Море

Габи Кет

Жильцы дома на улице Вереш Палне двадцатого декабря переселились в подвал. Верхний этаж дома снесла бомба, лестница грозно повисла в воздухе. Непрерывные круглосуточные воздушные налеты, и без того нарушившие обычный темп работы, не давали приготовить пищу, делали бессмысленной уборку, не позволяли уснуть. Госпожа Кет, ожидавшая с часу на час прибавления семейства, снесла в подвал даже вещицы будущего младенца и в отчаянии молилась, чтобы случилось чудо и война закончилась до того, как она родит ребенка. Соседки, опасаясь, что госпожа Кет разродится в подвале и им придется помогать при родах, не переставали уговаривать ее отправиться в какую-нибудь больницу.

— Я не могу, — плакала она. — Куда мне этого девать?

«Этот» — Габи Кет — не очень-то понимал, почему опечалены взрослые.

Ему, правда, очень недоставало отца, и он каждый день приставал к матери с вопросом, когда же папа вернется с войны. Все мальчику очень нравилось. В октябре его записали в четвертый класс начальной школы, но ходить туда не пришлось, так как запущенное школьное здание не имело подходящего убежища. Занятий не было, готовить уроки тоже не требовалось. Наказания, стояние в углу, подзатыльники, ругань — все было сейчас забыто. И юный Габор Кет наслаждался полной свободой и, с утра до вечера бегая по двору, играл со своими сверстниками в воздушную тревогу.

Восемнадцатого декабря в дом попал первый снаряд, а девятнадцатого — второй. С тех пор у детей пропала охота играть в войну. Присмирев, они жались возле своих матерей, тихо сидели в убежище и испуганно смотрели на мерцающее пламя свеч; они чувствовали, что наверху свирепствуют страшные силы, гораздо сильнее, чем их родители, учителя; они поняли, что значит смерть.

После того как в дом попала бомба, люди жили, как в осаде. Сложились другие взгляды на ценности и на мораль, отличные от тех, которых они придерживались в течение всей своей прежней жизни. Если раньше молодая девушка, прежде чем снять блузку, тщательно занавешивала окно, то теперь считалось обычным одеваться, раздеваться, мыться в общем убежище, и она нисколько не смущалась, что ее соломенный матрац лежит между железными кроватями двух мужчин. Столь бережно охраняемые сокровища: шторы, вазы, старинные картины, стенные часы, полированная мебель, рояли — сразу утратили ценность, но зато дерюга, мешочек сухих бобов стали бесценным богатством. Изменилось и отношение людей к труду. Женщины, которые раньше с утра до вечера следили за чистотой, мыли окна, вытирали пыль, натирали до блеска пол и заставляли гостя в восьми местах вытирать ноги, теперь равнодушно сидели на краю кровати, не обращая внимания, что на белоснежные, заботливо накрахмаленные кружевные наволочки падает паутина, а диван почернел от угольной пыли. Образцовые домашние хозяйки, которые мастерски готовили слойки, цыплят, мариновали зайчатину, сейчас с уважением смотрели на тех, кто без всякого жира умел одной щепкой сзарить горох в потрескавшейся задымленной печке.

Госпожа Кет целые дни сидела голодная и озябшая на своем соломенном матраце. Она отдала своей соседке тетушке Тере золотые часики и попросила, чтобы та взамен каждый день давала Габи тарелку овощного супа. Тетушка Тере честно выполняла свое обещание, более того, даже госпоже Кет приносила половник. Но госпожа Кет только головой крутила.

— Мне не надо, спасибо.

— Кушайте, ради бога, а то так обессилите себя, что и не родите.

Госпожа Кет пожимала плечами и отодвигала тарелку.

«Я все равно не выживу… — думала она в такие минуты. — Я не посмею… ребенок не виноват, что в такое время появляется на свет, но родители виноваты. Что с нами будет? Война, разруха, я не смогу дать ему молока, не смогу вынести на солнце. Мужа нет дома… не хочу рожать».

Но голодовка, казалось, не действовала. Госпожа Кет изо дня в день тяжелела все больше, будущая жизнь еще несколько раз энергично дала о себе знать, затем утихла и готовилась к своему рождению.

Как-то в полдень Габи ел кукурузную кашу, которую дала ему тетушка Тере, мать в это время с трудом передвигалась по коридору.

— Мама! — крикнул Габи, отставляя тарелку.

— Побудь здесь, — ответила мать. Габи встревожился, но остался сидеть на месте и, чтобы продлить удовольствие, принялся не спеша облизывать ложку.

Госпожа Кет поднялась в квартиру дворничихи. Молодая дворничиха со страхом ходила вокруг госпожи Кет, не зная, что делать. Где найти врача, акушерку? Куда пойти в этом несчастном городе? Какое-то мгновение она сердито посматривала на госпожу Кет. Видно, совесть не чиста, могла бы пойти куда-нибудь в другое место, раз уже начались схватки… добралась бы до Рокуша, может… Но, видя вспотевшее лицо госпожи Кет, устыдилась своих мыслей. Разве можно так думать, когда она тоже мать, у нее самой семилетняя дочка!

Весть, что госпожа Кет рожает, скоро облетела всех жильцов. Они окружили вниманием Габи, дали ему поесть, приласкали. Женщины то и дело бегали к дворничихе и тревожно перешептывались и переглядывались, когда к ним подходил мальчик.

Габи, как щенок, почуявший опасность, метался в страхе возле лестницы. Иногда ему казалось, будто он слышит крики матери, и в такие минуты он содрогался от плача. Раз он собрался уже зайти на кухню, но дворничиха высунула голову и закричала:

— Сейчас же ступай в подвал. Что тебе здесь надо?

В конце концов он все же спустился в подвал, лег на диван и со слезами на глазах уснул.

Проснулся он от мощного взрыва и крика. Убежище наполнилось тяжелым удушливым дымом. Визжали женщины, в адском хаосе матери искали своих детей.

Кто-то схватил Габи за руку и потащил через запасный выход по неизвестным подвальным коридорам на чужие дворы.

— Мама! Мама! — в ужасе кричал мальчик. — Я хочу к маме… где моя мама?

Они пришли в какой-то подвал. Из взволнованных рассказов взрослых Габи понял, что немцы где-то подложили ящик с боеприпасами и он взорвался. Затем один из мужчин взял его за руку и что-то спросил; стоявшие вокруг люди сразу заговорили:

— На фронте… Обвалилась квартира дворника… мать рожала…

Он не понимал, но, охваченный тревогой, громко плакал.

— Сынок, есть у тебя в Пеште родственники? — спросил у него мужчина с повязкой ПВО. — Можешь ты куда-нибудь пойти?

Он не понял.

— Здесь тебе нельзя оставаться, сынок. Твоя мама… твоя мама придет за тобой позже… Куда бы тебя определить на ночь?

Габи продолжал плакать.

— Я знаю дядю Дюри Татара, он живет на улице Изабеллы.

— Найдешь дорогу?

— Найду.

До сих пор понятие Габи о мире ограничивалось одним кварталом. На углу школа. Двумя домами дальше — бакалейная лавка. Напротив — магазин канцелярских товаров. Сюда он ходил сам. Если же они отправлялись в более длительные путешествия — в гости или встречали отца возле конторы, — мать вела его за руку, то и дело приговаривая: «Не беги вперед, Габи. Держись за руку, сынок. Будь осторожен, а то попадешь под машину». Теперь его никто не вел, никто не охранял, кругом была темная ночь, и, как в страшных сказках, дома оживали, начинали шевелиться, небо, подобное пасти змия, извергало огонь. За руку Габи цеплялась дочь дворничихи, семилетняя девочка с русыми косичками. Она тоже напрасно спрашивала сквозь слезы, где ее мама; девочку уговорили пойти вместе с Габи к дяде Татару, а мама придет потом. Дети не узнавали улиц. На площади Аппони они увидели кучу трупов. Проспект Ракоци казался бесконечным. А они шли и шли, все время спотыкаясь, и то один, то другой начинали громко плакать. Кругом ни одного взрослого, кто бы взял их на руки, показал дорогу, проводил. По улице с ревом проносились военные машины, танки. Все же Габи каким-то чудом нашел в темноте нужный дом. Но, сколько они ни стучались, в квартире никто не отзывался. Выбежали соседи, окружили, стали расспрашивать пла, — чущих детей. Пресвятая богородица, да ведь это сын Миклоша Кета… Ну что ж, не найти ему Татара, Татар теперь живет на горе.

Дети так жалобно плакали, что жильцы не знали, что и предпринять. Старая дворничиха заторопилась на кухню разбудить спящего, прибывшего на побывку сына-солдата.

— Шани, отвези этих детей на своем мотоцикле.

Шани до того хотелось спать, что он валился с ног, в полночь ему надлежало вернуться в казарму. Как же ему ехать? Но, недовольно ворча, Шани все же согласился. Он свезет детей на угол улицы Реге, а там, бог с ними, не станет ждать, пока они дознаются, дома Татар или нет.

— Он должен быть дома, куда ему деваться, ты только отвези.

В иное время Габи отдал бы все сокровища мира за такую поездку на мотоцикле, но сейчас он со страхом жался в коляске позади крохотной Жофи и трепетал от ужаса, когда полицейские останавливали мотоцикл и проверяли у водителя документы. А останавливали их почти на каждом перекрестке, и на Кольце, и на мосту, и даже на Швабской горе. А сколько шло встречных машин! Временами приходилось стоять по нескольку минут, и тогда Шани начинал ругаться, проклинать доброе сердце матери и свою глупость, детей, войну, весь этот ужасный мир. По улице Сечени у конечной станции фуникулера брела какая-то женщина с узелком за спиной. Солдат попросил ее проводить детей и постучаться в виллу на улице Реге. И, прежде чем женщина успела возразить, солдат дал газ и мотоцикл исчез. Оставшись на вершине горы, под сильными порывами холодного ветра, малыши громко заплакали.

Женщина, усталая, оборванная работница, после минутного раздумья взяла Габи и Жофи за руки и сказала:

— Ну, детки, пойдем искать вашего дядю.