Море

Жареный бык

От центрального управления завод находился в часе езды на трамвае. И тем не менее Агнеш вот уже два года не была там. Да и тогда, в сорок втором году, когда была молодой практиканткой, поехала туда не по собственной воле, а на юбилейные торжества и званый обед. Завод нисколько ее не привлекал. Он казался ей каким-то страшным, шумным и чужим. То и дело спотыкаясь, она с какой-то растерянностью проходила среди ям в литейном цеху и испуганно втягивала голову в плечи, когда оказывалась под движущимся подъемным краном, порвала чулки о торчащий кусок железа и чуть не умерла от стыда, когда ее окликнули и попросили получше смотреть под ноги и не наступать на готовые формы. Еще в школьные годы не полюбились ей экскурсии на завод. Они утомляли ее и вызывали скуку. Какой толк ходить среди кирпичных гигантских зданий, спотыкаясь о рельсы, слушать гул, вой работающих агрегатов, в этом оглушительном шуме с трудом улавливать слова инженера в халате, который каждый раз останавливается посреди цеха и старается продемонстрировать трудно запоминаемые приборы и материалы, оснащая рассказ тысячами научных терминов?

Она бы не все поняла, даже не будь этого шума. А ведь инженера могли слышать лишь девушки, стоявшие в непосредственной близости от него, которых в классе за их очки и косы звали «синими чулками». Во время экскурсии на мельницу эти девушки записывали, что «существуют плоские решета», на сероводородном заводе — «контактный и камерный процесс», а в лабораториях, заглядывая в микроскоп, захлебываясь от восторга, — что видят в капле воды живых бацилл, хотя видели, по сути дела, только серое, мутное пятно. И на следующий день, как правило, они должны были написать сочинение на тему «Что я видела на заводе». Ей запомнилась только одна-единственная приятная экскурсия. Как-то раз их повели на парфюмерную фабрику «Флора». Им не стали показывать машины, а провели в приемную директора и там усадили вокруг стола. Граммофон беспрестанно трещал рекламную песенку, которую она запомнила на всю жизнь:

Главный инженер преподнес им по куску туалетного мыла, угостил шоколадным тортом, и их отпустили домой. «Ведь отец тоже работает на заводе», — думала Агнеш, когда, отстав от своих школьных подруг, на минуту засматривалась на рабочих. Бледные, костлявые лица, у всех суровый взгляд, всюду машинное масло, копоть, кислота, пот, щелочь, сера, угольный газ, ужасная вонь, дымящиеся чаны и искрящиеся железные реки… Позднее, сдав экзамен на аттестат зрелости, она вспоминала эти экскурсии и пыталась вникнуть в смысл всего виденного. Очевидно, она испытывала неприязнь и отвращение ко всему заводскому потому, что занималась более высоким, умственным трудом, тогда как на заводе все было грязно и примитивно. В то же время она и сама понимала, что это ложь и что ее неприязнь и страх скорее свидетельствуют о том, что она и дня, а может быть, и часа не смогла бы выстоять у пыльного, грохочущего ткацкого станка, не смогла бы управлять снимающим дымящуюся стружку токарным станком, не смогла бы вынести горячего пара красилен, потрясающих землю и укрощающих железо ударов молота в кузнечном цеху и выпустила бы из дрожащей руки клещи, которыми, почти играя, подхватывают прокатчики ползущую по земле, шипящую, страшную огненную змею. И старый Чаплар и братья Агнеш день-деньской что-то мастерят дома. Агнеш же выросла неловкой и нетерпеливой, ей не повиновался ни гвоздь, ни молоток. Рассказы отца и старшего брата о заводе она слушала, как сказки о далеких мирах. Соседская слесарная мастерская была для нее более странной и чужой, чем то, что она видела в романе «Имаго» Шпиттелера или в романе «Слепой Самсон» Гекели…

И теперь она тоже с неохотой отправилась в путь.

Трамвай полз, как сонный. Сидящий напротив Татар, закрывая портфель, спросил:

— Вы взяли с собой сумку?

— Нет, — изумилась Агнеш.

— Вот видите, как вы легкомысленны. К счастью, при мне есть штук пять пустых авосек. Одну могу уступить вам.

— Для чего?

— Прихватим на обратном пути немного говядины, — ответил управляющий. — Вы что думали, мы только из любви едем вводить в должность военпреда? — И тут же Татар извлек из своего портфеля выцветшую дырявую сетку, и, вежливо кивнув, протянул ее девушке.

— Спрячьте к себе в сумочку. И не говорите, что мы плохо относимся к нашему молодому главному бухгалтеру.

Внутренние районы города остались позади. На окраине тянулись ряды серых, почти черных доходных домов. «Какие они оголенные», — думала про себя Агнеш. В центре города на Бульварном кольце и проспекте Ракоци доходные дома с их роскошными магазинами и яркими вывесками, выстроенные в конце прошлого века, казались более приветливыми. Здесь не было видно ни крохотной детской площадки, ни скверика.

Затем исчезли и каменные дома. Показались деревянные бараки, крытые толем, жалкие лачуги, в которых стыдно держать и скотину. Агнеш смотрела сквозь запотевшее окно на проплывающую мимо картину. Разумеется, она знала, что существует поселок Марии-Валерии, поселок Августы, но только сейчас поняла, что они собой представляют на самом деле…

Татар с раздражением посмотрел на свои новенькие часы системы «Шафхаузен».

— Извольте. Скоро три часа. А нам еще придется идти от станции добрых полчаса пешком. Но что поделаешь? Карлсдорфер не хочет понять, что для центрального управления тоже необходима легковая машина.

— А разве трамвай не ходит до завода?

— Конечно, нет. Электричество проведено только на завод. Оно не оправдывает себя в таких пролетарских районах.

— Электричество, воду, канализацию нельзя проводить по одному этому соображению.

Татар вытаращил глаза.

— Хорошенькие же у вас мысли, барышня Чаплар. Не позволите ли спросить, где вы их набрались?

— А что? Это полностью соответствует духу «Quadragesimo Anno».

— А это что еще такое?

— Энциклика папы о мире между рабочими и капиталистами.

— Твой папа, если он пишет подобные вещи, плохо кончит. Папе не подобает играть на руку черни. Бесплатно трамвай, бесплатно зода, бесплатно хлеб, а завтра, глядишь, и работать не захотят. А потом потребуют разделить имения, дать им больше денег, чтобы можно было напиваться в корчме. На заводах должна царить железная дисциплина, военный порядок. А смутьянам-папам…

— Вы все извращаете, ничего подобного в энциклике нет, — в сердцах сказала Агнеш, ощутив какую-то досаду на самое себя. Зачем ей понадобилось спорить с Татаром? Особенно о вещах, о которых господин управляющий даже понятия не имеет. Правда, она и сама не очень-то разбирается во всем этом, помнит только названия: «Perum Novarum» и «Quadragesimo Anno»; на уроке экономики им задали выучить из этого десять фраз. Что касается главного, то она в основном согласна с Татаром. Уступки, доброта не годятся для управления обществом. С Тибором они часто говорили об этом.

Рабства больше не существует, нет феодальной зависимости. Все рождаются свободными. У кого есть деньги, тот может записаться и ходить в школу. Разумеется, у многих сотен тысяч семей денег нет, но в этом виновен Трианон[20]. Мы потеряли источники сырья, рудники, шахты, соляные копи. Приходится страдать. И каждый должен в одиночку добиваться своего счастья и успеха в жизни. Взять хотя бы ее: она тоже дочь рабочего. И все же закончила среднюю школу, и не как-нибудь, а только с отличием. Даже денежную премию получила в конце года. Самостоятельно изучала итальянский и английский языки. Будучи на третьем курсе коммерческого училища, когда ее сверстники даже по-венгерски допускали ошибки в своих сочинениях, она уже читала в подлиннике «Пикквикский клуб» и экономические труды Адама Смита… Пожалуйста, это может сделать каждый, кто обладает силой воли и способностями. Виновато не общество, что проваливается и погибает слабый, неспособный… Главным бухгалтером она тоже стала своим старанием, а не по протекции какого-то дядюшки министра.

Она была рада, что Татар не ответил и спор не состоялся.

И всю дорогу они так больше и не говорили.

От конечной остановки трамвая пришлось идти грязной, глинистой дорогой по неустроенным заброшенным улицам; впереди стоял завод, как какой то гигант готовый раздавить все вокруг.

На заводе произошло сразу два больших события. Чути призвали в армию, но в звании прапорщика тотчас же откомандировали обратно по месту работы. На сей раз не понадобилось решения дирекции и не было никаких споров: он получил приказ, что следовало производить. Вторым, не менее важным событием явилось прибытие нового военпреда. Сюч остался начальником в Шомошбане, а на завод назначили какого-то полковника, по фамилии Меллер.

Меллер был немногословный благообразный мужчина лет пятидесяти пяти. Он встретил Татара и Агнеш с почтительной вежливостью и проводил их к себе в комнату.

Татар не сел. Он вытянулся перед полковником и доложил:

— Как референт Государственного мобилизационного управления и представитель дирекции приветствую вас на нашем заводе. Я очень рад, что вы, господин полковник, возьмете в руки управление делами. Дух управления всегда был плох. Либеральное еврейское в угоду большевикам поведение доктора Ремера и слабость его превосходительства господина Карлсдорфера вели к ослаблению трудовой дисциплины. Дирекция, освободившись от Ремера, то есть от самого худшего элемента, готова поддерживать вас в принятии строжайших мер в интересах тотальной войны.

— Благодарю, — произнес полковник Меллер и как-то сразу погрустнел. На должность военпреда его устроил шурин, генерал в отставке, который имел очень хорошие связи со статс-секретарем. Полковника информировали, будто это доходное местечко, где можно укрыться и тихо и мирно дожидаться конца войны и даже кое-что скопить. По профессии Меллер, между прочим, был ветеринарным врачом, благодаря чему в свое время и попал в гусарский полк. Своей военной карьерой он был обязан тому обстоятельству, что однажды в бытность старшим лейтенантом ветеринарной службы во время маневров вылечил кобылицу эрцгерцога Марии Ене Августа. Войны, насилий и опасностей он боялся больше всего на свете. — Прошу вас, садитесь… и, если не откажетесь, могу вас угостить рюмочкой абрикосовой палинки…

Татар основательно подвыпил и повеселел. Звал доктора Меллера «полковничком» и повторял: «Если мы с вами возьмемся. то здесь восторжествует порядок».

На заводском дворе перед конторой, увитой диким виноградом, поставили несколько стульев и стол, вокруг которого суетились заводские чиновники. Агнеш засмотрелась на них — их было человек десять. Толстая, старая тетушка Сили, Марта Танаи, Габор Винце… их имена она знала по расчетным ведомостям. Эти кассиры и бухгалтеры делали, по сути дела, ту же самую работу, что и они у себя в дирекции, но жалованье каждого из них было гораздо меньше, поэтому они и пресмыкались перед работниками из центрального аппарата. Вот и сейчас они скромно выстроились поодаль, вдоль стены. Не смешались с собравшимися во дворе рабочими, но, как их ни упрашивали, не сели к столу рядом с Меллером, Чути, Татаром и Агнеш Чаплар.

Новый военный представитель говорил кратко. Обращаясь к рабочим не иначе, как «мои венгерские братья», он призывал их не щадя сил штамповать гранатные кожухи, так как каждая граната должна отбрасывать назад большевистское море, которое намерено затопить нашу землю. Так будем же молиться богу и работать, и придет время, когда над Великой Венгрией снова будет реять знамя пресвятой девы Марии.

Татар с нетерпением ждал, когда полковник кончит и сядет. Он тоже произнес речь, более пространную и далеко не такую религиозную.

Агнеш сидела, облокотясь на край стола, и силилась сдержать мучительную зевоту. Рабочие устало и с полным безразличием слушали громкие тирады управляющего Татара. Они стояли стеной, плотно прижавшись друг к другу. Агнеш неизвестно почему все время вспоминала бухгалтерскую картотеку, ведомости с надписью «Зарплата», где в отличие от «Жалованья чиновников», начислявшегося каждому в отдельности, еженедельно под выплачиваемой суммой приписывалась одна строчка: «Численный состав девятьсот двадцать» — или: «Численный состав девятьсот тридцать». Ну вот, он стоит передо мной, этот господин «Численный состав девятьсот тридцать», у него тысяча восемьсот шестьдесят рук, тысяча восемьсот шестьдесят глаз и девятьсот тридцать сердец… Татар горланил теперь так, что трудно было думать о чем-либо ином.

— Ибо того, кто станет на пути нашей тотальной войны, мы сметем, запрячем в тюрьму, предадим казни…

Молодой мужчина в первом ряду улыбнулся. Агнеш еще раньше заметила, что юноша поглядывает на нее, и тут же отвернулась в сторону. Эти карие глаза ей кого-то напоминали. Она снова искоса посмотрела на парня. Тот продолжал глядеть на нее, чуть заметно Щуря лукавые глаза. «Нахал», — подумала Агнеш, отводя взгляд на край стола. Ей вдруг показалось, что он своей улыбкой напоминает Тибора, и она невольно опять подняла глаза. Но нет. У Тибора глаза серые, как сталь, а у этого парня теплые, карие. Ах да, вспомнила! Это тот самый молодой человек, который два года назад так ловко и быстро поправил форму, которую она растоптала… И как она могла его забыть! Точно так же улыбаясь, он тогда без колебаний опустился на колени и с неимоверной быстротой принялся месить, формовать песок и еще сказал: «Не расстраивайтесь, барышня, не такая уж большая беда». Ну, конечно, это он. Агнеш подняла глаза, посмотрела парню прямо в лицо, улыбнулась ему и приветливо кивнула головой. Затем быстро отвернулась, взглянула на Татара, который все еще кричал и жестикулировал, как заправский зазывала в парке:

— Но мы не прибегаем к насилию. Господство либеральноеврейской плутократической тирании Ремеров больше не существует! Мы пользуемся поддержкой немецкого военного командования и считаем своими друзьями славных и патриотически настроенных рабочих. Я рад сообщить от имени дирекции, что в качестве первого благоволения начальства сегодня после обеда будет произведена выдача говядины. Каждой семье пока что будет отпущено только по полкилограмма мяса, но я, ваш управляющий Дердь Татар, заверяю вас, что на этом месте в день победы мы зажарим целого быка.

— Да здравствует говядина! — крикнул кто-то, и толпа зашевелилась.

— А где будут выдавать эту самую говядину? — громко спросила тетушка Торма из чистильного цеха.

Меллер поспешил закрыть собрание. Он встал, приветливо кивнул головой, затем молодцевато направился через двор в контору.

Говядину выдавали возле склада красильни. Два мясника, которые, между прочим, работали по соседству, в сельском магазине, забрызганные с ног до головы кровью, стояли у длинного стола и бросали на весы обрезки мяса. Они даже не смотрели на шкалу, да в этом, по сути дела, не было особой надобности. Две чиновницы раздавали именные чеки, а третья отбирала чек и выдавала сверток.

Управляющий Татар с видом полководца-победителя взирал на воцарившуюся сутолоку. Лица женщин выражали одновременно радость и смущение: все еще трудно было поверить, что они получат мясо, мясо, причем без всяких карточек, без того, чтобы вставать в три часа утра и становиться в очередь, да еще по такому большому куску мяса — целых полкилограмма! Если хорошенько разделить, разрезать на тоненькие кусочки, отбить, можно даже беф-строганов приготовить. Но лучше всего пропустить через мясорубку, смешать с хлебом, а если еще удастся получить в магазине немного квашеной капусты… Мужчины думали о том, как будут обрадованы жены. К тому же платить за мясо не надо, деньги вычтут только в конце недели…

Заметив беззубую, тщедушную жену старого привратника, которую те, что помоложе и посильнее, то и дело отталкивали назад, Татар сказал:

— Ну, тетушка Варна, я, оказывается, иногда приношу и хорошие вести, не правда ли?

— Ой, господин управляющий, вы только хорошее приносите, да благословит вас бог.

Татар закричал во всю глотку:

— Да выдайте же наконец чек тетушке Барна, зачем заставляете стоять пожилую женщину?

Раздававшая чеки тетушка Сили, несмотря на свой внушительный вес, быстро принесла ей белый листок.

Варна с благодарной улыбкой вышла вперед, получила полкилограмма мяса, развернула его, понюхала, пощупала и начала причитать:

— Ой, душенька, смените мне, что же вы мне дали, одни кости да жилы…

— А что вам дать взамен, вы не скажете? — кричал мясник.

— У меня тоже кости, у меня тоже! — сразу зашумели многие в толпе.

— Какие там кости… Просто твердое мясо, потому что оно мороженое, правда? — громко заметил какой-то русый паренек.

Стоявшие вокруг него на минуту пришли в растерянность.

— Где оно мороженое? Что вы тут болтаете чепуху?

— А почему бы и нет, раз его прислали из самой Германии?

— Почему это из Германии?

— А разве нам не сказали, что это дар германского командования…

— Черта лысого, а не германского командования, — сказал мясник, — мы сами резали сегодня в полдень.

— Тогда непонятно, — ответил блондин. — А я-то думал, что только у немецкого быка нет на костях мяса…

Кое-кто засмеялся.

Татар обратился к стоявшему рядом Яни Хомоку:

- Кто этот весельчак?

— Который?

— А тот, кто сейчас здесь болтал?

— Не знаю, кого вы имеете в виду, господин управляющий.

— Эх! — Татар гневно махнул рукой. Хорошее настроение как рукой сняло. Получив мясо, люди, недовольно ворча, отходили в сторону. Одни из них бросали косые взгляды на Агнеш и на управляющего, другие отпускали замечания по адресу господ, которым, наверное, достанется мясо пожирнее.

Агнеш покраснела.

— Да мне оно и вовсе не нужно. Я спешу домой. — И она вернула Татару авоську. Татар пожал плечами. Он уже давно бы пробился вперед за мясом, но не осмеливался. Как же неумело все это сделано, а между тем он заранее сказал, чтобы в контору отнесли пятнадцать килограммов мяса, но, как и следовало ожидать, тетушка Сили все забыла! Мясники, наверное, приготовили, но положили его под стол. И, как он ни кивал, как он ни моргал, они будто не замечали его сигналов. Не думают ли они, что он станет ждать, пока раздадут все девятьсот порций.

— Яни, послушай, — подозвал он Хомока, — проберись вперед и скажи, пусть выдадут мясо для работников центрального аппарата. Пятнадцать килограммов. Принесешь в кабинет главного инженера.

— Слушаюсь, — любезно ответил Яни Хомок и стал протискиваться через толпу.

Татар нетерпеливо ждал в комнате главного инженера. Наконец через полчаса появился Яни. Но, боже правый, что он принес! В огромной сумке мясника была не упитанная бедренная часть, а лежало тридцать порций, по полкило каждая.

— Пожалуйста, господин управляющий.

Он положил на пол рогожный мешок, повернулся на каблуках и вышел. Татар, словно остолбенев, уставился на тридцать порций костей и обрезков сухожилий.

— Вернись, — крикнул он вслед Яни Хомоку, — что ты принес?

— Всем такое досталось, господин управляющий. Потому и ворчат.

— Ворчат? Значит, когда вам что-нибудь дают, так вы и тогда ворчите? Ну что ж, ладно. Мы еще поговорим об этом. Можешь уходить.

Он рассовал мясо в две авоськи и портфель. Черт с ним. Для супа и жаркого сойдет.

Когда он проходил через двор, там все еще продолжалась толкотня. Между двумя женщинами началась потасовка. Одна из них якобы получила лишнюю порцию мяса…

— Как скоты, — с отвращением проворчал управляющий и обернулся назад. — Прибавьте шагу, тетушка Барна.

Старушка, тяжело переводя дыхание, тащила за господином управляющим пятнадцать килограммов мяса.