Море

Ферко

— Класс, сми-р-р-но!

Шестиклассники вмиг разбежались по своим местам, стройными рядами выстроились возле парт, торопливо поправили рубашки и замерли.

Школьный звонок продолжал оскорбительно дребезжать. Дежурный Карпинец, любивший называть себя помощником инструктора левейте[17] Комароми, который часто поручал ему производить экзекуции и командовать «Лечь — встать! Лечь — встать!», окинул пристальным взглядом класс и завопил: «Равнение направо!» Мальчики, словно кто-то их дернул за подбородки, одновременно уставились на окно. Взгляд их через оконное стекло был обращен куда-то вдаль, в глубину двора, на унылый запыленный каштан, на какую-то воображаемую точку, где, по определению учителя географии, проходит Восточный фронт. Каждый день перед началом занятий приходилось стоять в таком положении и несколько минут вспоминать героев, которые, не щадя своей крови и жизни, оказывают сопротивление «большевистскому чудовищу».

Ферко Чаплар стоял у второй парты. В эти минуты размышления он испытывал такой восторг и такое внутреннее напряжение, что, казалось, вот-вот потеряет сознание. Мысленно он видел орудия, изрыгающие пламя, неуклюжие бронеавтомашины, рассекающие небо ракеты, воронки от бомб, солдат, бегущих по грохочущему полю боя сквозь дым, огонь и мглу в атаку. У него было такое чувство, что, если бы ему дали винтовку, он один остановил бы целую армию. Ибо он должен защитить от неведомых чудовищ все, что его окружает, — пропахшую чернилами и мелом школу, висящие на стенах карты, каштаны на школьном дворе, весь окружающий, милый его сердцу мир.

Этим утром Ферко думал о фронте сосредоточеннее, чем обычно. После двух бессонных, мучительных ночей он наконец решил: на коммунистов следует доносить. Коммунисты не верят в бога, разрушают семью, увозят в Сибирь мужчин, создают колхозы, едят в колхозах из котелков, никому не платят жалованья, все у них по карточкам — и одежда и еда, — у них нет школ, они не печатают книг… Но ведь отец любит читать, старался он побороть свои сомнения, и какие интересные истории рассказывает о Киниже, который схватил турка зубами и пустился с ним в пляс, о Эгерской крепости, о горе Зобор… Нет, уступать нельзя, коммуниста надо выдавать властям, даже если это твой отец, даже если от этого разорвется сердце…

Он так углубился в свои горькие думы, что даже не заметил, что все уже сели и товарищи справа и слева озадаченно перешептывались: почему это господин учитель Бода запаздывает?

— Садись, Чаплар, — дернул его за пиджак сосед по парте Имре Немет. — И не жмурься так, а то подлый Карпинец все что-то посматривает в нашу сторону. Еще, чего доброго, запишет и донесет, что у тебя плохое настроение.

— Что… как… за что?

— Боже мой, в каких это ты облаках витаешь? Доложит, что ты не радуешься тому, что пришли немцы и оккупировали нас.

Классный наставник Иштван Бода пришел на урок минут через пятнадцать после звонка.

«Сейчас к нему подходить неудобно. После уроков подойду и скажу, что хочу с ним поговорить», — решил Ферко.

— Посмотри, какой Бода бледный… под глазами круги, — зашептал Немет.

Учитель остановился у кафедры и окинул взглядом всех сорок учеников шестого класса. Затем посмотрел на каждого в отдельности, стараясь заглянуть в глаза, как бы силясь увидеть, что таится в глубине его сердца. Продолжая стоять, ученики все больше удивлялись тому, что Бода не вызывает к себе дежурного для доклада, не подает знака петь «Верую», но и садиться не разрешает.

— В классе сорок человек, присутствуют все… второе полугодие, девятый урок истории, — осмелился все же доложить Карпинец.

— Ах, да, верно… Какое сегодня число, сынок?

— Двадцать второе марта тысяча девятьсот сорок четвертого года.

— Да. А еще?..

— Ну… вторник.

— Верно. А еще?

— Второй день немецкой оккупации! — выкрикнул кто-то. Бода не оборвал его, а все продолжал стоять, потупив взор.

Карпинец на миг недоуменно пожал плечами и вдруг вспомнил:

— Сегодня исполняется пятьдесят лет со дня смерти Лайоша Кошута.

— Правильно, — кивнул Бода. — Сегодня исполняется пятьдесят лет, как умер Лайош Кошут. Прочти-ка сынок, — и он протянул Карпинцу листок с машинописным текстом.

— Читать сначала?

— Сначала.

Карпинец откашлялся.

«Двадцатого марта тысяча девятьсот сорок четвертого года. Секретно. Уважаемый господин учитель, завтра на первом уроке помяните воинов, сражающихся на Восточном фронте, и побеседуйте о той исторической общности судьбы, которая на протяжении столетий связывает нас воедино с дружественным германским народом. Расскажите учащейся молодежи о борьбе не на жизнь, а на смерть, которую мы ведем, как бастион Запада, на стороне нашего великого союзника, храбро защищая христианскую цивилизацию, и будем вести до нашей полной победы. Одновременно с этим довожу до вашего сведения, что запланированные торжества по случаю годовщины Кошута проводиться не будут. Директор Казмер Сили».

— Спасибо. Садись на место.

Одни, ничего не понимая, таращили глаза на учителя. Другие взволнованно посматривали на своих соседей. Что же будет? Разве можно читать секретное распоряжение вслух.

— К молитве! — совсем тихо произнес Бода.

Запевала Янчи Барабаш тотчас же начал «Верую», но наставник, прерывая его, поднял руку и хрипловатым, глубоким голосом запел сам:

Лайош Кошут передал нам:

Войско тает — нету сил…

Ферко Чаплару вдруг почудилось, будто его пронизал электрический ток. Его всего бросило в жар, хотя он дрожал от озноба. И сам того не замечая, громко запел и услышал свой срывающийся голос в громком хоре юнцов:

Потом они опять запели сначала, снова и снова, повторяя один этот куплет.

Никто сразу и не заметил, как в класс вошел директор. То здесь, то там песня стала затихать, школьники кто шепотом, а кто локтем уже предупреждали друг друга. А Иштван Бода продолжал отбивать такт, не замечая, что Толстошеее подошел к нему совсем близко.

— Что здесь такое? Урок пения?

— Нет. Урок истории. Поминаем освободительную борьбу, — ответил учитель и пристально посмотрел директору в глаза. — Или «Песня Кошута» запрещена опять?

Ферко Чаплар только теперь обнаружил, что его классный наставник вот уже шесть лет подряд носит один и тот же коричневый костюм. Стоит закрыть глаза, и он не сможет представить себе учителя иначе, как в коричневом костюме, с потертой папкой под мышкой. Что будет с Бодой? Его уволят?

К четырем часам дня понадобилось снова прийти в школу на занятия организации левенте. Комароми сразу же приказал выйти во двор и, несмотря на холодную, ветреную, дождливую погоду, выстроил их в одних пиджаках.

— Так, значит, это вы та достославная банда горлопанов. Ну что ж, теперь и я послушаю, как вы умеете петь.

Карпинец поднял руку и так потянулся вверх, что чуть не выпал из строя.

— Что тебе?

— Господин учитель, разрешите доложить, я не пел.

— Вот как?

— Я тоже не пел, — вышел из строя Чаба Бихари.

— Я тоже не пел.

— Господин инструктор, я тоже.

— Вот это да. Очевидно, у господина директора звенело в ушах. Никто, выходит, не пел.

— Нет. Я пел.

Бледный, как смерть, Имре Немет вышел из строя.

— Вот как? А ну-ка, пойди сюда.

Ученики замерли. Имре казалось, что все его тело налито свинцом, он едва волочил ноги.

— Ну, живей, ты, борец за свободу. Становись сюда! Пой! Ну, как? Пой свою песню!..

Имре Немет видел только усы инструктора, которые дергались вправо и влево над его огромным ртом. Он зажмурил глаза и начал срывающимся голосом петь:

Лайош Кошут передал нам…

Комароми со всего размаху ударил мальчика по щеке. Зубы врезались в язык; Имре ощутил резкую, жгучую боль, и рот его наполнился соленой, теплой кровью.

— Пой, ну-ка, пой!

Класс смотрел, затаив дыхание.

Ферко Чаплар выбежал из строя и, став рядом с Неметом, почти вне себя от негодования закричал:

— Я тоже пел!

Вместо ответа раздалась громкая оплеуха. Но теперь, словно очнувшись от оцепенения, вперед выбежало еще человек пятнадцать.

— Я тоже пел.

— Пели? И еще хвастаетесь? Так вот чему я вас учил? Стало быть, я большевиков растил, мать вашу!.. Ну, погодите же. Карпинец!

— Слушаюсь!

— А ну-ка, возьмись за этих молодчиков, проучи немножко. Пусть хоть сдохнут, до самого вечера не давай им покою.

— Ложись! — завопил Карпинец, и мальчики повалились в мокрый, грязный песок. Имре Немету казалось, что он уже больше никогда не встанет. — Прыгать по лягушачьи вокруг школьного двора! Раз, два, три, ложись, прыжок… два, три, ложись, прыжок, два…

И грязные, окровавленные, вспотевшие, запыхавшиеся ученики прыгали вокруг школы до шести часов вечера. Ферко Чаплар помог Имре Немету добраться домой. Имре на углу повернулся к школе, погрозил кулаком и горько заплакал: «Подохните вы… теперь уж назло буду коммунистом». Ферко еще теснее прижал к себе друга и с тяжелым сердцем поглядел вдоль унылой грязной улицы.