солнечный и ритуальный циклы возобновлялись одновременно (52 х 365 = 72 х 260). Каждый год обозначался именем дня, который был его «носителем». Только четыре дня выполняли такую роль: Кролик, Тростник, Кремень и Дом — также в сочетании с цифрами от 1 до 13:

Поименованные таким образом годы следовали один за другим в одном и том же порядке, и должно было пройти пятьдесят два года, прежде чем появится год с тем же именем и с той же цифрой. Период из пятидесяти двух лет был как бы эквивалентом нашему веку.

И, наконец, цикл из 584 дней примерно соответствует синодическому обращению Венеры (при условии, что между двумя гелиактическими восходами Венеры проходит в среднем около 583,92 дня). Особенность этого цикла состояла в том, что он совпадал с двумя другими циклами каждые сто четыре года, то есть через каждые два века (65 х 584 = 104 х 365 = 144 х 260).

ЗАКЛИНАНИЕ ЕЖЕВЕКОВЫХ ГОЛОДНЫХ ЛЕТ

Правление Монтесумы имело безрадостное начало. В J v первый же год, то есть в 10-й год Кролика, наступила засуха, которая продолжалась несколько лет. 10-й год Кролика вызывал грустные воспоминания. Ровно пятьдесят два года назад разразился печально знаменитый голод, явившийся толчком к возникновению «цветочной» войны. Он закончился лишь через четыре года, в 1-м году Кролика, то есть в 1454 году нашей эры. На протяжении двухсот лет все 1-е годы Кролика были голодными годами. Должен ли был повториться голод и в этот раз? 1-й год Кролика был началом нового пятидесятидвухлетнего цикла. Начнется ли этот цикл в 1506 году под тем же неблагосклонным небом?

Переход от одного века к другому отмечался очень важными ритуалами, утверждавшими возрождение мира. Символически воссоздавалась утренняя звезда, нарождавшаяся в 1-м году Кролика. Венера была первым лучом света и залогом солнечного восхода; ее появление заставило когда-то Землю выйти из первоначальных вод. Ровно в полночь, после того как гасились все огни и кругом воцарялся мрак, торжественно зажигался новый свет, для чего применялась особая процедура: горизонтально укладывавшаяся деревянная палка, на которой уже имелся ряд выдолбленных углублений, просверливалась с помощью деревянного же «сверла», вращение которого обеспечивалось быстрым возвратпо-носту нательным движением ладоней. Если операция удавалась, то восход утренней звезды был гарантирован, и мир мог жить без особых неприятностей в течение ближайших пятидесяти двух лет. «Связь годов» была осуществлена. В связи с необходимостью заклинания бед, выпадавших на годы Кролика, и их возможных последствий для всего «века», Монтесума решил впредь отмечать праздник Нового Огня и возрождать мир не в 1-м году Кролика, как раньше, а в следующем году, во 2-м году Тростника.

Существенная информация по данному вопросу содержится лишь в одном источнике — в части «Анналы» Codex Tellerianus Remensis, сочетающей в себе выполненные в доиспанской традиции рисунки с комментариями, сделанными по-испански. Собственно, эта информация обнаруживается лишь в одной небольшой фразе: «В том году [1-й год Кролика, 1506] предстояло, как обычно, связать годы согласно их исчислению, и поскольку этот год всегда оказывался плохим, Монтесума перенес связывание годов на следующий год — 2-й год Тростника».

Возникает вопрос: является ли упомянутый Монтесума именно Монтесумой II, а не его предком Монтесумой I Илуикаминой? Но если бы реформа состоялась пятьюдесятью двумя годами раньше, то Codex зафиксировал бы это событие тогда же. Кроме того, если судить по особенностям художественного стиля, то все скульптуры, выполненные по поводу «связывания годов» во 2-м году Тростника, относятся к правлению Монтесумы II. Эти памятники являются для нас тем более существенными, что среди них нет ни одного памятника ацтекского периода, о котором можно было бы с уверенностью сказать, что он имеет отношение к «Связыванию годов» до 1507 года. Лишь обратившись к классической эпохе, мы обнаруживаем в Хочикалько рельеф, представляющий возжигание нового огня в 1-й год Кролика. Монтесума явно придавал большое значение своей реформе календаря и желал, чтобы память об этом событии сохранилась в будущем.

Представляется, что император якобы был озабочен лишь тем, чтобы новый «век» получил, наконец, благоприятное начало. В действительности, его на первый взгляд незаметная реформа вызвала настоящий переворот, одним из результатов которого явилось дальнейшее усиление в ацтекском пантеоне роли Уицилопочтли-Тецкатлипоки и солнца.

Действительно, «Связывание годов» было перенесено не только с 1-го года Кролика на 2-й год Тростника, но также с «месяца», именовавшегося Ochpaniztli (Подметание) на Panquetzaliztli (Поднятие флагов). В месяце Ochpaniztli происходило ритуальное празднество в честь создания земли и рождения Синтеотля — Утренней Звезды, уподобляемой также Кецалькоатлю, тогда как в Panquetzaliztli торжественно отмечалось рождение Уицилопочтли-Солнца… Отныне при зажжении нового огня будет воссоздаваться не утренняя планета Венера, а дневное светило. Выбор именно 2-го года Тростника имеет особый смысл. Речь идет, как и в случае 1-го года Смерти, об одном из имен календаря Тецкатлипоки, повелителя ацтекского солнца, одним из перевоплощений которого был Уицилопочтли. В исчислении дней 2-й год Тростника помещался почти посредине между 1-м годом Смерти и 2-м годом Кремня, точно разделявшимися периодом в пятьдесят два дня. Итак, 1-й год Смерти оказывался также годом смерти Колибри-Левши, а 1-й год Кремня — годом его рождения. И, наконец, что особенно важно, в один из двух годов Тростника, приходящихся на странствия мешиков, в Коатенеке родился Уицилопочтли, победивший тьму, воплощенную в его сестре Койольхауки и в его братьях, четырехстах хвицнауас.

Поскольку большинство ацтекских ритуалов основано на мифических прототипах, то были созданы мифы, обосновывавшие перенесение Нового Огня из 1-го года Кролика во 2- й год Тростника.

В Легенде о Солнцах рассказывается, что одна человеческая пара, Тата и Непе, спасаясь от потопа, который положил конец предшествующей эре, нашла убежище в выдолбленном стволе кипариса и выжила. Им было позволено кормиться только одной кукурузой. Но когда воды начали спадать, а было это в 1-й год Кролика, они вышли из своего убежища, наловили рыбы и зажгли огонь. Дым поднялся к небу, где его заметили боги-создатели. Ослушание вызвало гнев богов. Тецкатлипока сурово наказал провинившихся: у каждого сняли голову с шеи и приделали к ягодицам. Так они превратились в собак.

Огонь, зажженный Татой и Нене, заставляет отступить волны и делает землю пригодной для жизни. Но этот огонь объявляется незаконным, и Тецкатлипока зажигает новый; тут же нарождается новый год — 2-й год Тростника. В одном близком по времени к Легенде документе нет даже упоминания о зажигании огня в 1-й год Кролика. В этом году боги приподнимают обрушившийся небесный свод и оживляют землю. Во 2-й год Тростника Тецкатлипока чествует богов зажиганием огня. Именно Тецкатлипока в обоих случаях приводит в движение новую эру, внося в нее самую основу жизни — огонь. Нарождающаяся эра — это его эра. В мифах об этом говорится достаточно ясно, и дело доходит уже до переписывания истории возникновения мира. Оба текста, в которых рассказывается история мира и особенно история народа ацтеков с его зарождения, явно были составлены после реформы Монтесумы и, очевидно, по его приказанию.

Этот факт переписывания истории не был единичным. Монтесума, по-видимому, заставил перебрать изрядную часть составленных в Центральной Мексике книг. Мы уже говорили об аутодафе Ицкоатля, желавшего переписать историю. И вот при Монтесуме II мы обнаруживаем другой, весьма впечатляющий пример такой манипуляции.

ВЫРАВНИВАНИЕ ПРАЗДНИКОВ СОЛНЕЧНОГО ГОДА

Перенос ежевекового праздника с одного года на другой не затронул в общем самой структуры календаря 365-дневного года. Такой год имеет исключительное значение преимущественно для земледельческого населения. С его помощью регулируются полевые работы, а следовательно, и вся жизнь общества. Очень важно было знать, например, когда начнется сезон дождей. Месоамериканцам не посчастливилось в той мере, как древним египтянам, для которых восхождение Сириуса неизменно означало приносящие плодородие разливы Нила. Им приходилось заниматься вычислениями и уже на их основе давать прогнозы. Уже перед первыми дождями все должно было быть готово для посева. Но посевы не должны были проводиться слишком рано, поскольку в таком случае последние заморозки могли бы уничтожить молодые ростки кукурузы.

Первые дожди выпадали примерно через сорок дней после весеннего равноденствия или за пятнадцать до первого прохождения солнца через зенит над Мехико. Оставалось, таким образом, определить эти моменты. Для этого существовали различные простые средства. Для солнцестояний и равноденствий достаточно было систематически отмечать длины самых коротких и самых длинных теней, отбрасываемых в полдень определенным зданием, колонной или специально для этого установленным столбом, и получать средние значения этих длин. Для наблюдения над солнцем в зените устраивались специальные подземные каморки, имевшие выход наружу по вертикальному колодцу. Лучи солнца достигали дна колодца только тогда, когда солнце в полдень находилось на оси канала.

Монтесума понимал важное значение всего того, что касалось календаря. Об этом свидетельствует его реформа «Связывания годов». Церемония зажжения Нового Огня была увязана с праздником флагов, Панквецалицтли. Но этот праздник был соотнесен также с одним точным астрономическим событием — кульминацией Плеяд в полночь. Именно в этот момент должен был зажечься огонь в разверстой груди приносимого в жертву воина.

Есть еще одно свидетельство интереса императора к данным вопросам и его желания связать праздничные дни месяцев с астрономическим годом. Известно его намерение снести главную пирамиду Мехико, а затем восстановить ее таким образом, чтобы во время праздника «Сдирания кожи с человека» (Tlacaxipehualiztli), в момент весеннего равноденствия, солнце оказывалось точно на его оси.

Солнечный календарь имел ту особенность, что смещался относительно времен года примерно на один день в четыре года. Такой год условно насчитывал 365 дней, тогда как на самом деле это число равно 365,2426. На Западе пришлось ждать появления Юлия Цезаря и введения в обиход високосного года — с добавлением еще одного дня в феврале через каждые четыре года — для того, чтобы проблема смещения была решена с достаточно хорошим приближением. Однако индейцы Мексики и Гватемалы никогда не включали дополнительных дней. Не потому, что они не имели представления о фактической протяженности тропического года, а просто потому, что такая процедура нарушила бы чудесную гармонию, объединявшую циклы из 365, 260 и 584 дней.

Таким образом, введение дополнительных дней оказывалось невозможным, потому что оно нарушило бы согласованность трех циклов. Год смещался, распределенные по «месяцам» праздники — также. Чтобы в этом убедиться, достаточно восстановить идеальную схему года, где календарные праздники и сезонные события точно совпадают.

Эта операция оказывается возможной благодаря тому, что некоторые имена месяцев представляют собой явный намек на сезонные явления. В XVI веке праздник богов дождя (Atltahualo, «Остановка воды»), например, отмечался в конце влажного сезона. Достаточно, однако, переставить «Остановку воды» на ее нормальное место, то есть в конец сезона дождей, как другие двадцатидневки, имена которых являются одновременно обозначением сезонов — в частности, «Падение воды» (Atemoztli) и «Засуха» (Toxcatl) — разом оказываются на своем первоначальном месте.

Легко можно подсчитать разность дней между первоначальным положением праздников до какого бы то ни было смещения и их положением в XVI веке, в момент появления испанцев (1519). Эта разность составляет 209 дней. В связи с добавлением одного дня через каждые четыре года понадобилось 4 х 209, то есть 836 дней, для того, чтобы праздники оказались там, где они находились в эпоху Конкисты.

В 1519 году эти праздники, следовательно, происходили за 209 дней до отмечаемых в них сезонных событий. Праздник посева заканчивался перед самой жатвой, праздник жатвы — перед посевом, праздник летнего солнцестояния — в разгар зимы и т. д. Это выглядело гак, как если бы Пасха пришлась на сентябрь, Рождество — на май, а летние каникулы — на самую зиму… Однако ритуалы сохранили в основном свой первоначальный смысл, хотя в них и были внесены некоторые важные в религиозном отношении изменения. Так, мешики систематически заменяли в цикле праздников солнечного бога Кецалькоатля богом Уицилопочтли.

Смещение праздников представляло собой лишь неудобства. Жрецы очень скоро поняли, что исключительное обладание тайной смещений укрепляло их престиж и власть. Сдвигаясь каждые четыре года на один день и постоянно опережая реальный год, цикл двадцатидневок обрисовывал ритуальный, изотерический год, который как бы воскрешал путем выполнения обрядов все сезонные события. Более того, праздники становились все менее понятными для простых людей, которые должны были непрерывно обращаться к жрецам с целью определения благоприятного момента для посева, прополки, обработки междурядий, пикирования агавы, начала жатвы и т. д. Что же касается жрецов, то им было достаточно учитывать число пройденных после начала смещения дней для того, чтобы точно знать положение праздников в реальном году.

Монтесума не только переносит праздник зажжения Нового Огня в Панквецалицтли, что имеет лишь ритуальное и символическое значение, но и связывает этот праздник с кульминацией Плеяд в полночь! Сразу же двадцатидиевка Флагов оказывается привязанной к точному астрономическому событию, как если бы ей уже не нужно было смещаться! Оставаясь в том же круге идей, Монтесума, по-видимому, желает, чтобы праздник Tlacaxipehualiztli совпадал с равноденствием и чтобы это совпадение было длительным, поскольку он задумал перестроить главную пирамиду Мехико так, чтобы ее ось точно указывала на место восхождения солнца в период весеннего равноденствия.

Таким образом, можно сказать с уверенностью: мешики сделали попытку придать некоторым праздникам новые значения и, более того, значения, связываемые с тем положением, которое занимали эти праздники в XVI веке.

Первый праздник, подвергшийся такой трансформации, — это как раз Panquetzaliztli, «Подъем флагов». В нем воспроизводился прыжок Кецалькоатля в костер и превращение его в Солнце, а также его победа в аду над силами тьмы. В давние времена этот праздник начинался во время летнего солнцестояния, в самый сезон дождей, то есть согласно представлениям месоамериканцев — в середине ночи, и прыжок Кецалькоатля имел место, действительно, в полночь. Появление Солнца, его восход, осуществились лишь через сто дней, в начале сухого сезона и, следовательно, в день Tlacaxipehualiztli.

В первое время мешики, изменив содержание этого праздника, воспроизводили в нем приход их Солнца, Уицилопочтли. Этот миф возвращает пас к странствиям мешиков, которые осуществлялись, предположительно, ночью, то есть в сезон дождей и в подземном царстве. Однажды ночью, в самый разгар этого путешествия, Уицилопочтли материализуется (каким способом — не уточняется) и подавляет мятеж сил тьмы, бездеятельности и смерти, воплощенных в его единоутробной сестре Койольхауки и четырехстах братьях хвицпауас. На следующее утро мешики обнаружили их тела и покинули лагерь.

Уицилопочтли одерживает свою победу ночью, что означает также — в сезон дождей. С тех нор воспроизводящий этот миф праздник прочно занял свое место в середине дождливого сезона, особенно в связи с гем, что в мифе особо подчеркивается время этого события — сезон дождей. Прибыв на место, путешественники превращают бесплодный край в цветущий рай. Затем наступает ночь и победа. Назавтра, когда солнце встает, все сохнет, и нужно идти дальше.

В эпоху Монтесумы разыгрывается уже не этот вариант мифа, а другой, новый, краткое содержание которого приводится в первой главе. Уицилопочтли материализуется в этот раз, войдя в грудь Коатликуэ, откуда он нарождается в полном вооружении. Поскольку Коатликуэ — Земля, то on становится Солнцем, которое, встав поутру, прогоняет Луну и звезды, и теперь он уже не совершает свои победы в полночь.

Итак, главная перемена заключается в том, что из праздника ночной победы солнца Panquetzaliztli превращается в праздник победы на заре. Таким образом, в XVI веке праздник Panquetzaliztli приходился как раз на зимнее солнцестояние, то есть на время, когда дни начинают удлиняться, — момент, с которым часто связывается возрождение солнца и начало дня. Можно провести параллель с нашим Рождеством: не случайно именно в это время празднуют рождение Христа, который выводит мир из мрака, куда он был определен после грехопадения Адама и Евы. Представляется естественным, что мешики захотели истолковать праздник по-новому, в соответствии с его новым местоположением и, возможно, оставить его там окончательно.

Манипуляции с другим праздником, Atlcahualo, подтверждают, по-видимому, это желание пересмотреть весь цикл праздников и интерпретировать его совершенно по-новому относительно того, что существовало уже к тому времени более тысячи лет. «Остановка воды» приходилась вначале на конец сезона дождей, а именно — на сентябрь. Суть ритуалов состояла в благодарении Тлалоков за благодеяния, оказанные ими на протяжении завершившегося сезона. В 1519 году конец двадцатидневки оказался в феврале-марте, когда до наступления сезона дождей оставалось уже немного времени. Мешики отметили праздник с особой пышностью, и существует свидетельство, что Монтесума и Незауальпилли принимали в нем активное участие. Однако ритуалы, в которых принимали участие государи, знаменовали уже не окончание, а наоборот, начало дождливого сезона.

Как правило, воспроизводился один эпизод из странствий, в котором зритель мог увидеть передачу полномочий от тольтеков к мешикам. История рассказана в Leyenda de los Soles — еще одной фальсификации, восходящей к эпохе Монтесумы.

Описывается конец Толлана. Уэмак играет в мяч против богов дождя, Тлалоков. Ставка игры — самые большие драгоценности: нефрит и длинные зеленые перья кецаля. Уэмак одерживает победу, и Тлалоки должны платить. Однако вместо того чтобы примести то, о чем был договор, они предлагают в качестве приза початки кукурузы вместе с листьями. Уэмак взбешен, он требует выигранный приз: нефрит и перья кецаля. Тлалоки подчиняются, но чтобы наказать Уэмака, который отказался от настоящей ценности — маиса, они лишают Уэмака этой ценности навсегда. Ужасный голод опустошает страну в течение четырех лет.

В конце этого периода времени Тлалоки заявляют Уэмаку о своем желании получить в жертву дочь короля мешиков Тоцквеквекса. Вместе с тем они предрекают: власть тольтеков должна перейти к мешикам. Тоцквеквекс ведет свою дочь Кецальхоч на место жертвоприношений, Пантитлан, к водовороту в лагуне Мехико. Принцессу убивают и вырывают у нее из груди сердце. Затем Тлалоки кладут сердце в сумку короля, повторяя при этом, что судьба тольтеков предрешена. Сразу возобновляются дожди и возвращается изобилие, но только к мешикам. Тольтеки же погибают.

В Атлкуахало воспроизводилось это жертвоприношение Кецальхоч в Пантитлане. В виде исключения жертва должна была быть «дочерью мешиков», и поскольку в мифе она принадлежала к королевскому роду, то Монтесума, король Тескоко Незауальпилли, другие государи и даже правители государств-противников участвовали в церемонии.

Совершенно очевидно, что заклание Кецальхоч вместе с другими жертвоприношениями должно было означать конец засухи и начало сезона дождей — как в мифе. Праздник трактуется в зависимости от его положения в начале XVI века, го есть в начале марта, перед началом сезона дождей. Здесь так же, как в случае Панквецалицтли, мы имеем дело с адаптацией к создавшимся в XVI веке реальным сезонным условиям.

Возможно, что Монтесума приступил к пересмотру и новой интерпретации праздников, но, очевидно, в какой-то определенный момент он должен был остановиться, поскольку, по всей видимости, даже не коснулся других двадцатидневок. Дошел ли он в своей реформе праздников до ее логического следствия, то есть до введения високосного года? С уверенностью утверждать этого нельзя. Безусловно, это дало бы существенные преимущества: приведенный в порядок календарь, ставшие понятными для простых смертных праздники, снижение влияния консервативного жречества. Кроме того, произошел бы еще один разрыв с прошлым, тогда как присутствие мешиков и их богов в мифах и обрядах возросло бы чрезвычайно.